Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– В чём же уникальность моей памяти? Я тут своих прежних знакомых не узнаю, даже сталкиваясь с ними лицом к лицу. А прошло-то всего два десятка лет…
– Рита уже успела мне сообщить, что ты отлично узнаёшь своих прежних подружек, с кем бродишь по лесным дебрям и купаешься голышом… Жена что же, не удовлетворяет твоих аппетитов? Или это так, инопланетный сувенир ради показа коллегам?
– Какая Рита и когда тебе наплела такую чушь?
– А ты сам-то включи свой разум. Если тебя выпустили раньше времени, намного раньше, чем и положено по установленным правилам, это означает, что ты под наблюдением! А как же? Мало ли чем омрачится твоя голова вдруг и внезапно? Мало ли таких случаев? Вообразишь себе, что ты по-прежнему на том Троле и будешь на всех нападать как на тех, с кем ты там и боролся…
– Во время моей службы там никто на моей памяти с ума там не спятил. Кроме одного мальчишки, да то…
– Успокойся. Рита поручилась за тебя, она и наблюдает иногда. Как ты там адаптируешься? Мне на ушко лишь и пошептала, любя тебя как сына. Нормально всё с тобой. Она твоими показателями очень довольна. Крепкий и здоровый мальчик. Так она мне и сказала. С нормальными здоровыми реакциями на окружающий мир и всех тех, кто в него и вселён.
– Если тебе на ушко пошептала, могла бы и промолчать.
– Чего же не навестил дом Воронова, друга и учителя? Если уж такая ностальгия себя проявила?
– Зачем мне его дом?
– Как зачем? Воронов считал себя всё равно, что твоим отцом…
– Ты чего-то напутала. Никогда такого не было. Он был моим тренером, преподавателем профессионального мастерства для меня и всё. К тому же его нет на Земле…
– Так дочь-то его так и живёт в доме своего отца.
– И чего?
– Как чего? Если ностальгия, можно и позволить себе прогуляться по прежним маршрутам…
– Мать моя космическая! Да ты о чём? Там живут посторонние мне люди!
– Ты злишься? Видел её не одну? Так это был её муж.
– Муж. Ты так говоришь, словно сказала, да это было её пальто, валяющееся на соседнем стуле. Как о чём-то неживом.
– Ну да. Она не любит его. Она очень одинока. Душой…
– Ага, душа! Опять душа! Я где-то читал, что встречаться со всеми этими привязанностями из юности всё равно что с выходцами с того света. Так оно и есть! Полностью изменившийся человек вдруг на твоих глазах начинает колебаться и плыть, как призрак какой, пытаясь вернуть себе утраченную давно форму. И возникает какой-то жуткий комплекс, что ты начинаешь стесняться самого себя. Мы и не были в юности идеальны, а отчего-то мним себя таковыми. Если было подлинно-глубокое чувство, то оно с неизбежностью рассеивается, а в остатке едкая сухая взвесь, от чего хочется чихать. А если была какая-никакая обида, то за все прошедшие годы она, как оказывается, не только не рассосалась, а обросла непомерными процентами, и привидение из прошлого глядит на тебя как на самое страшное порождение из всех возможных.
– А эта? Не такая, как Ксения? Лучше? Только я считаю, что Ксения как была, так и осталась неповторимой…
Он обнял Нэю, она не понимала их, таращила глаза и тревожилась отчего-то, будто решалась её судьба.
– А зачем мне сравнивать Нэю хоть с кем? Она с Паралеи. С той планеты, где я жил. И как она тебе? По виду земная девушка. Ведь потрясающе земная!
– Не знаю, – обдала холодом мама. – Ты ведь всё проверил, чего же спрашиваешь? Значит, земная. Ну, а с Ксенией-то что решил? Ты теперь свободен. Твоя Клара погибла, как сообщила мне Рита. Да она и замужем была за тем, с кем и умотала. Правда, законного оформления брака не было, раз уж вы с нею так и не развелись…
– Ты меня слушала? Зачем мне Ксения? У меня Нэя. Она никого тут не знает, я её родня, её семья. Конечно, она знает ещё людей из нашей команды. Но она моя награда, если хочешь. Так сказал один старик – врач. Дедушкино естество вставало столбиком на неё, только зачем он ей? Преодолеть бездну, а это пятьдесят на пятьдесят, или вынырнешь или останешься в изнанке Вселенной. И всё для того, чтобы украшать ей последние дни старины Франка? Если же честно, от неё никто бы из наших не отказался. Но я взял её себе. Как бы добычу, положенную всякому космическому пирату. Тут ты права.
