Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
Луна на ущербе
Земное пробуждение
На вершине пирамиды, построенной неизвестно кем и неизвестно для чего, но ставшей её любовной обителью, набухал золотой сгусток Ихэ-Олы, после чего тёплым потоком он пролился в её постель, беспрепятственно проникая сквозь структуру прозрачного материала, из чего и была сооружена крыша. Нэя открыла глаза и не сразу поняла, что она не в том месте, которое ей вдруг представилось настолько отчётливо. Никакого золотого света Ихэ-Олы нет, как и самой пирамидальной прозрачной надстройки – спальни. И не сиреневые стены кристалла «Мечта» окружали её. И не те белые шершавые стены с глубокими узкими нишами зелёных окон в них, какие были в её печальном пристанище для одинокой души в последние два года жизни на Паралее. Потому что она вовсе не на Паралее.
Привыкнуть к новому миру оказалось непросто. Каждое пробуждение, пока сознание не освобождалось полностью от оков сна, порождало иллюзию, что она на Паралее. Она с удивлением рассматривала собственные руки. Солнечный свет оказался более беспощадным, чем свет Ихэ-Олы. Нэя рассматривала просвечивающие сквозь кожу смутные переплетения голубеющих жилок, бесцветные волоски на коже, и саму кожу, имеющую несущественные, но зримые лично ей дефекты. Какие-то более светлые пятнышки, как будто её плохо прокрасили, а также маленькие родинки, вдруг проявившие себя. А на Паралее ничего этого она не видела. Закрывшись простынёй до самого лба, выравнивая ритм сердца и успокаивая паникующее сознание, Нэя долго-долго лежала неподвижно. К этому необходимо привыкнуть тоже.
«Ты же не из пластика, ты живое и наполненное кровью, лимфой, жидкостью, нервами, и много-много чем, существо», – успокаивал её доктор Франк, – «У жителей Паралеи необыкновенно острое зрение, но сама атмосфера чуточку менее прозрачная, чем на Земле. И, пожалуйста, не забывай при выходе на улицу закапывать глазные капли, чтобы избежать ожога сетчатки. Ты чрезмерно нежная вся, от глаз до кожи, для подобной атаки ультрафиолета. Срок действия капель шесть часов. Не забывай. И не вздумай в первые месяцы посещать территории, прилегающие к экватору. По возможности только через полгода, да и то на пару дней, если из любопытства и тяги к новым впечатлениям. Только средние широты планеты подходят для тебя».
Мир, открывшийся с лоджии, предрассветный, выглядел обесцвеченным. Утру только предстояло напитать его красками, щебетом птиц, голосами жизни. Та синева, что потрясала её каждодневно, ещё спала, матовая, светлеющая, но пока не проявленная. Лёгкий ветер приносил с гор далёкое дыхание ледников, и стало зябко. Нэя вышла в легкой ночной сорочке, но уходить не хотела, ожидая таинство земного пробуждения. Это утро первое после того, как Рудольф тут остался, и стал уже её земным мужем.
Очищающее воздействие утра растворяло в себе тёмное предчувствие ночи, и Нэя ждала лучей, вначале бледно-розового светила, незаметно для глаз переходящего в ослепительное плазменное золото и потрясающую синь земных небес. Лишь появится лик их солнечного божества, из души окончательно уйдут сгустки неведомо откуда взявшегося мрака, вдруг накрывшего её сердце ночью. Надмирный Свет непостижимо многолик, но Он всюду, и в их мире, и в этом. Бытие света едино везде. Она подставила лицо под ощутимо согревающие лучи, уже заполняющие всё вокруг. Как-то сразу заорали птицы, зашелестели деревья внизу, будучи безмолвными перед самым рассветом. Резко проявились и близкие, и далёкие горы. Надмирный Свет узнал её и здесь, ласково прикоснулся, давая понять, что она всюду, где бы ни была, его дочь, его порождение, и все составляющие её частички света откликнулись на Его ласку, возликовали Ему навстречу, благодаря за своё существование, за счастье познать жизнь и любовь.
