Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Ну, уж! К этому так сразу и не привыкнешь, – я попятилась назад в спасительную замкнутость помещения. К тому же дул сильный ветер, и я чуть не захлебнулась его неожиданной плотностью.
– А я люблю тут поваляться, повисеть над всеми. Только у жильцов, имеющих номер в самом углу здания, есть такие словно парящие в воздухе козырьки, а у прочих обычные каменные выступы-полукружия с ограждением. У меня есть отличный шезлонг. Я обычно там читаю. Света много, да и ощущение парения роскошное. Рядом никто не живёт, – номер пуст, – так что сад в моём полном распоряжении. – Рамон с готовностью отворил мне панель в зимний сад, и я протиснулась в его нагретую и влажную гущину, не зная, чего там, собственно, и делать. Со стороны улицы сады смотрелись роскошно и заманчиво, а внутри оказалось и душновато, и тесновато. Во всяком случае, у Рамона было так. Рамон, войдя следом, открыл часть внешней стены. Ветер ворвался внутрь тотчас же, и колючая лапа какой-то фиги едва не царапнула меня, да я успела уклониться. Из-за этого я ощутила досаду на Рамона. Чего ради сюда и втиснулись? Я любила растения, но только не колючие. Рамон заметил мою досаду и сразу же сломал избыточную ветку, бросив её на пол.
– Угораздило же кого-то высадить тут пустынную метлу! – он будто оправдывался передо мною. – Завтра же выброшу её отсюда. Всё равно фиников от неё не дождёшься. Чего доброго, и потолок пробьёт своей макушкой, – он опять весело засмеялся. Над моей головой раскинулись кроны маленьких деревьев с висящими на них незрелыми пока мандаринами размером с грецкий орех. Внизу в длинном контейнере росли пушистые кустики с перчиками и крошечными шариками томатов. Уж что-что, а голодать Рамону в таком изобилии не приходилось уж точно. Я прикоснулась к розовеющей грозди гиацинта, восхитившись и завидуя Рамону белой завистью, поскольку у меня не было такого собственного кусочка зелёного домашнего счастья. Внизу под ногами в декоративных замшелых пнях сидели в твёрдых розетках одомашненные диковинные цветы-пришельцы явно не из здешних лесов, а также ветвились и кустики с ягодками. Почему-то я и не догадалась о том, что в одной из лоджий дома, где мы жили с Рудольфом, той самой, что примыкала к моей комнате, вполне можно было развести такие вот мини-джунгли, а подсказать мне было некому, и я скучала от её ненужной ширины и пустоты.
– Ты заботишься о своей оранжерее? – поинтересовалась я.
– Да чего тут заботится. Тут автоматический режим влажности. Надо только не забывать открывать внешние панели время от времени, да выбрасывать те растения, что увядают в силу естественных природно-возрастных причин.
– А что происходит с растениями зимой?
– Ничего обычно не происходит. Их запирают в этих самых промежуточных секторах, разделяющих одну обзорную платформу от другой, туда же затаскивают все декоративные деревца с открытых площадей. Закрывают боковые панели, полностью блокируют внешнюю стену. Весной отпирают и подсчитывают или потери или прибытки, уж как получится. Бывает, что система обогрева выходит из строя, тогда после зимы убирают скрюченные останки бывших зелёных друзей. Жаль, что соседские дети уже опустошили земляничный куст. Ягоды были – сласть! Как поспеют, я тебя опять приглашу. А всё же, по мне эта «грядка Семирамиды» тут лишняя. До моего ещё вселения в соседнем женском номере девушка одна проживала. Вот она и развела тут непролазный плодоовощной эдем. Я использую по максимуму только смотровую открытую часть. Забываешь обо всём. Здорово! Как ангел небес. Особенно ночью, когда над тобою мерцают звёзды, и посещают сказочные видения высших миров, куда нам отчего-то путь закрыт. Кем? Как думаешь?
– Тогда понятно, откуда тут столько растений. Только женщина и могла увлекаться цветами и прочей зеленью.