– Ты циничен. Но думаю, что и это позёрство. Ты всегда был нежным и впечатлительным мальчиком, а твоя боевая раскраска дикаря, хотя и космического, но дикаря, меня не обманет. Ты везде находишь то, что ищешь. Значит, там были девушки? А говорили одни гуманоиды. Дикие совершенно.
– Ну, и не дикие, и не гуманоиды. А люди как мы, правда, отставшие несколько от нас в смысле технологий. Да и то не все! Там были такие продвинутые, как я их обзывал «сложнолюдины», волосы дыбом вставали. Да у меня к счастью, там волос и не было, я голову стриг в ноль.
– Вши что ли инопланетные заедали?
– Мама, ты неповторима как всегда! Вшей не было, не бойся. Да и вычистили меня в «Сапфире» так, как скакового коня. Скребли, тёрли, кожа до сих пор зудит.
Мама внимательно вгляделась в кожу его открытых рук, будто не понимала его шуток. Столь же подозрительно она вгляделась в пышные и мягкие волосы Нэи. – И что же, у тех гуманоидов были точно такие же паразиты, как бывают у землян от всякого неблагополучия? Если уж ты повёл речь о вшах?
– Я?! – засмеялся он. – А не ты? Насчёт вшей не знаю, тесно не общался с настолько уж несчастными, а так – да. Антропологический облик у них точно такой же, как и у нас.
– Откуда там люди такого же вида, как и мы?
– Оттуда, откуда и мы здесь на Земле, из вселенского влагалища выбрались, должно быть. Как и ты, как и я.
– Правду сказала Рита, что оттуда, из глубин иных миров все выходят деформированными. Сам ты как выходец с того света! Поэтому Ксеения от тебя и отшатнулась. Раньше ты никогда не говорил со мной в таком вот стиле, пошлом и развязном. Чего хочешь мне доказать? Что повзрослел? Так я и без твоего сквернословия это вижу. А уж из каких вселенских закромов мы вывалились в этот мир, не думаю, что узнаем когда. И те, из которых твоя «добыча», тоже ничего не знают?
– Как же не знают. Знают. Их породил Надмирный Свет. Им этого достаточно. Дал разум, волю. А тело сотворила Мать Вода. Они же из этой чистой воды умудрились сотворить дрянное пойло. У них там полно заживо протухших людей. Мир их испорчен, но наша ГРОЗ не считает, что это фатально для них. Решили чистить, не ведая, что там и без них чистильщики имеются. Да такие, что и не поймёшь, что в их мнении есть чистота, а что её антипод. У них одна нога рядом с тобой вроде как стоит, а другая где-то в другом измерении топчется. Вот и улови такого.
– Одноногие, что ли? – скривилась в усмешке мать.
– Если бы. Многоножки – многоручки. Но не прямом смысле так. По виду-то как мы, а по сути – выходцы из вселенского дурдома. Слабости у них, можно сказать, человеческие, а сила такая, что пальцем может убить. Реально говорю. Сам свидетель, дотронется такой, всё равно, что скорпион ядовитый куснёт, и конец несчастному. Если разозлить сумел, конечно, или дорогу в чём перешёл. А если человек не высекает в них никакой отрицательной эмоции, то они безвредны.
– И чувство любви им неведомо? – заинтересовалась мать совсем искренне.
– У них женские особи на любовь запрограммированы. А мужская разновидность вроде охранителей. Не тронешь для них ценного, так и они не тронут. И весь вопрос был в том, в чём они видели эту самую ценность. А ценностью для них была вся Паралея целиком. Так что мы там со своим техническим могуществом были для них головной болью не меньше, чем они для нас со своей волшебной галиматьёй. По виду труха в человекообразном панцире, – двинь такому и рассыплется. Потому и тронуть жалко. Мы же какую школу на Земле прошли, чтобы выпестовать в себе милосердие ко всему живому! А они, если им надо, жалости не ведали. Имею в виду то, что использовали местное население как боевой инструмент против нас. А сами напрямую в стычках не участвовали, понятно. Нам-то жалко местных вояк было. Они же первые лезли и лезли, убивали и убивали…
– Мне ни к чему повествование о насилии. Я этого не люблю, – перебила мать. – Лучше расскажи, каковой была любовь их женских особей? Я уверена, что ты и там не остался в стороне. Уверена, что вкусил от щедрот волшебниц. Или они тоже были убийцами?
