Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Я же столкнулась с землянами, да и они неплохо там себя чувствовали.
– Я не в этом смысле, а о столкновении их как реальных космических объектов. Подумай сама, к чему бы Нелли – будущая рядовая работница для бытового обслуживания таких же тружеников на спутнике – пила бы чай с Главой ГРОЗ? Я за все годы своей учёбы в Космической Академии и довольно долгой службы потом в космических структурах ни разу его не видел, чтобы лично. Ни разу!
– Почему?
– Разный масштаб деятельности и пространственный разнос прочих всяких уровней, потому что. А тут вошла пару раз в небоскрёб и всех она лично навестила! Запросто так почаёвничала. Нет, я понимаю, она могла его увидеть где-нибудь в кафетерии по случаю, а Рита ей и сказала: вот, мол, сам Глава ГРОЗ кофе пьёт рядышком с нами. А она выдумщица, как и все почти сироты на свете. Если рядом, то почему бы и не вообразить, что она с ним за одним столиком? А если к тому же и улыбнулся, то почему бы не соврать, что вели задушевную беседу? Шальная русалка, я же говорю! Она и Космоса не боится. Не понимает, что он такое. Но думаю, что там она изменится. Многое поймёт, если её голова не набита туалетной бумагой.
– Разве не может мужчина, кем он там ни будь, поговорить запросто с красивой девушкой, если она случайно оказалась рядом? Да и подруги у неё есть. А у подруг свои возможности.
– Может, – он согласился и надолго задумался. – Она как раз всё может. Для неё же не существует нашей профессиональной субординации, законов мощной корпорации… Только вот Вайс вряд ли обсуждал с нею погоду или чудесную панораму города, попивая свой утренний чай…
– Она же с Ритой там была. А Рита его коллега. Всё и объяснимо. Нелли и пожаловалась тому Вайсу, что ты терпишь трудности…
– Конечно! – воскликнул он. – Для тебя, как и для Нельки всё просто. Что такое для Вайса мои трудности? Он девчонке улыбнулся, кивнул по случаю, и нет никаких трудностей! Мир полон чудес, одним словом. Только не дедушка он. Меня к такому вот доброму дедушке даже на дальних подступах не пропустили. Не тот я случай, чтобы такой вот дедушка входил в моё положение.
– Ты её любишь? – спросила я, жалея, что у него, красивого и доброго, такая шальная избранница.
– Ты шутишь? Ты же её слышала. Можно было при этом и не видеть, чтобы всё понять. Она пластырь от одиночества. Но я её пожалел, хотел подсадить немного повыше, дать ей возможность заработать, как она мечтает на лучшую жизнь. Познакомил её с агентами из ГРОЗ, которые набирают людей для нового спутника. Чем пленился? Да тем, что она, несмотря ни на что, мечтает о достойном будущем для своих будущих детей. Больше, чем для себя самой. Она и мне как мать. Кормит, ласковая, не ругается никогда, бескорыстная, в сущности. Сирота по жизни. Отец был сослан, как преступник в полую планету для добычи нужных Земле-мачехе редчайших элементов. Мать удрала куда-то в дальнюю космическую колонию. А она никому не была нужна. Да так и осталась. Может быть, я первый, кто её по-человечески пожалел, ограниченную, не умную, хотя не без женской притягательности. Она же не всегда таится в красоте или уме. Ей со мной хорошо, а мне, если честно, всё равно кто.
– Разве так может быть?
– Но есть. Так может быть и есть у многих людей.
– Почему же она плакала, если её взяли туда, куда она и мечтала попасть?
– От счастья, конечно, – засмеялся Рамон.
– Но ведь она жаловалась!
– На кого же конкретно? Я не уловил.
– На усталость и на тех, кто работает в той же самой структуре, куда её и включили.
– Она устала от собственного счастья, вернее, от того, что она за таковое считает. И никуда её не включили, а всего лишь взяли как трудовую и рядовую единицу на некоторое время. Вообще же, я думаю так, – на Нэлли очень тяжело отразилось столкновение с таким вот человеческим сообществом, где она почувствовала свою ущербность. Она плачет от утраты веры в себя как в полноценное человеческое существо. Бедняжка! Ты же видела, она потеряна. И виноват я.
