Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Как и у тебя склонность к пещерному сексу, – сказала она.
– Не знаю, как ты, но меня потряхивает до сих пор от того, что я там испытал, – сказал он.
– И меня трясёт при одной мысли, что ты такое повторишь, – сказала она, но без всякого страха.
– Не уверен, что вообще возможно повторение подобного вдохновения, – сказал он.
– Ну, хоть это радует, – сказала она. – Может, тогда я уйду? Работала сегодня сверхурочно, чтобы взять три выходных, как ты и просил.
– Зря радуешься. Я весь день предвкушал повторное и сладостное соединение наших душ, – насмешничал он.
– А я нет, – сказала она серьёзно. – Для меня твоя душа слишком уж переразвита.
– Это от того, что твоя недоразвита. Но уж я постараюсь тебя несколько развить, раз уж Рамону недосуг заниматься твоим развитием.
При упоминании Рамона она недовольно надула не только губы, но и нос, как индюшка, став и вовсе непривлекательной. Всего лишь несколько секунд он раздумывал, а не послать ли её, куда подальше, то есть к Рамону, как она порывисто обняла его за шею и прошептала, – Я сама буду учить тебя нормальной человеческой любви, раз уж ты от неё отвык в той инопланетной пещере, где и провёл столько лет… Если бы ты мне не понравился, никакая забота о Рамоне и потеря работы на спутнике не заставила бы меня прийти к тебе.
– Чего ж ты как чучело разоделась? Решила надо мной поиздеваться?
– Да какое там! Я же говорю, работала ради наших совместных выходных сверхурочно. На три дня вперёд подготовила рецептуру и заготовки для девчонки – практикантки, которая меня и заменит. А так, кто бы и отпустил? Ради твоего удовольствия никто не позволил бы кафе закрывать.
Он сразу же потребовал, едва они вошли в скрытый и сугубо личный отсек пропавшего Воронова, тот самый, где грозный шеф когда-то устроил ему моральную экзекуцию, – Свой маскарад оставь у дверей. Сбрось его немедленно!
Она оглядела заурядное небольшое помещение с огромным панорамным окном во всю стену, где утолить любопытство было, в общем-то, и нечем, вздохнула, но подчинилась.
– Роскошный диван, – сказала она. – Сразу видно, что тут люди ценят своё телесное и душевное здоровье, раз настолько комфортно устраивают себе отдых даже там, где работают.
– Само собой, – ответил он через усилие насмешливо. Через усилие потому, что едва не ослеп от белоснежной жемчужной красоты девушки. Она свободно легла на диван – тот самый порочный альков Воронова, на котором тот и подчинял своей воле девственных амазонок…
Перед этим практичная Нелли извлекла пару чистых простыней из стенного шкафа, безошибочно разобравшись в чужом хозяйстве. Кроме этих забытых простыней ничего в том шкафу и не осталось.
Не обладая выраженной талией, она, тем не менее, обладала гибкостью и словно бы текучей русалочьей грацией всех наличных форм, умопомрачительной, естественной, высоко поднятой грудью и ногами, от которых взгляд невозможно отвести, так были они выточены и женственны. Не худы и не полны, но их безусловную красоту он успел оценить ещё и в холле у Риты. Он обхватил её, с трудом удерживая поспешность её присвоения, чтобы хоть как-то загладить ту грубость, чему она и подверглась в подземельях ГРОЗ. Стал, едва прикасаясь, гладить её ноги, дошёл до пальцев, она со смехом поджала их, – Щекотно!
Она сама развела ноги, но, не проявляя при этом никакой активности. Он замер, созерцая её красоту при абсолютно трезвом осознании, что никогда не полюбит эту дурочку.
– Зачем так долго смотреть? – спросила она и провела своей ухоженной аккуратной ступнёй по его губам. Он прикусил её пальцы, и она попыталась освободить ногу, – На что там можно любоваться, скажи мне? Какое сокровище там спрятано в понимании мужчин? Я, конечно, и сама женщина, но мне отчего-то не хочется благодарить природу за такое вот украшение…
– Не любишь себя?