– Нет, они не были способны убивать. Они любили и рожали, как и обычные женщины. Они ничем не отличались от трольских женщин, если только своей сногсшибательной притягательностью. Нет, не то. Запредельной красотой и… потребностью мучить…
– Рожали? И от тебя… – лицо у Карин вытянулось, как будто она учуяла дуновение той трагедии, что осталась на Троле. Рудольф резко замолчал, расспросы матери неожиданно спихнули его в безрадостный сумрак, пропала утренняя приподнятость. Стержень с шипами, тот, что затаился в душе, завращался сам по себе, вызывая колющую боль в сердце. Реальную боль. Мать любовалась им, вытирала слёзы и страдала, относя его недавние циничные насмешки не столько к расстройству его психики, не устранённого на этих хвалёных островах «САПФИР», сколько желанию скрыть нечто более трагичное, о чём он говорить не хотел. И она с возникшей материнской жалостью, смешанной с интуитивным прозрением, вместо того, чтобы уйти от опасной, пусть и интригующей темы, всё же не удержалась и спросила, – Ты привёз своих детей на Землю?
– С чего взяла, что они должны быть во множественном числе?
– Велик ли труд изваять немалое потомство за столько-то лет твоей жизни там? Если, как сам же говоришь, твоя настоящая подруга тоже имеет гибридное происхождение. Значит, потомство возможно. А если так, то я уверенна, что оно там многочисленное. Не один же ты в этом смысле щедрый сеятель? Другие же тоже как-то там устраивались. Разве я ханжа или человеконенавистнический сектант? Я только попрошу не требовать от меня всеохватной любви к своим инопланетным детям и не приводить их в мой дом. Не так скоро, во всяком случае. Я должна подготовиться для того, чтобы преобразиться в умильную бабушку.
– Потребовать всеохватной любви? От тебя? Оставь её себе! На собственное использование! – В нём заклубилось нечто, – в глазах, в душе, что вызвало в ней оторопь. Он вдруг показался ей сидящим в каком-то непонятном прозрачном кубе, скорее в гигантском кристалле, как диковинная рыбина в ледяной глазури, откуда он пучил свои замороженные глаза, ненавидя всех, в том числе и её. Вслед за ним зависли все. Комната потрескивала наэлектризованным льдом. Мать не понимала, как исправить возникшую по её вине ситуацию. Она не знала человека, только что вошедшего в её дом в качестве родного единственного и безмерно дорогого сына, пусть он никогда так и не считал. А тот, кто неподвижно сидел, был страшен как привидение, вот-вот готовое проломить тончайшую ледяную мембрану, разделяющую этот и тот свет. Она уже приготовилась к моменту грохота, когда он опрокинет стол со всем, что на нём стояло, в её сторону, когда швырнёт что-то непременно тяжёлое ей в лицо. Например, хрустальную, цвета золотого топаза вазу с вызолоченной серебряной окантовкой, наполненную фруктами. Никто так и не тронул ни единого яблока или груши, не оторвал ни единой ягоды от чудесной янтарной грозди винограда. Тот мерцал, подобный солнечному стеклу и не казался настоящим. Ужасное мгновение показалось бесконечностью. Почти мистический страх приостанавливал биение её сердца. Он уподобился вдруг ей самой в том прошлом, когда именно она давила всех его девчонок, как и его самого, восседая в центре гостевого стола и грозя карой за всякое не так сказанное слово или чрезмерно вольный жест. И выхода из подобного зазеркалья без звона разбитого стекла точно не предвиделось. И тогда инопланетное недоразумение взяла его за оледенелую руку, поднесла к своим губкам и стала страстно целовать, что-то шепча на неведомом языке. И он ожил, взял пирожное, – любимые с детства «карамельные суфле», что само по себе его заметно тронуло, – Спасибо, мама, что ты помнишь все мои прошлые вкусовые пристрастия, – но куснул нехотя, явно не ощущая никакого вкуса.