Она засмеялась. Покрытие лоджии быстро стало тёплым, согрело её босые ступни. Исполнив ритуал встречи здешнего светила, Нэя побежала в спальню. Рудольф крепко спал. Он даже не почувствовал её отсутствия. Она нырнула к нему под плед.
Он обнял её и недовольно проговорил, – Ты опять в своей паутине, в своих кружевах? – лаская её в своем полусне, но так и не пожелал проснуться окончательно. В ответ на её более настойчивые прикосновения развернулся к ней спиной, после чего уснул. Нэя прижалась носом, губами к его спине и тоже нырнула в прерванный сон.
Её кольцо на столике рядом с постелью выстрелило зелёным лучом, расщепившимся в радугу, коснулось бесцветного, словно повисшего в пустоте монитора – компьютера Рудольфа. Прозрачный экран замерцал пятнами синего, розового и зелёного цветов, и каждое пятно испускало свой разноцветный луч. Ощутив нечто вроде щекочущего живого прикосновения, Нэя развернулась к их игре лицом, сразу очнувшись от поверхностного сна. Она заворожённо следила за игрой неведомых лучей, не понимая их природы. Она никак не связала их со своим кольцом, решив, что это работа мало ей понятного компьютера, за которым ночью сидел Рудольф и, видимо, оставил какую-то нужную ему программу в рабочем режиме. Она невольно протянула ладонь, и зелёный луч коснулся её.
Она опять ощутила словно бы одушевлённое тепло, или ей показалось? Сжала пальцы, желая поймать луч, но он исчез. Разжав ладонь, она увидела её заполненной солнечным зайчиком, который плескался объёмным сгустком, не превышая размеров внутренней поверхности ладони, будто в чашке.
– Сон? – спросила она у себя.
– Сон, – эхом ответила непонятно откуда возникшая Гелия, одетая в переливчатое платье.
– Ты видишь эту потрясающую планету? – спросила Нэя, радуясь её появлению, – ты по-прежнему прекрасна. Хагор говорил мне, что ты ещё пришлёшь мне весточку на Земле…
– У тебя всё хорошо?
– У меня всё хорошо, – произнесла Нэя формулу вежливости, скорее. Сообщать Гелии об ущербной Луне и о тех предчувствиях, что легли сумраком на ложе её земного счастья в первую же ночь, отчасти загасив его, не казалось и возможным.
– Я рада, что ты нашла счастье в печальных изломах Вселенной, – с голосовым безразличием искусственного интеллекта сообщила Гелия. Может, это и была игра какой-то самопроизвольно включившейся программы, а вовсе не Гелия?
– Платье похоже на одно из тех, что шила тебе я, – заметила Нэя, – Помнишь?
– Конечно. Ты же понимаешь, что видишь меня в таком облике, каков тебе и привычен.
– А какая ты теперь в реальности?
– Не знаю, существует ли возможность соотнести это с тем, что хранится в твоей памяти, – Гелия села на постель.
Нэя покосилась на спящего Рудольфа. Сама его мускулистая и золотистая спина, контрастно-смуглая в сравнении с её собственными белыми руками, ввергли Нэю в некоторый испуг. Каким образом Гелия смогла проникнуть в здешнее пространство? Она отодвинулась, не желая к ней прикасаться, боясь, что эта игра призраков есть симптом всё ещё неуравновешенного её состояния. А тогда Франк опять заточит её в лечебную келью с окном, выходящим в тот маленький и замкнутый парк, где они и гуляли с ним в первые дни на Земле. И то, как по ночам её накрывала жуть от мысли, что Земля это и есть маленькая келья с игровой маленькой голографией парка при ней. А Франк так и останется единственным живым её собеседником. Поскольку и весь коллектив персонала того Центра она не расчленяла на индивидуальности, даже видя, что лица у них меняются, пол разный, голоса разные, а в целом они все отчуждённые, для её жизни лишние.
Солнечный свет заполнял спальню, и жалюзи автоматически закрывались, препятствуя его яркому проникновению, создавая полумрак. Гелия, роняя чёрные длинные волосы на подушку Нэи, будто желала и сама прилечь рядом. Она даже потёрлась щекой о подушку.