– Не скажи, – не согласился Рамон, – есть и мужчины – прирождённые огородники и цветоводы.
Я свесилась вниз и рассмотрела, что на нижнем уступе стоят креслица для отдыха. У Рамона в его саду-огороде свободного места для сидений не было.
– А чем женский номер отличается от твоего?
– Да ничем, если только дизайн помещения чуть затейливее моего. По любому же это времянка для одиночки.
– Как же тогда соседские дети, о которых ты сказал? Да и под нами внизу я вижу детскую игровую конструкцию, – я опять высунулась наружу, и опять ощутила головокружение от высоты.
– Некоторые помещения занимают семейные пары. У них места гораздо больше, а на мой вкус вообще шик. Но они также тут временно. Ожидают переезда в собственные семейные дома или же отбывают куда-нибудь, где будут востребованы их профессиональные навыки.
– Как здорово, что вот так запросто можно ходить по целому саду вдоль всего здания! Свободно заходить на чужие смотровые лоджии, общаться с соседями, рвать чужие ягоды, любоваться цветами. – Под одним деревцем валялась игрушка непонятного мне вида, или её сломанная часть. Наверное, те дети, что съели ягоды, и бросили тут свою игрушку. – А здесь есть такие, что живут богаче, чем ты? У них больше в доме вещей? Вон я смотрю, у некоторых смотровые платформы больше, чем у тебя. А как у них внутри? Сколько комнат? И санблок такой же маленький с одной лишь кабинкой для душа?
– Богаче? Довольно архаичное определение, чтобы обозначать им отличие людей друг от друга. Я не хожу по домам чужих людей. И понятия не имею, какие у них там вещи в их комнатах. Личного бассейна уж точно ни у кого тут нет. Бассейн общественный в первом уровне для всех желающих. А сам дом вроде дешёвой гостиницы, промежуточной базы-стоянки. Отсюда и теснота, мало комфортабельно. – Объясняя мне бытовые подробности, Рамон поскучнел, не скрывая, как ему безразлично такое направление нашего разговора, и он почти на грани разочарования мною. А он был обо мне такого поистине звёздного мнения. Не завышенного ли?
– Все живые существа, если они имеют бытие, имеют и быт. А он всюду разный и такой любопытный, – пояснила я и неосознанно перешла на свой родной язык. – А у нас часто он непереносим и для глаз, и для чувств. Живя в кромешной скудости, трудно воспарять к звёздам. Но я и в бедности всегда перед сном смотрела в наше окно на звёзды. Открывала его в ночную темень, хотя бабушка боялась воров и ругала меня. И однажды я увидела сияющую сферу над чёрными силуэтами деревьев старого парка за рекой… Я уверенна до сих пор, что в ней был Рудольф. Почему? Я просто знаю…
Рамон напряжённо вслушивался в мою речь, не понимая ни единого слова, что было и понятно. Но я не могла переступить тот рубеж, за которым он перестанет быть, пусть и приятным невероятно, но посторонним мне человеком. – И если ты думал сразить меня в некотором отрицательном смысле, этого не произошло. У тебя здорово! – я перешла на язык, родной для Рамона и для Рудольфа. – Хотя и тесновато. И всё равно лучше, чем у меня в новом моём доме. Там скучно и гулко от чрезмерной пустоты, а тут как-то просто и радостно. И ваш всеобщий объединяющий сад, дети, смеющиеся у тебя под окнами на уровне невозможной высоты, когда они поедают твои ягоды, а ты им только рад, как прилетающим птицам… Почему нас с Рудольфом не поселили тут? К чему мне избыточная пустота комнат, где мне даже нечем их украсить, нечего там делать. Так было у Гелии…
Рамон с готовностью вновь заулыбался, поняв, что судить меня по земным меркам неправильно. Что моё любопытство оправдано, и не будь его к любым мелочам вокруг, это говорило бы как раз о моей недоразвитости, тупом равнодушии, какой и проявляют к человеческому быту, скажем, домашние животные, да и то не все.
