Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
Когда её не стало, он встал как столб и утратил все чувства разом. Он жил после всего подобно киборгу, никто был ему не нужен, только его работа. Но потом он увидел меня. В одном художественном салоне, если сравнить то место с тем, что есть у вас. Он отирался там в поисках чего-то, не знаю чего. Я выставила юношеские картины Нэиля, чтобы заработать немного денег. Их не было у меня даже на еду. Там работал один мой хороший знакомый, тот самый Реги-Мон, он и посоветовал продать картины Нэиля. Они были фантастичны. И привлекли сразу внимание. А туда ходила самая рафинированная публика. Я потом многое использовала в своих разработках, когда стала работать в сиреневом кристалле, в частности его сочетание цветов. У Рудольфа, когда он увидел меня, что-то дрогнуло и ожило. Может, он действительно хотел любви? Он тогда так таращился на меня, как слепой, который неожиданно прозрел. Но думал, что ловко всё скрывает от меня. Если бы он напрямую предложил мне работу у вас в ЦЭССЭИ, я бы отказалась. Но он поступил хитро. Он подослал агента, и тот сделал мне предложение, от которого я не могла отказаться. Иметь свой Дом моды? И это мне, которой жизнь дала всё, и стремление к творчеству, и талант, и работоспособность, всё, кроме денег и возможности это устроить. Я же была на грани нищенства. Я переехала в ЦЭССЭИ. А он ходил всегда рядом, прячась и неслышно, и не знал, как сделать меня своей добычей. Но открыто он не подошёл ко мне ни разу, не поговорил со мной, не объяснился. У него было очень сильное влечение ко мне. Не знаю, была ли это любовь или её жажда? Надмирный Свет не давал ему любви много лет. А я дала. И он напитался ею и выздоровел. Не до конца, но почти.
«Мы будет счастливы с тобою…»
– Как думаешь, если бы ты осталась на Паралее, что было бы тогда?
– А что было бы? Жила бы там, растила дочь. Опять стала бы создавать свои тряпичные шедевры, как все считали. А он бы вернулся ко мне. Я знаю. Гелию ему не вернёт уже никто. А я-то осталась, и была лучше, чем его одиночество. Он бы тосковал и вернулся. Я знаю. Он и сейчас тоскует, но я не вернусь к нему. Он ещё будет жалеть обо мне. И если на Паралее я терпела всё, то здесь я стала другой. Я смогла, наконец, всё оценить со стороны, с берега потока жизни, как говорил Хагор…
Она замолчала, устав от собственного длинного рассказа, устыдившись собственной чрезмерной откровенности. Да был ли он в действительности, тот Хагор? Когда был он миражом, а когда настоящим, и что за развлечения он себе придумывал, пугая её, жалея её, глядя со странной, ненужной ей нежностью. От него веяло то запахом прогретой глины, смешанной с полевым шпатом, горькими перезревшими травами, то холодом ледников и сыростью ущелий, и никогда человеческим духом, ни лёгким, ни тяжёлым.
Нэя развернула кисти рук вниз ладонями, сбрасывая в забвение страшную сказку о печальном чёрном колдуне. Антон, не поняв её странного жеста, затаил дыхание при упоминании имени Хагора. Потом повторил её жест, как маленький мальчик, сбросив туда же, куда и Нэя только что, возникший в душе, даже не полноценный образ старика, а только саму его попытку проявиться. Тряхнул головой по привычке, но волнистых густых волос не было, и засмеялся, проведя ладонью по собственной макушке. Обнял её порывисто крепкими, но пока ещё чужими и непривычными для Нэи руками, прижал к груди, елозя по её лбу болезненно-сухими губами. Нет, до полного выздоровления ему было пока далеко.
– Там, где он появлялся, никогда не происходило ничего хорошего. Забудь ты этого грибовидного кристаллического оборотня. Я уже забыл. А ты?
– И я… – прошептала она, жалея его и наполняясь к нему материнской нежностью как к большому сыну. А правильнее, как к собственному брату. Она будет очень стараться полюбить его иначе, она вспомнит те раскалённые дни на Паралее, когда они вместе пили чай со «сливочными бомбочками» под сиреневым тентом у кристаллических сиреневых стен дома «Мечта». Нэя вспомнила их бесподобный вкус, а также его голод и здоровый юношеский аромат его кожи… Она будет очень стараться забыть всё то, что будет мешать её новой любви.
