Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Ваша Паралея – парадоксальная цивилизация. И не исключено, что там, рядом с вами, обитали не только земляне, но и ещё некие представители из неизвестных созвездий. Гораздо более развитые и далеко ушедшие от нас тоже. Или же они представители вашей планеты, вашей погруженной в частичный анабиоз цивилизации. И в такой же частичный анабиоз были погружены все вы, сохранившиеся обитатели Трола. Цели нам не открыты, понятно. Может, вы пребывали под своеобразным наркозом, куда вас погрузили для лечения. Своеобразная спящая фаза вашего существования. Ты, если исходить из засекреченных исследований, гораздо более сложное и, не исключено, более развитое существо. Но и ты как бы в частичной спячке. Не понимаешь?
– Я не сплю наяву, в отличие от вас. Я вполне отличаю сон от реальности.
Изгнание Риты и её повторное возвращение
Рита засмеялась. Смех её тоже имел свою особенность – был неприятным, хотя она и явила мне на обозрение крупные, идеальные молодые зубы сухопутной акулы. Лицо исказилось гримасой, став ассиметричным, как будто мимика её не приспособлена для веселья.
– Закрой свою очаровательно-зубастую пасть, – повторила я, как и положено необразованной хулиганке. – И уходи. Я от тебя устала.
Она тут же подчинилась и очень быстро ушла, будто испарилась. И только тогда я спохватилась, что не исполнила просьбу Рамона. Я опять набрала её контакт. Я не сказала ей, ради чего она просто обязана прибыть. Я чувствовала, что имею над ней какую-то необъяснимую власть, неодолимое воздействие, понять природу которого не могла бы объяснить. Как если бы она была моей любящей матерью, не умеющей ни в чём отказать. Но по отношению к Рите такое объяснение, всё же, кажется и странноватым, ведь я, то самое балованное дитя, ничуть не любила её. Это походило на то, как если бы Рудольф заразил её своим отношением ко мне.
Она очень быстро вернулась. Лицо её не выражало ни малейшей обиды на то, что я её изгнала столь грубо. Оно светилось тем же самым лучезарным спокойствием. Наверное, её очень любили те, кому она и приносила облегчение, беря на себя часть их душевного груза. Это была женщина, что называется, всему миру мать. Всё же я вела себя плохо. Сама же позвала, сама же и нагрубила. Вряд ли она была праздношатающимся человеком, чтобы тратить на меня своё время.
– Ты отнюдь не невинная вишенка, – сказала она, ничуть не улыбаясь, но мягко, – Ты хитра и затейлива. И ты опасна для Рудольфа. А он-то думает, что ты хорошенькая, а пустячная вишенка. На многослойном торте – на нём, – Рита воззрилась на меня, призывая к полной доверительности, давая понять, что мне не за что её так не любить. Гладкое, правильное лицо, однако же, чем-то отталкивало, как и сама Рита своим тонко-выверенным поведением. Во всей её правильности, внешней безупречности не было того, что принято называть красотой. Она отталкивала запрятанной где-то в ней аномалией непонятного свойства. Назвать тайную аномалию неприятным характером было бы слишком упрощенно. Никакого скверного характера она не проявляла, будучи ровной и спокойной безо всякой игры.
«Змея Горыновна», – вспомнила я вдруг определение Ростислава. Какой смысл он вкладывал в такое определение? Наверное, подразумевал особый тип людей – внимательный, холодный, рассудочный и, в сущности, равнодушный ко всему, что не имеет к его блестящей шкуре отношения. Змеи жалят лишь того, кто посягает на их территорию охоты и проживания. Она смотрела, не мигая, однако в отличие от змей она не имела прозрачного века, она явно пыталась меня гипнотизировать. А я избегала прямого взгляда, устав от неё. Я стала ходить по комнате, придумав себе кучу пустяковых и никчемных занятий, трогая малочисленные предметы нашего интерьера, переставляя какие-то пустяковины и всё ещё не решаясь заговорить о просьбе Рамона.
Если человек не нравится, с ним лучше прекратить общение
– Простите меня. Я иногда порю чушь, как говорит Рудольф.