– Рудольфу по его звёздному статусу тут быть не положено. А мне в самый раз. Однажды я валялся в своём шезлонге на смотровой площадке и смотрел в упор на яркую синюю звезду, размышляя, какая крупная звезда может находиться на том участке неба, и почему я не могу определить, что за это за объект. Мне было лень вставать и искать расположение и название звёзд, а также искусственных городов-спутников над моей головой в данный момент и в данной местности, поскольку я сидел в своём прозрачном гнезде без своего планшета, просто растворялся в ночном безмолвии, накрывшем уснувший мегаполис. И тогда от звезды вдруг протянулся узкий луч, и по нему как паучок по паутинке стал спускаться некто, вращаясь и переливаясь, что и препятствовало мне рассмотреть это существо вначале… – Удивительно, как точно я определила его как мечтателя! Он раскинул руки, увлекая меня к ограждению сада, словно бы для того, чтобы я смогла более подробно совершить обзор местности сверху. На самом же деле он обнял меня. – На тебе такое милое цветастое платьице, и ты такая маленькая, что смогла бы тут замаскироваться под цветок. Ты такая грациозная, как бабочка, – сказал он, касаясь моих волос смеющимися губами. Впрочем, очень деликатно, и только как радушный хозяин, радующийся своему гостю.
Я сделала попытку выбраться из густых зарослей довольно тесного сада, что не было удобно для усладительных прогулок, если ты не юркий ребёнок, всегда обитающий в собственном безграничном фантастическом мире, дополняющим всегда ограниченный мир взрослых. Красивы висячие сады были только с уличного и внешнего ракурса осмотра. Так внезапно я решила, чтобы хоть как-то утешить себя. Рамон не стал меня удерживать. С опаской и нетвёрдо прошла прозрачную площадку и с облегчением проскользнула во внутреннее помещение. К тому же Рамон был недопустимо близок ко мне во влажных зарослях. Даже его чужой мне запах нёс в себе информацию о сильной мужской составляющей его существа, пусть и покалеченного в прошлом. О его нешуточном влечении ко мне, пусть и скрываемого отличным умением владеть собой. Я покосилась на его татуировку пантеры. Он стоял в белой рубашке, полностью открывающей его смуглые сильные руки, куртку он успел скинуть. В целом он был худощав, хотя и широкоплеч. Я старалась не смотреть на его лицо, боясь его выражения и чувствуя, как ему хочется повторно обнять меня. Он казался настолько молодым, свежим и быстрым как ветер, продувающий весь простор вокруг, а уж насколько он был молод в действительности, я так и не спросила. Судя по его сложной и длинной жизни, уже и не так молод, – если по меркам нашей Паралеи. Наверное, он был сильно притягателен для земных женщин, к тому же обладал тонкой восприимчивостью, поскольку сразу почувствовал некую опаску с моей стороны к всплеску его скороспелого чувства. Неважно, что оно было вызвано почти неизвестной ему особой, – оно было ощутимо сильным. Его потянуло ко мне с той самой первой встречи в ЦЭСКИРе. И я не исключала, что он под предлогом устройства его встречи с Ритой с моей помощью, хотел и нечто большего, хотя и неосуществимого. В нём была неизжитая, неизрасходованная в силу неизвестных мне причин, безудержная жажда юношеских приключений. В нём не было никакой душевной изношенности, хотя и имелась некая чудовищная физическая травма в прошлом, где он чудом выжил. Мужчина – вечный мальчик. Ничуть не легкомысленный, но лёгкий, искренний до прозрачности своих глубинных уровней. Так мне тогда казалось. И это было ошибкой. Рамон был из тех людей, которые скрывают в себе, в закрытом от света провале свои тайные подводные пещеры, свои непролазные для не прошеных посетителей, закодированные лабиринты.
