Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Рудольф говорил, что его никто не любил. Только я.
– Да как его полюбишь? Он же вечно выскальзывал из любых, самых прекрасных рук.
Я покинула его гостеприимный дом, и днём уже была у Елены. Мне было с нею интересно и легко. Она же была рада моему визиту. Она предложила мне свою дружбу и просила обращаться к ней, когда у меня возникнут проблемы и трудности в моей новой жизни на новой планете.
Рудольф прибыл вечером. Он не скрывал недовольства тем, что я самовольно покинула его отца. Он уселся в гостиной Елены и не вступал с нами в контакт, занятый своими мыслями и маленькими орешками, которые притащил с собою в кармане. Он шуршал пакетиком и вёл себя так, словно сидит в парке на скамейке, а не в чужом доме в гостях. Это не выглядело вежливо, но Елена не проявила ни малейшего чувства к тому, что он сидит в её доме и ни с кем не общается. Очень деликатная и добрая женщина она оказалась. Антону было от кого унаследовать столь лёгкий и отрадный для общения характер. Антон – человек –праздник и его мать Елена – женщина светлая и лёгкая как фея чистой радости.
На месте Елены я бы точно дала ему понять, что так себя вести в гостеприимном доме не следует. А Елена даже ароматный кофе для него сварила и подала на блестящем маленьком подносе в маленькой чашечке, украшенной звёздочками и с печеньками в форме звёздочек в придачу. Хорошо ещё, что он догадался поблагодарить её за угощение.
– У вас усталый вид, Рудольф, – участливо произнесла Елена. – Вы бы не злоупотребляли нагрузками.
– Я был в бассейне. Перекупался, – ответил он. – Форму необходимо восстанавливать. Моя мать говорит, что я старо для своих лет выгляжу. Так выглядели мужчины за тридцать в прежнюю эпоху, тогда как мои сверстники выглядят едва на двадцать пять.
– Ну, что вы! У вас блестящий облик, без лести так. Просто вы подчёркнуто мужественный.
– Я вернулся на Землю почти седой. Восстанавливал себе пигмент волос, не считая уж прочего. Прогнали через все круги ада, хотя и с благой целью восстановления. На Троле очень рано все стареют. И мы, земляне, тоже год проживали там за два.
– Я настолько боюсь, что увидев Антона, не смогу удержаться от плача… как он там, мой мальчик?
– Да вы не переживайте. Он выглядел среди всех ровесником моего Артура. А мой Артур был самым младшим в группе вернувшихся парней. Его прекрасный облик ничуть там не пострадал. А раны души, так что ж… подлечат.
Я была рада, что избавлена от необходимости смотреть сейчас в его глаза. Чего я боялась? Что там я могла увидеть? Но я и так всё поняла. Он принёс в себе незримую, не ощутимую никакими физическими органами чувств, но явную для меня тень другой женщины, как тогда, в ту первую ночь на Земле.
Всю обратную дорогу в аэролёте он не смотрел на меня, уйдя в себя полностью. Дома мы легли спать в разных комнатах. Я в маленькой комнате, где и стоял неширокий, но очень удобный воздушный диван, похожий на облако. А он уснул в нашей общей спальне один. Тотчас же, как только лёг. Я ещё пришла к нему пожелать спокойной ночи и ритуально поцеловаться. Но он уже спал. И было не похоже, что притворялся. Да он и не притворялся передо мной никогда и ни в чём. Иногда я была бы и не против его щадящего притворства.
Тут я делаю небольшое пояснение, вставленное в текст много позже. Всё, что я пережила в своей жизни, поначалу описывалось мною настолько неуклюже и словно бы в стиле книг для детей, несмотря на недетские эротические эпизоды. Перечитывая собственное творчество, я не раз была готова всё уничтожить. Удалить, но поскольку это являлось непосредственным переживанием момента, да и исправлять не было желания, – ведь события отодвинулись уже довольно далеко от меня во времени, – не стала ничего удалять. Пусть так и останется.