– Почему ты назвал её лгуньей?
– Я назвал её врушкой. А это скорее применимо к её по-детски недоразвитому и простодушному уму. По-крупному она никогда не лжёт.
– Мне она вовсе не показалась маленькой или недоразвитой. И простодушной она не является. Насчёт ума я и сама тут недоразвитая, но эта девушка уж точно профессионал по части обольщения мужчин. А разве твои коллеги не мужчины?
– У нас своих женщин хватает, – ответил он.
– Тебе же не хватило из числа твоих коллег-женщин? Ты же выбрал Нелли? Почему же тот Вайс не мог её выбрать?
– Он не мужчина, – ответил он.
– А кто?
– Ты же всё слышала. Он добрый дедушка, – ответил он и опять засмеялся, и опять невесело.
– Так она не только о добром дедушке рассказывала. Она и ещё кого-то упоминала. У кого-то же нарушился ритм дыхания, когда она села с ним рядом. Тот, кого ты и назвал Непутом.
– Нептуном! – засмеялся Рамон. – Это так, оборот речи, – Рамон уже увлёкся рассуждениями, очень далёкими от девушки с искристыми глазами-льдинками, спрятанными за фиолетовыми очками. – В своё время люди слишком увлеклись техническим совершенством и забросили область собственно человеческую. Да и когда было думать о тончайшей духовности? Если вспомнить, как жили, или правильнее выживали в не прекращающемся взаимном истреблении наши предки. Да и само человечество до сих пор поражено, как старая корка плесенью, толпо – элитарным духом. Только плесень эта тоже из состава того же самого, человеческого. Худшие, приговорённые эволюционно свыше, самое биологическое охвостье, но именно они вцепились в холку цивилизации Земли, объявили себя лучшими, «элитой», которой всё можно, а по сути, они – пожиратели лучшего, губители будущего людей. Вот Рита, о которой говорила Нелька, мнит себя звёздной богиней, а Нэльку сочла гусеницей бессмысленной, которую и задавить не проступок. Слова же человеческого не скажет тому, кто в её мнении ниже. И с таким духовным устроением рыщут по Вселенной в поисках «Обители Творца»? Чтобы впустил их в бессмертие своё? В святость свою, им недоступную? И какая страшная эта болезнь, Нэя. Насколько глубинно-скрытая. Ещё в прошлом, не избавившись от своего родового недуга, понастроили космических колоний, вышвырнули туда миллионы и миллионы людей. Забыли о них благополучно, а там подоспели и свои собственные кровавые ристалища за власть. Уже не над Землей, как прежде, а дальше, над Вселенной. А теперь открывают их, собственные же, но забытые космические колонии как новые миры, и решают – люди они или нет? Что-то уж отсталые больно, недоразвитые, и язык какой-то не такой и порядки тоже. А детей делают местным женщинам, и о совпадении генома не задумываются как-то. Как это может происходить?
– Ты хочешь сказать, что мы имеем общих предков?
– Конечно. А ты сомневаешься? Что в тебе инопланетного, кроме твоей редчайшей чистоты? Открытости, детской доверчивости. Лора была такая же. Я её найду. Я знаю. Она жива, если просит найти. Почему я и хочу опять в Космос, хочу опять в Космопоиск, если уж в десантуру не берут.
– Как же тогда Пелагея-бусинка? Ты можешь так? Имея подругу, позволяешь приходить сюда какой-то космической бродяжке?
– Да разве я нужен Пелагее, если надолго? И разве я могу не позволить ей дарить себя как мимолётное счастье тому, кого она выбрала? Пелагея и Нелли – это разные параллельные Вселенные. Это несопоставимые женщины, как и ощущения от них несопоставимые.
Тут я опять вспомнила Риту – «параллельную мне Вселенную», так примерно и говорил мне Рудольф о Рите. Я сразу возненавидела неизвестную Пелагею, брезгливо принюхиваясь, будто она могла оставить тут свой оскверняющий моё обоняние дух. И Рамон как-то слегка-слегка, чуточку, а всё же опротивел мне. А всё же был он настолько пригож и всеохватно добр. Он же не был моим мужем, чтобы я смела его судить и решать, с кем ему дружить, с кем свой раздвижной диван делить. А Пелагея, как я поняла из рассказов Рамона, тоже всем хотела добра, не забывая, понятно, и себя.