– Когда как. Лицо люблю иногда, когда макияж удачный сделаю, волосы свои люблю, фигуру тоже… Скажи мне честно, это же самая уродливая часть в теле женщины… Женщинам стыдно таскать её в себе, да ведь не избавишься…
– Дурочка. Глаз же невозможно оторвать… Там же находится тот самый тоннель, через который мы и приходим в этот мир. Это как бы портал с тем светом. А половой акт как вызов, посланный туда с целью открыть этот портал для той души, что жаждет своего воплощения здесь… И даже если никто не отзовётся, сам процесс проникновения туда уже нездешнее блаженство… и поскольку на Земле никакого блаженства не существует, мы обманом вытягиваем чьи-то ангельские души сюда…
– Ты про детей? Люди давно уж научилась обманывать природу. Я приняла противозачаточное средство. Можешь себя не удерживать…
Она подчинялась, но оставалась заметно прохладной, а ему хотелось добиться уже ответного и страстного желания девушки. Того самого, какое и возникло у неё сразу же, когда играла молнией на платье, когда жалась к нему в лифте, но он сам всё испортил. А за что, собственно, рассвирепел-то на девчонку, выразившую всего лишь свою внезапную увлечённость? Только за то, что сами обстоятельства подали ему как на блюдечке смутно желаемое в последнее время, – возможность лёгкой необременительной игры с подобной девушкой ради временного облегчения той тяжести, какой навалилась на него Земля. И бедняжка Нэя вовсе не была, пусть и малой, но составляющей этой тяжести, – она всего лишь не понимала, как ему непросто. Она всего лишь не справилась с возложенной на неё обязанностью, – быть его домашним релаксом…
Он провёл кончиками пальцев по груди очень привлекательной, но ничуть не близкой девушки Нелли. Нелюбимой и не могущей таковой и быть. Не в силу личной ущербности, а потому что другая её опередила и слишком прочно заняла это место в его душе. С удовольствием улавливая её невольный ответ, – нежно-розовеющие соски напряглись от его прикосновений – он испытал вдруг давно забытое, – то, чего ни разу так и не испытал на Паралее. Отрадно-земное, очень горячее напряжение всех абсолютно мышц своего тела с одновременным ощущением не подвластности тому, что есть гравитация, а потому и беспредельного своего могущества… Так было лишь в юности! Тогда как впервые любимой девчонки, той, что порхала по зелёному лесу в зелёной юбочке, рядом не было! Вернулся на Землю, вернулись и земные чувства, тут некогда оставленные. Не вернулась лишь та девчонка, рыжекудрая…
Он ощупывал её колени, осязал с какой-то безудержностью, как вдруг осчастливленный слепец, всю её безупречную фактуру на ощупь, не глядя даже. А коленки, – они оказались настолько похожими на те самые, выточенные и редкостные, коими обладали лишь две женщины из числа тех, с кем и сближался. Одна земная, а другая инопланетная. Творец создавал их даже не своим божественным резцом, а нарисовал воздушным пёрышком, после чего вдохнул в них вещественную уже красоту. Какая ерунда, коленки! Но это была та самая особенная и незабываемая подробность, с какой и начиналось его любовное исследование желанной женщины. Какими были коленки у Гелии – неповторимого, невоспроизводимого, ненавистного совершенства, – он не помнил абсолютно! И эти атласные колени рождали чувство прикосновения к чему-то давно привычному, к своему и только своему родному существу, не отторгаемому никаким временем и разлукой…
Она возникла как уже третья по своей телесной уникальности находка, что само по себе не обнадёживало перспективой возврата в юные дали…
– Ну что, пёрышко, надеюсь, ты от меня не улетишь…
