Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Я уже давно не чувствую себя той, которая была с тобой у папы Ростислава в тот последний наш вечер. Но кем? На этот вопрос я ещё не нашла ответа. – Нэя перешла на язык Паралеи.
– То есть? – он смотрел на неё с ожиданием надвигающейся истерики. С боязнью и нежеланием её повторения. И слегка привстал, чтобы в случае чего засунуть ей в рот успокоительную капсулу, как делал уже на раз.
– Ты правильно назвал меня комнатной зверушкой, потому что я ею стала. И душа моя не нужна тебе. Хотя всё во мне откликается на всякое твоё прикосновение… за это я не уважаю себя. Ты нарочно вытребовал эту свою должность, зная, что мне с тобой нельзя. Ты мог бы остаться на Земле. Хотя бы на то время, пока и мне можно будет вместе с тобой покинуть Землю. Ведь я вовсе не привязана к этой планете. Я тут чужая…
– Ты хочешь, чтобы я присутствовал при твоих родах, ждал их? Я могу, конечно. Но потерянное время работает против меня. Место будет перехвачено, а такие грандиозные объекты не открывают настолько часто, как бы хотелось. У нас бешеная конкуренция. Понимаешь? Я не могу торчать тут. Я отвык ровненько и гладенько обитать тут в комфортабельной своей ячейке, быть подобным всем остальным, добреньким, улыбчивым и сытеньким. Я как и ты вовсе не привязан к Земле. Я от неё отвык. Мне этот благостно-полусонный мир симфонического единения якобы всех со всеми уже надоел.
– То есть, я как клуша буду сидеть в семейной корзине, а ты гулять как вольный ветер?
– Но ты же сама мечтала о материнстве.
Нэя уткнулась в подушку. Хотела ли она такой участи? Остаться здесь, пусть и на время, но без него? Нет. Хотела ребёнка, но чтобы муж был рядом.
Он обнял её, погладил спину. Ей хотелось плакать. Она не могла понять, что именно на неё надвигается? Счастье материнства и скорбное одиночество одновременно? Пусть это и случится не на Паралее а на обустроенной, как бы прекрасной, но пугающей и непонятной Земле.
Пришествие Тон-Ата в земные сны Нэи
Они помирились, и сон её был глубок. Приснился Антон. Одинокий, он сидел на террасе возле «Мечты» в «Лучшем городе континента». И во сне она понимала, что «Мечта» разорена, опустелая, а он ждёт её напитков из цветов с плантаций Тон-Ата. Он грустил от того, что она не идёт к нему. Он ожидал привычное угощение, её привычную доброту, и её красота тоже была нужна ему. Он прижался к ней, желая прильнуть и к её ласковой открытой душе, чью простоту унижал Рудольф, заставляя её падать ниц перед заоблачной недосягаемостью развитого ума Риты.
Как просто, легко и радостно стало ей рядом с Антоном. Как легко порхалось около столика с голубыми чашечками в форме бутонов. И Нэя ощутила во сне сожаление, что эти чашечки потерялись навсегда. И где было их взять? Как и те напитки? Почему она не взяла с собой тех семян с плантаций Тон-Ата?
– Ты понимаешь теперь, как была ты счастлива в моих бесконечных цветочных плантациях? – произнёс вдруг возникший Тон-Ат. – Как безмятежна была ты своей душой? И как прекрасна, как неотразимо прекрасна была ты для всех. Во что превратил тебя этот человек? Я хотел, чтобы ты стала его владычицей на Паралее, чтобы он служил тебе, а ты мне вместе с ним. Мы превратили бы всю Паралею в цветущие плантации, какой она и была прежде. Но он, видишь ли, не дал мне свершить этого.
Она очнулась и увидела, что Тон-Ат здесь, в её доме в Альпах, на Земле. Он распахнул панель в лоджию, и прохлада близких гор втекала в спальню. Сами горы словно придвинулись вплотную к смотровой лоджии, и казалось, к их сизым бокам можно притронуться рукой. Нэя уже стояла рядом с Тон-Атом. Он прикоснулся к ней через ткань её сорочки.