Я стала осматривать его жилой отсек, это название подходило ему больше всего прочего. Хотя у Рудольфа, повторюсь, в подземельях Паралеи отсеки были сказочными по сравнению с клетушкой Рамона.
– Почему людям жалко дать другим, пусть и неудачливым людям, неудачливым в их понимании, побольше пространства для обитания?
– Не жалко. Но не положено. Иначе не будет стимула к социальному росту, продвижению, развитию. Так они считают. Те, кто назначил себя верхними жителями. Сами они растут, продвигаются и развиваются с той самой идентичной скоростью, с какой происходят все гнилостные процессы. Пока не завоняют, как в прошлые века, не начнут заражать трупным ядом всю цивилизацию, так человечество и не шелохнётся, будет их заповеди чтить. Но думаю, мы всё же поумнели?
Удивительная особенность Рамона любую тему сводить к размышлениям о будущем людей, как это свойственно было доктору Франку, направило мои мысли в сторону доктора. Я решила связаться с ним и поехать к нему, тем более, как обещал мне Рамон, Рудольф на определённое время лишился доступа к визуальной информации о моих путешествиях. Я поймала себя на злорадной мысли о том, как он будет разочарован, не сумев ничего узнать о моем досуге в ближайшее время. Но, по сути, вся моя жизнь и стала сплошным досугом. Никогда я не думала, что так скучно жить в сплошном досуге! Даже если этот досуг дан тебе в другом, прекрасном и живописнейшем мире.
Я подумала также о странной лени, охватившей меня в последнее время. Я уже не шила платьев, как раньше, не любила читать земных информационных блоков и прочей литературы. Хотя прекрасно уже ориентировалась в письменности. Мне было это не интересно. Мне стало неинтересно жить в принципе. И то, что Рудольф ограничил мои путешествия, мало меня и огорчило. Путешествия тоже мало привлекали меня. Как рано или поздно устаешь листать прекрасно иллюстрированную книгу, так и мои глаза утомились от перелистывания бесконечных ландшафтов Земли. На меня как незримая пыль, лёгкая и незаметная вначале, оседало безразличие ко всему. И каждый день был подобен очередной такой пылинке, и с каждым таким днём всё глуше и серее становились краски прекрасного мира. И вот теперь, находясь с Рамоном, испытывая подъём чувств и прочих ощущений безотносительно влечению к самому Рамону как к мужчине, я поняла причину. Причина того, что со мною происходило, была в отсутствии общения с другими людьми. Рудольф заключил меня в одиночку, а путешествия были как прогулки для узника, контролируемые требовательным тюремщиком. Но почему постоянно общаясь с разными людьми где-то там, в своей отдельной от меня жизни, он лишал всякого общения меня? Или он считал меня чем-то подобным кристаллу, драгоценному, диковинному, но обречённому лежать в изысканной бархатной коробочке, которую можно при случае сунуть в нос коллеге, чтобы продемонстрировать своё приобретение? Так ведь и камни тускнеют от не востребованности, так считает мать Рудольфа. Говорила же, что и кристаллы умирают, если их не носить на себе, не греть в руках, не любоваться ими.
Опасная тайна Рамона, оставшаяся без всякого разрешения
Я настолько осмелела, что залезла в нишу к Рамону, чтобы изучить его имущество. Он не возражал, как добрые взрослые не препятствуют шалостям чужого ребёнка, к ним забредшего. Он только с улыбкой наблюдал моё бестактное исследование своего жилья. Он же из-за своего внешнего сходства с Реги-Моном настолько казался привычным и родным, как будто с ним я и прожила рядом на Паралее с самого детства в одном семейном доме, хотя и оставаясь ему недоступной. Я понимала, как волную его, но понимала также, что он не допустит ничего такого, что меня покоробит. В этом смысле он был настолько не похож на Рудольфа. Он бы никогда не протянул бесстыдных рук, чтобы ощупать молоденькую и малознакомую девушку, как сделал Рудольф в одну из первых наших встреч. Но и я не испытывала к Рамону того трепета, в какой вверг меня Рудольф с первой же встречи. Думаю, что встреть я его на Паралее, мне пришлось бы долго к нему привыкать, прежде чем я позволила ему к себе прикоснуться. Реги-Мону же я и вообще ничего так и не позволила. А воображала в юности, что люблю. Но что я тогда понимала? Рудольфу же я отказала даже в самом слове «любовь», считая, что она не бывает так ужасно низменна, но при этом я летела к нему, объятая пламенем, как попавшая в беспощадный вихревой поток ветка, сорванная с родного дерева безвозвратно.