Её лицо по-прежнему выглядело неласковым, с кошачьей неопределённостью в пристальных глазах, – то ли царапнет, то ли и сама примеривается отдаться навязанным ласкам. Ищущие и опытные движения её рук сказали обо всём яснее слов. Она пришла не только подчиниться, а и заполучить себе ответное наслаждение. И он ощущал буквально телесное блаженство от осязания, от вдыхания в себя земной женщины, первой за двадцать лет отсутствия. Рита? Разве была Рита женщиной? Какое-то трансгенное существо скорее, продукт секретных лабораторий, идеальная женственная оболочка, в которую вшили некую флэшку с данными некой Клариссы Бетте, давно усопшей в природном своём теле. Настолько идеальная, что и настоящей-то не казалась. Если бы Нэя это понимала, но объяснить такое было невозможно. А вот Нелли – совсем уже другой поворот, ей он предлагал то, что по праву владения – по праву любви принадлежало только инопланетной нимфее – частичку своей мужской и подлинной страсти. Да ведь поворот не означает, что выбрана дорога измены. Только пара шагов по увлёкшей вдруг тропинке, обещающей короткую прогулку среди радующего зрение ландшафта. А дорога как была, так и останется прежней и ведущей в сторону дома, к Нэе…
А девушка – жемчужная ромашка уже изгибала свой гибкий стебель, несминаемый никакими ветрами и чужими стопами, открывала свои простенькие, но такие точёные лепестки… Не сожрали прежде, не сожрут и теперь. Она не боялась жизни, предательства, преданная и брошенная в эту жизнь ещё в младенчестве. Только вот аромата она не имела и осязалась как чужеродная…
– А что начальство, – оно не люди? – он давал свой запоздалый комментарий на её замечание по поводу отдыха того, кто некогда тут и играл в свои сомнительные игры не от безделья, а наоборот, защищал сам себя от избыточных нагрузок. А уж попутно и демографию поднимал…
– О себе не позаботишься, человечество уж точно заботиться не будет… – последнее, что он и произнёс. Для дальнейшего слов уже не требовалось…
Утром они вместе вышли к той самой стоянке недалеко от центрального входа в ГРОЗ, где её ожидал вызванный маленький аэролёт из тех, что обслуживают мегаполис. На своём персональном он отвезти её не захотел.
Диспут о судьбах мира с дурёхой Листиковой
Вместо того, что отправиться на место службы, сел на скамью у старого и многоствольного дерева, раздумывая о том, возможно ли прямо сейчас найти в обширном парке вокруг гигантского небоскрёба бродяжку Ксению? Ведь Рита сказала, что она где-то тут бродит. Любит тут гулять. Вдруг опять пришла?
«Гулять, так с музыкой»! – посмеялся над собственной жаждой беспредельного уже загула. А что? Многие так делают, дорвавшись до цветущих лугов, срывая охапками полевые и ничейные цветы, да ещё подобной неумеренностью гордятся, ссылаясь на своё повышенное эстетство. И неважно, что все эти охапки выбрасывают, даже не донеся до дома. Просто лень устраивать их в надлежащие им сосуды, – керамические, стеклянные, хрустально-фарфоровые, лень подпитать их и продлить краткосрочное благоухание живительной водой. К чему, если они всего лишь придорожное ситуативное баловство? Дальнейшая забота уже затрата личного жизненного ресурса…
Скамья была расположена неудачно, поскольку часть ветвей дерева была спилена по причине усыхания, и оно отбрасывало свою тень в другую сторону. Он отлично помнил, как Ксения обзывала это самое дерево – «дерево-многодерево», и то, как она любила подбирать тут пёстренькие и маленькие пёрышки, уроненные певчими и незримыми птицами. Как он раздражался на неё за детские замашки, говоря, что птицы дерут друг другу перья с мясом, что они засранцы, и заставлял её их выбрасывать из маленькой сумочки. Зачем они были ей, девушке-пёрышку, нужны? Чтобы сшить себе крылья, как сказочной уточке? Чтобы улететь от него под облака, туда, куда улетел от неё он сам без всяких таких пёрышек…
Они любили целоваться именно тут, в густой тени, отсутствующей в данный момент времени. Такие многоствольные деревья, растущие из одного корня, в большом количестве росли и в том лесу, где был дом родителей Ксении, и где по сию пора жила она сама. И он вдруг задал себе вопрос, что именно мешает ему войти в тот самый дом сейчас? Если уверенность, что его там ждут, была и без подсказки на это со стороны Риты. И не из-за кума Тыквы, как можно было себя оправдать. А из-за невозможности подобного шага, поскольку место Ксении давно и прочно занято Нэей, а быть девушкой для лёгкого релакса Ксения не сможет. И вовсе не потому, что лишена она юности и авантюризма Нелли. Она как была, так и осталась безмерно дорогой ему, только вот время то, когда они и целовались тут у могучего дерева – многодерева, в настоящее уже не впихивалось. И не могло, как не могли вновь зазеленеть обрубленные ветви усыхающего уже дерева.