Сказка о звёздном ангеле
– Я сразу почувствовал, что существо было одушевлённое, хотя и необычно было и как бы за гранью реальности, а всё же не розыгрыш кого-то, как иногда бывает… – продолжал Рамон, переключившись усилием воли на прерванное повествование. Он держал в ладонях сорванное красное сердечко – цветок какого-то растения. На моё молчаливое недоумение он ответил, – антуриум, кажется. – Видя мою протянутую ладонь, он сказал, – Сок цветка ядовит, – после чего выбросил сорванное сердечко наружу. А я вообразила, что он хотел сделать мне подарок.
– Зачем тебе ядовитые цветы? – удивилась я.
– Я закусывать ими не собирался. Да и девушкам дарить такие вот ядовитые сердечки не планировал. Пусть будут, если уж кто-то вырастил их ради любования. Хотя, учитывая, что тут бродят дети и кошки, следовало бы его выбросить. Тут я не подумал. – Он взял какое-то прозрачное ведро, стоящее в углу, и нахлобучил его на пушистый красочный куст. Потом старательно запихнул его подальше за колючую фигу. – Вот же, цветовод Кубани! – произнёс он.
– Какой Кубани? – не поняла я.
– Родина моя там была. Малая Родина. Цветки антуриума бывают белые, розовые и красные. А когда-то давно у одной сокурсницы я видел антуриум, выращенный до размера подлинного дерева, до потолка, и она говорила, что этот цветок приносит обладателю любовь противоположного пола… Чем он больше, тем больше и любовь. А тут кустик совсем маленький… Теперь он точно не простит мне пренебрежения, и уже не даст никакой любви на будущее. А то и сдохнет под душным колпаком. Так бывает, – цветёт красиво, пленяет очи, а сок-то в нём ядовитый. И девушки такие бывают. Скажешь, нет? То ли дело простенькая заячья капустка…
– Что же было дальше? Что тебе сказало то существо из твоего сна?
– То, о чём я рассказываю, не было сном. И не подумай, что я впал в некое состояние, подобное бреду или галлюцинации, раз уж я недавно был инвалидом и пропитан лекарствами от макушки до пяток. То лечение, которому подверг меня Франк Штерн, побочные эксцессы исключает на сто процентов! Тебе, наверное, Рудольф рассказывал, что я ненормальный.
– Нет! – уверила я искренне, – никогда Рудольф не говорил о твоём здоровье ничего.
– У меня почему-то возникло ощущение, что тебе говорили что-то о моей неадекватности. Ты иногда смотришь на меня с тайной опаской.
Я подумала о Рите, но говорить о ней Рамону не стала. Рамон был о Рите очень хорошего мнения. Я вздохнула, – Всё дело в том, что я впервые решилась на поход в гости без мужа.
– Он точно понял бы тебя неправильно. Так ты ему ничего не говори. А уж я, понятно, не скажу. Всякий человек имеет право на свои маленькие тайны.
Мы помолчали, но Рамон не принадлежал к категории молчунов, он продолжил свою сказку. Я была уверена, что он всё сочиняет ради меня.