Я понимала, что я уже обладаю определённой властью над красивым парнем, у которого нет ничего в прекрасном мире Земли. Нет нормального жилья, социального положения, возлюбленной, семьи, нет здоровья, нет и будущего. И я могу дать ему будущее, если захочу переступить через себя и поговорить с Ритой, самым страшным по своей непереносимости для меня человеком Земли. А в том, что жуткая по своему воздействию на мою психику Рита не откажет мне в любой моей просьбе, я отчего-то не сомневалась. Исполнение просьбы ей не будет стоить ничего, но даст возможность показать мне её власть над любой проблемой, над Рудольфом, как ей будет сладко опрокинуть его протест! Над судьбой Рамона, которому она даст шанс. Торжество великодушного небожителя над всеми нами! Она, если от чего и испытывала наслаждение, то от власти. Это был её наркотик, её слабая точка, услаждая которую она и чувствовала себя живой. Был и ещё один пунктик в наших взаимоотношениях, которых не было, по сути, так сказать в яви, но они происходили где-то ещё, в нави, если выразиться в том же мистическом ключе.
Рита не была обычной женщиной, вот что я ощутила. Её мало интересовал пол объекта, её интересовал сам объект. Она не ревновала меня к Рудольфу абсолютно. Но я вызывала у неё ненормальный интерес. Дикий до такой степени, что я ставила немедленный заслон её эманациям в себя. Она обтекала меня со всех сторон и жадно слизывала мой запах, мои формы, мои движения, и Рудольф бесился, чувствуя всё, для чего и сажал меня на колени в её присутствии. Оглаживал и миловался у неё на глазах, давая ей понять всем видом, как ему не терпится остаться со мной наедине. После чего её выпроваживал, и являл мне тот накал своей любви, что стал редкостью в последнее время. Будто вырвал меня из незримого, но могучего поля враждебного притяжения. Она ответно сердилась, метала в меня яростные, но мужские по накалу молнии, гордо унося своё женское по виду тело. Она приходила в снах, ласкала и лизала мне ноги шершавым языком, как большая и послушная собака, заливая горячей слюной, вызывая омерзение и ужас. Думаю, так мой мозг дешифровал её послания, её волновые излучения в мою сторону.
– Как думаешь, у Риты нездоровая душа? Она не кажется мне нормальной.
Рамон опешил. – В структуре ГРОЗ работает много умных, волевых, сильных женщин. Среди них, как и среди мужчин ценятся дружба, надёжность, если надо, то и жертвенность. Но бывают и позиционные войны, карьерные сшибки, не без этого. Секс, любовь на последнем месте, а для многих и вообще ничего не стоит, как для женщин, так и для мужчин. Баловство, релаксация в свободные минуты. Поэтому их отдых – своеобразный сброс колоссального напряжения, в котором они обычно живут. В это не принято вмешиваться. Бывает, что с мужчинами женщину связывают только дружеские узы, а с подругами и нечто большее. Закрытая тема, Нэя. Тут такое… Не принято обсуждать или выставлять напоказ. Что там есть? Зачем тебе знать. Люди, заглянувшие в такие бездны, что наземная обывательская шкала ценностей им даже не смешна, а несоизмерима с их представлениями, реликтовый хлам, функционируют в других режимах. Мыслящие машины. Тело – машина. Его питают, тренируют, чистят, ремонтируют, удовлетворяют, меняют отработанные детали. Ужасно? Да! Ты думаешь, Рита понимает, что такое любовь? Если и знала когда –то подобное чувство, то давно утратила и память о нём. Боишься, что она поставит какое-то неприемлемое условие за оказанное одолжение? Она так не поступит никогда. У неё принципы, и она всегда превосходно владеет собой, своими низшими импульсами. А то, что ты ей нравишься, нисколько не сомневаюсь. Ты не можешь не нравиться. Ты редкость, ты волшебный мираж другого мира. Думаю, что Рита, если бы не надвигающаяся перспектива жизни на спутнике, сумела бы оторвать тебя от Рудольфа. Стать твоим искренним другом.