Рита же напевно и медоточиво, в промежутках между глотками кофе, сделанного мною по её просьбе повторно, опять принялась меня восхвалять. И чувствовалось, что без всякой фальши. Ей очевидно нравилось тут находиться, рядом со мной.
– Всё, что я говорила, не отменяет моего первого впечатления о тебе, а впоследствии и убеждения в том, что ты милый и добрый человек. Уникальная в своей привлекательности женщина. Я хотела бы иметь такую дочь. Но будь я твоей матерью, я сказала бы тебе вот что. Рудольф не тот, кто нужен тебе. Конечно, он попался тебе навстречу на неблагополучной планете, сверкающий своим запредельным для всех там могуществом, а ты девочка в утреннем периоде юности не могла ни влюбиться. Там он от одиночества и, как ты говоришь, от чужеземной плюс подземной скуки сошёлся с тобою. А тут? Он же всё время бросает тебя одну. Не нуждается в твоём обществе, тасуется со своими космодесантницами, а там такие сорви – головы, их и женщинами – то не назовёшь. Андроиды с железными мышцами, очень смелые, но и грубые. Там особый отбор. Только и есть у них от женщин это их вторичные половые признаки. Почему он находит интерес в общении с ними? Если ты подумала о сексе, то это не так. Интеллектуальное лишь общение. И это после такой тончайшей женщины как ты? Или ты думаешь, что я увожу его в свои кисейные отсеки? Нет у меня кисеи и нет времени на то, что их иных мужчин и манит во мне. Я ценю лишь дружбу, понимание, взаимный интерес. Уважение, наконец. Почему ты не требуешь у него сменить стиль вашего как бы и совместной жизни? Я, например, знаю, что он унижает и обижает тебя. Не потому, что он что-то там рассказывает мне. Нет, почти и ничего. Но я это знаю. Я же наблюдала его к тебе отношение. Он не считает тебя человеком, таким как он, как те, лишенные всяческих привязанностей девчонки из корпуса Космического Поиска, с которыми они, эти огрубевшие космодесантники летают на океанические побережья, чтобы устраивать им всем совместные гульбища. Они заглянули за край Вселенной, за край жизни и смерти, и у них меняется необратимо психика, да всё! Не знаю, кем он тебя считает, но если ты считаешь, что он в тебе нуждается, то эта его нужда унижает тебя как человека и растаптывает как личность. Если, конечно, ты личность.
Мне не хотелось переходить на личности, тем более обсуждать с нею мою личность, но я уловила в ней некоторое раздражение, когда она коснулась женщин из космических структур. Они вызывали в ней подобие ревности, в отличие от меня, не вызывающей у неё ничего похожего. Почему? Или она настолько не считала меня равным себе человеком? Конечно, не считала.
– Знала бы ты, какие всё позволяющие себе паршивки навязывают свою волю и своё мнение мужскому контингенту из ГРОЗ. Что ни говори, женщина всегда оказывает подсознательно очень сильное воздействие на мужчину, кем он ни будь. Мужчина всегда и во всяком возрасте сын своей матери, зависимый муж или покорный своим желаниям любовник…
– Анима – архетип женской сущности, обитательница колоссального океана коллективного бессознательного, подавляющая ограниченное сознание всякого мужчины. У нас она носила имя Мать Вода. А ещё был Чёрный Владыка…
Рита вслушивалась очень внимательно в моё бормотание, но комментировать ничего не стала. Я выпалила, наконец, ей всё о Рамоне, прося не ставить в известность Рудольфа о его визите и о его просьбе.