– Неведомое существо зависло где-то на уровне нескольких метров от меня, несколько сверху, и я увидел девушку… – Рамон с готовностью вернулся к своей детской выдумке для моего развлечения. – Её платье обладало текучестью и пульсировало вокруг неё, как будто сильный ветер трепал мерцающую субстанцию, из которой оно было. Но было полное безветрие. Платье становилось то красным, то ярко-голубым, а сама девушка была несколько полупрозрачной, как морская медуза, но не противно-скользкой и бесформенной понятно, а по зрительному восприятию. Было похоже на размытое голографическое маленькое изображение, хотя никакого монитора, понятно, не было. «Я тебя жду», – прошептала она мне сверху. Правильнее будет объяснить, что это был и не шёпот и не голос, а чёткое звучание слов в моей голове. – «Я вовсе не умерла. Бирюзовая и разумная планета приютила меня и дала мне обещание найти тебя, передать тебе мой зов, как только удастся поймать нужное направление эфирного межзвёздного ветра. Наш звездолёт разбился, а я и несколько детей, среди которых был и мой новорожденный. Точнее, это девочка. Мы выжили, поскольку я одна из членов экипажа находилась в детском отсеке, я была кормящая мать. Только та часть корабля, где и был детский отсек, сохранилась полностью. Планета стала нашей охранительницей и кормилицей. Она искусственная, но она живая. Те, кто создали её, не сумели по какой-то причине ею воспользоваться, и она долгое время тосковала от отсутствия живых и разумных существ, для которых и была сотворена. Она страдала от своего одиночества, как и всякая живая душа, не важно, чья это душа – человеческая или планетарная. А теперь от одиночества страдаю я. Ты был задуман как моё дополнение, а я твоё. Но на Земле я не понимала ничего, и только там, в звёздной бездне и оторванности от Родины пришло ко мне это понимание. Найди меня, и мы уже никогда не расстанемся. У нас родятся уже наши дети. Рамон»…
Я узнал Лору. Она сбросила сверху нить переливающихся красных кристаллов, и они упали на мою грудь, рассыпались искрами и обожгли мою кожу в области сердца. И хотя мне стало физически больно, я испытал такое счастье, ловя рукой рассыпающиеся искры. Они таяли в моих ладонях, а Лора стремительно уменьшалась, или правильнее поднималась ввысь, откуда и спустилась. Какое-то время я продолжал отчётливо видеть её в мельчайших подробностях, не отрывая потрясённых глаз от неё, пока она снова не превратилась в пульсирующую звезду. А уж сколько я повидал и насколько утратил способность юношеского удивления, тебе не представить. Проклятие профессии – неизбежная эмоциональная стёртость, подобная старческому замутнению хрусталика в глазу, а и тот давно заменяют на новехонький. Против же этого космического недуга лекарств нет. У нервной системы есть всё же свой предел. И тончайшие духовные структуры человека восстановить невозможно, поскольку существует принципиальное непонимание их природы. Я сидел в одних шортах, поскольку было тепло, если не жарко. Я осведомлён, что существуют некие игрушки для дурачков, выдающие себя за неких пришлых созданий, но как быть вот с этим?
Рамон расстегнул свою рубашку, и я увидела, как ниже его левого соска рассыпаны крошечные красные звёздочки, похожие на затейливую татуировку, но сплетённую из подкожных капилляров. Рамон приблизился вплотную, и я смогла рассмотреть. На татуировку не было похоже. И всё равно я не поверила ему. Решила, что он так развлекает меня. Мало ли какие ещё травмы он мог получить на той недоброй и далекой Пантере. Видя, что я не испытываю желания зависать на его экстремальной смотровой площадке и топчусь позади него, Рамон, порывающийся вернуться в сегмент висячих садов вошёл в свой, как его и назвать? Жилой отсек, – именно такой и был у каждого рядового космодесантника в подземном городе на Троле. У Рудольфа и прочих офицеров, а также врачей и других исследователей там были просторные жилища, как в глубине, так и на поверхности в незабываемом «ЗОНТе» – в «Зеркальном Лабиринте». И были эти сугубо личные пространства мало отличимые от тех, в которых жили многие из землян на своей планете. Конечно, не все. У многих были многоуровневые квартиры, у многих неописуемой архитектуры дома. Может, и дворцы у кого были, может и целые острова. А у кого-то и планеты в личном обладании. Рудольф то ли в шутку, то ли всерьёз уверял меня, что у него будет со временем собственная планета. Жили тут, вроде, и справедливо, красиво, с продуманным и разумно-устроенным комфортом для всех, но очень по-разному.
– Не хочешь пройтись по всем сегментам сада вокруг всего здания? Зайдём с тобой в гости к одной доброй женщине. Её номер на другой западной стороне. Она о тебе слышала в Управлении ГРОЗ и была бы не прочь с тобой познакомиться. Сейчас она как раз отдыхает после дневной суеты. Пойдём? Она привезла с одной дивной планеты исключительно искристый цветной жемчуг, и раздаривает его всем желающим девчонкам. Я периодически хожу к ней на чай, и у неё всегда в наличии изысканные кондитерские штучки.