– Что? – заботливо спросила Карин.
– Разлюбил сладости, – ответил он. Но «херувим» уже уплетала их, почти глотая нежнейшие куски кремово-шоколадного суфле.
– Вкусно! – сказала она восторженно, но Карин проигнорировала её успехи в овладении русским языком. Даже не услышала её, поскольку была настроена только на волну своего сына.
Присутствие незримой Ксении на званном обеде
Обстановка нормализовалась, мистические ледяные торосы истаяли. Карин вошла в привычное состояние великодушной, но неустранимой властности. У себя дома она могла говорить что угодно. Она выбирала темы, она повелевала. К тому же незваная гостья была в её мнении всё равно что глухонемая, а то и похуже. Вроде цирковой собачки в кружевах, сидящей за столом. А все делают вид, что та всё понимает в человеческом этикете.
– Ксения сказала, что ждала только тебя, а муж просто собеседник для одиночества. И ещё сказала, что хочет родить от тебя ребёнка. Я всё добросовестно тебе передаю, потому что она была на пределе возможной человеческой открытости. Я это понимаю, я хорошо чувствую фальшь. Она же всегда была очень искренняя, открытая, от того ей и жилось так непросто, как и всем открытым и хорошим людям. Мистика жизни. Хотя и печальная. Те, у кого до сих пор силён рептильный мозг, живут всегда лучше, хорошо устраиваются, умеют пробиться через всех, как колом через желе.
Он узнавал неповторимый, нелепый стиль изъяснений матери.
– Она пришла в безумии каком-то. Вот как ты только что, говорила сбивчиво. И всё равно прекрасная, не объяснимая в своих противоречиях. Таким был и её отец. Помнишь его? Жалеешь?
– Это я-то должен его оплакивать? Не хочется отчего-то. А Ксения? Чего о ней вспоминать? Невозвратное прошлое, мама.
– Разлюбил?
– «Разлюбил – полюбил», словечки-то, и это в твоих устах? Время давно уж закрыло эту тему, мама! Я же тебе говорил. Прошлое – тот свет, туда нет входа живым! Была когда-то она, теперь появилась другая. Я что, должен бежать к ней, где она там, и драться с её мужем? Как дрался с её… Скажу культурно, соперниками своими. За чужую жену, имея собственную?
– Эта ранняя нимфетка твоя жена? Ты шутишь! Так ты что, действительно трахаешься с нею?! Я надеялась, что она всего лишь увязалась за тобой, как космическая туристка или чья-то дочь…
– Она вовсе не эта. Ей уже достаточно лет. Кем ты её предлагаешь мне считать?
– Не знаю. Мало ли. Случайная попутчица.
Нэя, казалось, понимала их разговор. Она прекратила поглощать пирожные, смотрела вопросительно на Рудольфа, почувствовав неприятие себя его матерью.
– Нет. Она не попутчица. А спутница. Моя. Мы не «трахаемся», как ты говоришь, а выстрадали друг друга. Я знаю её больше двенадцати лет. То, что было на Земле до моего отлёта, настолько далеко от меня, и ничуть оно не «прекрасное далёко», а больше жалкое какое-то, путанное вступление в жизнь подлинную. Не знаю, кто поспособствовал тому, что меня туда выпихнули, но я тому Инкогнито благодарен. Может, и ты подозреваешь, кто он собственно. Паралея же внутри меня, понимаешь? Да и потом, Ксения даже не подошла ко мне. А я ждал. Я дал ей знак, что узнал и ждал её у входа. Но она прошла мимо.
– Ты же был с кем-то. Она так и сказала, с кем-то обжимался по своему обыкновению.
– А она с мужем. И что? Ты же не любила её, насколько я помню. Что же изменилось в ней, что вызвало в тебе такую потребность сочувствовать ей?
– Я боюсь, что её место займёт старая обольстительница…
– Но и она твой проект. Нет? Как ты говорила: «Парень совсем зачах от неуверенности и одиночества. Его надо слегка развратить». А Рита – это Рита. Она всегда обитала вне условностей и житейских правил, сочинённых для прочих. Да и Череп Судьбы был одним из твоих друзей.