Задрав голову, он хотел рассмотреть ту самую вращающуюся башню, где Ксения также любила попивать кофеёк. Вдруг она там? Рассмотреть башню мешали жгучие лучи солнца. Оно пылало вовсе не так, как положено томному утреннему светилу. Оно было похоже на воспалённое око какого-нибудь ветхозаветного Яхве, не устающего злобиться на непослушных людей. Однако, Рудольфу всё вокруг показалось серым, до того стало скучно. Отвлекшись на созерцание небесной панорамы, он не заметил ту, кто села рядом, как не всегда хотят замечать постороннего человека, который плюхается на уличную скамью от внезапной устали.
…Жуткое платье Нелли, то ли из озорства, то ли от досады на неё, что посмела настолько его не уважать и пришла на свидание огородным пугалом, он взял и надрезал по подолу таким образом, чтобы оторвать приличный клок от него. Как только они встали с вороновского дивана, он нашёл маникюрные ножницы, кем-то тут забытые. Широкое платье болталось на ней как мужская рубаха, ноги оголились полностью. Теперь уж точно этим платьем стоило бы обновить какое-нибудь огородное пугало, но выглядело даже оригинально.
– Делать тебе нечего, – заметила она лениво, наблюдая его возню с платьем. – Ты на все руки, и в сексе затейник, и модельер к тому же. Чего ты привязался к этому платью? Как будто ты намерен идти со мною под венец прямо сейчас. А почему так говорят, под венец? Не знаешь?
– Нет, – отмахнулся он, не желая ничего ей разъяснять. – Когда имеешь такие ноги, а в придачу к ним такой улётный портал в неземное блаженство, качество всего остального уже не важно… – и не стаскивая платья, утащил её на диван. Короткое платье уже ничему не мешало. Она с готовностью приняла его утренний натиск, и ответная страстность уже не являлась актом подчинения превосходящей силе… эта девчонка обладала не слабым темпераментом, опровергая мнение большинства, что блондинки прохладные от природы…
Опередив его, она плескалась в вороновской душевой кабинке так долго, будто была шахтёром после трудовой вахты. Он валялся и размышлял от нечего делать, не является ли такое старательное омовение неосознанным проявлением того, что она воспринимает произошедшее за осквернение своей мнимой чистоты?
– Чего ты так долго мурыжила-то себя? – спросил он с подозрением, когда она вышла, завёрнутая в вороновскую же простыню. Полотенец тут не оказалось.
– Представляешь, там нет ни геля, ни губки для мытья. Хорошо ещё, что у меня на работе тоже есть отличная душевая кабинка. Там уж домоюсь.
– Для чего? У роботов же нет встроенной программы на обоняние, – шутливо обнюхав её, он сказал, – Ты пахнешь как полевой цветок, утренний, когда он омыт росой…
– Ты и романист, к тому же, – сказала она удивительно мягким голосом, которого он даже и не предполагал у неё в наличии.
– Романист? Это что?
– Тот, кто пишет романы, – ответила она голосом маленькой девочки и села к нему на колени.
– Я не пишу романов. А ты любишь читать?
– Нет. Я люблю жить. Люблю заниматься тем, чем мы с тобой и занимались только что, – она обняла его за шею, дыша в ухо. Тёрлась о него волосами, как кошка.
– Со всеми подряд, что ли?
– Нет. Только с тем, кто красивый, ласковый и умный. С тобой.
– А ум-то как тут поучаствовал?
– Не знаю. Но с идиотами трахаться почему-то не хочется, – Нелли капризно растягивала гласные, продолжая играть в глупенькую девочку, – Сегодня вечером ты как?
– Хочешь спросить, не пожелаю ли я опять наведаться в портал неземного блаженства?