– Только ты ни о чём никому не рассказывай. Особенно Франку. Я знаю, что он скажет тебе. Посттравматический синдром, в результате смены места обитания психика травмируется, а также тяжесть перелёта, непривычный мир. Мозг впадает в галлюциноподобное состояние. Контуры привычного размываются, сознание не справляется с потоком новой информации, новых избыточно-острых ощущений.
– Ты помнишь Франка?
– Конечно. Нас с тобой любили одни и те же мужчины, – Гелия положила несуществующую, так себе упрямо внушала Нэя, руку ей на глаза. Нэя засмеялась.
– Почему ты говоришь в прошлом времени? Разве меня не любят теперь?
– Сама решай, кто тебя любит, кто сожалеет о том, что ты очутилась здесь, считая всё происходящее бездарным ремейком того, что неповторимо…
– Гелия, какие же слова ты знаешь! Ремейк…
– Не забывай, что я имела опыт общения с землянами куда как более продолжительный, чем ты.
– Может быть, ты Мать Вода? Пришла навестить меня на чужбине? Ведь суть воды та же самая и здесь… как и сами мы существа одной звёздной расы, если по сути-то…
Нэя опять покосилась на спящего Рудольфа. Он спал крепко.
– Теперь всё будет зависеть от него, – сказала та, кто вполне могла быть игровой инсталляцией Мать Воды. Ведь Мать Вода могла принять любой облик. Ведь приходила же и в образе Ласкиры когда-то…
– Тебе не будет легко. Но жить вообще трудно. Легко бывает только в моменты счастья. Почему мы и стремимся к нему. Оно, счастье, что это? Оно размыкает чудовищные скрепы мира, отменяет его тяготение. Люди пытаются счастье сделать собственной вещью, но абсолютное счастье не может быть индивидуальным приобретением. Ты понимаешь? Оно всеобщее, и его нельзя запасти впрок, где-то утаить на потом, даже если человеку кажется, что сейчас его избыток, его не спрячешь в сейф и не отложишь на чёрный день. Его или много или нет вообще. Это как солнечный свет. Он восходит весь целиком, и не может взойти четвертушкой, как ущербная Луна. А потом он исчезает полностью, приходит ночь…
– Если честно, то мне всё равно, кто ты. Ведь тебя нет. Ты мой сон.
Гелия или же Мать Вода, принявшая её облик, невесело усмехнулась. – Если меня нет, о чём мы и говорим?
Жалюзи закрылись полностью и всё исчезло. Спальню окутала прохлада, будто её затопило тропическим океаном с отблеском синевы на стенах. Нереальность и невозможность присутствия в спальне только что увиденной Гелии и их совместный, нелепый, бестолковый разговор отключили страх, но не сомнение, что привидевшееся являлось продолжением сна.
«Какое-то пограничное состояние между сном и явью. Перегруз», – внушала себе Нэя. Она выскользнула из постели, заботливо подоткнув плед под спину мужу, чтобы он не почувствовал её отсутствие.
Она прошла в другую комнату. Там стояла её коробка – контейнер с вещицами из прежней жизни. Они все прошли проверку и обработку в особых камерах космопорта, но на внешнем их виде это никак не отразилось. Открыв коробку из розового пластика, похожего на бумагу, она достала свою любимую куклу, последний подарок Реги-Мона. Сколько же он их дарил! У куклы были настоящие волосы, композитное лицо – подобие лица живой девушки, но уменьшенного размера. Сама кукла обладала в сравнении с небольшим мягким матерчатым телом непропорционально крупной головой. На игрушечной красавице переливалось платье невесты, длинные чёрные волосы заплетены в причудливую причёску, в которой мерцали заколки Гелии. Платьице же – маленькое подобие того роскошного платья, в котором Нэя и посетила с Рудольфом Храм Надмирного Света.
Стеклянные глаза с застывшей радостью таращились на Нэю. Кукольная девушка была счастлива навечно. Хотя её «навечно» весьма и относительно. Франк говорил ей, что на Земле подобные куклы хранятся как музейные экспонаты. Земные дети в такие уже не играют. Но Нэя же решила, что её дочка Икринка-Лора будет играть в куклу, – чудесную поделку искусного кукольника из Паралеи, наделённую именем Ксенэя…
Лазурь неба, по-утреннему нежная и зыбкая, обещала яркую дневную насыщенность, погода будет солнечной.