Если бы Рудольф обнаружил мои сочинения, он точно посчитал бы их мутью и читать не стал. Даже не столько из чувства нравственного такта, сколько из-за отсутствия интереса и нехватки времени на подобное занятие. Проведя всё своё детство и юность за поглощением разнообразных, в том числе и художественных текстов, помимо необходимого образования и последующего профессионального обучения, он давно уже утратил прежнюю страсть к книгам, и к вещественным, и к виртуальным. А прежде он и архаичные тома прочитывал в огромном их исчислении. Впоследствии такой интерес угас. Осталось лишь сугубо повседневное знакомство с необходимой и текущей информацией. Он говорил, что давно понял, уже никто не ответит ему на самый главный запрос человеческой души. Все в мире книги – колоссальный массив, составленный из чьих-то гипотез, ошибочных представлений, заблуждений, частного и даже коллективного бреда, а то и умышленного обмана. И самообмана, добавила бы я.
Знакомство с Рамоном при довольно тягостных обстоятельствах
То, что я чувствовала, нельзя было назвать ревностью. Муж отметал все мои попытки робко расспросить о Рите, на кого и намекал не в меру говорливый Ростислав, пребывая тогда в своём недостойном подпитии. Как-то я осмелилась и спросила прямо, кто для него Рита?
– Рита? Вы с нею параллельные прямые и не можете пересекаться в принципе. Она вообще не должна тебя интересовать. Она – часть моей работы, а ты – моя семья.
– Ты серьёзно ко мне относишься? – я требовала дальнейших уверений в любви и пожизненной верности.
Он стал дразнить меня, – Ты моя несравненная игрушка. А я на Троле точно регрессировал до уровня разбалансированного подростка. Так считает Рита. Она считает также, что ты моё спасение от скатывания в оголтелое хулиганство и даже безумие, что очень часто случается со многими, кто попал под пресс чужих миров.
– Но ведь игрушка может надоесть?
– У меня нет праздного времени, чтобы заняться их выбором. Да и психологические затраты весьма значимы. К тому же мы взаимно довольны совместной игрой в вечную любовь, – он продолжал веселиться, отлично соображая, как я злюсь. – Скоро у тебя появится новая игрушка. Такая увлекательная, что ты сразу забудешь о старой игрушке – муже. Я о ребёнке.
– Никогда я не буду считать своего ребёнка игрушкой! А если ты меня покинешь ради своего непонятного и ненужного никому новооткрытого спутника, мне не останется другого выбора, как вернуться к себе на Родину. Навсегда!
Он схватил меня за руку, будто я уже собралась на выход и некий звездолёт ждёт меня, чтобы вернуть на Родину. Меня тронул его невольный рефлекторный почти, жест испуга, что я могу куда-то пропасть. Выходит, он вовсе не хотел меня лишиться?
– Не забывай, у нашего ребёнка будет земная судьба. И к твоей Паралее он уже не имеет ни малейшего отношения. Да и кто тебя выпустит отсюда? Выбор невелик, или экзотическая домашняя игрушка или столь же экзотический экземпляр для исследований в каких-нибудь секретных центрах, останься ты без моей защиты.
– Если ты не сменишь свой стиль общения, я уйду!
– Ты недоумок по земным стандартам. И у тебя никого тут нет, кроме меня, человека, который тебя ценит настолько, что никакая земная женщина меня уже не устроит в смысле настоящей привязанности. А ты без меня не сможешь вписаться в земные условия, чтобы стать тут полноценной женщиной земного социума. Твое искусство никому тут не нужно, твои дизайнерские штучки – это смехотворное уже прошлое на планете, где всё осуществляют высокие технологии.
– Твой папа мне обещал, что я буду работать в Центре дизайнерских разработок.
– Он трепло. Он и не живёт на Земле, только налётами. Он труженик марсианского села, бездарь и неудачник с повреждёнными мозгами. И, кажется, это необратимо. Вокруг не Паралея каменно-жестяного века. Здесь ты обречена быть моей, как ты ни трепыхаешься.
– Я и не против, только зачем же обзывать меня… – я не договорила «комнатной игрушкой».