– Боишься его ревности? И правильно боишься… – она задумалась, а я на удивление легко опять вошла в её мысленный поток. И оказалась возле того самого озера, в горах, когда оно казалось розовым, отражая в своей зеркальной безмятежности земной закат и зловещим вовсе не казалось, а наоборот, пленяло невероятной красотой, казалось порталом в волшебные миры…
– Он же едва не утопил меня, когда устроил сцену ревности. Вот тебе и ангел златокудрый, и откуда такая дикая агрессия-то вырвалась. Тут уж мамашина природа себя явила во всей своей необузданности. Видимо, Змеелов очень сильно хотел будущую мать Карины, когда излил в неё всю свою мощь. Отдал лучший генетический материал, заключенный в накалённом от страсти и сверхподвижном семени, чем и оплодотворил её. Потому-то она и оставила ребёнка, не могла посягнуть на плод столь незабываемой, пусть и краткосрочной любви… Хорошо, что я была сильнее его. В том смысле, что знала много приёмов самообороны. А то бы и не было меня. А он гнил бы в каких-нибудь недрах далёкой колонии. Если бы это произошло сейчас, я бы с ним уже не справилась. Он бешеный в этом смысле, в смысле ревнивости и неспособности в такой миг соображать. Наследие отца, но усиленное жестокой составляющей, идущей от матери…
Я отодвинулась, а она произнесла, – Конечно, я не скажу ему ничего. А Рамон – красавец, согласись? Тебе он понравился? Меланхолик, романтичный неизлечимо, однолюб и, тем ни менее, умеющий использовать свою редкую, привлекающую определённый тип женщин внешность в своих личных целях. Да и как его за это осудить? Ну что же. Я сделаю так, что Рамон полетит на спутник «Гелия». Я же понимаю, как нелегко тебе далась твоя просьба. Рамон попал в цель. Только я одна могу изменить расклад событий, неудачный для Рамона. Даже обратись кто к самому Вайсу – нашему главному управленцу, то и он не смог бы ничего уже изменить в участи Рамона. Задействована уже слишком сложная цепь решений и утверждений, и Рамон в лучшем случае мог надеяться лишь на то, чтобы войти в дублирующую команду. А это при случае, что настоящая команда погибла бы и не добралась до спутника. Никто ничего не сможет уже, а я могу!
Рита радостно засмеялась. Удивительно, но и весёлый смех только портил её статичную красоту. – Рамон отлично угадал, к кому надо обратиться за помощью. Высший балл за догадливость! Он вначале попытался сунуться к самому Вайсу, да кто ж его пустит, неудачника, с такой ерундой к такому колоссально загруженному титаническому человеку? Чтобы тот стал грузить себя всякой чепухой? Выходит, кто может, тому до Рамона нет никакого дела, а кто его жалеет, тот не может помочь. Рудольф же встал непроходимой стеной на пути всякого, кто к Рамону расположен и способен изменить его участь. И вот ты со своей бесценной для меня просьбой. Ведь ты никогда, никого, ни о чём на Земле не просила. А меня попросила. И я сегодня же включу Рамона в состав отбывающей экспедиции. А почему Рудольф против Рамона? Никто не понимает, кроме меня. Вовсе не из-за давно забытой Лоры, к тому же пропавшей где-то. Он принял решение немотивированно, ссылаясь на импульсивность и неуправляемость Рамона, на их личную несовместимость. Причём неожиданно и спустя время, хотя каждую кандидатуру рассматривали и обсуждали с ним до этого.
– Так отчего же так вышло?
– Рудольфу показалось, что тебе понравился этот сливочно-шоколадный парень, и весьма сильно. Он даже говорил мне, что ты готова упасть в объятия любого, кто поманит тебя своими ласкающими глазами. А уж если дело дойдет до рук, то тут ты просто падаешь от сексуального томления. Он мне рассказывал, как в первую вашу встречу он всего лишь разыграл тебя, смешную молоденькую девочку, а ты сразу влюбилась, и ему стало тебя жалко. Он решил тебя вот так своеобразно спасти от неминуемого там падения в ваш порок. Полюбить тебя. Даже теперь ты не пересмотришь своё отношение к нему в сторону некоторого отрезвления?