Во что сейчас играет Лора-Икринка в закрытом детском городке, где воспитывались и обучались дети, рождённые в далёких инопланетных колониях вне Земли? По специальным программам, несколько отличным от тех, по которым обучались дети, рожденные в социумах Земли. Хотя на выходе они уже не отличались от остальных, по своему наполнению информацией и по общепринятому поведению человека Земли, условно усреднённому, конечно. Франк утешал Нэю, уверяя, что девочке там будет необыкновенно интересно и хорошо. Люди Земли отдавали своим детям лучшее, чем сумела обогатить себя цивилизация Земли, совсем не так, как это было в их также неустроенном прошлом. Сейчас у детей было всё самое-самое, лучшее. На будущие поколения работала наука, промышленность, педагогическая мысль совершенствовалась с каждым годом. Дети жили в особых городках, где обучались тому, к чему у них выявляли врождённые способности, но каждый мог и переучиваться в течение жизни, если хотел того впоследствии. На выходные и каникулы дети одну неделю каждого месяца жили дома с родителями или близкими людьми. Дети много путешествовали и никогда не слонялись сами по себе в городах и уютных поселениях. Когда Рудольф отдохнёт, он обязательно покажет Нэе тот городок, где жила сейчас Икринка, или Лора, как звали её уже на Земле.
Рудольф смеялся над её желанием взять куклу с собой, – Ты смешная… – но взять разрешил как память о прошлом, о Родине. Он долго её рассматривал, а потом сказал, – Подарок мутанта.
– Реги не был мутантом, – опровергла Нэя.
– Куклы дарил тебе Чапос. Он мечтал заполучить тебя в жёны ещё со времён твоего подросткового периода.
– Ерунда какая! – Нэя возмущённо выхватила куклу из рук Рудольфа, – Все видели, мне дарил их Реги-Мон! – разговор не имел продолжения.
Нэя посадила куклу с именем мамы в прозрачную нишу в стене, после чего закрыла, чтобы туда не проникала пыль. Платье куклы имело оттенок тропического моря под солнцем, и кукла казалась морской царевной в волшебной пещере. Камушки переливались от утренних лучей, падающих через панорамное окно на противоположную стену, где и была устроена ниша. Прошлое получило свое маленькое место в доме будущего, куда попала Нэя. Немного подумав, Нэя спрятала кукле под подол мамин браслет – змейку, не желая его носить на себе, но дорожа им.
– Играешь? – спросил сонный Рудольф, возникнув как в раме в открытой двери.
– Почему ты встал так рано?
– Пить захотел, – щуря один глаз, он добавил – я ещё вижу сон другим глазом. Пойду досматривать. – И ушёл. Про сон он сочинил. Снов он не видел, так ей всегда говорил.
– Кого ты видел во сне? – спросила она, прижавшись к нему, когда легла рядом.
– Рано ещё. Потом расскажу, если вспомню. – И с легкостью уснул, даже не повернувшись к ней. Нэя отметила его спокойное отношение к себе, так не похожее на те их утренние пробуждения на Паралее, когда он мешал ей досматривать последние сны, самые сладкие, вытаскивая её из них с любовной нежностью, но и требовательно. Стараясь уснуть, она думала о том, что может быть, и куклу она усаживала в нишу во сне? И вообще ещё не просыпалась?
«Утром я проверю».
Сумрак спальни и прохлада убаюкивали. Нэя видела себя стоящей у границы горного ледника, на лугу, примыкающем к этой границе. Там росли зелёные травы и мелкие жёлтые цветочки. Туда возил её Франк. Вдали лежало угрюмое ледниковое озеро. В отличие от Паралеи земные горы были насыщены городками и поселениями людей. Земля поражала многолюдьем и, тем не менее, люди не ощущали себя тут лишними, как на Паралее все бедные считались избыточными своим количеством для богачей.