«Как хорошо, что я успела её натянуть», – подумала она, хотя и не стеснялась его никогда. Но это было тогда, когда он считался её мужем. А теперь? Он ей кто?
– Как ты попал сюда?
– А как сюда попала ты? Ты же навсегда уже стала моей частью. И то, что я отпустил тебя, не означает того, что я тебя утратил. Нет. Ты всегда во мне живёшь. А я в тебе.
– Нет! У меня нет и мыслей о тебе!
– Если бы не Хагор, твоя участь была бы совсем иной. Твоя мать не погибла бы, твой отец и твой брат тоже были бы живы по сию пору. Ничтожный Хагор как червь прогрыз мой великолепный замысел, – сказал Тон-Ат. – Прислужник тех, кто отнял у него всё. Это же он через слабоумную Инэлию подослал ко мне твоего избранника, желая убить меня чужими руками. Но Инэлия в силу слабоумия и не до конца очнувшейся памяти не объяснила ему, что меня могло бы уничтожить лишь земное оружие, если бы он взял его и поразил меня в голову. А протащить земное оружие он не смог бы через те защитные фильтры, что и охраняли мою башню.
Тон-Ат засмеялся, хотя говорил о жутких вещах.
– Не знаю, сумеешь ли ты вернуться ко мне, моя девочка… Пожалуй, сближение с человеком по имени Франк Штерн это шанс для тебя вернуться. Он вскоре отбывает на Паралею…
– Я вовсе не хочу становиться возлюбленной Франка! Не хочу возвращаться к тебе!
– Не обо мне речь. О твоей Родине. Только на Паралее ты проживёшь все те годы, что и отмерены тебе твоей природой. Чужие миры иссушат тебя.
– Здесь люди живут до ста пятидесяти лет. Доживая до ста, выглядят как пятидесятилетние трольцы. И только после ста лет проживая каждое очередное десятилетие, стареют уже заметно. Сколько лет ты и Хагор прожили на Паралее, что сумели превратиться в стариков? Хотя ты и не выглядел старым никогда. Пожилым, пожалуй…
– К чему было считать годы тем, кто никогда таким исчислением не занимался прежде? Я никогда не рассказывал тебе о себе. Я был владыкой прекрасной планеты, откуда они изгнали меня в Паралею. В нашем Созвездии много планет и, к сожалению, Кристаллы соблазнили многих. Я не был из их числа. Я и на Галактической свалке был им опасен. Они и там постоянно преследовали меня. А тут ещё эти пришельцы со своими непонятными замыслами. Ты не знаешь, что однажды тот землянин по имени Шандор поразил меня своим чудовищным оружием, когда я оказался в горах. Но сбросив негодную оболочку, я сотворил себе новую, а ему отомстил, лишив его жизни в отместку. Я мог бы и твоего избранника ещё до того, как ты избрала его, убить не раз и не два. Но не сделал этого, и как жалею о том…
– Нет, нет, – затосковала Нэя, – Я нисколько не тоскую о тебе. Я скучаю лишь о тех напитках, что так любила, и Антон тоже любил их…
– Антон? Ты решили избрать его для будущего?
– Не знаю. Я не умею ничего решить.
– Ты и не представляешь, какое будущее предначертал я твоему сыну. Он будет царить над Паралеей, когда земляне уберутся оттуда.
– Хорошо ли ему живётся там? Без матери и отца…
– Он растёт. Я и мои духовные ученики воспитаем его для великого будущего. Земляне деятельны и активны, они проведут всю предварительную работу по возвращению Паралеи в ту космическую колею, откуда её выпихнули местные паразиты и деграданты. А потом земляне уйдут. Паралея будет наша.
На нём был чёрный халат, и когда он поднял руку, чтобы привлечь её к себе, длинный и обширный рукав стал похож на крыло летучей собаки, и от него потянуло подземной сыростью, густой и, казалось, проникающей под кожу, холодной. За распахнутой панелью на смотровую лоджию шёл дождь, и брызги прикасались к лицу Нэи, само пространство за пределами жилища струилось и походило на тёмное отражение в реке. Далёкие горы на более светлом вдали фоне ночного неба окутал непроницаемый туман, их уже не было видно, будто кто-то стёр их.