– Ну-у… да. Уж если он раскрылся для тебя…
– А Рамон как же?
Она сразу же слезла с его коленей и нахлобучила через голову свою укороченную рабочую униформу. Лицо стало прежним, вчерашним, эмоционально невыразительным…
– Тебе было хорошо со мной? – спросил он, решая, как от неё отвязаться уже навсегда, а при этом сохранить лик праведника, заставив её забыть о произошедшем в подземных уровнях ГРОЗ. Почему-то не хотелось оставлять по себе память как о монстре подземелий – Минотавре современной модификации.
– Не знаю… – отозвалась она неуверенно, – Я пока что не осмыслила, что именно я чувствовала…
– Понятно, что сразу осмыслить и не могла, а теперь-то что чувствуешь?
– С другими так точно не было…
– Хочешь повторения?
– Да, хочу… а ты как?
– Я тоже пока что в процессе осмысления, – засмеялся он.
Сидя под деревом, она уже не чирикала утренней и мягкой пташкой, как в отсеке Воронова. После того, как они оттуда вышли, её сразу же накрыла пасмурная озабоченность. Переживала ли она свою измену другу Рамону или же обычный упадок настроения после эмоционально и физически затратной ночи её настиг, она вдруг критически оглядела подол, будто только что и заметила, что платье подверглось обрезанию.
– Как нарочно, у меня в кафе нет запасной одежды! Я хотела накануне приобрести ещё одно удобное рабочее платье, а тут…
– Пришёл Рамон и увлёк в подсобку потрахаться, – перебил он насмешливо, не желая принимать то, что себя обозначило. Нешуточное увлечение длинноногой ромашкой и ревность к Рамону. – Как к такому отнеслись твои коллеги-роботы? Они тебя не ревнуют?
– Есть лишь сарафан пляжный. Я сразу после купания пришла на работу. Перекупалась, а времени на переодевание, чтобы заехать домой, уже не было, – продолжала рассуждать она о своих тряпичных проблемах. – И опять домой заехать я не успею. И так опоздала, – замечания о Рамоне были оставлены без комментария.
– Могла бы и порадовать меня своим пляжным видом, – сказал он.
– Включи голову! Хороша бы я была, окажись на вашей территории в пляжной распашонке! Застёжек нет. Пришлось бы и купальник вниз напялить. Это же комплект. Если бы Рита увидела, что сказала бы? В фонтане, что ли, решила искупаться? Или в этой вашей релакс-зоне… А так, платье пусть и невзрачное, но без привлечения внимания.
– Чего ты Риту боишься? Или вообразила, что она, как наблюдательный дрон, летает над всей этой территорией?
– Откуда я знаю, кто и что тут летает. Рита же ругала меня за то красное платье. И за спортивный костюм отругала. Ей всё не так. Слушай, подари мне некое подобие вашей униформы!
– Где я тебе её возьму? Ты же тут не работаешь. Сама подыщи себе подобие униформы. Только зачем тебе? На работу сюда всё одно не примут. Идём пить кофе!
– Нет! – она заупрямилась, – я на работе попью. Я в таком виде в ваш офисный ресторан не пойду!
– Других стесняешься, а на свидание к милому другу притащилась в такой рванине, – пошутил он.
– Кажется, дыр на мне нет. Это моя рабочая одежда из натурального льна. И чего ради я должна ходить на работу, где меня не видит никто, кроме роботов, в нарядах люксовой категории? Чтобы залить их то вишнёвым сиропом, то горячим шоколадом? А пойти домой и переодеться, времени же не было. Ты ждал…
– Я бы и ещё подождал ради того, чтобы насладиться видом роскошных костюмов из твоей коллекции.
– Ты откуда знаешь, что я люблю красивую одежду? – спросила она с воодушевлением. – В следующий раз ты увидишь, как отлично я умею одеваться.