– Нет! – крикнула я возмущённо, содрогаясь от отвращения, словно сновидение воплотилось в реальность. – Какой она друг? Не нужна мне такая подруга! Мне временами хочется стукнуть её по голове тяжёлой штукой, да ничего подходящего под рукой не оказывается…
– Чего и ждать от вас, недоразвитых гуманоидов, – усмехнулся он невесело, но явно отвращаясь от подобной темы.
– Я обещала, и я сдержала своё обещание, – я вздёрнула голову, как учила меня бабушка в детстве и юности аристократической посадке головы, и тут же смеясь сама над собой. – Я уже давно хотела поговорить с нею наедине. Понять, что она за человек…
– Не надо тебе её понимать. Зачем? И говорить с нею ни о чём не надо. Ты же слышала Нельку. Я возвращён в состав команды и без помощи Риты. Некий Нептун уже исполнил желание моей пронырливой и очень скользкой русалки. Она чисто физически не умеет удержаться в любых руках надолго. Природа такая, русалочья, одним словом.
– Почему ей важно быть там с тобой, я понять могу, но тебе такая девушка зачем?
– Чтобы не скучать. Чего ж не понимаешь? С ней легко, иногда весело. И если ты думаешь, что я гордо отвергну своё повторное зачисление на спутник, непонятно как устроенное, но ясно, что сомнительным способом, – то нет. Не соврала она. Я уже глянул. Я в списках числюсь.
– А если вовсе не твоя скользкая русалка добыла тебе то, что тебе так важно?
– Кто же?
– Я. Я успела переговорить с Ритой. Она дала мне слово, что ты окажешься в числе команды. Рита поговорила со своим могущественным дедушкой, и тебя приняли обратно. Вот и все чудеса. А твоя русалка всего лишь узнала об этом раньше тебя, а потом придумала, что она тому причина. Чтобы ты не покинул её в дальнейшем.
– Я и не собирался её покидать. Она сама то и дело выскальзывает. Ты почему сразу меня не обрадовала таким известием? Если так, Нэя, то в душе у меня сразу посветлело. Все тёмные загадки разом обвалились.
Тут я увидела узкий, замшевый футляр, на котором был выжжен, или ещё как-то обозначен рисунок человеческой головы, но только до переносицы, дальше видимо не хватило места. Лоб, брови и твердые, почти жестокие глаза реалистичного предельно рисунка взглянули на меня с футляра. Не знаю даже, на что я там нажала, разглядывая его, но из футляра выскочило странное трехгранное лезвие, невероятно блестящее и отполированное, как зеркало, оно трижды отразило в себе моё вытянутое его узкими плоскостями лицо. И я успела это заметить, прежде чем Рамон подскочил ко мне и выхватил футляр, бросив его внутрь ниши, куда соскользнул и странный предмет. Закрыв нишу, он спокойно сказал:
– Ты же происходишь из аристократического рода – племени, куда от вас аристократов деться? Если даже в Галактике вы рассеяли своё потомство? Но как же плохо тебя воспитали, если ты роешься в чужих интимных вещах на глазах владельца? Вот представь, чтобы ты сказала, если бы я полез проверять твои домашние ниши и прочие недра ваших многочисленных шкафов? А у вас их там столько было!
И он весело засмеялся. Но смех был отвлекающим маневром, которым он скрыл очевидное сильнейшее потрясение, когда увидел в моих руках своё диковинное и непонятное сокровище. Я решила, что загадочный предмет – память о его предках. Нож был похож на очень старинное изделие.
«Он сирота», – так я решила, – «такова его предметная память о предках. То, что передали ему его родители перед своим отлётом с Земли. Больше у него ничего нет, а холодное оружие как бы овеществлённая память о них, пропавших без вести, как многие и многие земные экспедиции в Галактике».
