Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Если речь о коте, кем ты меня и обзываешь в приступах своей кратковременной нежности, то тут уж речь скорее о конкурсе среди животных. А что бы ты сказала об Антоне Соболеве в таком случае? Он взошёл бы на самый пьедестал точно.
– Соболев? Он наделён средиземноморским, скорее, типом красоты. Как у Рамона, например.
– Опять тут возник Рамон!
– Во внешности Соболева сильно выражен средиземноморский колорит, доставшийся ему от отца, – продолжила Рита не без увлечения темой обсуждения мужских достоинств. – Хотя блистательная красота это уж влилось в него по линии матери. Отец-то страшилище носатое у него был. Да ещё к тому же его бросил в младенчестве. Я знаю. А мать – чистый идеал женской красоты и чистоты заодно. И чего она с таким неандертальцем связалась? Русская мадонна, вернее, вечно юная и непорочная богоматерь. Живёт среди цветов и фруктов, мир людей отторгла. Другое дело ты, белокурая бестия…
– Пять баллов за знание древнего культурного хлама! – Он хотел встать и подойти, но не встал, зная, что ничего оттуда не увидишь. А рассматривать окружающую окрестность через увеличительный обзор, встроенный в панорамную и прозрачную стену отсека Риты, было как-то совсем уж неприлично по-бабьи.
– Так чего она тут забыла? Отца же нет давно…
– Так она тоскует.
– По отцу?
– Думаю, что нет. Отца давно уж нет, а приходит она сюда только в последнее время. Как ты появился, так и стала она сюда наведываться. Ко мне лишь раз и зашла, чтобы выразить свою благодарность за разрешение вольного прохода на наши территории. Холодно так пару слов процедила, губки свои фигурные сжала, словно лимоном я её угостила без чая и сахара. Потопталась у порога, заколку всучила и ушла. А ей есть о чём тосковать? Я помню, как вы всё время дрались, да расставались. Или уж было настолько хорошо?
Он молчал.
– Жалеешь, что притащил с собою звёздный хомут на шее? А то, будь ты налегке, повторили бы свои вечные догонялки друг друга. Тебе как было-то с нею? Или забыл всё?
– Ничего я не забыл. И «хорошо – плохо» тут не те определения. Может быть, я одну её и любил. Как потом уже не получалось.
– Ну, так и повтори. Ведь хочешь же повторения утраченного? Хотя бы как экскурс в прошлое, на краткое время, но, чтобы оживить и встряхнуть все уснувшие в себе юные чувства. Это очень способствует поднятию тонуса. Не о физике тела я, конечно, а омоложение духа имею в виду. Точно отправилась в «Башню ветров» кофе свой пить. Иди туда. Точно она там. Ты хочешь её увидеть? – Рита пристально вперила в него серо-стальные светлые глаза, жадно впитывая его реакцию на новый информационный вброс. Рудольф мысленно поставил себе защиту от несанкционированного считывания собственных эмоций. Было странно, что их прошлое с Ксенией волнует её сильнее, чем его настоящее с Нэей. – Не уверен. А ты советуешь, как душевед, таким вот образом оживлять в себе дурную юность?
– Почему же дурную? Ваша совместная юность была прекрасна, как на неё ни взгляни. Вы были такой феерической парой – глаз невозможно было оторвать. Вайс же до сих пор помнит и её и тебя. А для такого человека при его колоссальной загруженности и буквально набитого космической по своим масштабам информацией помнить персон, подобных тебе и Ксении, это совсем уж не рядовое явление. Запомнил ведь! А я и своё личное прошлое не всегда помню.
– И Артёма ты помнишь только как отца Ксении?
– Я помню его как выдающегося деятеля ГРОЗ и как надёжного коллегу, а всё прочее есть зона затемнения, мешающая жить. Следовательно, от этого лучше избавляться как от угрозы всей равновесной и тончайше выверенной системе человеческого существа, если человек стремится к гармонии, к здоровью.
– Заплела! Как и обычно слова простого не скажешь, а меня ещё ругаешь. То есть в твоём мнении Ксения дисгармоничная и расшатанная система, отнюдь не дотягивающая до уровня высочайшей гармонии и блистающего здоровья, как ты и твой Вайс.