– Смотри, – сказал Тон-Ат. Нэя уже стояла рядом с ним, а он указывал вниз, и там простирались синеющие, поделённые на идеальные квадраты их плантации. И оттуда поднимался вместе с насыщенным испарением полузабытый аромат тех цветов, воздух был пропитан ими, как и влагой и туманом.
– Где мои птицы на твоём одеянии? – спросила она.
– Я их отпустил, и они улетели, как и ты. Летим со мной, туда, – и он простёр руку вниз, опять уподобившись страшной летучей твари, после чего схватил её жёсткими сильными пальцами за плечо.
– Нет! – закричала Нэя, – пусти! Нет!
– Ты что? – Рудольф гладил её плечо, стараясь пробудить от страшного сновидения, и Нэя схватила его руку, теплую и родную, человеческую, прижала её к груди. Трепыхалось испуганное сердце и отдавало в плечо болью. За открытой панелью на лоджию шумел дождь. В спальню тянуло сыростью и холодом. Резко похолодало, дождь пришёл со сменой атмосферного фронта.
– Ты зачем открыла панель? – спросил Рудольф, – тебе было душно? Плохо?
– Я не открывала, – Нэя села, сердцебиение утихло, – я даже не вставала.
– Странно, – и он встал, задвинув прозрачную панель, – не сама же она открылась, – может, ты спросонья нажала пульт?
Пульт, открывающий панель, валялся рядом на столике. Рядом переливался в сумраке зеленоватым и водянистым сгустком её алмаз на кольце. Перед тем, как лечь, Нэя всегда снимала его. Он вспыхнул яркой зелёной искрой и осыпался серым пеплом. Она испуганно схватила его, но камень был прежним, твёрдым, холодным на ощупь, привычным. Нэя поднесла его к глазам, он замерцал прозрачными гранями, уловив рассеянный свет с улицы. Показалось. Страшный сон оседал тёмными хлопьями на привычные предметы вокруг, покидая её взбаламученное, проснувшееся окончательно сознание.
– Как страшно, Руд! Он опять и опять приходит ко мне! Он похитил моего сына, из-за тебя! Мой сын… на Паралее… без меня, один…
– Кто приходит в твои сны?
– Тон-Ат. Он рассказал, что ты пытался убить его, что он позволил тебе поверить в эту иллюзию. Он позволил тебе поиграть в некую игру. Он показал скорпиона, сидящего у тёмного камня… – Нэя уловила, как вздрогнул при этом Рудольф, – Скорпион думал, что ужаленный человек устранён с его территории охоты после того, как он выпустил в него свой яд. Но скорпион не может понять того, что у людей существует солидарность и могущество, не доступное пониманию скорпиона. Человеку ввели в кровь противоядие. Представь себе, что подумал бы скорпион, если был бы к этому способен, когда увидел того человека живым и здоровым на том же самом месте, где он был ужален? Но скорпион не видит человеческого лица и даже не понимает, что в природе Божьей существуют человеческие лица. Он сказал, что разрешил мне Землю как развлечение, как аттракцион, а потом заберёт к себе. Я не хочу на Паралею. Или… хочу? Он сказал, что посланец ещё придёт. Кто этот посланец? Мне страшно! Это было наяву, но эта явь была другой, не нашей, и это не было сном. «Играй, играй моя радость в свои тряпочки, в свои любови», – так он сказал, – «как ты любила играть в свои куклы в детстве, наделяя их полнотой существования. Побудь маленькой податливой женщиной, вкуси всё разнообразие и сочную мякоть земных плодов, это только пополнит твой информационный банк, а уж потом я раскрою в тебе совсем другие потенции твоего многомерного существа». Что это было? Где? Во мне или вовне меня?
Рудольф прижал её к себе.
– Надо будет тебя проверить утром. Возможно, это просто перепад давления. Тебе уже лучше?