– Я люблю тебя, – повторила она, веря в истинность своих слов. И про себя уже обратилась к тому, кто насмешливо и проницательно взглянул на неё той частью своего существа, которой обитал в ней и вовсе не собирался освобождать обжитое пространство её души. – «А тебя я забуду навсегда! И пошёл прочь со своей проницательностью»!
Нет прощения, нет и прощания
Встреча на осеннем пляже
«Пошёл прочь со своей проницательностью»! – на это воображаемый Рудольф – калька с Рудольфа подлинного, – лишь высокомерно усмехнулся. Пока он продолжал обитать в ней, как неотменяемое последствие предыдущей, семейной в кавычках жизни, – как эмбрион будущего ребёнка, забвения быть не могло. Однажды Нэя увидела его незадолго перед отлётом на спутник. Встреча произошла на том самом серповидном пляже, что лежал внизу под холмом. На вершине холма располагалось открытое кафе. Стояла уже глубокая осень. Над озером раскрыли временный купол, чтобы продлить купальный сезон. Получился своеобразный бассейн под открытым небом, так как купол был практически незримым. Часть противоположного берега, как и пляж, он тоже охватил своим благодатным объятием, – под ним царило лето, а за его пределами ощутимо прохладно, хотя и солнечно.
Он пришёл не один. Но не с Ритой. Он знал, где и с кем живёт Нэя. Он не явился к ней, не просил прощения и жил так, будто её нет. Не было никогда. Простила бы она его? Может, не смогла бы оттолкнуть. Только не в его характере о чём-то упрашивать.
Прячась, Нэя затаилась в ажурном павильоне на пляже, но всё видела оттуда, – его и беловолосую девушку, что топталась рядом с ним. Павильон пустовал, в нём прятались от жары в разгар лета. Сейчас сюда приходили именно за жарой, за рукотворным летом.
Верхнюю одежду оставляли у границы купола в специальной раздевалке. На девушке алело узкое и короткое платье. Ещё одна жрица Матери Воды, но уже земная, а потому пародийная. Он помогал ей, застёгивал какую-то мудрёную застежку сзади, на купальнике. Платье упало на песок к её ногам, и она небрежно отодвинула его в сторону жестом, подразумевающим: она в фокусе внимания посетителей пляжа под куполом.
Нэя просчитала её вызывающую постановку на публику. Но что она о себе и воображала? Узкое тело незнакомки, почти без талии, вовсе не выглядело неотразимо прекрасным. Впечатляли лишь длинные ноги, безупречно гладкие, тянущие на эталон стройных женских ног. На высокой шее мерцало, играло лучами красное ожерелье, и она теребила его, раздумывала, снять его или оставить? Вошла в воду. Отстранённое лицо не обманывало, она себя демонстрировала, преисполненная чувства собственного телесного великолепия, взяв рукой свои предельно светлые волосы. И застыла в картинной позе, заметив, как подросток – переросток незаметно снимает её для собственной коллекции. Спутник девушки тоже разделся и пошёл за нею следом.
Нэя замерла, глядя на игру мускулов его бронзовой спины. Где-то в очень далёких южных широтах он уже успел сильно загореть. Нэя прижала руку к животу, стало трудно дышать. Она поняла, что нисколько не разлюбила его. Он подошёл сзади к той, у которой грудь почти вылезла из купальника, даже и не нужного ей, и так всё было на виду. В сравнении с ним девушка поражала своей белизной во всех смыслах. Волосы почти белые, кожа белая, купальник и тот белый. Полоска трусов лишь спереди кое-что и скрыла, а сзади всё было открыто, лишь узкая ленточка купальных трусов пряталась между полушариями ягодиц. На ляжке мерцало что-то и переливалось. Татуировка со стразами. Может, и с подлинными камешками. Он бережно попытался снять с неё ожерелье, а когда снял, она вернулась на берег и положила красные кристаллы в его ботинок. Все её телодвижения, – как изгибала она поясницу, крутила бёдрами при ходьбе, как наклонилась, пряча дрянные свои бусы. Полусферы маленьких, но отменно крепких ягодиц, открытые всей посторонней публике! – говорили только о вопиющей недоразвитости. Подростки рядом, все как один, слизывали мысленно сливки с её кожи. Она ничуть не брала в расчёт, что тут в основном гуляют дети и их мамы. В Паралее она уж точно поспорила бы за самый дорогой ценник для себя. Наконец навертевшись, насытившись демонстрацией своих красот всем вокруг, девица вернулась к недовольному по виду спутнику, будто она сюда силком притащила. Прижалась к нему, радостно повизгивая от предвкушения погружения отнюдь не в тропическую воду. Он всей пятерней обхватил её за поясницу, и та ползала по ней как краб, загребая своими клешнями. Но никому, кроме Нэи, не было до них никакого дела, чем бы они ни занимались у всех на глазах. Да и чем особенным? Невинные вполне прикосновения.