– Вроде того. А если точнее, до уровня человечности в себе.
– О как! Если тоскуешь по утраченному, то ты и не человек, а только тот, кто годен для конкурса на лучшую кошечку округи, да и то лишь в прошлом своём. Что же, так уж и подпорчена золотистая шёрстка милой кошечки? Если так, как же Вайс её узнал? Да ещё и внимание своё заоблачное обратил вниз? Врёшь ты всё. Она как была, так и осталась неповторимой. Поэтому её все запоминали и помнят спустя годы.
– Повтори, что она Шахер – зада. Сказочница незабываемая, – она издевательски разделила имя на две части. – Я так и вообще с трудом вспомнила, кто она собственно? В том смысле, что не соотнесла увиденную странность с прежней чудесной девушкой. Вся камнями увешана, блестит как ёлка новогодняя, а на губах улыбка отрешённого Будды. Её система опознавания лиц не пропускала на территорию. Она и обратилась ко мне, мол, хочу тут погулять по окрестному парку, на обзорную площадку небоскрёба пройти. По старой памяти. Я дала разрешение на её пропуск. Но долго вглядывалась, что за птичка, похожая на попугайчика, решила тут погулять? Имею в виду несуразность её яркого одеяния. И долго воспоминала, кто же она? Я, говорит, дочь Воронова. Какая дочь? Какого Воронова? Тут Вороновых да Воробьёвых столько! – Рита покачала своей премудрой головой вечно юной Афины-Паллады. Уж никак не ниже она себя мнила.
Как легко и забыт Ритой гордый и лысый Ворон с его взором провидца, обманчиво великодушного в его стальном оперении! Где-то бродит по Земле его несчастная дочь – вечная одиночка, и не спрятаться ей в игрушечном домике своего кума Тыквы – ученого ботаника, нет ей там места. А где оно, её место? И он представлял её одинокое бродяжничество по лесам и паркам Подмосковья, где она, как говорила Рита, безвылазно прожила ту часть жизни, пока он был на Троле. Без детей, без радости. Он почти видел, как она щурит зелёные, застывшие в прошлом, глаза на подмосковное солнце в прорезях листьев и игл подмосковной природы, швыряя изящной туфелькой камушки и сучки. Красивая обувь была её страстью. Изящные ступни, высокий подъем, стройные лодыжки, и воображение всколыхнувшейся памяти воплощало её млечную грудь, таящуюся за тонкой белоснежной блузкой, за облегающей майкой. Розовые, так и оставшиеся недоразвито-девичьими, соски с размыто-светлой ареолой вокруг них. Маленькая, потрясающая грудь, ничуть не стёршаяся из памяти…
– Уверена, если бы она тебя увидела, то кинулась на глазах у всех: «Вернись! Я всё тебе прощу»! – заверещала Рита, изображая попугайчика. – Она как была, так и осталась экзальтированным подростком по существу своему. Не то всегда была дурочкой, не то потом уже сдвинулась. Мать всё же нездоровая была, как её родила. Вот и сказалось это на психике ребёнка. Думать же было надо, прежде чем рожать после таких-то испытаний. Да не Нике – матери, той думать уже нечем было. Как голову ей на «Ирис» выгрызла непонятная нечисть, – не буквально, а по медицинскому факту, то есть по своим последствиям так, – тот, кто Нику пожалел вселенской жалостью, и виноват во всём. Я об отце её. А ведь он Карину – мамочку твою любил! Так любил, что жизни не хватило разлюбить. От того он тут и выплясывал как конь полоумный, учениц своих портил. Но ему всё прощалось за его заслуги и за силу неумеренную, с какой он пёр на верхние этажи. Никто не смог и удержать, а многие хотели. Если бы не Вайс с его космическим по масштабу, как и всё в этом человеке, великодушием, то сразу бы Воронова столкнули вниз ещё на подступах. А Вайс мне: «Кларисса, кто как не мы – ветераны старых битв оценим по достоинству жизненную стойкость и прыть этого покалеченного человека? Надо дать ему поддержку». И поручил его мне как нагрузку ко всему прочему. Я вначале от такой нагрузки, веришь, взвыла! Что с его головой та «Ирис» учудила, или какое там было воздействие, неизвестным так и осталось. Не понял никто, как ни просвечивали его наши исследователи, как ни копошились в его потрохах. А он ни дать ни взять былинный богатырь! Стал сильнее во сто крат, чем был. Был-то мальчишка, каких тьма, а вышел из звёздного пекла каким-то оборотнем. Глаза у него сияли, будто реактор в голове у него работал. Мне не раз и не два бежать от него хотелось на любые задворки, лишь бы от него подальше. А потом ничего, привыкла как-то. Даже вошла в служебный и прочий там симбиоз. А ведь ты проницательный! Развился на своём Троле. Давно уж не прежний мальчик, могла бы сообразить и сама.