– А ты уверена, что следующий раз будет? – спросил он. Она опять надулась, как индюшка, и промолчала. Да и теперь, сидя на скамье с ним рядом, она продолжала хмуриться и неприязненно бурчать, – Кто разрешал тебе портить моё рабочее платье? Мне гораздо удобнее работать в свободной и длинной одежде из натуральной ткани, тело дышит. Модельер нашёлся…
– Кажется, посетители кафе-кондитерской будут сегодня недовольны, – сказал он, – горячий шоколад остывает, а вишнёвые пирожки черствеют. Роботы же на то и роботы, что всё исполнили в запрограммированное время, тогда как тебе стоит поторопиться.
– Ты и виноват, что не отпустил меня в нужное время, – пробурчала она. – Да и не одна я там работаю…
– После такой затратной ночи мне не хотелось рано вставать. И тебя отпускать, такую тёплую и мяконькую птичку… – он обнял её за плечи. Она сразу же смягчила выражение лица и ответно прижалась. Они опять стали целоваться. От её духов из новой коллекции не осталось и следа. Она пахла как ромашка в загородных лугах, но слегка запылённая и утомлённая. То есть ничем. Или же его обоняние так и осталось сбитым фантастическим многообразием всех запахов и тончайших ароматов Паралеи и не сумело настроиться на земную природу.
– Ты заметил, что пока мы с тобой потягивались да нежились, за дверью кто-то бродил? – спросила Нелли, – По тому большому и пустому помещению… мне было страшно, и я боялась, что кто-то нас обнаружит и выгонит с позором. Всё же такое место не предназначено для того, что мы там устроили. Я так подумала.
Они уснули под утро, потому и спали настолько долго, что небоскрёб к тому времени был уже целиком наполнен сотрудниками. – Да откуда тебе знать, кто и чем занимается в этих небоскрёбах по ночам? Да и по утрам? – ответил он, смеясь над детской пугливостью взрослой и совсем неробкой девушки. – А ещё на спутник собралась.
– Я ничего и не боюсь, но тут у вас очень уж всё непонятно устроено. Никогда не поймёшь, что так, а что нежелательно. Опять же, народ здесь шныряет не такой, как на улицах и повсюду. В единственном экземпляре среди толпы на такого и внимания не обратишь, конечно, но, когда их собрано так много в одном здании, даже целом городе из подобных зданий, как-то не по себе становится.
– И в чём же дело?
– Не знаю. Они чудные все. Они тут, на Земле, уже не свои, ты меня не понимаешь?
– Нет. Всякий человек с нормальной чувствительной психикой ощущает дискомфорт, когда попадает в непривычную ему и совершенно другую профессиональную среду. Вот и вся разгадка. И кто бы тебя тронул? Или меня? Или же Рамон заразил тебя социофобией – привычкой, вывезенной из того ада, где он и был?
– Я не знаю, где он был. Он никогда не распространяется на такую тему. И нет у него никаких фобий.
– Во-первых, я тут работаю, то есть нахожусь официально, во-вторых, помещение было заперто, а в-третьих, открыть никто и не смог бы, если только саму стену снести. Да и не открывали апартаменты Воронова несколько лет уже. Не сдались они никому. Тут и без того всем раздолья хватает. Ты же заметила, какая там пылища была? А в отсеке для релакса я заранее настроил робота на уборку, чтобы было чисто. Я же не бык в самом деле, чтобы в хлеву предаваться случке.
– А в том большом помещении кто робот-пылесос включил? – спросила она. – Ты?
– Нет, – отмахнулся он от её бестолковых допросов, – зачем? Я туда пока что не вселён, веса нужного не набрал.
– Говоришь, будто ты скотина. «Случка, веса не набрал», – зачем так-то? – мягко укорила она. – А там правда кто-то бродил. И робот-пылесос по полу елозил, шуршал. Я слышала.
– Если только дух прежнего хозяина выражал недовольство, что мы залегли на его сакральный диван, где ему приносили себя в жертву прекрасные амазонки.
– Как это? – изумилась она.
– Так. У него же был персональный гарем из девственниц. Он чистое потомство желал иметь. Поэтому и девушки были невинными. До первой жертвенной крови, естественно.
– Фу! Ну и нравы у вас. И много он детей наклепал на этом диване?
– А я считал, что ли? Не могло там никого быть. У тебя был сонный паралич, когда кажется, что не спишь и видишь то, чего нет. Потому что на самом деле ты спала.