Ненависть сжала внутренности Нэи, и ребёнок шевельнулся от явного дискомфорта.
– Ну-ну, – она стала гладить своё не рождённое, но весьма активное дитя, свою девочку, – успокойся. У нас же есть папа, прекрасный папа, не этот чужой дядя, посторонний нам.
Они уже сделали заплыв к одному из озёрных островов. Рудольф далеко впереди, а эта пока провозилась со своими длинными космами, завивая их узлом, осталась позади. Нэя ушла. Но зачем-то подошла к брошенной одежде и неожиданно для себя положила в другой его ботинок свой браслет, чёрную витую змейку с жёлто-оранжевым хризобериллом. Пусть знает, что она всё видела. Пусть.
На острове рос непролазный, как казалось издали, лес. Растительность там продолжала всё ещё сохранять разноцветную, не сброшенную окончательно листву. Нэя внушала себе, он никогда не приведёт эту девушку в тот самый «павильон ожиданий», который отремонтировал для неё, своей законной жены. Он там один, даже Рите нет туда доступа, а уж тем более случайной бродяжке ни за что не позволит он завалиться на их постель. Она отметила «их постель», тогда как ни разу там не была. Что это значило теперь, кто и с кем будет там жить-любить? Но значило. Казалось важным. Она понимала, он живёт там один. И приди она, он обнял бы её так, будто и не было её бегства. Но она не придёт. Этого «павильона ожиданий» для неё не существовало, как дом в Альпах уже. Точно так же, как и хрустальная пирамида на Паралее они истаяли под излучением неумолимого Энтропизатора.
«В тебе нет самого главного»
На противоположной стороне острова тоже оказался песчаный пляж. Там возились и боролись, играя, какие-то юнцы. Увидев Нелли, они замерли, наблюдая, как она расправляет свои волосы для просушки, как с привычным и неосознанным соблазном крутит бёдрами. Задумчиво она сняла купальный лифчик, и воздушно-пышная грудь явила себя на показ озабоченным идиотам, вовсе без цели подразнить их своей недосягаемой красотой. Просто Нелли было наплевать на недорослей, как и на птиц, лягушек или букашек окружающей природы. Она не признавала за наблюдателями статуса настоящих людей. Рудольф свирепым взглядом дал ей понять, что они тут не одни.
– Мне мокро, – капризно протянула она, но купальник напялила. Мокрый, он долго не хотел налезать на предложенный объём, – то одна, то другая грудь выскальзывала из-под ткани, съёжившейся от влаги. Видя неослабевающий интерес недозрелых самцов к предложенному зрелищу, он обхватил девушку и прижал к себе, давая понять непуганым идиотам, что у красавицы есть хозяин – взрослый альфа-самец. Нелли возбуждённо смеялась, мало отличаясь по своему развитию от группы несовершеннолетних созерцателей. Любое внимание возбуждало её.
– Поласкай мою грудь им назло… – прошептала она, что он нехотя исполнил. Грудь была холодная после купания и будто неживая. Русалочья.
– Я хочу тебя… Ночью ты как-то наспех порадовал свою девочку… – протянула она.
– Ты же ясно видела, что моя мама, хотя и неожиданно, но нагрянула в свой дом, а не в наш с тобой. Потому пришлось съёжиться на моём бывшем детском топчане, где не то, что сексом, а и сном-то невозможно насладиться.