Какое-то время она бродила по отсеку отдыха, но был он тесен, и особо-то не разгуляешься. Долго стояла она перед ярко-синей мерцающей сферой лабрадора на красивой подставке. Позади сферы стояла ещё одна, большая по размеру и плоская как экран, похожая на зеркало. В её призрачной и тоже синей глубине переливались как водоросли в океане призрачные тени, создаваемые игрой солнечных бликов. Шар лабрадора медленно вращался и тоже мерцал дивными переливами на своих боках. Зрелище завораживало своей красотой.
– Когда-то Ксения чуть не убила отца, бухнув его по голове этой самой сферой – шаром. У него нешуточное сотрясение мозга было. Но он быстро оклемался. Мы скрыли сей инцидент. Дочь всё же. А полагалась бы ей за такое вот поведение в здании, где всякий чих отслеживается, отправка на один из островов «Сапфир», как существа неполноценного психически.
– Да что ему был лишний удар, когда он свою башку из Космоса по любому ненормальной привёз.
– Хочешь сказать, что он, а не Ника, виноват в её странной психической конструкции? Может, и так. Не надо им было детей рожать. Да ведь исследования Ники показали тогда, что дитя родится в идеальной норме. Хотели ей счастье позволить на её короткий срок жизни, в чём сомнения ни у кого не было. Так и случилось. Двадцать лет она и прожила всего после рождения дочери.
– Да и те ты ей отравила своим вмешательством в их семью.
– Воронов был моей обузой, мне навязали его как сомнительно здорового в психическом отношении пациента. Поскольку у него в подчинении целое управление было, не считая курсантов.
– И как же допустили такого психически сомнительного до управления, а ещё и обучения молодых?
– Потому что в остальном он гений был! Каких теперь, кроме Вайса, тут нет.
– И Вайс тоже покалеченный гений?
– Нет. Он гений в идеальной норме. Он титан. И Артём был титан. Но со своей спецификой. Она, кстати, и в тебе прослеживается, специфика эта. Ты тоже неизвестно кем был на Троле укушен. А вот же здоров, как и в молодости не был.
– Почему же не сказала, что я тоже титан? Если уж гением не считаешь, я согласен и на титана.
– У тебя титаническая мощь пока ещё до твоей головы не дошла. Где-то внизу застряла несколько. Там себя проявляет. Но думаю, доберётся в своё время и выше, как надоест бузить по пустякам. И захочется тебе нырнуть в метафизические глубины совсем иного свойства, чем те, где ты ныне ищешь высшие смыслы сущего.
– Какие-то напевы у тебя дребезжащие, а главное до тошноты надоевшие. Я на Троле много таких песенников-метафизиков встречал.
– Ага, планета мудрецов, так что же они жили так беспросветно?
– А тебя им недоставало для полной симфонии.
– Я очень туда хотела. На Трол. Но Воронов от себя не отпускал. Что поделаешь, подопечный мой был очень уж деспотичным и непредсказуемым. Вполне мог, ослушайся я его, взорвать весь небоскрёб в отместку. А ты думал, что я его стерегла, а не он меня?
– Никогда и ничего я не думал ни о тебе, ни о нём. Я воспринимал его только как помеху для наших отношений с Ксенией. Помеху, которую мы с Ксенией недооценили…
Рита и Вайс – две стороны одной загадки
– Вот и проклюнулось твоё глубинное сожаление о том, что у вас всё было порушено. Только не по вине Воронова, а по твоей исключительно. Если бы ты и она стали таким же блистательным семейным союзом, как были влюблённой парочкой, Вайс никогда не послал бы тебя в такую даль.