Она прижалась к нему, ощутила его прежнее горячее желание.
– Совсем уже скоро у нас с тобой будет своё жильё в Москве. Там уже всё приводят в порядок. Я заберу тебя туда через пару лишь дней…
– Это будет ещё один павильон ожиданий, где я буду томиться в одиночестве?
– Нет, нет! Я буду с тобой во всякую ночь, а в свободные дни мы будем гулять, купаться… просыпаться рядом, чтобы и утром любить, никуда не спешить…
Но утром он оставил её. Его срочно вызвали, и он опять исчез надолго. На сей раз уже по работе. Рита не была к этому причастна. Нэе опять предстояло томительное ожидание.
Ожидание примирения оказалось тщетным
Внизу на берегу озера, под краснеющими клёнами, послышались голоса, детский визг. Нэя нагнулась над ограждением террасы кафе, столик стоял совсем рядом с ним. Молодая пара утешала ребёнка. Женщина и мужчина, одинаково высокие и стройные, пытались унять его визг. Отец взял мальчика, а это был мальчик, в чудесном голубом комбинезоне, светловолосый, и посадил его на плечи. Мальчик стал бить его по макушке, и отец нарочито строго поставил его на траву. Набалованный ребёнок был центром их мироздания, это чувствовалось, и все трое они были единым целым, и это тоже было очевидным. И им было просто, легко друг с другом, и они позволяли в своём великодушии и терпении капризничать ребёнку, которого обожали. Вот чего хотелось Нэе, вот чего ей не хватало. Полного единения с любимым, взаимной доброты, доверия и детей как смысла и наполнения этого единения. И чтобы никого больше не было в этом священном семейном кругу, только они и их дети.
И в её сладкий клубничный недопитый сок попали соленые слезы. Она вернулась мысленно туда, откуда сбежала.
… После трёхдневного отсутствия он вернулся тоже ранним утром, прибыв на короткое время, чтобы порадовать её тем, что их совместное московское жильё уже отремонтировано. Ей надо лишь собрать свои вещи, а поскольку их у неё немало набралось, учитывая кучу одежды, то можно и не торопиться. Переезд можно отложить до вечера, а днём поехать куда-нибудь погулять вместе. Да хоть к матери в её музей. Вот она обрадуется.
Нэя сидела с ним рядом в столовой, в белой ночной сорочке, похожей больше на бальное платье, чем на ночную рубашку, всю в кружевах и прозрачных вставках. Земные тончайшие ткани давали ей новое вдохновение, и она напоминала облачную фею, проникшую сюда через окно прямо с утреннего розовеющего неба, окрасившего её сонное лицо.
– Ты не хотел бы искупаться где-нибудь в живописном местечке? – спросила она, пристраиваясь пить кофе вместе с ним и демонстрируя своё спокойное отношение и к его прибытию, и к его сообщению. Но это была игра. Она ликовала, она предвкушала его ласки. Она сильно скучала. Рудольф ласково обнял своё домашнее облако, усадил к себе на колени, изучая её творчество с любопытством и привычной легкой насмешкой.
– Всё не можешь отвыкнуть от своих трольских штучек?
– Разве некрасиво?
– Красиво. Но как в прошлом.
– В прошлом ты никогда не называл меня троллем. Только эльфом или феей…
Уже в постели, когда они отдыхали после броска друг на друга, после столь счастливого и редкого в последнее время сеанса «насыщенного секса», ему пришло сообщение из ГРОЗ немедленно прибыть туда, – Вот и искупались! – вздохнул он.
Она с грустью проводила его до самого выхода из их жилого этажа к лифту, прижалась к нему лицом.
– Ты такой красивый и можешь быть таким родным, Руд, милый!
– Почему милая нимфея так грустно смотрит на меня? – смеясь, спросил он, прижимая её сильно и совсем не желая её покидать. Всё было как на Паралее в холле «ЗОНТа». За прозрачной стеной этого земного холла тоже струился дождь. Он размывал чёткие контуры уличного пространства, и в то же время делал его чистым и свежим, смыв с него пыль и усталость.