– А я всё равно насладилась. Я наслаждаюсь тобою везде, где можно и где нельзя…
– Потерпи уж до очередного путешествия в очередной парадиз…
– Слишком долго ждать. А я хочу прямо сейчас…
– Нет! – отверг он её неуместное желание, – Я тебе не лесной сатир, чтобы под деревьями и в грязи.
– А помнится, как ты горел желанием заняться этим в лесопарковой зоне ГРОЗ. Опрокинуться в юность, как в омут с головой…
– Не было такого, не выдумывай. Такие предложения уместны были бы, будь я одним из этих мальчиков-одуванчиков.
– Ничего себе одуванчики! – засмеялась она, – не хотела бы я оказаться тут одна рядом с ними. Это же борзые кобели! Раньше, когда мы с девчонками ходили на пляж, если таких видели рядом, а взрослых вокруг не было, то убегали прочь! Ты разве таким был в юности?
– Нет. Я был маминым сыночком. Ты же видела, какова моя мама? Если я и был кобелём, то сидел на цепи.
– А впервые-то как у тебя было? С кем? – пытала она.
– Жалко, что не с тобой… – отшучивался он.
– Смеёшься, а я серьёзно хотела бы, чтобы ты был у меня первым. Но не случилось. Ты тогда ещё на Троле этом был. А если бы увидел, влюбился бы?
– Само собой.
– Ты влюбчивый? – продолжала она свою игру в девочку, сияя шальными глазами.
– Влюбчивыми бывают лишь мальчики. А дяденьки бывают скорее уж похотливыми, чья умеренность зависит от умственного и нравственного развития.
– Ты нравственный разве?
– А разве дурак?
К берегу пристала маленькая, белая и будто игрушечная лодчонка. Там сидела юная пара. Девочка в алом платье с белыми мушками, с распущенными пушистыми волосами. Она, перешагнув бортик лодки, ойкнула, не рассчитав глубины, подол платья оказался в воде. Девушка смеялась.
Рудольф не мог отвести от неё взгляда, но видел вовсе не её, ему неизвестную и ненужную. В лодке лежала охапка белых цветов, – нет, это не были кувшинки, они уж давно отцвели, – осенние астры, сорванные где-то. И он видел то, чего не видел никто. Белые цветы плыли по течению, а тоненькая девочка в мокром алом платье провожала их растерянным взглядом. В тот день на ней не было алого платья, но он всегда видел её в алом, когда всплывал тот день на Паралее…
– Чего тут делать? – спросила девушка у парня. Ей не понравилось неожиданное многолюдье там, где она ожидала увидеть условно необитаемый остров. Подростки стали бросаться в лодку мелкими камушками, не стараясь попасть, а из озорства. На редкость разболтанная компания. Они таким вот образом заигрывали с девушкой. Парень в нерешительности остался в лодке. Один из камешков попал ему по голой коленке, – он был в шортах, и парень вскочил. Лодка закачалась, а он вовсе не выглядел тем, кто готов броситься в атаку один против разнузданной шайки. Девушка растерялась, а камушки, высыпанная тут для чего-то по кромке пляжа галька, полетели в её спутника как преступные кассетные боеприпасы.
– Прекратить, мразота! – поставленным голосом зарычал на них Рудольф и угрожающе направился в сторону разудалой компании. Они тотчас же сделали вид, что не имеют к произошедшему нападению никакого отношения, отвернулись и принялись играть, хохотать, пихая друг друга в песок. С видом невинных детей, и что с них спросишь? Девушка как-то забавно и странно сделала полупоклон в его сторону, взяв край подола своего платьица обеими руками. Это тоже было вроде игры, но уже в благодарный театральный реверанс благородному спасителю от вражеского натиска, несопоставимого по силе. И ещё неизвестно, дал бы этот сброд им уплыть, не искупав предварительно в воде против желания. А то и побили бы её хрупкого мальчика-эльфа. Рудольф улыбался милой девочке, давая молчаливую гарантию, что их тут уже никто не тронет.