Живя первое время одна, она плакала ночами, переполненная своим одиночеством, от жалости к тем, кого с такой легкостью покинула. Она роняла слёзы на подушку из упругого и невесомого материала, не нагревающегося и остающегося прохладным всю ночь. Стоило голове прикоснуться к этой подушке, как пропадало ощущение своего физического веса, и сны приходили легко и незаметно. Правда, на содержание снов подушка не оказывала ни малейшего влияния. Сны Нэи переполняла печаль о планете, на которой её никто не ждал обратно и никто, по сути-то, не любил, все родные и любящие умерли. В её мире существовали лишь муж и дочка, приёмная ей и родная Рудольфу, а также кукла по имени Ксенэя. Возврата в мир Паралеи не будет, как в прошлое.
Засыпающий мозг неторопливо раскручивал спираль её жизни в обратную сторону. Всплывали сизые, размытые кроны цветущих и розовеющих в вершинах деревьев «Лучшего города континента». Кто сейчас живёт в их хрустальной мансарде? Кто там спит и улавливает спящим сознанием обрывки её, Нэиного, счастья, оставшегося в прозрачной башне, когда фантомные образы чужого прошлого вплетаются в сны человека, поселившегося там.
Она видела лесопарк, оставленный с такой легкостью и с нетерпеливым ожиданием нового счастливого будущего. Цветочную террасу возле стен сиреневого кристалла. За пустым столиком сидел одинокий Антон, свесив голову в депрессивной позе, погружённый в свои миражи. Сейчас Нэя не могла ему сказать: «Мираж это то, что есть где-то в реальности». Его мираж уже не будет найден никогда. И Нэя не могла вынести ему чашечку с напитком из плодов, вызревающих после тех целебных и синих цветов, что и вырастали на плантациях Тон-Ата. Не было у неё ни напитков, ни запасов тех высушенных плодов. Антон жил где-то на Земле. Его лечили и восстанавливали на острове в Тихом океане. Во сне он воспринимался настолько родным каждой своей чертой, каждым мускулом и прядью волос.
Какая-то потайная любовь к нему всё ещё где-то мерцала в ней, вытесненная в подсознание, имея свой собственный автономный и внутренний свет. Нэя гладила, позволяла себе во сне, его каштановые волосы, электризуясь их мужской мягкостью, желая трогать губами, как боялась отчего-то делать так с непривычными ей волосами мужа. Антон во сне перебирал её пальцы, как и тогда на бревне в лесопарке, не понимая, что трогает Нэю, – он представлял, что рядом девушка со скалы. В те времена Икринка была его будущим, а теперь она стала его прошлым, и опять миражом. Нэя прижала его голову к своей груди, жалея его по-матерински глубоко и нежно. В ответ он прижался к ней горячими и жалующимися губами.
– Ах, ты мой милый! – произнесла она вслух и, открыв глаза, увидела, что к ней прикасается вовсе не Антон, а земной муж. Она коснулась волос, ещё не ставших привычными, волос мужчины, наделённого лицом Рудольфа. Всё остальное тоже принадлежало ему.
– Спи, – он не хотел её будить. Поддаваясь его ласкам, она тоже не стремилась окончательно просыпаться.
Сон, пришедший под утро, не хотел отпускать. Антон во сне продолжал о чём-то рассказывать ей, – Я буду твоим мужем. Не возвращайся к нему… – именно такие слова он и говорил ей во время их блужданий по лабиринтам подземного города. Он и Артур нарочно плутали, не хотели её встречи с Рудольфом. И те фразы Артура, лежащие за гранью, казалось, той откровенности, что и допустима в общении между не настолько уж и близкими людьми, когда он смел такое ей рассказывать о своём отце, воспроизвелись сама собой: «Мне-то хорошо с ней, как и всякому кобелю со стелющейся под него сукой»…
Мог Рудольф о таком говорить Артуру? Он и не такое мог. Артур и не сумел бы сам выдумать. Артур на Паралее жил девственником, малоразговорчивым скромником. Он тоже не хотел, чтобы она прощала Рудольфа. Выходит, Лата добилась своего. Обрела своё обглоданное счастье, зато… стала матерью ребёнка Рудольфа. Инар лишь прикрыл её позор, продался за должность Главы Администрации Лучшего города континента. У самой Нэи нет ребёнка от Рудольфа…
Но Лата навсегда, навечно исчезла в межзвёздном и невозможном для измерения провале. А Рудольф тут, рядом со своей женой, с Нэей, ставшей жительницей Земли. Что мешает теперь создать им нового сына?