Я опять молчала. Мне было горько не от того, что он где-то там купается, валяется на прогретых пляжах без меня в свои редкие свободные дни. Пронзительно больно, как будто меня тыкали иглой в костный мозг, что он с такой лёгкостью вытряхнул ей на обозрение самое святое и беззащитное, что я берегла в себе, думая, что и он тоже. Ей – любопытной, холодной, опустошённой, с её тайными, извилистыми замыслами в отношении любого, кто и привлекал её. И ему самому наше прошлое уже ничуть не дорого? Если и было когда-то дорого, то уж не теперь. Земля обесценила, испарила драгоценную влагу жизни и из этого груза прошлого.
– Вы поможете Рамону? – спросила я, уже найдя для себя выход. Я решила уйти от него.
– Помогу, – совсем просто сказала Рита, – но только ради тебя. Рамон-то и не стоит того, чтобы ради него стараться. Хочу сделать для тебя приятное. Ты мне нравишься. Но хочу предупредить тебя, что Рамон человек с покалеченной психикой. Я бы не советовала тебе приобретать его в близкие друзья. Не хотелось бы также и того, чтобы он обрёл свою работу рядом с Рудольфом. Он человек, к сожалению, склонный к насилию и радикализму в мышлении. У него только белое и чёрное, – убогий тип! А внешне, да, способен ввести в заблуждение, когда речь его журчит и ласково убаюкивает. Не меня, конечно, а тех, перед кем он обязан соблюдать субординацию. Он же человек военный, а вполне понятной и чисто профессиональной подневольности как раз и не терпит. От него всегда и у всех были одни лишь проблемы. Но, не переживай. Такие ли у тебя тут будут у тебя друзья. Земля – не ваш дикий Трол. И не думай, что я не понимаю того, насколько ты нелестного мнения обо мне. Но не буду тебя переубеждать. В чём-то ты права, а в чём-то и заблуждаешься в отношении меня. Если тебе так легче, – предельно меня занизить, – пусть так и будет. Но я-то успела тебя изучить, ты не так проста, как обольщается Рудольф. А я всегда предпочитаю усложнить предмет своего изучения, как и предмет своего влечения. Упрощение – это скучно. Быстро пропадает интерес. Мне жаль, что мы с тобой, как считаешь ты, соперницы. Это воспрепятствовало нашей дружбе, а я к ней, поверь, очень стремилась.
– «Мы с тобой»?
– Жаль, что этого «мы» не случилось в смысле дружбы, и повторюсь, этого «мы» никогда не было в смысле соперничества. Поскольку нет рядом со мной человека, ради которого я способна на реликтовые переживания, вроде ревности. И если он вдруг появится, вдруг космическая бездна мне его вернёт? Я уверена, что этот человек не даст мне даже малейшего повода для негативных чувств. Он сдувал с меня пылинки, даже незримые глазу.
– Кто он?
– Да откуда тебе знать его, даже если я назову его имя? А я настолько не берегла его и не считалась с его чувствами, думая, что он будет вечен, как звёздное небо над моей головой.
В чём она признавалась мне? В своей любви вовсе не к Рудольфу? В своей вселенской тоске? В своём понимании моего замысла о бегстве и его одобрении? Она вовсе не была против меня лично, она была против нашего с Рудольфом единения. Она не любила Рудольфа, но он был лучше её одиночества? Все эти вопросы без ответов я оставила в просторном помещении, так и оставшимся полуфабрикатом семейного уюта, не оформленным окончательно, не ставшим нашим домом. И Рита, словно в подтверждение данной ей клички со стороны отца Рудольфа, добавила перед самым своим неспешным уползанием, вернее, укусила внезапно и больно, – Ты знаешь о том, что твой псевдо отец и псевдо муж в одном своем псевдо человеческом лице отомстил Рудольфу? Как? Он забрал вашего ребёнка и где-то спрятал его в своих безразмерных горах Архипелага или в долинах, неважно это. Сделал он так не ради мести, а ради будущих замыслов уловить вас в свои сети, но вышло, что его месть стала для тебя причиной твоей последующей болезни. Если бы не доктор Франк Штерн, ты умерла бы очень быстро…
– Вы не можете прозревать будущего. Вдруг мой сын станет тем, кем и задумал сделать его Тон-Ат? Правителем Паралеи….