– Всё же Вайс?
– Ну да. Чего теперь-то скрывать? А ты думал, что Воронов? Вайс хотел дать тебе закалку для будущей блистательной карьеры, если уж в личном аспекте у тебя вышел крах. Чего тебе было по Земле шататься с такими данными и выучкой? Это же не ссылка была, а почётная стажировка перед запуском тебя на новую и более качественную орбиту.
– Не знаю уж, какими дарами его и отблагодарить…
– А не за что разве? Вот что Вайс мне сказал, как увидел Ксению, попивающую свой кофеёк. Пришла я к нему, на нём лица нет. Глаза закрыл, будто ушёл куда-то и выхода не находит оттуда. Вроде как в нирвану впал. И вдруг говорит мне: «Я помню, как держал её на коленях, когда она малышкой несмышлёной была. Ника часто с нею к мужу сюда приходила прежде, пока не утратила окончательно свой интерес к жизни и не засела в лесном доме безвылазно как в цветочном горшке. Сияла та девочка как утреннее солнышко из детской сказки. А у меня все дети давно выросли, и новые детишки у меня уж не появятся. Потом она взрослая стала, и я подумал тогда, что хочу того, чтобы уже расцветшая женщина села ко мне на колени. Да куда там! Через толпу мальчишек мне было не пробиться! И вот что я подумал теперь. А если я верну ей её прежние девственные формы, что подвластно мне по причине тебе известной, и осуществлю свою давнюю мечту»? Я ему так ответила: «У тебя коленки не выдержат, хрустнут. Помни о своём возрасте. Она отнюдь не лёгким приобретением будет. Её и молодые богатыри не все выдерживали».
– К чему она ему? – сильно поразился Рудольф. И так стало остро- неприятно, если не мучительно, будто в самом деле Вайс вырывал из него душу.
– Ты и не поймёшь, поскольку в другом и однолинейном временном пространстве ты живёшь. А он носитель не только времени настоящего, но и давно ушедшего. Только не того ушедшего, что стало тленом, а того, что живо в нём и поныне. Он, если хочешь, многомерен. А для сапиенса рядового это ноша даже не тяжёлая, а неподъёмная. И если его разум возносится туда, откуда лик мира виден совсем иным, чем тебе он явлен, то чувства мертвеют. Человеческие чувства! Самые простые, они же самые сладкие для человека.
– Я понял. Она ему для оживляжа, если совсем просто. Ведь сильно нравилась, а не досталась ему. Мне же досталась. А потом Роберт Бёрд перехватил, как я бросил.
– Ты не ценишь подлинные чувства именно потому, что у тебя их море разливанное. Я не хотела тебе говорить, а вот скажу. Я сама поспешила дать Ксении пропуск сюда, поскольку знала, что откажи я, она обратилась бы к самому Вайсу. А уж он бы не отказал. Он в отличие от тебя уж очень хочет того, что ты назвал «оживляж». Но не в твоём понимании «оживляж», а воскрешение невозможного – юношеских идеалов! Он действительно думает, что она станет для него одухотворённым солнышком. Наполнит новизной не вещественный его носитель, а его душу. Я и сама была потрясена, как глубоко она в нём застряла, как глубоко запала в душу. После Пелагеи она, пожалуй, вторая такая и будет по силе своего воздействия на него. А я не хочу, чтобы она с Вайсом вошла в отношения. Он мой! И больше ничьим уже не будет! А те дуры, которые к нему иногда и вхожи, в расчёт не берутся. Как и мои собственные игрушки для «оживляжа». Я и сама иногда дарю ему красочные и живые погремушки на час-другой. Для того самого «оживляжа», который тебе только и понятен. Я сама пошла в «Башню ветров», выследив, когда она туда отправилась, любя это место из-за прошлого, связанного с тобою. Мы долго с нею разговаривали. Я спросила, на что ты надеешься? Ты же знаешь щепетильность Венда, его непомерное самолюбие и невозможность делить свой объект любви с кем-то ещё. Что по- человечески и нормально. Тебе, как не было, так и не будет прощения от него. Она сказала: «Да, много мусора нанесло за эти годы и в его, и в мою душу. Но моя любовь как океан. Она накрывает собою всё. В океане можно купаться всю жизнь и не достать до дна, где и скопились руины былых крушений. Просто мой Венд», – так она сказала: – «мой Венд привык иметь дело с мелкими водоёмами, где вся скопившаяся рухлядь, если она есть, вся на обозрении, а то и ноги царапает». И добавила: «Да, я не прозрачная, потому что не ручей. Я глубокая слишком. Безмерная. И потому мне позволительно то, что другим противопоказано». Узнаёшь генетический росчерк её папеньки? Подсохла, а гордыня только распушилась невероятно.