– О каком черепе речь? Ты не заговариваешься случаем?
– Кличка у него такая была в Академии. Этот своеобразный дядя много кому вывернул душу требухой наружу… Только не мне! Я не был и не буду ему подвластен! Уж тем более теперь, когда и пыльного его следа на Земле не осталось. И вообще, мама, оставь ты свои экскурсии в прошлое! Мы же не в твоём музее.
– Когда сможете, приходите в музей. Я покажу твоей инопланетянке нашу здешнюю коллекцию. Надо ей познакомиться с прошлым Земли. Она увидит, каким тяжёлым оно было, и не будет отчаиваться за судьбу своей Родины. У них всё наладится.
– Ладно. Начнём с прошлого. Хотя уже и начали. Только уж не с моего прошлого. А с прошлого человечества. – И он засмеялся, встал и обнял мать за её округлые, совсем нестарые плечи, целуя в макушку, в высветленные волосы. Светлые от природы, они были ещё более обесцвечены искусственно. Они имели запах, знакомый с детства, не забытый им, мягкий и обволакивающий, мало увязывающийся с её холодным строгим обликом. В редкие минуты, когда она обнимала его в детстве, прижимая к себе, он топил нос в её пушистых завитках со своей затаённой детской любовью, такой, какой не было уже потом никогда.
– Я помню, – сказала она, размягчённая каким-то возникшим в ней образом из прошлой жизни, – как ты всегда объяснялся мне в любви, целуя мои волосы. Ты обещал мне найти неземной кристалл в подарок.
– Я и привёз их тебе столько, сколько ты и не представляешь. Чуть позже я привезу их тебе сюда.
Мать с затаённой обидой смотрела на кольцо Нэи, поскольку такого камушка даже она не имела. Много их было у неё, но такого, неземного не было. Ей вдруг показалось, что чьи-то прекрасные и женственные глаза в ореоле дивных ресниц мигнули ей из кристаллического сияния! Отделились от поверхности перстня, увеличились невероятно, и чьё-то размытое лицо поплыло к ней… Не зная, как воспринимать явленный сюрреализм, она зажмурилась и ощутила укол в области надбровной дуги.
«Что такое он затащил сюда на Землю»!? – подумала она в приступе неконтролируемой паники. – «Точно какой-то вирус, не иначе. Вот эта мерзость и проникла уже в меня»!
Но всё быстро исчезло, как и накатило, вызвав лишь недоумение. «Уж не барические ли волны действуют на меня»? – утешила она сама себя. – «Сегодня как раз резкая смена атмосферных фронтов, отсюда и скачки давления. А тут ещё такое волнение, какое выпадает не всякому за целую жизнь. Встретить сына, буквально явившегося с того света…». Из страха и ещё от чего-то не прояснённого она не попросила у Нэи рассмотреть кристалл поближе, как хотела только что.
– Я привезу тебе лучше, – сказал он. И тут шальная мысль пронзила его. Подарить ей кристалл Хагора. Жалея его за непревзойденную красоту, он и взял его для того, чтобы отдать матери, но на Земле не смог решиться на это. Понял, что не хочет его отдавать никому. Но если, всё же, отдать ей? Избавиться от соблазна, от надежды увидеть Гелию. Сейчас многие вещи всё ещё проходили обработку и исследование в профилактических боксах космического терминала. Никто не мог быть уверен, что все они безопасны для Земли и её обитателей. Если такое сомнение возникало, то всё отбиралось без объяснения причин. Любой намек на опасность, даже мнимую, и всё уничтожалось. Кристалл он пронёс на своей руке, сказав, что подарок матери, и никто не выявил его иноземное происхождение. Почему бы?
– Как вернут, так сразу всё привезу тебе.
– Да? – она без особой радости схватила его за руку. – Не надо. Вдруг я подвергнусь какой-нибудь инопланетной инвазии? Вдруг он заражён? Он же часть чуждого мира! Не надо мне таких даров! – И чтобы смикшировать собственный выброс негатива, мать нежно погладила его открытую выше локтя руку, застывая и не умея оторваться от неправдоподобного ощущения его подлинности рядом с собою. Тот, кого она мысленно похоронила и оплакала втайне, так что та боль была и пригашена двумя земными десятилетиями разлуки, был рядом. Был упруго молод, мужественно ярок, телесно отраден.