– Но ты уже не сможешь увидеть его. Как? Найти его невозможно. Да и кто будет искать? Если бы ты осталась на Паралее, тогда другое дело.
Что это меняло для меня теперь? Но последний довесок в колеблющиеся весы за и против, уйти или остаться в опостылевшем доме в альпийских горах, сделал своё дело. Неужели Рудольф посмел обсуждать с ней историю нашего сына? Зачем? Какая в том польза? Разве Рита всемогущая волшебница и вернёт его?
Когда она неспешно удалилась, то есть выползла, мерцая кожей мужских по виду брюк, скрывающих под собою её длинные и мускулистые ноги с мужскими же по размеру ступнями, обутыми в тончайшие туфли, отливающие тоже змеиной чешуёй, я торопливо бросилась собирать свои вещи.
Рита никогда не носила обтягивающую одежду, всегда просторную, однако, костюмы казались её второй кожей, усиливая сходство с извилистой змеёй. Настолько идеально они были пригнаны к её фигуре. Я никогда не видела её в женственных платьях и решила, что она такой вот одеждой маскирует своё несовершенное сложение. Всё ещё с ненавистью критикуя мысленно её всю целиком, я поняла метания Рудольфа. Она была важна и нужна в его карьерных делах, а я желанна по-прежнему. Ей невозможно было конкурировать со мной, никакие ухищрения земной медицины не могли ей дать подлинной женской красоты. Только лицо и обманывало, сияя искусственно юной кожей, да и то только в первые мгновения. Пусть обманывается и дальше, но я была уверена, что её обольстительность для Рудольфа осталась в том самом времени и в том озере, где он не дотопил эту змею. Злость подпитывала мою активность, я вызвала аэролёт с роботом, чтобы улететь в Подмосковье. К счастью, Рудольф всегда пополнял мне мой счёт на мои забавы и приобретения того, чего мне хотелось. Но и опять я села в нерешительности, так и не сумев нажать контакт Елены, сказать, чтобы она ждала меня. Что я не хочу, не столько жить с Рудольфом, сколько ждать его в хронически-затяжном угнетающем одиночестве. Я плакала и расшвыривала вещи, болело сердце, укушенное ледяной змеёй, и утешал рассудок, напоминая, что Рита вовсе не нуждается в моём муже как в своём мужчине.
Рамон – предвестник не лучших времён…
Путешествия без цели и смысла – это бродяжничество
Никогда, даже в юном и объективно-красочном своём расцвете на Паралее, я не была самоуверенной. А то может сложиться впечатление, что я настолько неотразима, или тупо себя таковой считаю, что все на Земле только и делали, что в меня влюблялись. Нет, конечно. Этого и на Паралее не было. Но к чему мне описывать множество и множество людей, которые во множестве же соприкасаются со всеми нами в процессе жизни? Мимолётно, постоянно, симпатизируя или испытывая неприязнь, а в большинстве, вообще, никак не выделяясь из общего фона того, что зовётся жизнью человеческой. Одни тотчас же забываются начисто, другие вспоминаются от случая к случаю, третьи присутствуют в нас всегда как часть нас самих, даже если они умирают в той реальности, где мы продолжаем жить. Я же выборочно описываю только тех, кто вольно или невольно, но вплетал в ткань моей души свой замысловатый узор. Человек может забывать тех, кому нравился, кто был приятен, а может терзаться от наличия в себе памяти о людях противных, случайных, но тяжёлых по своему воздействию. Если описывать всех, все встречи и разговоры, то и жить будет некогда. У каждой женщины существует в личном пространстве свой ценный груз, как и мешки с мусором, несомненно, как и потайные ниши, замаскированные ото всех. Так и мужчины – центральные или периферийные, необходимейшие или являющиеся непонятно зачем приобретённым хламом.