– Ну и зачем ты накачала меня всей этой чепухой? – спросил он. – Своими тайнами с запахом склепа Дракулы? Что за прок знать о твоём Вайсе? О его несбывшихся «юношеских» мечтаниях, хотя и тогда он уже вскарабкался на такой временной кряж, что взгляни вниз на начало пути, не увидишь, как ни старайся. Ничего, кроме пропасти лет. И для чего ему Ксению омолаживать? Она для него так и осталась, по существу, младенцем. А коленки его скрипучие точно хрястнут, если она на них взгромоздится. Только не сделает она так никогда. Она чистая женщина, редкость из редкостей, пусть и ошибалась когда. А будь она другой, не нужна бы она была Вайсу. И тут явлен парадокс.
– Для того я и накачала тебя чепухой, как ты выразился, чтобы ты утратил, наконец, свои неизжитые юношеские идеалы. Они и мешают тебе быть гармоничным. Ты вечно в раздвоении живёшь. Поскольку ты ведёшь жизнь путаника, а напичкан высокими идеалами. И тут тоже явлен парадокс. Или живи на полную разудалую катушку, как жил Воронов, никогда не испытывающий и тени сомнения ни в чём, или уж соответствуй тому, чем тебя и загрузили в детстве и юности. Вот как уголовник – идеалист Рамон, например.
– Опять Рамон! Запал он тебе в душу. Чего его не сделала своей, как ты говоришь, погремушкой?
– А зачем мне? Я погремушки далеко не всякие приобретаю, а только эксклюзивные. Я в отличие от Ксении не океан безмерный. Что попало, на дно своё не утягиваю.
Она замолчала, устав от длинного разговора, долго взирала вниз, выслеживая ту, кто там бродила. Или уже не бродила. Ведь были же у неё и другие дела, в том числе и семейные. Совершила утреннюю пробежку по лабиринтам и паркам ГРОЗ и ушла. Рита же отслеживала её маршруты из боязни, что она столкнётся с Вайсом. Ксения стала её головной болью, которую приходилось временно претерпевать. Вот такой странный бумеранг прилетел Рите из прошлого, в котором она влезла в семью Воронова, лишив болезненную Нику спокойствия и отравив её тихую семейную благодать. Девушки из особого отделения, где Воронов лично вёл курс обучения самых одарённых курсантов, не были Нике соперницами, даже рожая от него детей, а Рита была змеёй – разлучницей, укусившей смертельно. И вот дочка Ники могла реально стать такой же разлучницей для самой Риты. Но если не стала ею за все прошедшие годы, с чего бы станет теперь? Так подумал он, искренне удивляясь собственному умиротворению от подобного умозаключения. Его не волновал неизвестный «кум Тыква», правда, живущий в её просторном доме, а не в своём кукольном по размеру, но отчего-то страшно встревожил Вайс. Рудольф не мог привести собственные чувства в соответствие с наличной реальностью. Будто не Нэя, а Ксения являлась его женой, ожидающей мужа в Альпах. Да и Нэю Рита не просто так пыталась удержать в Центре исследований инопланетного разума, а чего-то хотела ещё. Того, о чём думать было совсем уж мерзко. Но возник, как всегда, спаситель доктор Франк, и Нэя была извлечена из загадочного Центра. В нём поднялась такая муть, такая гадость, вызванная откровениями Риты, что захотелось пойти на самый закрытый далёкий отсюда верх небоскрёба. Ворваться и скинуть Вайса вниз на грешную Землю, заждавшуюся его праха, вынутого некогда из земного чрева и пока не вернувшегося, как оно положено Законом Времени для телесного воплощения других и юных душ.