Тут я вдруг подумала об Антоне. И не просто подумала, а остро вдруг затосковала о нём! Я вовсе не собиралась быть безответной комнатной вещью человека, кто во мне равноценного себе друга не видел. И кому счастье от того, что я буду соблюдать те установки, которые вдалбливала в меня бабушка с детства, а потом и Тон-Ат в цветочных плантациях? Я хотела других отношений – настоящего доверия и дружбы равных друг другу людей, если уж любовь оказалась столь недолговечной.
– Тон – Ат, Ан -тон, – еле слышно прошептала я.
– Чего ты там шелестишь? – спросил Рудольф.
– Мне кажется, ты сам тоскуешь о Паралее и своему исключительному положению там. Тебе трудно быть одним из множества, кому ты подобен. А возможно, многие и лучше тебя! А я стала тут исключением, не похожей ни на кого!
Было ли это правдой? Не знаю. Конечно, на меня обращали внимание везде, и Рудольф стал раздражатья из-за этого тоже. Я не могла первое время никуда ходить одна, со мною знакомились, приставали на улице, в парках, в ресторанчиках. Заговаривали, делали комплименты, и он ревновал. Но тогда я по наивности радовалась всему. Чужому вниманию, ненужному общению, а его ревность считала признаком несомненной любви.
В один из дней, ещё до того дня, как в моей земной жизни появился Антон, мы поехали с Рудольфом на одно мероприятие. Не могу сказать, что он взял меня с радостью, но я напросилась сама. Сказала, что в противном случае уйду гулять одна. И поскольку он не мог отследить моих прогулок, как и запереть меня в моём жилище, то взял с собой. Мне было настолько интересно всё. Хотелось наблюдать людей, их деятельность, слушать их разговоры, даже не всё понимая из того, что они говорили. Впитывать их речь, манеры, поведенческие особенности, наблюдать землян во множестве и в индивидуальной непохожести одновременно.
В волшебном по красоте, гигантском по размеру вестибюле к нам подошёл человек. Он оказался знакомым Рудольфа. Хотя там и было пустынно, я не сразу увидела его, потому что кружилась, не умея охватить душой и глазами потрясающее великолепие фантастического здания. Рудольф смеялся надо мною, но позволял мне играть как маленькому ребёнку. Он ответно наполнялся тою же беспричинной радостью, как бывает, когда взрослые наблюдают жизнерадостные чудачества любимых детей. Я бродила по закоулкам колоссального здания, заглядывала в дивные переплетения его переходов и изучала непонятные, но завораживающие конструкции. Казалось, что здание не имело крыши, но она была, и небо, преломляясь в этом многомерном потолке, имело несколько уровней. У меня вконец закружилась голова, я хохотала как маленькая дурочка, пользуясь тем, что вокруг никого. Рудольф захватил меня в свои объятия, и мы стали целоваться самозабвенно, как разве что в самые первые дни. Поневоле оторвавшись от поцелуев, поскольку реализовать дальнейшее, что из них и вытекало, тут было невозможно, мы вынужденно опомнились и просто взяли друг друга за руки, чтобы отправиться куда-то дальше. Тогда тот человек и подошёл.
– Венд! – воскликнул он жизнерадостным и очень приятным голосом, – Ты что ли?
Они пожали друг другу руки. После этого незнакомец, облачённый в костюм цвета морской волны, воззрился на меня. Под пиджаком ослепительно сияла белая рубашка, подчёркивая красоту необычной кожи шеи и лица.
– Как там поживает твой немецкий дог? – спросил Рудольф.
– Нормально, – не без удивления ответил Рамон.
– Твоя подружка слишком уж рискует, когда бродит с ним по лесным чащам, – опять сказал Рудольф.
– Ты её разве знаешь? – спросил Рамон с выражением такого уже предельного удивления, что показался растерянным мальчишкой.
– Пусть уж лучше она рисует городские ландшафты, чем выгуливает твоего дога. Он хоть и огромный по виду, если она наткнётся на маньяка, то тому будет нетрудно обездвижить его простым нейтрализатором мышечной активности. Тебе ли и не понимать?
– Разве маньяки существуют? – спросил Рамон.
– Тебе ли и не знать о том, если ты сам отсидел с ними рядом не один год в отдалённой колонии неземного типа.