Идти к кому-то в гости? Нет. Мне не хотелось. Часть стены бесшумно закрылась, встав на прежнее место, и в помещении потемнело, хотя сразу оно казалось насыщенным светом, и зрительно оно стало ещё меньше, ещё теснее, зато уютнее намного. Непонятно, кому может нравиться такой, пусть иллюзорный, но провал в бездну. Но вот же Рамону нравилось. И он, выходя туда, считал себя парящим «ангелом небес», и даже спал там на своём удобном шезлонге. Сложенную конструкцию его «гнезда», как он назвал шезлонг, я увидела в углу его жилья. Рамон опять вернулся к так и не завершенной истории «звёздного ангела».
– Вначале я лечил это место, как и положено лечить ожоги. Но странные следы так и не исчезли. Перед тем как раствориться в тёмно-синей бездне, девушка сказала мне, что она всего лишь преображенное во вторичное электромагнитное излучение послание от той планеты, какую я обязан найти. Звёздное письмо. Ты думаешь, что я сказочник? Я мечтатель, верно, но моя притча не выдумка. В последующие ночи я уже не видел такой звезды, и ни в одном звёздном каталоге её нет.
– Ты уснул. Я тоже вижу удивительные сны. Иногда прекрасные, иногда страшные.
Рамон принялся хлопотать в кухонном закутке. – Сейчас я приготовлю тебе собственноручно «кофе галактический».
– Это как?
– С воздушной млечной пенкой, настолько вкусный, что ты попросишь добавки. – Рамон суетился, явно ощущая вину передо мной. Но за что? Я же сама начала болтать о Паралее, о потерянном сыне. Я была благодарна ему за сказку, которой он отвлёк меня от погружения в прошлое и неисправимое. Белоснежная чашечка казалась наполненной взбитыми сливками. Я окунула губы в кофейное облако совсем не кофейного цвета. Вкусно! Я так не умела. Напиток не был похож на стандартный кофе «капучино» или любой другой.
– Никакая машина так не сделает, никакой робот. Секрет мой. Возможно, я тебе его и открою. Но позже. Не сразу. А то вдруг ты сразу убежишь, когда узнавать больше будет нечего.
Я была голодна и сказала, – Как мне хотелось сорвать красную помидорку. Наверное, она сладкая.
– А чего не сорвала? Постеснялась? – он достал из шкафчика белую тарелочку с хрустящими крекерами, а из холодильной камеры, скрытой в стене, упаковку с тонкими ломтями сыра. – Иди и нарви себе томатов и перчиков – они сладкие.
Но я не захотела повторно пройти по прозрачному полу смотровой площадки, где испытала головокружение. И Рамон отчего-то не пошёл туда, – Хочешь, закажем тебе обед? В течение получаса будет и доставка. Только обед будет скромный. У меня, понимаешь, исчерпан лимит на роскошь. До начала следующего месяца остался лишь тот суточный минимум, который и положен всякому временно-безработному.
Подумав о том, что я могу проглотить дневной продовольственный «минимум» Рамона, а он из вежливости останется голодным до следующего дня, я отказалась, съев два крекера и ломоть сыра. Было очень вкусно, но остальное я тоже решила оставить ему. У меня дом – полная чаша, а у него, как выясняется, некий «минимум». А то, что положено сверху, «роскошь», как он выразился, он уже прогулял, поедая черешню и мороженое в прогулочных кафе. – Как желаешь, – сказал он мне. – А то я завтра направляюсь в Управление ГРОЗ, у меня же пропуск туда есть. Ты там не была?
Я сказала, что нет. Рудольф ни разу не брал меня туда.