Я придвинулась и обняла его, как брата, прося прощение и выражая ему свою дружескую симпатию. Не знаю, правильно ли он меня понял, но он замер.
– Если бы не твой невинный взор, Нэя, я принял бы тебя за провокатора. И если бы я не знал твою историю и то, откуда ты.
– Кто тебе рассказал обо мне?
– В структурах ГРОЗ о вас говорили многие. Но если честно, мне много рассказывал о тебе доктор Штерн. А я верю ему, как своему отцу. Он даже больше отца для меня. Напрасно ты отвергла его как своего нового спутника для земной жизни. Посчитала его старым? Да он по своей личностной чистоте несравним ни с кем, кого ты встречала в жизни. И там, на Троле, и у нас на Земле. Он, если хочешь, пророк. А может и предтеча перед новым Мессией. Тебя же ввели в заблуждение его простота и человеческая доступность, его открытость. Но он непрост, недоступен и не может быть открыт тем, кто до него не дорос. Он полюбил тебя, я думаю, так вышло неожиданно. Он же одинок в личном плане, потому он и явил тебе свою сокровенную суть. Великий человек. Но ты выбрала… Впрочем, всё понятно. Молоденькая девушка и не могла бы полюбить зрелого человека. Это могло произойти только в том случае, если бы она была гениальна от рождения, как и сам Франк. Но тут не твой случай. И в том нет тебе укора или желания тебя унизить. Ты же понимаешь?
– Да, – ответила я, задетая тем, что он не считал меня гением. Ну, уж сама-то я знала прекрасно, что я не гений. Но лесть была бы всё равно приятна. Я решила нанести ответный удар.
– Я тоже изменила о тебе свое первоначальное мнение, когда увидела твою подругу. Я подумала, необыкновенный человек не смог бы жить с такой женщиной, даже если ему всё равно с кем. Всё же он нашёл бы себе достойную подругу, если уж не может найти возлюбленную. Только очень заурядный обыватель на это смог бы пойти. Вот Рудольф никогда бы с такой не связался и на час. Даже за её вкусные котлеты из ресторана, даже если бы был голоден.
Рамон широко улыбнулся, – Ты уверена? Ты не знаешь мужчин! Ты не понимаешь их изнанки. Не веришь в то, что она есть у всего. И в этом твоё счастье.
– Какая изнанка у меня?
Он задумался. – Твоя мягкость, избыточная доверчивость, деликатность. Бывают такие вещи, посмотришь на такую и думаешь, эх! У них подкладка краше их лицевой стороны, так бы их вывернул и носил наизнанку. У тебя нет изнанки. Ты же открытая система, а изнанка, это всегда двойственность, это всегда закрытость чего-то.
Какое-то время Рамон ходил по своей тесной кубатуре, как узник по камере, мелькая перед моими глазами. Он был из тех людей, которые любят думать в движении. Наконец он остановился, лицо было опять несколько посеревшим, осунувшимся. По сути, он был гораздо более загорелым, чем смуглым от природы. Он был из тех, кого загар меняет по виду настолько, что их вполне можно принять за другую темнокожую расу.
– Ты любишь загорать? – спросила я, чтобы перебить затяжное молчание. И чего я тут сидела?
– Да. Люблю жару, не люблю холод. Наследие предков. Мой отец был сириец. Практически белокожий, а я родился темнее, чем он. Не знаю, отчего природа заявила о себе именно так. Но мои дети потом рождались все белокожие, в матерей. Я же рос, учился и работал впоследствии преимущественно в русской среде. Я лягу? Спина болит, всё же.
Он растянулся на диване и опять глотнул что-то из серебристого футляра. Я примостилась на краю дивана. Не вставать же мне было? А сидеть у него было негде, кроме как на диване.
– У тебя вино? – спросила я.