Порывистый жест матери не был ему приятен. Её вдруг возникшая и бурная материнская любовь не нужна. Он почти окаменел под её лаской. И она поняла его отторжение, не внешнее, а идущее из сердца. Глаза его смотрели, вроде бы, и ласково, но тёмный холод таился за их прозрачной зелёной радужкой на самом дне его существа.
«Ожесточился против прежнего, будто и не он», – подумала она без особой скорби. Не сладко с таким жить. К счастью, уже не ей. И приняла со смирением свою ненужность, поскольку и сама уже мало в нём нуждалась. Привыкла как-то, что его нет и, возможно, уже не будет. Сын из того времени и человек, сидящий рядом, мало совмещались для неё в одно нераздельное существо. К чему ей теперь-то влезать в давно отброшенный кокон заботливой матери? Кокон истлел. Так что же материнские чувства вдруг завозились внутри неё, – очерствевшей давно женщины без возраста, лишённой того, что принято считать семьёй? Они активизировались уже тогда, когда вылезла к ней из гущи ночного сада Ксения, вызвавшая внезапный приступ родственной любви к себе. Она вдруг отчётливо учуяла, – возникшая перед нею, сильно изменившаяся женщина Ксения горячо вспорола её душу, всё равно как утраченная и вдруг чудом обретённая дочь! Как та, кто станет и родной, и близкой, кто даст ей отсутствующих внуков. Ах, зря, зря деликатная Ксения не прыгнула ему на шею в минуту его первой растерянности и открытости всему земному, не сумела втиснуться между ним и молчуньей неясной природы, чтобы затем отодвинуть пришелицу! Пусть та летит к своей «Матери Воде»! В свой вшивый неблагополучный мир. Припёрлась на готовое, в будущее, построенное и выстраданное другими. Карин следила за тем, какие взоры она бросала на Рудольфа. Собственнические. Она определила бы их как влюблённые, но тут было и нечто другое. Так затаённо ревнивая жена пасёт своего неуравновешенного мужа – ребёнка. Она была будто старше, хотя и явно моложе по возрасту. За нежной и словно бы недозрелой, не окончательно оформившейся внешностью скрывалась женщина – завоевательница, а возможно, и грядущая поработительница его вечно неуёмного существа. Так что же, шансов у Ксении не было никаких? Уже ей и не втиснуться? Воспитанная в романтических бреднях классического искусства и в мире старинного балета когда-то, она, видимо, верила во всё доброе и сказочное до сих пор, раз пришла изливаться душой ночью. Но в жизни не было места чудесам никогда. Наверное, и в прошлом тоже, когда подобные бредни были у людей в ходу. Значит, всплеск глубинной интуиции обманул? Не будет внуков от сына и Ксении? Карин тяжко вздохнула.
– Что ты? – спросил он.
– Ничего. Расправляю легкие. Во мне всё сжалось от волнения. Я же… – и она уже не стеснялась, заливалась слезами, радуясь, что всё можно списать на радость встречи. Но это были слёзы отторгнутой и уже ему не нужной материнской любви.
– Я тут смотрела старые экспозиции с фотографиями людей прежних эпох. Сегодняшние твои ровесники, кому за сорок, выглядят как тогдашние двадцатипятилетние. А ты вот смотришься как прежний тридцатилетний мужчина. Почему так? Вроде и здоров ты телом, а не выглядишь молодым, – видя, что задела его больное место, она затараторила, – Теперешние люди, кому сто лет, смотрятся как тогдашние пятидесятилетние. И только те, кто подошёл к рубежу ста пятидесяти лет выглядят как восьмидесятилетние старики былых эпох. После ста лет годы быстро начинают проявлять себя во внешности.
– Не у всех. Старина Франк, похоже, давненько уже перевалил через столетний временной кряж, а глядится, едва полста лет и дашь.
– Так он же… он из тех самых, о которых мы и вели свою речь.