– Я тоскую по Паралее. Там было так хорошо мне с тобой.
– А сейчас?
– Ты изменился ко мне.
– Ничуть. К тебе ничуть. А вообще, конечно, изменился. Это же Земля. Здесь приходится быть таким, как все. Это же социум. А там мы были свободные радикалы. Творили, что хотели, дичали там как вы, играли в суперменов, в спасателей вашего мира как твой Тон-Ат, в карателей как Олег.
– Так хочу остаться, – он обнял её, – На целый день. Ты не можешь быть заменена никем. Сегодня вечером я вернусь. Давай не будем спешить с переездом, останемся тут на ночь? Устроим повтор «сеанса насыщенного секса»…
Облачная нимфея смотрела строго и грустно снизу вверх, укоряя его за поспешное, пусть и вынужденное бегство.
– Иди, – сказал прежний Рудольф, – застудишься, здесь холодно, – и гладил горячей рукой, залезая в заоблачную изнанку. В руке был посыл желания… Что произойдёт, в конце концов, если он задержится хотя бы на пару часов? Ну, на час…
– Останься…
– Если я останусь, это будет воспринято как факт утраты мною самодисциплины…
– И что с того?
– Меня перестанут уважать, как того… – прошептал он с мольбой, будто она была его неумолимым начальством, не разрешая уйти.
– Как пса? Как того, кого высылают на планеты самообеспечения?
Он с изумлением уставился на неё, – Откуда же такие сведения?
Надо было задержать его любой ценой, – Мне Рамон рассказывал об этом…
– Рамон? Когда? Где?
– Когда мы с ним ели черешню в одном кафе… если ты останешься, ты узнаешь всё.
– Всё? Что именно включает в себя это «всё»?
– Много чего. Ты слишком отдалился и уже не знаешь о том, чем наполнена моя жизнь, – терять ей было уже нечего.
– Чем же наполнена твоя жизнь?
– Не тем, чем твоя, но и не тем, о чём ты точно подумал. Потому что ты не допускаешь и мысли, что у меня может быть какое-то общение вне рамок того ограничения, куда ты меня засунул. Человеческое общение, дружеское, а не только то, каким очень скупо одаряешь меня ты…
– Рамон и тут отметился… – у него замерцала связь, и она не была переключена на рецепторное восприятие, поэтому Нэя услышала голос Риты.
– Котёнок? Ты где? Зачем ты потащился в Альпы? Теперь мы едва успеваем на совещание! Ты забыл намеченное «Мурроприятие»?
– Муроприятие? – глупо повторила Нэя, – что это?
– Она по-дурацки шутит. Это означает мероприятие. Одно важное мероприятие. Всё объясню потом. Вечером.
Деловито, не обращая внимания на её реакцию, он скользнул в лифт и исчез за бесшумно сомкнувшейся панелью. Лифты в их небоскрёбе были прозрачны лишь стороной, обращённой к улице. Со стороны же площадки лифтовую шахту закрывали глухие створки. Таким образом, он исчез для неё, хотя всё ещё был в пределах дома. Мог вернуться. Рассерженный, заинтригованный, возмущённый. Да какой угодно! Лишь бы вернулся. Даже ради выяснений, всё равно с неизбежностью приводящих его, как и было всегда, к ней в объятия ради обретения её дальнейших ласк, её прощения…
Она стояла долго. Стало холодно. Лифт открылся. Она вздрогнула с одновременным ликованием своей победы над ним… Из кабинки вышел приземистый широкоплечий мужчина с мокрыми волосами. Видимо, он жил в другом крыле здания. Он оторопело уставился на женщину в ночной сорочке, чьё тело просвечивало через прозрачные вставки.
– Вам чем-то помочь? – спросил он.