– Нет, конечно. Те, кто посвящают себя Космосу, абсолютные трезвенники. Тут хранится секретный эликсир жизни. Какое-то время мне необходимо принимать внутрь этот настой, помимо всего прочего. А уж сколько во мне было всего этого прочего, ты и не угадаешь. Франк в процессе лечения выгрузил из меня столько искусственных имплантатов, всяких симуляций под живое, что я был робот больше, чем человек. Я уже и вкус жизни перестал ощущать, стал насквозь синтетическим, а всё равно всё болело, и душа волочилась на ниточке за этим наполовину искусственным каркасом, который был некогда Рамоном. Франк же умеет возвращать то, что утрачено навсегда. Он вернул мне саму жизнь, а не её подделку. Как? Неизвестно. – Рамон усмехнулся. – Когда-то я обзывал Рудольфа Терминатором, а сам стал имитацией человека. Это, кто понимает, не жизнь, если бы не Франк, я бы давно совершил полёт из собственного окна. Я знаю, как отключается силовое поле, которое там внизу, на уровне нижних этажей, препятствует падению. Я специально изучил само устройство, да умереть можно, как угодно.
Тема была настолько тягостной, настолько соответствовали его прошлые жуткие желания моему, иногда возникающему, желанию броситься вниз с небоскрёба, что я бессмысленно стала бродить взад и вперёд по его тесному жилищу.
– Зачем человеку искать смерти, если он обречён ей? Рано или поздно. Но что это, длительность или краткость времени? – так я сказала. – Когда смотришь назад, то вся жизнь спрессована в один сверхплотный миг, кажется, что её и не было. А что же было?
Одна из тайн Рамон оказалась его самообманом
– Ты жила на Паралее на военной подземной и горной наземной базе вместе с мужем. Ты многих там знала?
– Да всех, если в лицо. Общалась, конечно, не со всеми.
– Был там такой Артур Паникин?
– Конечно. Я с ним общалась. Он же сын Рудольфа. И той… – я деликатно умолчала о её имени.
– И как Рудольф к нему относился?
– Никак, если честно. Они были как посторонние, подчинённый и командир.
– Рудольф слишком горд, чтобы проверять то, что считается зазорным для мужчин, – начал Рамон, – но он сам создал те обстоятельства, в которых мы и завязли. Понять Лору теперь уже сложно. Она никому ничего не пояснила. А Рудольф никогда не сознается себе в том, о чём догадывался всегда, интуитивно. И его мать догадывалась всегда.
– О чём ты? – я напряжённо ожидала невероятную развязку его длинного вступления.
– Почему мне хочется тебе всё рассказать? Ты не расскажешь больше никому. А мне полегчает. Тот парень, Артур, ничем не похож на свою мать. Он обладает очень характерной внешностью… Сам Венд, однако же, никогда не жаждал стать отцом в то время, как Лора вцепилась в него мёртвой хваткой бультерьера. Она была отчасти и тупа, всё же. Я понимал это всегда, но для моей любви определённые качества её сдвинутого характера ничего не значили. То есть меня это мучило, но не меняло ничего в моём чувстве. Оно мне не подчинялось, оно поработило мой ум, мою гордость, хотел сказать волю, но воли-то как раз и не было. Несмотря на некоторую личностную тупость, она понимала, что он бросит, что он не нуждается особенно-то ни в ком. Чем он её зацепил? И тут удача, она узнала, что у неё залёт. От кого? Ну, тогда она искренне не понимала. От него, понятно, от внезапно и безумно любимого. Вот оно последствие свободы сексуального выбора! Она думала, что ребёнок привяжет его к ней. Да и какая разница, чей, когда. Он появился на белый и такой суровый свет, никому по большому счёту не нужным.
– Кто же был отцом?
Он поднял на меня, опущенное в невесёлой задумчивости, лицо, – Кто же теперь об этом скажет, если сама она не сказала. Если ты думаешь, что можно любить сына, которого ты не воспитываешь, то это будет ложью. Любовь приходит в процессе роста самого ребёнка, его взросления, а ты всё пропускаешь через себя. Да и то не у всех так происходит. Поэтому Рудольф никогда не любил и не полюбит уже Артура, он же не воспитывал его. И ему, в сущности, всё равно, чей он. Он умотал от Лоры с лёгкостью, потому что не верил ей. И я уверен, что забыл её начисто.