– Да ну? Не сочиняй. Будь он из этой законспирированной секты старичков-бодрячков, не стал бы работать рядовым эскулапом в подземельях Паралеи столько лет. Он там уже был, как я туда попал. А впрочем… – Рудольф взглянул на Нэю, уплетавшую персик с таким видом, с каким дети сидят среди взрослых, занятых своими непонятными беседами. Зачастую для них это белый шум, если по своей бессодержательности для них. – Он обладал уникальными возможностями, закрытыми для рядовых врачей. И все это понимали. Но никогда того не обсуждали.
– Пожалуйста, займись полноценным отдыхом. Гуляй, отсыпайся, люби девушек, но пожалуйста, стань таким же, каким был тогда, перед своим отлётом. Двадцать лет не тот срок, чтобы ты настолько изменился…
– Девчонки вовсе не считают, что я изменился. Наоборот, уверяют: «Ты, Рудик, всё такой же, ни с кем ты не сравним. Мужчина- мечта», – он засмеялся, – Хватают за руки и утаскивают в лесные заросли, чтобы присвоить хотя бы и на пару праздных часов…
– Девчонки? – она тоже повернула голову к Нэе, – Несмотря на твою спутницу?
– Я же в Москве один проживаю. А её Франк Штерн здесь заселил. Со мной не посоветовался, вот и буду теперь жить на две страны. Хлопотно это, зато к тебе буду ближе. Ты как? Рада тому?
– Мой мальчик, неужели, ты жив? – запричитала она, и он никогда прежде не наблюдал с её стороны такой вот жалкости в проявлении эмоций. – Как жестоко с тобой обошлись! Этот Воронов – чёрная хищная душа, – отомстил мне!
– За что? – безразлично спросил он, не желая вникать в терзания собственной матери.
– За то, в чём я никогда и никому не признаюсь. Это же выше моих сил. Но в искривлении твоей жизни виновата я! Твой отец, как и ты, никогда не был из тех, кто прощают чужие и порой такие пустяшные оплошности. Воронов сумел отомстить Паникину, сломал ему карьеру, выдрал двадцать цветущих лет из твоей столь блестяще начавшейся жизни, заточив тебя в какую-то подземную базу в отсталом мире, а своей дочери скомкал заодно и судьбу…
Откровения лежали за пределами возможного для неё, но и само его появление было равнозначно его воскрешению из смерти, из бездны. И посторонняя для Карины, молчаливая свидетельница ничего уже не значила для внезапной открытости единственному, не любящему свою мать, сыну.
– Воронов не был настолько всемогущим, мама. Он всего лишь утвердил мою кандидатуру после того, как моё назначение было ему предложено самим Вайсом.
– Вайс? – она вперилась в него испуганным взглядом, как в того, кто заговаривается. – Разве он знал о твоём существовании вообще? Как? В огромной структуре, которую он возглавлял, такое множество народу! Он близких коллег-то не всех помнил, настолько и тех было много. Он Риту – дочь своего прежнего учителя не каждый день помнил, хотя и был с нею временами интимно близок… Ах! Что я тебе говорю! Зачем тебе такое знать? А ты-то кто для него был? Мальчишка-выпускник, малое зёрнышко из огромного мешка вашей Космической Академии. Тут какая-то ошибка.
– Конечно, он меня лично не знал, как и я видел его лишь издали. Он методом почти слепого тыка выделил мою фамилию из списка предложенных кандидатур. Вот и вся тайна. Кто-то же должен был туда направиться, раз запрос прибыл. Вайс не собирался меня там держать больше положенных двух-трёх лет. Я сам на Троле остался, мама. И не жалею. Не держи зла на Воронова. Не мститель он и не был никогда чёрной душой, хотя и мог ввести в заблуждение своим оригинальным оперением. Отец бывает у тебя?
Она молчала, не желая сознаваться в далеко не юных грехах. Но он понял, что отец у неё бывает. Рудольф погладил её волосы, стоя за её спиной, жалея, а не прощая ей ничего. Он не умел прощать, и в этом был похож на неё, а не на доброго и отходчивого, отчасти и беспутного, возможно и по её вине, бывшего мужа – его отца. Рудольф не стал ей рассказывать, что у него была взрослая дочь на Паралее, и что он утратил её, а также, что привёз с собою маленькую дочь, невинное порождение уже своего греха. Не упоминая об Артуре, который служил на Паралее под его началом и сейчас тоже вернулся, он ожидал её расспросов. Она не приняла Лору, не приняла и ребёнка Лоры. Может, и забыла, что он есть. Его воспитывал отец Паникин, и вряд ли мать не знала о том, куда направили выросшего внука на свою первую стажировку. Однако об Артуре она не обмолвилась и словом.