«Всё дело в его непривычных волосах», – так она думала. Отчего он и кажется каким-то другим. Сошёл его золотой загар, он посветлел, похудел и стал, словно бы, выше ростом в земной атмосфере. Нэя могла бы даже сказать, что ей подменили мужа, но ведь это не так! Рудольф, изменённый Землёй, вернее вернувший себе свой прежний земной облик, стал красивее и даже моложе, но и… Она подбирала определения, а они не находились.
Чьи-то ожидания, скрытые под маской
Утром включился прозрачный кристалл монитора, в нём появилось голографическое изображение старинной, венецианской маски в сложном головном уборе. Из её глаз, как бы, лились слезы, нарисованные на щеках в виде крошечных сердечек.
– Доброе утро, – сказала печальная маска искусственным синтезированным голосом, но певучим, тихим, как будто она знала, что рядом спит Нэя. Он встал и подошёл к изображению.
– Проснулся, котёнок? – ласково спросила безжизненная маска. Шевелились лишь её губы, красивые, фигурные и выкрашенные в золотисто-розоватый цвет. Глаз у неё не имелось, как и бывает обычно у маски, пустые миндалевидные прорези.
– Ты кто? – спросил он, ничего не понимая спросонья. – Чья шутка?
Очевидно, женская. Но кто знал его новый пароль доступа? Или всё же знал? Маска могла быть розыгрышем Риты, но у Риты ни времени, ни склонности к таким розыгрышам не было. Ксения? Но она не могла знать его пароль, увидев его самого только вчера. Мать? Ну, это совсем смешно! Она и не знала о том, что он здесь, и представить, что она забавляется подобным образом, совсем уж дико. Может, Вика? Выследила, напомнила о себе. Но и с обликом простодушной, откровенно простоватой Вики такое не увязывалось.
– Думал обо мне сегодня ночью? Когда обнимал свою звёздную добычу?
– Я не знаю тебя, – и он перевёл её звучание на наушник, чтобы не разбудить Нэю.
– Знаешь, знаешь, – сказала маска и скорбно сжала свои губки, – ты обманул меня. Ты дал обещание, что будешь со мной.
– Когда я и давал тебе обещание? Кому собственно?
– Твои глаза обещали мне, твоё сердце, хотя твои губы и лгали.
– Кто ты? Скажи. Иначе я тебя отключу.
– Я? Да та самая, глупая Коломбина, на которую ты наступил, и я хрустнула пополам под твоим ботинком…
Знала ли Вика о кличке, данной некогда Ксении? Конечно, знала. Они часто вместе пили кофе в студенческом кафетерии «Ветерок», и он обзывал так Ксению, когда она играла и строила из себя ту, кто его не знает близко. «Привет, Коломбина»! – вот что он произносил, садясь за тот столик, где и сидела Ксения вместе с Викой. С Лорой на тот момент у Ксении уже произошёл разлад. Лору она начала сторониться, и Лора посещала кафетерий в паре с Рамоном. Рудольф давал намёк на непонятную ему игру Ксении, дескать, курсант Космической Академии ей вовсе не близок, и знать его она не знала прежде, и теперь он для неё мало отличим от пустого места. Нет, место-то занимает, но человек посторонний, прибыл сюда со своей уже нагрузкой учить студентов освоению примитивных средств передвижения на всякий такой-сякой случай, а ей-то что за дело до этого? Вот и доигралась. Она сидела за столиком, гордо держа свою балетную шею, оглядывала студенческий агропитомник, презирая студентов всех скопом. Ни в ком из них она не видела хоть сколько-нибудь значимой для будущего величины, страдая от собственной никчемности, ибо никуда больше она пройти не сумела со своими баллами. Образование хромало на две её балетные ноги, в отличие от самих ног в реальности.