– А жаль. Тебе бы понравилось там. Здание настолько впечатляющее, как целый город, да ещё и вращается своими верхними уровнями, где есть смотровые площадки. На некоторых этажах расположены роскошные рестораны самообслуживания для служащих и всех, кто имеет туда доступ. Ешь, что душе твоей угодно. Арбузы там бананы, помидоры и всякое горячее объедение. Чем я и пользуюсь практически ежедневно. А свой «минимум» съедаю на ужин, поскольку ужасно люблю объедаться перед сном. Силы что ли накапливаю перед очередным броском в галактические дали? Ты же не думаешь, что я голодаю? На Земле уже никто не голодает. Да у меня и знакомых, живущих своими домами-семьями столько, что я не успеваю в гости ходить на блины-пироги-оладушки. К тому же учти, что существуют и особые центры необходимого обеспечения, где можно брать себе любую одежду и еду на выбор тем людям, кто временно не задействован в том или ином виде полезной деятельности. Я же ленив, туда надо добираться самому, тащить всё домой на себе, а уж дома готовить, если есть нужда. А доставка готовой горячей еды прямо к столу, хоть и скудная по ассортименту, очень удобна для таких лентяев, каким я и являюсь.
Будь я на Паралее, я посчитала бы его побирушкой вроде тех, кто стоял по утрам у домов яств, где гуляли ночами богатые люди. Но ведь тут была не Паралея. Тут всё было иначе. Хотя и не так безупречно – совершенно – изобильно – справедливо, как думала я прежде. Некоторое акцентирование Рамоном продовольственной темы заставило меня почувствовать, как непросто устроен земной социум, а я, привыкнув уже к полному обеспечению себя Рудольфом, всех своих надобностей и прихотей, никогда не задумывалась о том, как по-разному живут люди вокруг. Слишком огромный вал впечатлений от чужой планеты окатывал меня едва ли не ежедневно, чтобы и без того перегруженное ими моё сознание было способно упорядочить всю поступающую информацию. Огромный её массив просто сбрасывался в подсознание, где она, видимо, и обрабатывалась как-то. Да и Рудольф, как я поняла вдруг, предельно щадил меня от чужого мне, колоссального мира Земли. Не всегда понятного даже самим землянам, разнообразно-устроенного на разных его континентах, в многочисленных национальных сообществах, социальных и профессиональных уровнях, – а они существовали, только иначе устроенные, чем в Паралее. Я вдруг испытала благодарность к Рудольфу. И угрызения совести за собственную неблагодарность к его затратным заботам обо мне. Полностью поглощённая только своими переживаниями, я не понимала ничего вокруг себя, не вникая в немыслимые сложности его собственной жизни.
Но и это озарение не давало утешения просто потому, что Рудольф разлюбил меня, а свою ответственность нёс как бремя за неполноценного домочадца. Как муку, – в данном случае взаимную. И куда бы, насколько бы я ни ускользала, он не скучал, не томился, пусть и от короткой разлуки с разлюбленной женой, а только раздражённо тревожился за бестолковое и беспомощное существо, не дающее ему нужного отдыха от бесконечной усталости, вывезенной с Паралеи и не оставляющей его. А Земля его также не щадила, напротив, она навалилась гораздо более значимыми проблемами и вековечной земной борьбой за то, о чём я и понятия не имела. Рудольф не смог бы как Рамон блаженствовать на прозрачной узкой площадке, повисшей над спящим городом, разговаривая со своими грёзами, а утром направиться в продовольственный центр для временно безработных за качественными, но самыми простыми продуктами. Или бодрячком деловито прийти в роскошное кафе в небоскрёбе ГРОЗ, пользуясь наличием пропуска туда, и беззаботно смеясь, на равных поглощать шикарный обед рядом с теми, кто никак не равен ему по своему высокому профессиональному статусу. А они при этом, успешные, героические звёздные коллеги знают не просто о неудачливости, а о жизненном провале того, кто делает вид жизнерадостного пренебрежения этим, как бы незначительным фактом собственной биографии. Чтобы так было возможно, Рудольф должен был стать Рамоном, и тогда с ним было бы легко и воздушно. Можно было бы валяться на таком вот раздвижном диване во всю крохотную комнатку хоть целый день, вместе есть землянику с куста в садике – фонаре, висящем над бездной. Заказывать положенный «лимит» в качестве праздничного ужина на ночь… И покорно ждать. Пассивно ждать как милости назначения на любую работу, лишь бы к звёздам, лишь бы подальше от небоскрёбов-кристаллов, от бесплатных центров обеспечения, и даже от роскоши прогуляться иногда по сувенирным городкам и вкусным шоколадницам, а то и искупаться изредка где-нибудь на тропическом острове.