Рамон всё также растерянно взирал на Рудольфа, пока не сообразил, что за этой полушутливой игрой скрыта неприязнь того, к кому он бросился как к давнему другу. Не были они друзьями, не были даже ситуативными приятелями никогда.
– Все говорят о том, что ты привёз какое-то инопланетное чудо. Она? – блестящие глаза Рамона замерцали мне навстречу. Они были тёмно-синие и крупные, глубокие и печальные, так мне показалось. Его кожа по своему цвету напоминала тот кофе со сливками, что я успела полюбить. Под предлогом любви к этому напитку я каждый день посещала кафетерий, находящийся на первом этаже нашего жилого небоскрёба. Там его готовили особенно вкусно. Волосы подошедшего человека вились густыми кольцами, напоминая цветом и блеском шоколад, который я также успела полюбить, как только попробовала. Короче, это был очень вкусный по виду человек. Он вызвал во мне непонятную радость, как от встречи полузабытого родственника. И ответная улыбка его была улыбкой открытого доброго парня. Рудольф перехватил мой взгляд, поняв моё восхищение необычной внешностью подошедшего человека. Я сразу почувствовала, как Рудольф напрягся внутри, но внешне он прекрасно владел собою. А человек взял мою ладонь и поцеловал полными губами. Было щекотно, и я засмеялась.
– Вы точно с Трола? По виду вы земная абсолютно! – неизвестный улыбался во весь рот, заодно сияя и потрясающими зубами. Короче, это был человек-праздник по виду. Мне стало ещё радостнее. Я протянула вторую руку, ведь так мы знакомимся на Паралее.
– Нэя.
– Рамон, – он держал мои ладони и не хотел отпускать. Игра мне нравилась. Мы дружно засмеялись с ним, непонятно почему. От взаимной и какой-то детской радости. Мне и до встречи с тем, кто был Рамон, было хорошо, ведь не каждый день Рудольф брал меня с собой в те места, которые посещал сам. К тому же я поначалу решила, что встретился старый друг мужа, которому он также рад. А тут…
– Рот прикрой! Тут, как видишь, нет банановых деревьев, чтобы тебе уловить падающий оттуда банан. Ты чего, собственно, оскалился-то? – Рудольф издевательски передразнил широкую улыбку Рамона, явив на обозрение собственные зубы. Они были ни менее ослепительными, но обычно не такими заметными, как у Рамона. Рамон отпрянул, явно не ожидая незаслуженного оскорбления. Неожиданно Рудольф перешёл на язык Паралеи, обращаясь уже ко мне, чтобы Рамон ничего не понял, – Ты что же, решила вспомнить тут незабытое ремесло шлюхи? – он яростно заблестел глазищами, и я сразу сникла. Не поняв его слов, Рамон понял его ревность и по-прежнему весело засмеялся. Он явно хотел сгладить возникшую напряжённость.
– Терминатор, ты всё такой же ревнивец!
Вражда как эхо из прошлого
– Закрой рот! – Рудольф приблизился к Рамону вплотную и вытащил из его нагрудного кармана красивый носовой платок. Рамон являлся очевидным модником, поскольку его необычный костюм с белейшей рубашкой и безупречно-белые туфли говорили об этом.
– Бананов у меня, к сожалению, нет. Да и не люблю я эту обезьянью еду, а вот твой атрибут к костюму в стиле шоумена вполне подойдёт для затычки, – Рудольф приблизил скомканный платок ко рту Рамона. Рамон, хмыкнув, вполне спокойно вытащил собственный платок из пятерни встреченного «старого друга», проявившего такую странную неадекватность на его дежурные комплименты той, кого он посчитал женой друга. Конечно, никакими друзьями они не были никогда, что стало мне тотчас же ясно.
– Я помню, как ты вечно ревновал своих женщин даже к тем, у кого их отнимал, – сказал Рамон, заметно отодвинувшись от нас.
– Если ты ещё раз назовёшь меня этой архаичной кличкой, я заставлю тебя, как и в тот далёкий день, о котором ты вряд ли и забыл, сделать вмятину на земле после своего падения. А поскольку тут нет земли, то ты просто расшибёшь своё прекрасное личико о твёрдое покрытие!