Нелли, уловив Рудольфа к неизвестной, своими заострившимися зрачками как ножницами старалась перерезать траекторию его взгляда. Но остриё её ревности было направлено не туда. Та, кого она сочла той, что ему приглянулась, таковой не являлась. Нелли промахнулась и во времени, и в пространстве. Девушка в алом платье купалась не здесь. Другая девушка, другой водоём, другие звёзды и другие цветы…
Потоптавшись, девочка в алом платье влезла в лодку к парню, так и не пожелавшему вылезти за ней следом, – тому уже не хотелось оставаться. Пугала явно дикая компания на островке, да к тому же в придачу к ним какой-то мужик пялится на его речную нимфу, хотя имеет у себя под боком собственную спутницу. Девушка устроилась в лодке и та поплыла прочь, скрывшись вскоре за поворотом, за прибрежными зарослями, там, где в озеро впадала мелкая речушка и располагалась лодочная пристань для отдыхающих. Туда они и завернули.
Вскоре уплыли и подростки, когда им наскучило следить за играми умышленно обнаглевшей Нелли. Всё интересное им уже показали, на дальнейшее рассчитывать не приходилось.
– Ты как жадный крокодил, – сказала Нелли и легла на песок, подняв колени и закрыв глаза своими стрекозиными очками. – Испугал милую парочку своим разглядыванием. Пусть бы тут искупались.
– Скорее уж, как василиск, испепеляющий взглядом, – ответил он.
– Не знаю, кто это. Но ты смотрел как крокодил. Будто голодный. Не ожидала, что ты такой всеядный…
– Разве девочка не стоила хотя бы чистого восхищения?
– Угу… чистого. Уж какой ты чистый, мне ли не знать…
– Милое было зрелище, – злил он её, – Картины бы писать с такой воздушной нимфы. А полусонный тип в трусах в горошек не стоил этой девочки…
– Тоже мне, художник нашёлся. Ты не насытился, что ли, своими художествами в течение всей своей безумно насыщенной жизни?
– Если бы насытился, для чего бы ты-то мне сдалась?
– Как для чего? Даже утратив с возрастом юные грёзы, человек остаётся при своих неотменяемых сексуальных потребностях. Даже если они скупые, они всё равно есть.
– Скупые? Тебе ли жаловаться, жене двух мужей…
– Кажется, я тебе не навязывалась.
– Вот именно, что тебе это только кажется.
Пикируясь с ним, она продолжала блаженствовать, раскинув руки и ноги в зазывной позе. Разве что в детстве ей и было настолько хорошо и легко существовать. Без взбаламученных или задавленных саднящих чувств, – все её чувства были отрадны и при деле, все востребованы, и даже… со стороны двух, очень разных, но одинаково великолепных мужчин. Один из них знал о существовании другого, но ему это было, вроде как, и всё равно. Он находился с нею всегда в настоящем, не заботясь ничуть о том, будет ли она в его будущем. Что касается Рамона, тот не знал ничего, однако, вдруг проникся к ней неожиданно горячим чувством, как в первые дни их сближения. Наверное, он ощущал соперника на уровне подсознания и старался своей страстностью изгнать его прочь.
Не досаждали и тревожащие мысли. Она могла не думать о будущем, пожалуй, впервые, как вступила во взрослую жизнь. Она была устроена на ближайшие годы, а возможность не добраться живой до места назначения не волновала её нисколько, поскольку она жила только настоящим. Она ощущала себя, если и не на вершине счастья, наивысшего по своей ценности для женщины, то удовлетворённой, насыщенной впечатлениями и мужскими ласками.
Степень этой насыщенности была примерно такой же, как это мягкое солнце, каким оно бывает бабьим летом, без зноя и контрастов, а натянутый купол продлил лето на маленьком кусочке подмосковного леса. К тому же инсоляция южных широт была ей ненавистна, как и всем природным блондинкам, не способным к загару. Приходилось постоянно использовать защитный крем, а тут можно поваляться беленькой и натуральной.
– Никогда прежде не видел у женщин таких роскошных и совершенных ног, – сказал он, нависая над ней, но довольно лениво её оглаживая.
– А что ещё, кроме ног, у меня есть? – спросила она, оглядывая с позиции лёжа окружающее пространство на тот случай, если партнёру вдруг заблагорассудится поиграть во что-то более существенное. Пока что рядом никого, но вдруг? Успокаиваясь, она приняла более откровенную позу.