Рита негодующе взирала на мнимо уснувшего Рудольфа. Он, чтобы не мешал свет, даже успел прикрыть лицо её снятой блузкой. Она стащила блузку, но он и тогда не открыл глаза, лишь повернулся к ней спиной. Какое-то время она раздумывала, выгнать ли его или самой немного поспать? Прижавшись к его спине своей голой грудью, она вдруг ощутила сильное вожделение к нему, что случалось с нею довольно редко. Редко не по отношению к своему любимчику, а по жизни. Другие и подавно не будили в ней ничего такого, только если сиюминутное любопытство. – Кис – кис, – шептала она, гладя его спину, – теперь-то уж я тебя отсюда не отпущу за просто так. Теперь-то с паршивого кота хоть шерсти клок, а добуду. Спи, усни, мой медвежонок, мой большой тупой ребёнок… – она засмеялась, погружаясь и сама в кратковременную релаксацию.
И опять Франк как надежда на спасение от себя
Она встретилась с доктором на том самом месте, где они и расстались в последний раз, у ресторанчика «Отдых в долине» на спуске с горы. Франк не захотел туда входить повторно. Он посадил её в аэролёт и увёз туда, где была его Родина.
Он опустил аэролёт тоже недалеко от спуска с горы, но горы совсем другой, живописно-лесистой и пологой. Стояло предощущение осени. Хрустальное небо было чистейшим и, как всегда в подобные дни, казалось только что сотворённым. Под старыми каштанами, в усыпанной их плодами траве, лежал огромный валун с табличкой на нём. Это был парк в горах, не дикое место, а окультуренное для пеших прогулок. Доктор сел в траву у камня, обхватив колени руками. Розоватый камень был шершав и холоден. Нэя провела рукой по его бугристой поверхности.
– Не могу никак понять, что изменилось в тебе? Но ты невероятно похорошела… – произнёс доктор Франк. – Очень часто женщины на ранних стадиях беременности невероятно хорошеют. Как Рудольф отнёсся к твоим, то есть, к вашим будущим переменам?
– Никак. Он вообще не видит во мне никаких нюансов, воспринимая по-прежнему…
– Что означает «по –прежнему»?
– По-прежнему означает, что вообще не видит меня в упор. В последний раз он рассматривал меня, если внимательно, то лишь в ту ночь, на Паралее, когда мы прошли с ним обряд в Храме Надмирного Света.
– Ты хочешь сказать, что у вас с ним прекратились близкие отношения?
– Физиологически не прекратились, хотя и редко когда случаются. При этом ему всё равно даже, в каком я настроении. Он ложится рядом, производит свои привычные действия со мной, а потом уходит в большую спальню, куда я ему и назначила его гостевое место.
– И он тебе подчиняется?
– Я объясняю это потребностью полноценного отдыха, поскольку он мне мешает. А если в душевном смысле, то у нас нет с ним никакой близости. Он разлюбил меня, доктор, в тот самый день, когда мы очутились с ним на Земле в одной постели после того, как его выпустили из «Сапфира». И он даже не понял того. Поняла я. Прежнего моего волшебника не существует нигде. Даже вернись я на Паралею, я его там не обнаружу… А впрочем, я поняла, что он разлюбил меня уже в те времена, когда я покинула его, сбежав из «Лучшего города континента»… Он сильно страдал, это так. И понимаете, в его душу, как в опустевшее и чужое гнездо влезла одна скользкая особа… Она его исцелила от неприятного недуга, но при этом выжгла саму память обо мне, о нашей любви… Нет, он не полюбил её. Да и не мог. Но и ко мне стал относиться как к некоему суррогату, замене той, кого утратил. Он даже не хотел ко мне прикасаться очень долго, не имел даже такого желания. Трогал, ласкал по видимости, а смотрел как на ту, кто лишена пола.
– Не сочиняй. Я помню ваш медовый период перед тем, как мы покинули Паралею. Всё было на подъёме у вас. Но вот что произошло потом?