– Как бы тебе самому не пришлось расшибить это покрытие своим железным туловищем, – ответил Рамон, и его лоб, и несколько впалые щёки покрыла заметная бледность. Глаза стали совсем чёрными. – Или ты думаешь, что я так и не научился ничему за все эти годы?
Рудольф ухмылялся ему в лицо, понимая, что этот человек не начнёт драку первым, а сам он, конечно, не собирался её затевать.
– Не знаю, чему ты там научился, но у нас, всё же, разные весовые категории, и я не привык обижать маленьких. Да и тогда я случайно тебя пихнул, под ногами ты вечно путался. Или ты вообразил, что я могу такого считать своим соперником?
– Какого такого? – Рамон опять стал приближаться.
– Пусть ты и вырядился в костюм счастливого выпускника из школьного городка, от тебя за версту несёт как от бывалого каторжника, кем ты и являешься, по сути. Да и освобождение твоё условно-досрочное. Помни об этом! Я-то за драку в общественно-значимом месте вряд ли буду поощрён, конечно, но ты точно загремишь в прежнее райское местечко, о каком точно уж не забыл. И точно не мечтаешь туда вернуться. Предупреждаю просто потому, что щажу тебя. К тому же я никогда не бью первым того, кто слабее.
Рамон разжал губы, скривился, но с очевидным усилием промолчал в ответ. Он только швырнул свой платок под ноги Рудольфу. Это не был жест трусости, а что-то другое, за что мне стало жалко человека, которого я видела впервые. Я не могла понять, что происходит и почему, а отчего-то полностью приняла сторону чужого для меня Рамона. Рудольф был нехорош в данный момент. Несправедлив, жутко груб, неадекватно вздыблен. И был он опасен для этого человека, тогда как тот никакой угрозы в себе ни нёс, хотя и пытался не уронить своё достоинство. Даже зримо было ясно, что ударь он Рамона, тот отлетел бы весьма далеко от места стычки. Кристалл на кольце Хагора, который Рудольф для чего-то нацепил на свою руку, собираясь на это мероприятие, – а делал он так не часто, – сильно разгорался насыщенно-фиолетово-чёрным пламенем, явно увеличиваясь в размере вопреки законам реальности.
Когда я впервые обнаружила, что он притащил эту зловещую штучку с собою на Землю, я была поражена и подавлена. Как это произошло, я опишу потом. Мне так и пришлось смириться с его наличием в жизни Рудольфа.
Рамон завороженно уставился на пульсирующий камень, тараща тёмно-синие и растерянно-беспомощные глаза. – Что это за чёрт… – пробормотал он, гася неуместную улыбку на подрагивающих губах. – Инопланетный сувенир? – в нём так и не возникло ответной злобы, а вполне справедливое возмущение исчезло, едва он увидел невероятную трансформацию странной штуковины на руке своего давнего недруга. Но скорее всего Рамон не считал Рудольфа недругом, если подошёл первым. Может, и не забыл, да не считал уже значимым то, что и столкнуло их когда-то.
– Сувенир, – усмехнулся Рудольф через усилие, – способный прижечь тебя на том самом месте, с которого ты и решил подпрыгнуть, чтобы стать мне вровень. Даже не старайся, – тут была, конечно, фигура речи. Рамон, хотя и худощавый, по своему росту превосходил Рудольфа. Рудольф снял с руки кольцо Хагора и сунул его в карман собственных брюк. – Да я и так опрокину тебя одним щелчком. Только мне лень тратить свои усилия на такого дурачка. Хотя нет, ты поумнел, раз держишь свой гнев под контролем и понимаешь, что бесполезно тебе со мною меряться силами. При условии, что ты, так и не реабилитированный полностью преступник, не прячешь под своим неуместно-юношеским маскарадным костюмом боевой клинок.
– О тебя уж точно не стал бы я марать свой боевой клинок. Завёз бы и кулаком, будь ты один. А при женщине я распускаться не буду. И все твои угрозы мимо цели.
– Разве ты подошёл бы ко мне, будь я один? – спросил Рудольф.
– Я тебя искал, – ответил Рамон.
– Зачем? – спросил Рудольф.