Дав обещание Рамону поговорить о его деле с Ритой, я искренне радовалась, что сумела выполнить его просьбу. Даже если я и не встречусь с ним больше никогда, он будет вспоминать обо мне с благодарностью. Я знала, что Рита не обманет, Рамон повторно будет зачислен в команду, а Рудольфу придётся его принять. Последний момент меня как раз не радовал, – всемогущество Риты над ним и её загадочное великодушие в отношении меня. В последние дни перед своим отложенным бегством я была одна. Днём я слонялась по паркам или заповедникам, где было мало людей, потому что одиночество наедине с природой успокаивало меня и погружало, как в свое время на Паралее, в состояние отрешённости и своеобразного наркоза от сосущей практически всегда боли. Она накатывала по утрам, когда я просыпалась одна, она начиналась как приступ, сначала проявляясь нежеланием вставать, потом словно бы размыванием ярких красок нового ясного дня до сумеречно неразличимых. Было ли это формой психического расстройства в условиях, пусть и комфортных, но чужепланетных, или реакцией от затяжного неумения найти выход из ловушки одиночества и неудачной, так называемой, «семейной» жизни? Обычно я тщательно наряжалась, по привычке оценивала себя глазами Рудольфа, но не того Рудольфа, который меня покидал, а того, каким он был на Паралее и некоторое время здесь. Наряжаясь, я невольно возбуждалась предстоящим походом, а также, каюсь в этом, предвкушением того эффекта, который я всё же производила на мужчин.
Я заставляла себя полностью переключиться на внешние действия и заблокировать переживания в собственном внутреннем отсеке, любуясь собою в зеркале, как было это и прежде, после чего отправлялась в любой из земных парков, выбирая его по путеводителям. Счёт оплаты за услуги аэролёта был у меня всегда в доступе и всегда пополнялся Рудольфом. А подземные вакуумные дороги были бесплатны для всех. Он понимал, что я должна гулять и впитывать в себя полезные красочные впечатления от видов диковинных мест и ландшафтов. Правда, возвращаясь, он всегда проверял, где я гуляла, просматривая мои записи в контактном браслете через экран монитора. Никогда не забывал также добавить, насколько это недёшево, такие вот отдалённые прогулки, но ради меня ему не жаль ничего. Я внимала этому с равнодушием, ничуть не радуясь его щедрости. Я могла бы сидеть дома. Но я гуляла ради будущего ребёнка. Я боялась того, что психотравмирующие факторы плохо скажутся на нём.
Природа же – вечный и бескорыстный целитель и друг всякой живой души – обнимала меня своими щедрыми объятиями, разговаривала со мной щебетом птиц, шелестом листьев в их ласковой игре, а иногда и недовольной их перебранке с ветрами, смотря, какая была погода. Вглядывалась в меня отражающими глазами озёр или искусственных прудов, играла и брызгалась водной пылью водопадов или нечаянных дождей, и даже когда пылила в лицо мелким песком из обустроенных ради аттракционов сегментов древних пустынь. Я загребала горячий песок босоножкой, совсем по-детски увлекаясь игрой, что будто я на Паралее в тех, неизвестных мне пустынях, куда меня якобы выбросили за мою порочную жизнь. И вот иду я неизвестно куда, неизвестно кто встретится мне в любую минуту, какая жуткая и гребнистая образина выглянет вдруг из-за ближайшего бархана, схватит и утащит в подземное обиталище, где и съест. И от этих воображаемых переживаний мне делалось весело и легко, ведь я знала, что никто меня не съест, и что я сама не умру от голода и холода, и жизнь моя сказочно удалась по меркам Паралеи.
Слегка запылённая и голодная, я садилась где-нибудь в ближайшей закусочной, расположенной у границы зоны игровых пустынь. И уже там, довольная, я поедала всё с утроенным аппетитом, не забывая с удовольствием отмечать внимание со стороны симпатичных парней, которые там попадались. С некоторыми я мило общалась ни о чём, радуясь тому, как Рудольф будет внимательно их разглядывать при просмотре записей. По принятым правилам земной этики он не имел права так делать. Это были конфиденциальные записи личности, к которым имели право прикасаться только особые специальные структуры, и то в особых чрезвычайных обстоятельствах. Но он это делал, не считая меня за человека Земли, а только собственным, зависимым от него полностью существом, кем-то находящимся посередине между ребёнком и домашним животным. Я не имела защитного кода, вернее он был, но он его беспрепятственно вскрывал, и не считал меня кем-то, перед кем он мог бы стесняться. Он и не стеснялся ни в чём. На Паралее он прошёл великолепную практику в умении вскрывать и ломать любые защитные коды – ссыльных гениев там хватало.