Уф! Я устала от собственных и таких непривычных размышлений. Да разве мне важен успех, статус и неотменяемое стремление того, кого я любила, карабкаться куда-то и всегда выше, чем есть теперь? Разве, будь он как Рамон, я бы его презрела? Ведь и в доме, где Рамон обитал, жили и любили друг друга женщины и мужчины. Бегали по висячим и совершенно безопасным садам их радостные дети. Для бедняков Паралеи такой дом был даже непредставим, настолько он был прекрасно – запределен. Да и ни один из аристократов не ведал о том, что можно подняться на стремительном лифте почти под облака, стоять на стеклянном по виду балконе и парить душой как птица, глядя вниз на фантастические необозримые ландшафты.
По описанию выходит, что я думала об этом целые часы, на самом деле всё пронеслось в моей душе как вихрь, слегка лишь встряхнув и взъерошив меня. Выждав, когда я очнусь и выберусь из своих умственных блужданий, наблюдательный Рамон, если и не мог знать всего, то поняв их невесёлую запутанность, улыбнулся мне искренне-счастливой улыбкой. Приглашая меня вернутся к нему в солнечную ясную, хотя бы и по видимости, окружающую явь. Разве она не заслуживает того, чтобы улыбнуться и не хмурить лоб в попытке осилить то, что не имеет ни малейшего отношения к наличию или отсутствию счастья.
– Кто много думает и часто хмурит милые бровки, у того может заболеть голова, – так он и сказал, протянув мне левую ладонь. Я рассмотрела на ней россыпь тех же самых звёздочек из красных подкожных паутинок.
– Тебе было больно? – я погладила его открытую ладонь. Он просто разыгрывал меня, выдавая следы некой травмы за прикосновения упавшего ожерелья звёздного ангела.
– Да. Прожгло так, что я взвыл. Думал, что дырки насквозь будут. Но при наличии современных медикаментов – боль на пару минут. А через пару дней и следа не осталось. Вернее, следы остались, но не болит совсем. – Он засмеялся, тем самым переводя рассказанное в забавную сказку для утешения маленькой девочки, то есть меня, и соглашаясь с тем, что он фантазёр.
Некоторые пояснения Рамона об устройстве жизни землян
– И всё же, как у тебя тут хорошо!
– Чего же и хорошего? Такие дома называют берлогами. Поскольку в них живут беры, что значит – безработные.
– Это унизительно?
– Как тебе сказать, мало комфортное состояние души для каждого в отдельности, скорее. Состояние временное, а потому и терпимое, как и любое временное неудобство.
– А те люди, которые тут имеют детей, им разрешают их рожать?
– Кто же может им запретить их иметь? «Бер» это же не генетически обусловленное заболевание и не социальная пожизненная стигматизация, проще отверженность. У нас такое было только в далёком прошлом. А так это лишь фаза временного зависания. А те, кому отказано в материнстве и отцовстве – очень уж особый случай, – аномалия здоровья, поступков и поведения.
– Есть такие люди, которые сознательно не хотят работать? И не работают никогда?
– Есть. Их отслеживают и рано или поздно вычисляют. После чего высылают на ПС – планету самообеспечения. Их же называют псоглавцами или псами. Не из желания оскорбить, а как производное от ПС. На жаргоне, разумеется. Научного их названия я не знаю, поскольку никогда не читал подобных исследований. Да и что эти исследования? Как всегда – кто по грибы, кто по дрова, а кто по воду. Явление вроде бы одно, а выводы у всякого исследователя разные.
– А что там, на этой ПС? Ты знаешь, где это?