– Да всё у тебя есть, – ответил он и лёг рядом, на спину.
– Перечисли… – потребовала она с игривой капризностью, и сама положила его руку на свою грудь.
– Волосы, грудь, фигура и прочая юная натура. А вот самого главного в тебе нет, – его рука не проявляла ни малейшей активности. Задетая, она легла на него, стараясь добиться того, чего он явно не хотел в виду неподходящего места. Сюда в любую минуту могли приплыть люди.
– Что же это? – она сбросила очки и впилась рассерженными узкими глазами, как жалами, в его глаза.
Он закрыл веки и сказал, – Ты загораживаешь мне сияние чудесного дня и своей тушей лишаешь меня возможности насладиться релаксом.
– Даже так? Тушей? Выходит, я тяжёлая туша, к которой приделаны лишь недурные ноги, но нет самого главного. Так чего же нет во мне?
– Самого главного, – повторил он. – Чего именно, догадайся, если у тебя, всё-таки, не ажурная башня вместо головы на плечах.
– Догадываюсь. Ты не любишь меня.
– А тебе оно надо?
– И что же есть у твоей жены такого, чего нет у меня? Ты же думаешь о ней? Только ведь я одна у тебя в настоящем, а она ушла…
– Зато у нас с нею есть прошлое, одно на двоих.
– Если у нас есть настоящее, то будет и прошлое. Как с будущим временем обстоят наши дела?
Он молчал.
– Что мешает тебе полюбить меня?
Он молчал.
– Рамон? Если ты только намекнёшь, я брошу его. При одном лишь условии, что он останется в списках команды на спутник…
– Невозможно. На спутнике он убьёт тебя. Ему к такому не привыкать. Поэтому, если он остаётся, я о тебе забуду, едва мы окажемся под куполом города.
– Я чую, не в Рамоне тут дело…
– Когда-то на похожем острове, только находился он посреди широкой реки с мощным течением, я любил одну ненужную мне девушку, для чего-то вообразив, что она та, о которой я безумно скучал. Я же был тогда молод, поэтому склонен к безумным мечтам. Была ночь, и струящийся свет двух спутников, оранжевый и ярко-голубой, отражался в реке. Вокруг острова, как призрачные светильники фей, мерцали надводные цветы, красоту которых мне даже не с чем сравнить… В итоге ненужная девушка так и не воплотилась в мечту, а родила ненужного ребёнка, которого я так и не сумел полюбить. Скажу тебе по секрету, мужчины не любят детей, рождённых нелюбимыми женщинами. Может, и есть такие человеколюбы вселенские. Всех детей без исключения любят как родных. Я не такой.
– А вот Рамон очень любит детей! Всех. Правда, его родных сыновей бывшая жена к нему не подпускает. Она вычеркнула Рамона из своей жизни как мертвеца. Даже хуже. Как преступника. Она не хочет, чтобы у её детей был отец-преступник…
– Жестокая женщина. Надеюсь, Рамон тоже вычеркнул её из списка живых для себя. Для меня загадка, как мужчины могут любить жестокосердных баб? Их же за версту видно. Они и пахнут не как женщины.
– А как кто?
– Не знаю. Я их не нюхал вблизи. Имею в виду резкое отторжение сразу как от существ, у кого пола нет в наличии. А значит, и сущностного запаха, присущего женщинам, нет.
– У меня какой запах?
– Как у тех надводных цветов. Жаль, что я не могу передать его словесно. Он тонкий и одновременно навязчивый, неуловимый, притягательный и раздражающий тоже. Как бы всегда отдалённый, ведь и сами цветы не всякому удаётся сорвать. До них доплыть целая проблема из-за мощного и холодного течения. И корни мощные, уходящие в бездну. Только с усилием можно оторвать часть стебля… Светлые цветы, тянущиеся из тьмы…
– Красиво. Опиши мне ту девушку.
– Не помню я её. Сказал же, она была похожа на надводный цветок. Когда такие цветы в жилом помещении, снятся обязательно психоделические сны. Поэтому они были дрянью.
– Скажи, что именно мешает тебе полюбить меня? Чтобы забыть свою неверную жену? Мне же Рамон не помешал полюбить тебя…
– Мы разминулись с тобой во времени, – повторил он слова Рамона.