Нэя, восприняв его вопрос как набор звуков, побрела к себе. Скорее, скорее в спальню-мастерскую, минуя их общие территории. Вся квартира стала ей ненужной давно. Туда, где был её уголок, её место, где она была вне досягаемости, так они договорились. Хотя он и нарушал собственные договоренности, но свято блюл только ту их часть, которая касалась его личной свободы от неё. Сам он не оставил ей права уходить от него в своё личное пространство тогда, когда она того хотела. Предполагая и не без оснований, что она скучала в своем избыточном одиночестве. Но она принимала его правила жизни. Она легла в свою облачную постель, ту, что предназначалась для её одиночества. И свернулась в позе эмбриона, утонула в своих никому не нужных кружевах, став действительно облаком.
Она не закрыла дверь, и этот человек, сосед или чей-то гость, абсолютно незнакомый, вошёл следом. – Может, вам требуется помощь? – спросил он, тараща наглые чужие, отвратительные своей неприкрытой низостью, чёрные как у Чапоса, глаза. Она опять не поняла ни слова из того, что он сказал.
– Прочь! – закричала она, срывая голос. Но это мокрое чудовище приблизилось уже настолько, что уподобилось какой-то неодолимой стене, напирающей и намеревающейся растолочь её в порошок…
Стремительно в спальню влетел Рудольф. Он схватил незнакомца за шкирку, и тот повис в собственной дождевой курточке, хрипя и не доставая ногами до пола.
– Ах, ты, шкура ослиная! – он отпустил человека, ещё раз тряханув его за куртку. Та издала треск, поскольку ткань порвалась. Не удержавшись на ногах, незваный гость присел, скользя руками по полу. Но быстро справился и с неловкой позой, и с замешательством. Страха он, похоже, почувствовать не успел от неожиданности.
– Что происходит?! – возопил он. – Девушке стало нехорошо! Я всего лишь хотел узнать, не нужна ли ей экстренная помощь! – он говорил на языке, которого Нэя не изучала. Чужое существо с чужой речью, – Она стояла чудовищно бледная… раздетая…
– Катись отсюда, скотина! – Рудольф дал ему пинка ради ускорения. Этот человек не знал русского языка. Возможно, он искренне не понимал, чем вызван гнев. Возможно, действительно хотел помочь, а истечение похоти из глаз было самопроизвольным. Оно было вызвано её красотой, её облачным оперением инопланетной птицы, непонятно откуда сюда залетевшей… Он был озадачен настолько, что даже не ощутил унижения и обиды от толчка, придавшего ему ускорение. Впоследствии он никогда Нэе не встречался. Возможно, он и не был соседом. А был тем самым псоглавцем, бродящим там, куда и смог проникнуть.
Рудольф остался. И был такой взлёт взаимного любовного блаженства, что о Рамоне забыли и он, и она. Какой Рамон? Где он там бродит или предаётся вкусовому наслаждению от завтрака в шикарном общепите ГРОЗ? Или же раскинулся в своём шезлонге над бездной, пребывая то ли в тягостных раздумьях о будущем, то ли общаясь со светлыми ангелами, прибывшими со звёзд…
«Мурроприятие» было сорвано. Но во второй половине дня он всё равно ушёл. И к ночи не вернулся.
Соперница с Паралеи
Как приступ душевной болезни ночью явилась Азира. Подошла к открытой панели, вышла в лоджию и свесилась вниз, являя Нэе свою оголенную задницу. На ней была лишь короткая верхняя блузка. Невыносимая переполненность Нэи ревностью, отвращением подошла к своему краю и переливалась наружу.
– Мы очень любили играть с ним в игру, его и мою любимую… «как любят киски».
– А как любят киски? – спросила Нэя, потрясённая её бесстыдством.
– Они шипят и царапаются.
– Ещё они отвратительно и истошно орут, эти драные кошки, когда их дерут своими когтями бешеные и ненасытные коты.
– И испытывают наслаждение, которого тебе вовек не испытать. А как тебе и хочется. Я же вижу, как ты пускаешь слюни. Он не нуждается в таких, как ты. В пухленьких, зажатых внутри своими аристократическими зажимами с детства, вышколенных аристократках. Ему нравятся такие как я, всё умеющие понять в мужчинах и всё им дать, даже если это и нечто, кажущееся тебе запредельным. А ты? Ты и спишь в платьях! Ханжа! Свернулась вся как ракушка!