– Ты отлично знаешь, зачем, – ответил Рамон.
– Поясни, – сказал Рудольф.
– Тебе не идёт паясничать. Отлично знаешь сам, – ответил Рамон.
– С чего бы? Я и в голове тебя никогда не держал!
– Ты удалил меня из базы данных набранной команды на спутник! – вдруг крикнул Рамон.
– Понятия не имел, что ты там был, – усмехнулся Рудольф. – Я забыл о тебе намертво! Забыл, будто тебя никогда и не существовало! Да для меня так и было.
– Ты всегда был двусмысленно-ускользающим в своих поступках, что простительно только для женщин. Как и носить драгоценности простительно лишь женщине.
– То, что ты принял за драгоценность, оружие, чудак с заглавной буквы «М»! И, конечно, против безоружного человека я оружие не применяю никогда. И внемли совету, очаровательный Му-Му, держись подальше от тех мест, где появляюсь я. И уж тем более не лезь туда, где мой голос может быть решающим в отношении тебя.
– Я так и знал, что это ты удалил меня из числа команды!
– Нет! – Рудольф опять стал накаляться, – Я и в голове тебя не держал! А если ты выбыл в числе лишних претендентов, которых и набрали поначалу про запас, то по чистой случайности так вышло. Не я счёл количество набранных на спутник людей избыточным. Свыше так посчитали. Туда и двигай за разъяснением, если не страдаешь страхом горной болезни. Поскольку там, на самой вершине нашего управления, воздух очень уж разреженный. Именно там и утверждали окончательный состав команды. Лично я ради тебя разбираться туда уж точно не полезу.
– Ты себе же и противоречишь! Сам же сказал о том, что принципиально не хочешь моего назначения в команду! Но почему? Дай объяснение!
– Я так не говорил.
– Ты всегда был лжецом с теми, кого не уважал. А ты никого не уважаешь. Никогда!
– Тебя уж точно.
– Мне необходимо это назначение! Как воздух, как сама возможность дальнейшей жизни… Или ты вернёшь меня в команду, или я тебя убью при первой же возможности! Так что бойся гулять по ночам! – Тут уж от сдержанности Рамона не осталось и следа. Он и моего присутствия рядом уже не замечал. Его полные губы пузырились пеной как от припадка, скулы посерели, а в белках разъярённых глаз проявились сосуды. Но с места он так и не сдвинулся.
– Да ну? Как же мне страшно. Хо-хо! Ужас, летящий на крыльях ночи! – Рудольф засмеялся. Он смеялся долго и, действительно, не мог остановиться, как иногда бывает при чрезвычайно смешной ситуации. Пока Рамон не пихнул его в грудь. Не знаю, что произошло бы потом, но я встала между ними, и взяла Рудольфа за его, ставшую железной, руку. Я ощутила страх и вину за своё недавнее поведение. Не надо было мне столь необоснованно и искренне радоваться чужаку! Не возникло бы и стычки. Поговорили бы и разошлись. Из-за меня Рудольф и рассвирепел на Рамона. Я загородила мужа собою, боясь, что Рамон нападёт первым. Рамон взглянул на меня пронзительно и печально, после чего развернулся и ушёл первым. Рудольф проводил его долгим взглядом, насмешливо щеря зубы, – Боец! Уважаю за выдержку. И ничуть не сомневаюсь в его храбрости. А ты его сразила наповал! Только благодаря тебе он и не ринулся в атаку. Случись так, он потерял бы всё.
О том, как Рамон не стал тем, о ком забывают
После этого Рудольф сразу увёз меня домой и не разговаривал со мной до того момента, пока я не понадобилась ему для вполне определённого действия. Когда ему было надо, он забывал о наших разногласиях, становясь ласковым и настойчивым, и, если я была обижена на него перед этим, он не считался с этим совершенно. И прощения никогда не просил, принимая моё сопротивление за игру. Просто хватал меня на руки и утаскивал в спальню. Я же прощала его быстро, прощала всегда. Но того Рамона я помнила долго. Он показался настолько необычным. Великолепное сложение, выразительные глаза на добром лице, эта его кожа, которую хотелось потрогать, какая она на ощупь? Но я любовалась только зрительно, без всяких прочих мыслей. Об этом я и сказала Рудольфу, что красота земных людей радует моё зрение, но вовсе не делает их объектами моего любовного влечения. Рудольф всё равно разозлился и сказал, что я порочное дитя своего мира, и что это тоже блуд, только мысленный.