– В каком же смысле? Мы же рядом.
– Если бы я опередил, скажем, того Типи Листикова, и встретил тебя прямо на выходе из школьного городка, я бы и смог сделать из тебя свою Галатею. А так, ты уже запорченный образец.
– Голая Тея? Так надо расшифровать это странное имечко? Тея-фея… То есть голая богиня? Ну, конечно, зачем богам одежды? Если они совершенны.
Он промолчал, не желая заниматься ликбезом в пустоту. Мотылёк-однодневка и не желала впитывать в себя обременительные познания, если их нельзя скушать.
– Ты что же, любишь девственниц? Неужели, ты подумал тогда, в холле у Риты, что я невинна, как выпускница из школьного городка? Да и там, знаешь ли, всякое бывает…
Он засмеялся, сталкивая её с себя, – Чтобы в таком платье и с такой татушкой на голой ляжке, с такими атакующими глазами, наглым поведением и быть непорочной девой, ну знаешь ли… всякое бывает, конечно, но не в твоём случае.
– Что же ты так промахнулся с инопланетной Голышкой и не создал из неё необходимый себе образец?
– К сожалению, она не стала моей Галатеей. У неё был другой Пигмалион.
– То есть? Она досталась тебе уже… запорченным образцом?
– Отстань! Про тебя пословица, волос долог, да ум короток. Что ж ты в душу-то лезешь с ногами…
– Не я, а ты вечно зовёшь меня туда именно что с моими шикарными ногами. Или ты думаешь, я не знаю себе цену?
– Озвучь её, – сказал он, – и тогда расстанемся без взаимных претензий.
– В смысле… – растерялась Нелли.
– Сколько я тебе должен за использование такого вот роскошного носителя такой бездарной программы.
– Вроде… я на себя ценников не вешала.
– А обустройство уголовника Рамона? Ты что ли будешь нести за него ответственность на спутнике? Конечно, ты продешевила. Ты стоишь намного дороже. Я могу подарить тебе персональный аэролёт для личного хозяйства. Прямо теперь, до того, как ты впряжёшься в свою службу. И ты можешь остаться на Земле. Будешь летать под и над облаками, поступишь дальше учиться, а там и на домик заработаешь когда-нибудь.
– Без твоих советов обойдусь, папочка! И цифирь свою при себе оставь! Я сама не безрукая и не безголовая, заработаю и на семью, и на будущих детей!
Она в гневе толкнула его в бок, судорожно напрягла руки, но ударить побоялась, из чего он сделал вывод, что скрытая в ней фурия уж точно не раз и не два поколачивала Рамона. Он опять засмеялся, радуясь своей догадке. Не столь уж и сладко-сдобен союз неприкаянного Рамона с этой кондитерской красоткой.
– Надо ли понимать тебя так, что ты заявил мне таким вот образом об исчерпании наших отношений? – спросила она с вызовом, воображая, что он ни за что не откажется от тех наслаждений, что она ему и дарит с усердием и бескорыстием.
– Ты меня поражаешь своей прозорливостью. Я сказал тебе именно это. Ты слишком быстро себя исчерпала. Мелкая ты. А черпать с твоего дна мутную взвесь мне невкусно. Ты мне надоела! – он встал и пошёл в воду.
– Руд… Рудольф, что не так? – она вскочила следом. – Прости, если я опять говорю не то…
Пока она металась вдоль берега, он уплыл довольно далеко. С шумом и хохотом на берег из озера вылетели те самые рослые подростки, кого она и дразнила. Едва не сшибли её, окатив водопадом брызг, – Куда вы, русалка пшеничная! Оставайтесь с нами!
– Придурки! – заорала она, отбиваясь от их рук. Но они уже повалили её на песок, а один, самый шальной, пытался оседлать её. Другой с приличной и совсем не детской силой уже растаскивал в разные стороны её ноги. Третий торопливо стягивал купальный лифчик. Вокруг никого из тех, кто бы вступился.
– Руд! – завизжала она истошно, – Спаси меня!