– Да нет же! Мы с тобой уже болтали и собирались вставать.
– Почему мне везение на ненормальных? – спросил он.
– У тебя есть любимая женщина? – спросила Нелли, вглядываясь в него пристально и прозрачно, будто предлагала себя в качестве таковой. Он вздрогнул и уставился на неё как впервые. Что ему понравилось в ней, так это её очевидная незлобивость и отходчивость, почти детская. Она опять прижалась, – Ты реально бесподобный. Ты светишься от солнца как не человек, а кто-то, кто спустился сюда со звёзд. До тебя я думала, что красивее Рамона уже не встречу…
– Так я оттуда и спустился совсем недавно. Как и твой Рамон, кстати. Но от тех звёзд, где мы с ним побывали, вряд ли можно спуститься, сияя нечеловеческой красотой.
– Разве ты был в особой колонии?
– Нет. Но я также служил в режимной зоне, а не на острове блаженства. Правда, там был нереально красивый мир вокруг, и женщины очень необычные…
– Чего ж не ответил про женщину? Она у тебя есть?
– У меня есть жена.
– Любимая?
– А как же! Ненормально любимая. Поэтому я устаю иногда от ненормального накала нашей любви.
– Как же тогда твоё предложение на дальнейшее? Если у тебя всё типи – листик.
– Чего? – он взглянул на неё как на дурочку, да она и была таковой.
Выход за рамки одноразовой игры
– У нас в школьном городке был такой парень, когда у него спрашивали, как дела? Он отвечал: типи – листик! Понять, хорошо или плохо, было нельзя. Но иначе он не отвечал. Его так и прозвали Типи Листиков. Я ему нравилась, и он всех уверял, что я дала согласие выйти за него замуж сразу после выпускного. Поэтому меня стали дразнить Нелька Листикова. Я подошла к нему и сказала: «Я оборву все твои наличные листики, если ты не оставишь меня в покое».
– Я предлагал тебе всего лишь насыщенный и раскованный секс ради необходимой релаксации, да и то не часто. Только тогда, когда мне будет надо. Если ты не против разнообразия. Ведь и Рамон, уверяю тебя, вовсе не скован верностью тебе.
– Я должна подумать… – она обиженно надулась.
– Ни разу потом не пожалела, что отбрила того Типи Листикова?
– Может, и да. Только детство на то и детство, чтобы о нём жалеть, но никогда не желать туда возврата.
– Не считай, что в случае отказа я исключаю тебя и Рамона из числа тех, коими укомплектована набранная команда. Такого уже не произойдёт. Рамон сегодня же будет туда зачислен. – Повторение о том, что Рамону будет дана необходимая поддержка, уже обязывало. Он тяжко вздохнул. Сам же себя и уловил в тенета великодушных обещаний.
– Спасибо, – пробормотала она, пряча глаза за фиолетовыми нелепыми очками от солнца, хотя их окружала роща, и они пребывали в её густолиственной тени. Причиной была лишь её неуверенность от понимания собственной некрасивости из-за того, что лицо было несколько запухшим от бессонной ночи.
– Ещё вчера не могла себе и представить, что захочу с тобой встречаться даже без всяких обязательств с твоей стороны… но я не собираюсь прилипать к тебе. Зачем мне? – она задрожала губами, что говорило о её чувствительности и неумении брать под контроль сильный выброс эмоций. Сирота с деформированной психикой. Рудольф ощущал себя кем-то, вроде совратителя праведных девиц. Праведный, нет ли, а путь у неё пролегал всё же мимо него, и нечего было её хватать и тащить. Достаточно было мимолётного флирта с обещанием встречи, о чём или он, или она тут же и забыли бы при расставании. Она, может, и нет, а он-то уж точно забыл бы, едва она оказалась бы за пределами территории ГРОЗ.
Он обнял её, гладя по хрупкой спине, – Ты как будто вчера вышла из школьного городка. Тебя никто и никогда не любил? Не про Рамона спрашиваю, понятно.
– Нет.
– Не ври. При такой экстремально-соблазнительной внешности это невозможно. У тебя грудь природная, как и твои волосы?