Потом он решил, что отдалённые прогулки слишком дорогое удовольствие, не особенно мне нужное и даже опасное, в том смысле, что частая и бессмысленная смена климатических поясов вредна будущему ребёнку. К тому же, признался он, общественные аэролёты это не только роскошество, но и определённая опасность, никто не может даже в отлаженном технократическом обществе исключить риск аварии. И лучше будет мне путешествовать в скоростном наземном транспорте, к тому же незачем мне мотаться на другие континенты, достаточно будет и пределов средних географических широт, где великолепие и многообразие природы не так уж и мало. И дешевле несопоставимо. Потом он внёс и прочие ограничения, сам назначая мне маршруты прогулок, и все они пролегали недалеко от нашего места обитания.
– Тебе не надоело кататься повсюду, как шару по бильярдному полю? Какой в этом для тебя смысл?
– Можно я поеду на скоростной подземной дороге в Москву? – спросила я.
– В Москву? – удивился он, – после тех красот, которыми ты утомила свое зрение, не думаю, чтобы тебе понравились средние широты.
– Хочу посмотреть на тот лес, где мы гуляли зимой. Ведь теперь лето. Каким он стал? К тому же мама Антона приглашала меня к себе в Ботанические Сады.
Он посмотрел на меня с тем выражением, как если бы не поверил ни единому моему слову, как если бы я замыслила нечто, чего хочу скрыть, то есть своё бегство от него. И это было близко к правде, но прежде, чем сбежать, я хотела изучить маршрут бегства и сами места, где собиралась скрыться от него. Как-то он понял меня, направление моих замыслов, саму тайну моих раздумий о нашем скором разрыве. А также я хотела проверить своё впечатление о матери Антона – её желание придти мне на помощь, пообщавшись с нею хотя бы ещё раз. О Франке у меня и мыслей не было. Я хотела не только укрытия, а несколько большего. Намного большего. Я хотела личного счастья.
Он изобразил непонятную гримасу. Он злился. Уставившись в мои открытые лёгким платьем колени, как будто там и была скрыта моя тайная программа планируемых событий, сказал тихо и внятно, – Если вздумаешь меня обмануть, то даже при наличии ребёнка ты не будешь мне нужна. Я забуду тебя с лёгкостью, как будто тебя и не было никогда. Но зря ты туда и стремишься. Антон завяз в «Сапфире». И вполне может оказаться так, что он откажется от памяти о вашей драгоценной Паралее. А значит, и о тебе у него не останется и тени воспоминаний. Или ты уверена, что сразишь его наповал, если не сумела это проделать даже со мной, когда я был один, и жил как монах на вашей планете?
– Когда же ты жил там как монах? – К этому времени я уже знала кое-что из культурных особенностей социумов Земли, знала и о сохранившихся монастырях, населённых монахами. – Я знаю о тебе гораздо больше, чем ты думаешь. И всегда знала. От Гелии, от Ифисы, от Хагора. И от Тон-Ата тоже.
Я невольно отстранилась, ожидая его удара, я бы не удивилась, но он сдержался. Он догадывался о тайном наблюдении, которое было надо мной, так я думаю. Во всяком случае, он остался спокоен.
– Я редко общался там с женщинами. Хотя и прожил в архаичном мире лучшие молодые годы. Когда мне было этим заниматься? Так совпало, что ты оказалась в доступе именно тогда, когда и потребовалась.
Я закрыла лицо руками, но передумала плакать. Если бы я залилась тем, что он называл «кукольным сахарным сиропом», его удар достиг бы цели. Он ревновал. Всё еще остающаяся в нём любовь ко мне ненормально сочеталась с желанием подавлять, и он не понимал, что таким образом он подавляет не только меня, но и уничтожает нашу любовь, причём взаимно. Ведь не желая признавать меня за человека, он разрушал своё чувство. И моё пропадало. Он продавливал его в какую-то разверзающуюся в такие минуты пустоту. Любовь плющилась и реально проваливалась в никуда. Я не хотела его видеть. Хотела забыть навсегда.