– Это он разыгрывал перед всеми своё счастье, а внутри у него завывала пустота. К тому же я не сразу поняла его опустошение. А вы все моё персональное счастье воспринимали как наше взаимное. Но прежнего счастья уже не существовало…Та особа была… как это обозначить? Чёрной знахаркой, доктор. Раз не достался он ей, то и я его потеряла навсегда.
– О ком ты ведёшь свою речь? О какой такой знахарке? – искренне поражался доктор. – С ним рядом после твоего бегства так никто и не возник…
– Ребята знали, а вы нет? Это же Лата-Хонг была…
– Какая Лата? Я не помню никакой Латы.
– Ну как же? Она же служила в Администрации Лучшего города континента. Очень красивая дама. Вы ещё шляпу у неё как-то отобрали на пляже. Огромную такую, похожую на тент от лучей светила. Вспомнили?
– Это же было какое-то чудовище, а не женщина! Разве бы он смог к такой прикоснуться? Даже я не смог бы…
– А он смог, доктор. Он даже сумел сделать ей ребёнка. Что наводит на мысли, эта женщина тоже являлась метисом. Их же много появилось после тех лет, когда над землянами и трольцами некто неведомый произвёл свои эксперименты и породил новую расу гибридов.
– Некто? Я думаю, это был изначально проект Змеелова… Тон-Ат, я уверен, был ему в том поддержкой…
– Вам многое открыто, доктор. Но вот то, чего вы не понимаете, так это то, что дар, поданный ему со стороны Богов Паралеи, был безжалостно отобран, когда он покинул пределы моего родного мира… а я предупреждала его. Я умоляла, остаться нам там навсегда. Растить своих детей и жить так, что не существует никакой Земли…
– Сама же говоришь, что он разлюбил тебя уже на Паралее…
– Да. Но инерция процессов растянулась на некоторое время, пока они не угасли окончательно уже здесь, на Земле… Мать Вода использовала тот потенциал любви в его душе, чтобы дать ему исцеление, но взамен оставила в нём пустоту… И наши светоносные дни распались, как тот самый букет из надводных цветов, что он бросил в реку, а я не подобрала. Они так и уплыли за горизонт событий, как принято тут говорить. То есть бесследно растворились в вечности. Даже если представить, что я захочу обмануть себя и его тем, что подобное восстановимо, обратимо, это не будет продолжаться долго, иллюзия всегда краткосрочна. И даже рождённые дети не исправят ситуацию. Он породил довольно много детей от тех женщин, кого ничуть не любил. И эти дети не стали для него ни ценностью, ни возможностью наполнить живым дыханием симулякр любви.
– Уходи от него. Иначе эти хронические эмоциональные встряски опять сделают тебя калекой. Он же с хищным комплексом в психике, у них любовь к женщине не бывает иной. И чем сильнее они будут якобы любить, тем сильнее мучить. К ним опасно привязываться психологически. Но что и за любовь без привязки сердца, ведь так? Эх, если бы использовать его опять по назначению как в Паралее, если уж нельзя исправить… Ведь иногда в таких, ты не поверишь, до чего же и нужда возникает… – и тут доктор внезапно замолчал, скривился, будто сказал некую глупость.
– А Рита? Как же она? Зачем он ей?
– Нет, и не может быть, любовной близости у него и у Риты. У него с нею было какое-то бурное и скандальное прошлое. Но у таких людей личная жизнь это всегда скандал, причём очень часто на публику, на вынос так сказать. Они же вываливаются из рамок приличий, табу, всегда.
– Но, возможно, у этой дамы сейчас некий ренессанс чувств. Что часто бывает у людей перед закатом их чувственности. Вот как в природе. Золотая осень, бабье лето перед холодами.
– Рита вряд ли к нему привязана, как ты. Вряд ли и любит. У таких людей всё иначе, чем у тебя, у меня.
Франк был одет в светлую кремовую рубашку, и ему очень шёл светлый тон одежды к его белоснежной густой шевелюре. Но, впрочем, ему и тёмный цвет одежды был к лицу. Франк был хорош всегда и во всём. Его лицо, искреннее и мудрое, казалось очень красивым, или и было, а не казалось. Но представить его брюнетом Нэя не могла. Будто он всегда был таким, с белоснежными волосами.