– Конечно! Стала бы я в таком возрасте издеваться над собственной природой и делать из себя синтетическую куклу как Рита. А мужики, действительно, мне прохода не дают. Только толку от этого никакого. Мне образования не хватает для выхода на тех, к кому я стремлюсь, кто смог бы оценить мою красоту по её достоинству. Или скажешь, что я ординарная серость, каких тьма?
– Ты реально роскошная девчонка. Как и я реально роскошный мужчина. Чего бы и не подружиться двум роскошным существам ради реально роскошного секса? Это же редкость в мире наполовину синтетических существ, – он тонко издевался над манерой разговора не очень развитой девушки, что она отлично понимала.
– Секс без чувства любви это хлам, который ничего не стоит, – сказала она, опровергая его мнение на свой счёт.
– Не Типи Листиков, случайно, о том тебе говорил?
– Нет. Сама додумалась.
– Умница. Ты продолжаешь меня удивлять. А кто тебе сказал, что чувства не будет? Если оно уже возникло между нами? Сразу же, едва ты меня увидела в холле у Риты, ты стала излучать желание меня присвоить. Нет? Я имею в себе особую тонкую настройку, моя жемчужная фея, хотя ты и безвкусная несколько. И если ты говоришь, что у тебя не было никого из настоящих мужчин ни разу, то, как же тогда красавчик и бывший космодесантник Рамон?
– Рамон у меня первый из таковых, – развитых и потрясающих, кто обратил на меня внимание. Да и то лишь потому, что бывший уголовник и выброшен из прежних высоких структур… – и слезинки вдруг покатились по округлым щекам из-под её огромных очков. Чего она психовала? Переживала свою измену Рамону?
– Ты чего? – спросил он, – Что-то не так?
– Чувствую себя какой-то развратной дрянью… Ты же так не думаешь обо мне? Хорошо, что ты не ставишь передо мной выбор, ты или Рамон…
Он слушал её как конченую дуру. Маскируя своё отношение тем, что смотрел не на неё, а в другую сторону. На пустынную в этот час и очень длинную, казавшуюся бесконечной, аллею.
– Мне трудно решить, поскольку оставить Рамона я уже не могу. Но и тебя терять не хочу. Не всякий день встречаются такие как ты…
– Разве ты меня нашла? Кажется, я присвоил тебя сам.
– Я понимаю, что быть тебе достойной парой я не могу. Да и Рамон, не попади он в задницу судьбы, меня бы точно не заметил. Я сама ленилась тогда, когда и нужно получать нормальное образование. Кому я нужна, если всё моё детство прошло в городке для сирот? Конечно, воспитатели у нас были отличные, добрые, да ведь нас много там было, а их мало. Любовь им приходилось делить на всех. Бабушка же вовсе не любила меня. Маму оправдывала, а меня попрекала за то, что я родилась от малолетки, с которой какой же спрос?
– Тебе не образования, а ума не хватает. А ещё собираешься покидать Землю. Ты хоть представляешь, что тебя ожидает?
– А что? Работа.
– Разве тебе на Земле не хватает работы? Не ври, что из-за работы туда стремишься. Хочешь создать себе в будущем высочайший уровень комфорта не по уму и образованию. Вот чего ты хочешь. У тебя, как говорил один из моих учителей по поводу таких вот людей, вещное мышление. Подчёркиваю, – не вещее, а вещное. Неукротимое стремление не к познаниям и поиску смысла сущего, а к обладанию вещами. Вот из-за чего идёшь на такой риск, когда можешь не только здоровье, а и жизнь утратить.
– И что? Я вовсе не дорожу жизнью. Вот Рамон тут фантазировал, что наша Земля умирает, а мы только продолжаем жить в её предсмертном бреду, поскольку её время и наше мизерное не соотносится. Потому и нарастает хаос, потому столь стремительно возникают непонятные изменения вокруг, всегда только к худшему. Даже климат уже плохо поддаётся прежнему регулированию. Природа отпадает от нас. А в мыслях и поведении всё большего количества людей нарастает безумие, взаимная антипатия, нечеловеческий холод.