Если он приходил первым, то видел, как она порхала среди столиков тесного кафетерия как какая-нибудь Грёза по сцене, умудряясь не зацепить ни единого стула. Очарованные ею студенты нарочно выдвигали стулья на её пути, чтобы она зацепилась и остановилась. Тогда уж они и нашли бы повод с ней пообщаться. Он занимал для неё место, и она подходила, еле скрывая свою радость. Но появлялась неотвязная Вика, и Ксения включала свою игру, воротила от него шею на манер того же балетного маленького лебедя, общаясь исключительно с Викой. Вика счастливо смеялась по причине, о которой никто не знал, да и знать не хотел. Она никого не интересовала. Вика же говорила только о Лоре, которую считала непревзойдённой красавицей во всей их Агроакадемии, но исподтишка наблюдала потрясёнными глазами за ним, когда он отворачивался. Впрочем, он и не глядел на Вику никогда. Ксения отлично замечала нелепое возбуждение Вики при виде курсанта, вошедшего в роль академического преподавателя супер каких сложных наук, но втайне потешалась над странным выбором простенькой девушки. Ведь такой вот субъект абсолютно не подходил для того, чтобы изливать на него возвышенно подростковые инфлюации, что говорило о недоразвитости Вики…
– Ерунда какая-то! Что есть твоё счастье?
– Один древний философ однажды написал о том, что Бог простит человеку все его личные прегрешения и даже бунты против себя, Всевышнего. Он так велик, что ему бунты маленького существа Мироздания? Но Бог никогда не простит зло, которое мы причиняем другому человеку и делаем его несчастным. А человек живёт на Земле лишь однажды, и он должен быть счастлив. Бог никогда не прощает за другого человека.
– Я причинил тебе зло? Какое?
– Я ждала тебя как исцеление.
– Исцеление отчего?
– Я думала, что ты хоть что-то осознал и понял. Но зря! Не дано тебе ничего понять. Ну что же. Если тебя усыновил инопланетный Бог и дал тебе счастье, выходит, заслужил. Выходит, на каждой планете свой Бог. А у тебя, видимо, столь большие заслуги перед тем миром, что тебе была дана любовь и там.
– Что за чепуха? Ты кто?
– А ты о ком подумал?
– Ни о ком
– А ведь я вообразила, что у тебя в процессе столь сложной твоей жизни развилось такое качество, как ответственность, например, за жизнь другого доверившегося тебе существа.
– Чему-то я, всё же, и научился. Хотя бы тому, чтобы услышать хруст под своим башмаком и не додавить до конца.
– Отрадно слышать. Ты стал чуточку добрее. Жаль только, что не для меня.
– Откуда узнала мой личный код доступа? Или сумела взломать?
– Считай, что я хакер. Не один же ты чему-то и научился за эти годы. Я всего лишь играю с тобой. Утренняя разминка. Ты мне не нужен. Пока.
Маска исчезла, высунув перед исчезновением язык. Слезинки- сердечки какое-то время висели в пустоте, потом каждая из них взорвалась с хохотом.
– Дура! – сказал он пустоте, вспомнив, что точно такую же маску Ксения подарила подружке Вике на Новый Год лишь потому, что та её пригласила в гости, а дарить было нечего. Она нашла какую-то прошлогоднюю маску-игрушку в завалах никчемного барахла в домашней кладовке и показала ему, советуясь, не обидится ли Вика такому вот подарочку? Он с ней в гости не пошёл. У него было как раз штрафное ночное дежурство, и вернулся он к Ксении утром. Они вместе отсыпались возле ёлки, притащенной из ближайшего питомника самим Вороновым ради дочки, взросление которой отец упорно не желал замечать. Ёлка благоухала как в самом настоящем лесу, совершенно не украшенная игрушками. Ксения поленилась доставать ёлочные украшения, а его и подавно не волновало такое вот пренебрежение к срубленному деревцу, обречённому засыхать без того феерического убранства, что ему и полагалось как жалкая компенсация за жертвенную погибель.