– Я сам из Баварии. Но жена была отсюда. И мои дети… – и он умолк.
– Русский язык ваш родной?
– Нет. Но я знаю много языков, потом долго жил в русскоговорящей среде, полюбил этот язык, он стал мне вторым родным языком. Я всегда был идеалистом. Я, если честно, там, на Паралее, поверил в его перемену. Личную. Но ошибся. Как и всегда ошибаются идеалисты. Принимая желаемое за уже свершившееся, за существующее. Но это не исправишь. Характер. Характер – это судьба. Можно, конечно, сломать характер, но тогда можно поломать и судьбу. Счастья же не будет по любому.
Нэя села рядом, ловя в траве гладкие каштаны, выпавшие из колючей скорлупы, они казались тёплыми и приятно ласкающими ладони, если их трогать и тереть пальцами. Она рассмотрела их колючую оболочку, валяющуюся рядом в густой траве. Если бы Рудольф, подумала она, также сбросил свою колючую броню навсегда. И она валялась бы, истлевая, уже не имея к нему никакого отношения, как шкурка этих созревших каштанов. Он оставил свой подземный отсек на Паралее, но привёз его в своей душе на Землю. Туда она и попадает периодически, отказываясь верить в то, что очевидно уже проявляет себя. Его жестокость, его вмиг становящееся чёрствым отношение к ней. Но он вмиг избавляется от своей шипастой брони, когда ему хочется потереться о её тело, поласкаться, поиграть в свои любовные затеи и фантазии. А так? Запихал в какую-то келью с редким правом выхода в мир, где у неё никого нет. Никого? А доктор? А Антон? И у Нэи на миг вздрогнуло сердце.
– Ты похожа на русскую женщину, я не устаю поражаться этому, – Франк щурил серые глаза в искренней радостной, и от того трогательной, улыбке. – Открытость, мягкость в проявлении всех чувств, ласковость к людям, доверчивость. Откуда это в тебе? Как и твоя природа, земная в неземной среде? Что происходило, не только в первые годы наших экспедиций на Трол, а гораздо раньше, за столетия до нашего прибытия туда? Никто не знает. Планета загадок.
Нэя играла как веером большим каштановым листом, и Франк умолк, глядя на неё так, словно и сам был мальчик.
– Человек вовсе не умнеет с возрастом. Он только приобретает жизненный багаж, опыт, часто тяжеленный и гнущий книзу. Поэтому старость и похожа с детством, человек просто сбрасывает эту никудышнюю ношу и делается простым, как и был в детстве, чтобы просто жить. Старость обнажает душу. Ведь у детей душа обнажена полностью. И если старик чёрств и туп, он таким и был, неумным и не понимающим измерений доброты в мире, и вот он всё обнажил в себе, сбросив в чулан прошлого свои старые игровые социальные маски. А вообще-то в пожилом возрасте человек возвращается к правополушарному мышлению, как в детстве, а правое полушарие оно отвечает как раз за эмоционально-образное и пространственное мышление, оно ориентирует человека на творческий поиск, в то время как левое полушарие, коммуникативное, ответственно за социализацию и адаптацию. Прежде, когда у стариков начинал деградировать эпифиз, и резко сокращалась выработка мелатонина, люди быстро теряли жизненную энергетику. Теряли сам интерес к жизни, творческий потенциал слабел, а теперь эту проблему если и не решили полностью, то сумели отодвинуть биологическую старость как можно дальше в возрастном смысле. А в молодости, в период наивысшей своей активности, люди творчески практически не развиваются, поскольку большую часть времени заняты социальными вопросами и видами деятельности, обычно связанными с коммуникативным левым полушарием. У человека большую часть его зрелой жизни нарушен баланс между, упрощённо говоря, «гормонами головы» – серотонином и мелатонином, и гормонами надпочечников – адреналином и норадреналином. В результате начинает преобладать агрессивная форма поведения, связанная с репродукцией, социальной адаптацией, самоутверждением. И это доминирование левого полушария сохраняется у людей на всё время их взрослой жизни, практически, как я и сказал, до андропаузы, что означает ослабление действия половых гормонов и стероидов на организм…