Как непереносимы для зрения люди, утратившие стыд человека, как отвратны они в своём открытом сраме! Азира вращала ягодицами, раскрывая Нэе на обозрение своего выпуклого, тошно розовеющего моллюска склизкой похоти…
– Пошла прочь! – Нэя забилась в корчах, – зато ты развернулась настолько, что тебя сворачивали опять в прежнюю форму в клинике неврозов и острых психических расстройств! Когда любящий кот проткнул твои мозги насквозь своим когтем! Доигралась! Тварь!
И Нэя встала и легко перекинула её за прозрачное ограждение лоджии, за мерзкие раскоряченные ноги, вниз, куда она с шипением и визгом полетела…
С ужасом, с бурно колотящимся сердцем, отдающим болью в левое плечо, она проснулась, лёжа в неудобной позе, после чего пришлось растирать онемевшую руку. В этот день она опять вызвала к себе Риту, пока Рудольф отсутствовал в своих закрытых для неё сферах жизни.
И было Ритой также сказано, как будто она вместе с Нэей просматривала её жуткий сон.
– Тебе ведь с ним не просто? – беседа их протекала в спокойной и сдержанной манере с обеих сторон, – ты мечтательна, чувствительна, возвышенна, а он имеет в себе патологическую склонность подавлять своих девушек.
– У него нет никаких девушек. Есть я. Жена. Единственная. Мы прошли с ним ритуал зажигания зелёного огня в драгоценной чаше в Храме Надмирного Света.
– Так я не о дне настоящем веду свою речь. А лишь о его склонности и к насилию, в том числе. Пусть и к психологическому. Разве ты будешь такое отрицать?
Нэя молчала.
– У него была до отлёта с Земли одна дочка высокопоставленного человека. И он общался с ней на матерном языке, ему это нравилось. А той утончённой девочке, может, и не нравилось поначалу, но и пресная, как она считала, приличная жизнь её тоже не привлекала. Она очень быстро усвоила все его негодные уроки, а потом он удивлялся, что она оказалась столь порочной. Есть чистоплотные и внешне как бы и возвышенные люди, не умеющие жить без грязи. А там, на Троле? Разве был он другим по отношению к тебе?
Она молчала.
– Один парень мне рассказывал, что после того, как «особые девы», ведь так называли у вас шлюх? Показывали нашим вынужденным аскетам высший пилотаж своего искусства, они теряли от них свои головы. Тот парень не может забыть обо одной из них по сию пору…
– Чего же он не привёз её на Землю, раз она была такая непревзойдённая?
Рита не ответила.
– Кто и кого не может забыть до сих пор? – спросила Нэя. – Я не понимаю смысла такого вот неприличного разговора.
– Выдержать его, это же всё равно, что выдерживать тяжеленный каток, который плющит тебя постоянно. Не надоело ещё? Ты отдаёшь ему лучшее, что может дать любящая женщина, а он то, что тебе даёт?
– То же, что и я. Любовь.
– Он разве может это? Любить?
– Меня любит.
Она смотрела с интересом.
– А вы разве не любите его?
– Я? Ты шутишь! Я никогда ничего не даю мужчинам. Только они мне. Я их потребляю, за что дарю им свою дружбу.
– А вы играете с ним в игру «любовь кисок»? – дерзко спросила Нэя, внутренне издеваясь над ней. Она не переходила на «ты», хотя Рита предложила ей это сразу. Говоря «вы», Нэя вкладывала в это местоимение своё неприятие Риты, нежелание человеческого сближения с ней.
– В игру? Мы что в детском саду? – ответила она без тени усмешки. – А он любит с тобой играть? Ну да. Он же считает тебя недоразвитой.
– Если бы он так считал, он бы оставил меня там. А он мой муж. Не ваш, а мой! И любит только меня! К тому же я не давала вам разрешения переходить на близкую форму общения со мной. Не тыкайте!