Крик её был такой силы, что Рудольф вернулся. Разбросал несовершеннолетних поганцев в стороны, не пытаясь никого из них удержать, когда они брызнули в воду. Поняв, что их игры перешли за допустимую черту, они быстро уплывали в сторону леса. Нелли плакала и прятала лицо мокрыми волосами, размазывая песок по щекам. Он сел рядом, аккуратно застегнул на ней купальник, прижал к себе. И как ни жалко её было, опять подумал, что и здесь сработал тот самый алгоритм, кем-то прописанный для неё, – вечно становится ей добычей насильников. Уверенный, что первый её опыт познания «запретного плода» вовсе не был совместным с добрым и нелепым мальчиком Типи Листиковым. С тем, кто стал её пробным, а потому и ненужным мужем. А невинности её лишил, опередив зелёного во всех смыслах Листикова, случайный проходимец, кого она сокрыла, боясь позора, не желая общественного клейма на всю последующую жизнь. Душа-то уж как-нибудь… поболит да перестанет. Поруганных девушек жалеют, виновных карают, а клеймо-то остаётся у такой девушки одно на двоих с преступником.
– Я и не собирался оставлять тебя одну. Просто решил искупаться, – соврал он, ощутив удвоенную вину перед нею, за сбежавших юных животных и за себя, давно не юного.
– Пожалей свою обиженную девочку… – бормотала она, утаскивая его в заросли. Да и по любому не осталось тут уже ни души.
– Мы быстренько, мы умело, как и привыкли с тобой устраиваться в природных интерьерах… – Нелли умоляла, хотя он и не сопротивлялся.
– Тут тебе не океанический остров для блаженных идиотов.
– Тут тоже остров. Идиоты сбежали. Представь, что мы с тобой на том самом Троле, где и цвели те колдовские цветы…
«Я тебя не прощаю»!
Нэя пила фруктовый коктейль на террасе, поглядывая на аппетитную слоечку с запечённой в ней форелью и нежными кабачками. Как ни плохо ей вдруг стало, а есть хотелось. Терраса уличного кафе под зелёным тентом примыкала к территории Ботанического Сада. Милые и лучезарные дети с ликами людей будущего визжали и купались внизу. Носились по песку. Загорали люди, ловя солнце, чьи косые лучи не могли дать им загар, но они это делали, просто нежились под его тёплыми лучами, представляя, как холодно всего в нескольких десятках метров за пределами технического волшебства. Взрослеющие длинноногие подростки обхаживали друг друга, мальчики и девочки, почти сформированные.
– Что с тобою, дочка? – Елена обняла по-матерински, всматриваясь в её осунувшееся лицо, – тебе нехорошо?
Нэя спрятала лицо в её добрую грудь, ставшую ей почти родной. Без почти.
– Ну, это нервы. Боишься? Напугала сама себя своими мыслями? Всё будет прекрасно. Опыт прошлого забудь. Здесь же не Паралея.
А где-то совсем рядом, под святым небом, под укрытием оставшейся растительности, золотистым отражением опустившейся на бледный аметист озера, человекообразные особи занимались своей животной случкой. Нэя видела то, чего нельзя увидеть с такого расстояния. Золотистое кружево на полуобнажённых руках-ветвях леса казалось неряшливыми лохмотьями, лес декорацией, намалёванной неопрятным любителем-самоучкой…
… Женщина стояла на коленях на пожухлой траве, отворив свои полушария, и до этого не скрытые, но сбросив купальные трусы. Она уже являла партнёру зовущую его перламутровую промежность, прогибая поясницу, почти касалась животом жёсткой растительной подстилки. Ему было всё равно, какая она. Ему было нужно лишь то, что она и открыла – похотливый зев, поглощающий его же низменное устремление в неё. Ему даже были не нужны её полушария, ни те, что впереди, ни те, что сзади. Он их и не ласкал, схватив её за мокрый и потемневший от воды, размотавшийся хвост волос. Не видел её лица, ещё больше прижимая её к усыхающей траве, которую они оскверняли своим человеческим падением. И то, что было естественным природным процессом у животных настоящих, у этих – падение ниже отметки «зверь». И он это знал. Возможно, и она тоже. Но им этого хотелось. У неё позади скомканная жизнь, где она всё перепутала сама, и другие помогли ей в этом, а у него – вечное бегство от себя…