– Как же… – я оторопело смотрела на смуглого человека, ничего не поняв в его запутанной речи. На что он намекал? Артур был белокож, и ничуть не похож на Рамона. Овал лица Артура, мужественный и утонченный одновременно, как и форма носа, как и чётко очерченные губы, упрямый подбородок, – именно упрямый, а не волевой и подчёркнуто мужественный, как у Рудольфа, поскольку Артур был слишком ещё юным, – ясно говорили мне о том, что он сын моего любимого мужа. В словах же Рамона не было правды. Только нежелание принять ту правду, что некогда Лора отшвырнула его привязанность, о которой он так и не забыл, возведя её во что-то очень значимое, потому что прожил свою жизнь впоследствии в неустроенном одиночестве. Артур был неоспоримый шедевр среди всех землян, кто обитали в подземном городе в Паралее. Тут, на Земле, Рудольф ни разу не вспомнил об Артуре, да и я сама редко его вспоминала. Но отчего-то меня настолько потрясли откровения Рамона, как будто речь шла о ком-то невероятно мне близком.
– Ты хотел бы такого сына?
– Да. Я держал его на руках, я любил его как своего сына. Я был готов воспитывать его как отец… а теперь он вырос. Он уже не полюбит меня как отца. Значит, у меня отняли его детство, его рост, его первые слова и его детскую привязанность, переходящую с годами в любовь.
Понятно, я не могла сказать, что Артур ни одной чертой не напоминал Рамона. Ни единой. Что за существо была эта Лора, имеющая близкие отношения со столькими мужчинами? Но тут, похоже, никто особенно-то и не беспокоился по такому вот поводу. Если, конечно, не возникал такой вот запутанный и сугубо личный узел во взаимоотношениях.
– Какая теперь разница, если Артур взрослый, – только и сказала я.
– А она никогда не любила своего сына от якобы безумно любимого отца мальчика. Я знаю об этом. Она вообще была скверная мать. И она была скверная женщина, только не меняет это лично для меня уже ничего. Я-то уж точно принял бы её ребёнка, от кого бы он там ни возник. Я уже тогда любил его, поскольку он является её продолжением.
– Почему же она не любила Артура?
– Всё же она была несколько затейливее и сложнее устроена, чем та же Нелька – бумажный кораблик в бурном мировом океане. А мнит себя боевым непотопляемым крейсером.
– Бедный Артур! Такого сына и не любить? Почему же так?
– Чувство вины. Ребёнок был её преступлением перед ним, Вендом. Потому что она… не был ей нужен ребёнок. Она всегда и всех обманывала. Она пошла на шантаж, чтобы привязать к себе того, кто в ней не нуждался. И чем она была, её сумасшедшая любовь, активировавшая в ней эту древнюю стихию, спящую в любом человеческом существе? Она была проявлена, как бешеная и неудержимая, сминающая все препятствия на пути, животная и тёмная стихия человеческой самки, лишённой высшей надстройки в префронтальных передних лобных долях. По форме так, а по глубинной скрытой мотивации – нет. Конечно, не так. Это примитивно. И это не так. Когда всё списываешь на некие пробудившиеся реликты древних механизмов в человеке, то всё и понял? Всё объяснил себе и окружающим? А что мы понимаем в животных настолько уж и досконально? Кто они, собственно, и чего толкутся с нами на одной планете? Нет у них, мол, разума. Есть. Только другой. Их собственный. С нами параллельный. Я в прошлом биолог, недоучка, правда. Животин люблю. Да не о животинах речь. Лора. Я знал все её тайны, а он не узнал ни одной. Если бы узнал, ушёл бы после первого раза от неё. И после второго и третьего. Я же любил, всё принимал. Ранняя девочка, слишком вольное поведение, слишком ранние подростковые связи. Она была на спец контроле в школьном городке. Но, думаю, в ней сидела тоска по извращенно понимаемой ею мужественности, память о брутальном подонке, совратившем её, по сути, в детстве! Потом его вычислили и отправили на самую низовую работу за тот проступок… космодесантник хренов! А она бродила у тех казарм в надежде найти ему замену. Но какую замену? На один раз? Потом её вправили психически. Она хорошо училась, поступила в Академию. Там я. Влюблённость и всё прочее, с чем она приходит. Бессонные ночи, путешествия, полёт тела в отрыве от головы. Или головы в отрыве от реальности. А тут и возник космодесантник второго издания! Всё и всколыхнулось в ней. Сильные руки, не знающие преград, если лезут, то знают, что им не будет отказа. Она и сорвалась со своих петель.