– Если ты хочешь, чтобы я ушла, чтобы ты был свободен, скажи открыто. Я уйду. И не в Антоне дело. Я уйду и всё. Франк говорил, что я получу на вашей Земле необходимый комфорт и обеспечение, как будущая мать, как представитель иного человечества. Ты вовсе не обязан тащить меня на себе, как груз. А я найду себе дело и тут. Я выучусь, я… В конце концов я улечу на Трол с любой из экспедиций. Кто может мне помешать?
– Кто? – он подтянул меня к себе, – Я помешаю тебе вернуться на Трол. Ты – маленькая гибкая веточка, которую я давно прорастил в себя, и ты питаешься от меня, как от своего ствола. Неужели, ты не чувствуешь? Ты можешь покрасоваться в чужой вазе с водой, но недолго. Ты засохнешь без меня очень быстро. Ты связана с Землей только через меня. А твой Трол? Кому ты там нужна? Кто о тебе помнит там? Или ты хочешь поиграть в уже настоящих пустынях? Как мило ты загребала своими босоножками песок, но тот, подлинный адский песок Трола высушит твои нежные ступни до старческой черноты и чёрствости.
И такое он повторял раз за разом, – Там будет некому делать нам педикюр и прочие массажи, там же нет таких обслуживающих роботов, как у нас. И все эти изыски жизни доступны у вас лишь аристократам, у которых полно безгласных рабов, на всё готовых. А ты из их устроенного резервуара выпала ещё в детстве. А те изменения, которые неизбежно произойдут и у вас, к лучшему, конечно, ты до них не доживёшь. Эта перезагрузка займёт пару поколений. А у тебя срок жизни короткий. Так что живи в том будущем, которое для тебе незаслуженно открылось. И люби того, кому ты всем обязана. Я нашёл тебя. Я. И ты моя по праву первооткрывателя. Вспомни, как хорошо мы жили с тобой в садах Гора. И почему? Потому что ты никогда не подвергала меня критике, не устраивала бунтов, не стремилась к недостижимому совершенству, которого нет не только во мне, но и ни в ком. Зачем тебе равенство со мной? Что оно тебе даст? У себя на Паралее много ты получила счастья со своим равным тебе Регимоном? Или ты думаешь, что разрыв цивилизаций будет преодолен в случае с Антоном?
Говоря свои не радующие и не возвышающие меня откровения, он продолжал те действия, которые и трансформировали меня в его вещь, но… Как я любила быть этой, всё ещё желанной, вещью! А желанный, пусть и в остаточной форме, владелец знал досконально, как устроена «вещь», как подарить ей человеческое счастье. При этом сама «вещь» имела собственные магические секреты собственного превращения во владычицу, обращая владельца в свою «вещь», и он никогда не возражал против этого. Если бы к своему умению я была мудра, как моя бабушка. Но увы! Женщины достигают своей мудрости только тогда, когда утрачивают неодолимую намагниченность своих недолговечных оболочек.
На другое утро после примирения он, долго не отрываясь от меня, всё же разрешил, когда уже собирался на службу, съездить мне в Подмосковье к Елене.
– Если ты с ней подружишься, – сказал он, – я буду только рад, что у тебя появится друг среди землян.
Уже одетый, он долго валялся на моём диване-облаке, на котором мы так и проспали всю ночь. Несколько раз он порывался остаться ещё, чтобы продолжить утреннее «примирение». Удивительно, но ссоры заряжали его невероятной энергией, пока я сама не спихнула его и не заставила отправиться туда, куда он и собрался. Я думала, что вечером он примчится, и мы возобновим наше уже «вечернее примирение», но я ошибалась, как и всегда в отношении него. Он опять пропал надолго, даже не поставив меня в известность. Не считал себя и обязанным.