Наверное, от того и запомнился такой вот странный и последний их Новый Год под ёлкой, лишённой своих законных блестящих украшений. Но маска Коломбины валялась отчего-то у пушистых лап ёлки. Он наступил на неё, когда встал с постели. Ксения, смеясь, пояснила, что Вика попросила забрать подарок, поскольку кто-то из ребят повесил маску на домашнюю ёлку Вики и потешался, что эту голову потеряла какая-то девчонка, и не мешало бы ей помочь в её обретении. Ведь жить без головы не только неудобно, но и голодно. Наивная и суеверная Вика тут же сорвала маску и вернула Ксении, прошептав: «Ксюша, сожги её! Мне тоже показалось, что она страшная какая-то. Как отрубленная голова. Вдруг это знак чего-то плохого? Ты веришь в Судьбу? Иногда она подбрасывает нам свои подсказки, чтобы мы одумались…».
«Да иди ты… в лес за новогодними подснежниками»! – засмеялась Ксения, оскорблённая таким вот пренебрежением к дару из мусорного контейнера…
Он обернулся. Нэя уже проснулась, смотрела жалобно и вопросительно, но ведь она не умела понимать, за исключением отдельных фраз, ни один из земных языков. Маска разговаривала на русском. Игра была как раз во вкусе Ксении, вернее в её безвкусии. А вот Вика точно до такого самобытного творчества не дотягивала своим безыскусным характером. Он мысленно отпихнул Вику мысленным же ботинком, как ту самую дурацкую маску отшвырнул, раз уж попалась ему под ноги.
– Почему у лица не было глаз? – спросила Нэя.
– Чей-то безвкусный розыгрыш. Не успел вернуться, уже объявились шутники.
– Я видела такую маску. На Паралее.
– На Паралее не могло быть такой маски.
– Но я видела. В «Ночной Лиане». Она со мной разговаривала.
– Кто? Маска что ли? Нэя, что за бред?
– Не маска сама по себе, конечно. Но девушка в такой маске. Она села за наш столик и разговаривала со мной.
– К чему ты пересказываешь мне свой бред? – Рудольф лёг к ней, забрался под её кружева, рассеянно блуждая рукой под их узорчатой пеной, но мысли его были не с ней. А где? – Ты хорошо спала?
– Да. Я успела привыкнуть. Я же дома. Мы дома?
– Ты да. А мой дом в Москве. Вернее, времянка, павильон ожиданий, а не дом. Мне так и не выделили личного жилья. Сказали, а зачем оно тебе? Есть же где спать, отдыхать. В скором времени тебя ожидает потрясающее повышение. Ты будешь ГОРом целой планеты. Новой и неосвоенной по-настоящему. Она будет Землёй-2.
Постельное белье следовало заданному стилю всего помещения, морская тематика. Стены в дымчатой бирюзе, а белье изображало белейший песок океанического побережья с кремово-розоватыми ракушками. На белой постели возникало чувство парения. И ясно вспомнилось, что в комнате у Ксении белье всегда было тёмное и насыщенное, космос или подводные глубины. Она любила тонуть, а не парить, выныривала на последнем выдохе, покрытая солёными бисеринками пота, со спутанной гривой русалки, у которой заклятие ведьмы превратило холодный, жемчужный хвост в две чудесные горячие ноги, в их истоке ярко розовела её маленькая затейливая ракушка, живая, ненасытная…
– Хочу твою драгоценную ракушку, русалка… – потребовал он.
Нэя не поняла и не могла понять его. Внезапно ожил в нём тот особый язык, на котором они изъяснялись с русалкой во время совместных погружений. Он распластал Нэю на текстильной иллюзии морского пляжа. Мировой галактический океан, отхлынув, оставил её на земном берегу с горьковатым привкусом своей звёздной пены, маленькую и потерянную для своего привычного мира – космического захудалого островка, стянутую оттуда прихотью своенравного пирата. И она, высыхая под земным солнцем, съёживалась и утрачивала свою млечную привлекательность. Прекрасная в своей изумрудной атмосфере, здесь она не казалась неземной феей, а только забавной маленькой женщиной с некоторым нарушением пропорций тела, – грудь показалась ненужно выпуклой для довольно хрупкого тела, если сравнивать её с земной Ксенией. Чистейшая, ни на кого не похожая там, на Паралее, здесь в данную минуту она казалась кем-то подсунутой и ненужной до такой степени, что ему захотелось сбежать от неё и скрыться где-то там, где она никогда его уже не найдёт.