– Думаю, ты вполне можешь развиться тут в полноценную шлюху. Я всегда в тебе это предполагал. Но учти, если это произойдёт, меня забудь навсегда.
Это было обидно, оскорбительно. – К счастью, у тебя здесь нет, и не будет твоего подземелья, – ехидно заметила я.
– Я думал, что ты любишь меня. Но ты… – он не договорил и ушёл от меня в своё убежище, в свой кабинет. В отношении себя он был необыкновенно чувствителен и, как все эгоцентрики, никогда не думал о том, что и другие способны на некие чувствования. За ужином же, который он милостиво принял из моих рук, он продолжил воспитательный процесс по отношению ко мне, – Никто из этих людей не привёз бы тебя на Землю. Любой из них употребив тебя, тут же и забыл об этом. Это сделал только я, потому что люблю тебя. А для них ты так – аттракцион для глаз, забавная штучка. Никто из них не полюбит тебя. Для этого надо было Рамону прожить на Троле двадцать лет, встретить там тебя и ещё ждать тебя девять лет в разлуке. И это в мире серых и угрюмых теней, разлитого всюду горя и грязи, а потом пройти всё то, что пережили с тобой мы. А ты готова тут броситься в объятия любого, первого встречного, который забудет тебя на другой же день.
После этого разговора и проявилась в моей жизни закулисная до времени Рита.
Как-то я ела мороженое в кафе. Кафе притулилось к боку одной большой горы, но внутри казалось, что оно повисло прозрачным кубом над горами. Внизу пенился водопад. Прозрачный пол казался тонким льдом, придавая всему тому, что было внизу синеватый и мерцающий оттенок. Возникало лёгкое головокружение, а шум водопада гасили столь же прозрачные едва мерцающие стены. На смотровой площадке, открытой и располагающейся за стеной над водопадом, я увидела вдруг Рамона. И он увидел меня. Возможно, он увидел меня и раньше. Едва я повернула голову, он сразу поднял руку, приветствуя меня. После этого он вошёл в помещение и сел напротив, сияя бесподобной улыбкой. Яркая небесного цвета рубашка, застёгнутая до шеи, но с короткими рукавами была в брызгах от водопада. И на его курчавых волосах они искрились алмазной пыльцой. От него шло не только сияние радости, направленное на меня, но и ощутимая доброжелательность ко всему, что его окружало. Такое его качество напомнило Антона и настолько, что сердце моё сжалось во мне, словно холодное мороженое, которое я глотала, упало на сердечную мышцу. Антон в то время ещё не вышел из Сектора восстановления, из «САПФИРА», и Рудольф говорил, что дела его не так блестящи, как думалось им всем на Паралее, и у Антона серьёзные проблемы с психикой.
– Здоровый на вид парень, но оказался с очень хрупкой нервной структурой, да и всё там сложилось вместе – авария «Финиста», травмы, страшное ранение впоследствии, потеря одной женщины, потом утрата другой, – его биологический ресурс просел. – И видя моё искреннее переживание, он успокаивал – Да починят, выйдет, как новорожденный, без пятнышка. Если остался жив, всё исправимо…
– Почему вы тут одна? – спросил меня Рамон, – а муж где?
– Где-то, – ответила я.
– Он отпускает вас одну? Я-то думал, водит на поводке, – и, видя, что задел меня, поправился, – Он поступает опрометчиво, что не стережёт вас. Вас же выкрасть могут.
– Как это? – удивилась я, вдруг вспомнив, в сущности, не забываемую ни на миг Паралею.
– Ну, это я так. В том смысле, что вас невозможно забыть, раз увидев. Я бы вот украл. Но вы не согласитесь на это?
– Нет, конечно, – ответила я гордо, – и мой муж мне доверяет. Он же занят. Не могу же я сидеть дома безвылазно.
– Но он жуткий ревнивец. Как же отпускает? Одну?