– Ты счастлив? – спросила она, вытирая глаза платочком Нэи.
– Тем, что вернулся? Или вообще? Счастлив, конечно. Всем сразу. И тем, что вижу тебя и обнимаю.
Мать стала целовать его ладони, прижимать их к постыдно – мокрому лицу, улавливая его внутреннее неприятие её ласк при внешней размягченности.
– Мой бесподобный красавец, как ты похож на своего отца в его лучшие годы. Мой мальчик… мой неземной сокол…
– Но все говорили, что я похож на тебя.
– Ну, только волосами, цветом глаз, а так, ты же копия отца. Особенно с возрастом стал. Правда, ты не такой дурак как он. Ты, всё же, умнее. В меня, – заявила она без ложной скромности.
– Мама, – он сел на место. Морщась, выпил остывший кофе, – зря ты не стала рожать ещё детей. Ты не была бы столь одинока. У тебя могли быть и дочери. Ты через них могла бы стать мягче и терпимее к женщинам.
– Я жалею женщин. Я не выношу мужчин. Одно исключение, это ты.
– Как же отец?
– Он мужчина разве? Он средний род. Бесхребетный, хотя и огромный. Он же не сумел меня отвоевать у Воронова, пока я сама не выкинула этого воителя из своей жизни. А он в отместку выкинул из вашей ГРОЗ твоего отца. А сколько сил и заслуг положил твой отец в эти ваши космические завоевания. И что? Ничего. Стёрли его в порошок. И даже тебе удар рикошетом достался. Или ты думаешь до сих пор, что пострадал за то, что совершил с его дочерью то, что неизбежно для всякой нормальной девушки? Да она сама к тебе влезла в постель, мне ли и не знать? Девчонкой была, а вся тряслась при взгляде на тебя, а лет-то ей сколько и было? Ранняя и темпераментная избыточно. Он думал, что убережёт её в башне из слоновой кости, да она сама оттуда выпрыгнула, когда под подолом у неё загорелось. Это природа. Какая разница кто? Ты, другой. Дело было во мне. В его ненависти.
– Ну, всё, всё! – он уже начал раздражаться, но мать не могла остановиться.
– Я знаю, я понимаю, Ксения – такая редкость. Талант её глубокой души буквально светится. Когда я её встретила, она же светилась даже в ночи! Ты всегда изводил её. Ты не понимал, что ты её половина! А эту отдай тем, кто и доставит её туда, где ей место – в её родной мир.
– Она что, неодушевлённая вещь? Или биоробот? Отдай! Да пусть кто попробует её вырвать из моих рук. Сам без рук останется!
– Тебе лучше знать, кто она. По мне так ерунда сувенирная. Однажды Ксения приехала ко мне в музей, спрашивала какую-то Коломбину. Маска у вас была, говорит. Я её спросила: счастлива? А она мне: «Какое ещё счастье? Без Радослава у меня уже не будет никакого счастья». Так и сказала! Она любила называть тебя тем именем, что дал тебе отец при рождении. А Кларисса твоя быстро тебя забыла. Не раз приезжала сюда на лыжах кататься, всегда с разными спутниками. Однажды и ко мне в музей зашла и нарочно во всех тёмных углах обнюхивалась со своим провожатым. Другого места не было? Или то была своеобразная демонстрация для меня? Чтобы я страдала вместо тебя? И сын был ей не нужен, скинула его Паникину. Знать не хотела. А ты её Ксении предпочёл. Ненормальный ты. Не понимал ничего. Я хочу твоих детей от Ксении. От других мне не надо. Куда вас и понесло друг от друга? Шибануло о разные берега. А какие прекрасные дети могли бы появиться. Если бы ты бросил эту ГРОЗ. Что ты к ней припаялся? Что дала тебе служба? Где твоя блистательная карьера? Двадцать лет жизни где? Что ты приобрёл? Если не считать какой-то пустяшно-сувенирной Аэлиты. Да и что она такое?