– Да пусть любит. Мне-то что? Я только рада, что в нём проснулись человеческие потребности. Это и моя заслуга тоже. Он один из моих любимых пациентов. И был, и остался. Я благодаря его колоритной персоне докторскую защитила в Научном Совете по проблемам психики человека. И ещё много чего смогу, изучив его и ему подобных там, куда его направляют. Так что вы по любому останетесь пока одна. Но это лишь на время. Вы попали в очень сильную зависимость от него. Это вообще плохо, а уж тем более от такого как Рудольф. Он может спрессовать вашу психику, деформировать, если уже этого не сделал. Вы должны научиться противостоять, развиваться, сами искать пути выхода из той неволи, куда он вас замуровал. Я занялась бы вами, но я тоже скоро улетаю, и дел из-за этого столько, что я и своих постоянных пациентов забросила. У меня там, на этом спутнике своя цель, уж никак не Рудольф, если вы думаете, что он мне нужен в том же смысле, что и вам. Но я оставлю вам координаты хороших психологов. Да вот тот же Франк? Вам будет с ним легко. Он вам поможет. А по поводу сердца не беспокойтесь. Оно у вас в норме. А боли – это невроз. И сны от этого страшные, кошмары и прочее. Очень советую обратиться к Франку, поскольку в Центре материнства у вас так и так будет психолог, но лучшего, чем Франк Штерн вам не найти. Не потому, что он уникален, конечно, а просто он знает вас и понимает ваши проблемы.
Рита внесла в компьютер Нэи координаты Франка, – Очень советую с ним связаться. Он специалист широкого профиля и человек неординарный. Это и не было секретом ни для кого у вас на базе Трола. Доктор Штерн любит вас. Как дочь, а может, и больше, чем дочь.
– Я и без вас знаю координаты доктора, поскольку мы с ним в контакте с самого начала. А вы лгунья! Вас саму тянет всех порабощать! Вы делали с ним это с самой его юности, мешали ему жить всегда. Вы испортили его. А он хороший! Я знаю!
Рита спокойно выслушала, приняла её выплеск и ушла, перед этим допив кофе, доев её закуски, похвалив всё, поблагодарив за угощение.
– Спасибо, что не пробили мне голову каким-нибудь минералом или булыжником из коллекции Рудольфа, – сказала она. – Мне, если честно, не привыкать. Всякое в моей практике бывало. Издержки профессии. Да и он, Рудольф, как я уже рассказывала тебе, однажды чуть не утопил. Но ведь на больных не обижаются. Их лечат. Несу своё бремя целителя.
Зачем Нэе доктор Франк? Ещё один, но уже земной Тон-Ат? У неё имелся совсем другой выход. Она уже не повторит своей глупости как на Паралее и не станет прятаться за пазухой у старика от бурь и потрясений жизни. Ещё девять исчезнувших в сонном тумане лет? Нет уж. Она будет любить. Молодого, прекрасного, отзывчивого. Вышибать клин клином…
…Нэя смотрела на берег озера, где мягко золотился песок пляжа, вытянутого серпом. Она будет гулять тут с Антоном, она родит и ему ребёнка. Они будут гулять тут с детьми, купаться в жаркие дни. Она тоже приготовила Рудольфу свою месть. И пусть он принимает, прощает, отторгает ли эту месть, ей было уже всё равно. Она мысленно погладила тёмно-золотистые волосы Антона. А то, что Антон её примет, она не сомневалась. Одинокий сейчас, изголодавшийся, он упадёт прямо в её ласковую, тихую и мягкую ловушку, где она наконец-то узнает, на что похожа его любовь. И чем она отличается от любви Рудольфа. А вдруг она уже не захочет возврата к Рудольфу? Антон с нею забудет свою звёздную любовь, подобной которой и не может быть у человека ещё раз. Пусть звёздная любовь останется в нём как память о той высоте, ниже которой человек уже не имеет права скатиться, а она, Нэя, будет его земной любовью, его наполнением здесь, его исцелением от ран-зазубрин, нанесённых Тролом его бесподобной душе.