– Что же, надо сажать на цепь? – засмеялась я.
– На цепь? – переспросил он, – у вас там, в вашем мире сажают людей на цепь?
– Нет. Если только в тюрьмах нижнего уровня, – ответила я, не понимая направления его странной беседы. Глаза его были похожи цветом на тёмную черешню, которую принёс ему робот. Она лаково блестела в прозрачной вазе.
– Угощайтесь, – предложил он, и я стала есть. В его присутствии ягоды показались особенно вкусными, и я засмеялась своим мыслям о том, что этот человек как-то способствует возбуждению моего аппетита. Он засмеялся в ответ, поддержав моё внезапное веселье. Смех растворил в себе печаль его глаз, – они внезапно посветлели, от чего он сразу помолодел мало весёлым и худым лицом.
– Почему вы такой вкусный? – задала я глупый вопрос. Рамон не понял меня, посчитав, что я плохо владею чужеземной речью.
– Действительно, вкусно, – согласился он, съев пару ягод, – ешьте, я для вас заказал.
– Лора любила такие ягоды, – вдруг зачем-то сказала я вслух, вспомнив девушку из семейного архива Ростислава, как она ела такие же ягоды.
– Лора? – Рамон перестал сиять улыбкой, и глаза его остановились на мне с изумлением и вопросом в них, – Она любила вишню. Вишня кислее и сочнее.
– Вы её знали? – удивилась уже я.
– Ну да. – И он отвернул лицо в сторону водопада за стеной, о чём-то задумавшись.
– Как странно и нелепо бывает порой, я бы сказал, устроена жизнь, но это не так. Мы люди делаем её такой, какая она и есть. Один человек лезет на чужое, берёт то, что предназначено не ему, оттирая другого. Тем самым он не видит уже того, что и предназначено было ему. Лишает человека его доли, а ведь и доля-то эта часто маленькая долька счастья, но у человека уже и этого нет. И не будет. Так мы сминаем ткань жизни, нарушаем её прекрасный, вышитый кем-то для нас и очень тщательно узор, – Рамон смотрел на вышивку на моей блузке, открытой на груди, и глаза его стремились забраться туда глубже.
– Как делают это невежливые гости, приглашённые на праздник и не ценящие той красоты, что им была приготовлена. – Он опять смотрел в сторону водопада, поняв моё смущение, вызванное его любованием. – Они всё сбрасывают на пол, упившись самым недостойным образом, а в прекрасную скатерть просто сморкаются и вытирают сальные руки.
О чём он говорил? Я не понимала смысла его образных речей.
– И вот это самое, когда один сминает то, что не его, тянет к себе, не нуждаясь особо-то, и порождает цепь неудачных личных судеб. В это вовлекаются уже другие люди. Всё лишается стройности и радости. У меня ничего нет в этой жизни. Из-за него, понимаете? – спросил он вдруг у меня. Но я ничего не понимала.
– А у неё нет уже и самой жизни. Но если бы она сидела сейчас здесь и рядом со мной, как это и было ей предначертано свыше, не было бы ни её ненужных замужеств, ни её смерти там, где её и не должно было быть. Мой отец был мусульманин, правильнее всё же, он был вне веры, человек светской культуры, но традиции, – он так и остался фаталистом, – и передал эту веру мне, можно сказать, на уровне генетической информации. А у нас с Лорой… – И тут он встал и ушёл опять на открытую площадку, не сказав мне ничего при своём уходе.
Ночной визит Рамона
Когда Рудольф исчез на несколько дней, что стало мне и привычно, хотя это слово не очень подходит к состоянию ноющей тоски, наполняющей меня, Рамон объявился вдруг у нас в доме. Я вынырнула из своего тягучего состояния безделья, так как тоска, наваливающаяся на меня, лишала меня радости прогулок и любования природой, стиралось также и восприятие цвета, так мне казалось. Мне ничего не хотелось. Я ещё не научилась жить здесь одна, как могла бы, наверное, на Паралее. Уходя, Рудольф словно отключал меня, словно погружал меня в спящий режим, это было жестоко и немотивированно, такое небрежение, но он всегда находил, чем себя оправдать.
