полная версия

Анна Д. Фурсова
Счастье в мгновении. Часть 2

– Милана, всё… ты… в п-порядке? – тонким-тонким голосом мямлит подруга, прикованная ко мне страшным взглядом.

Проходит еще какое-то время, прежде чем я вновь обретаю дар речи.

– Я…я…я… Я не… это… боже… и… – бессвязно перебираю я с окаменевшим от изумления лицом. – Ппроороооостииии…

Онемевшая, я пулей вылетаю из квартиры в блистающую звездами ночь и окупаюсь в бодрящий воздух, наполняя свои легкие свежестью, созданной после дождя. Порывистый, но тёплый ветер рвёт мою душу на части, впиваясь в лицо. Я извиваюсь через хоровод призраков, не желая ничего видеть, но ужасающие сочетания прошлого и настоящего наполняют мое сердце неописуемым страхом, тяжестью… На полусогнутых ногах я размашистыми шагами бреду к ближайшей скамье, словно реализовываю план под названием «Бегство от жизни». В мыслях пробегают уничтожающие строчки и от каждой сердце пронзает тысячью иззубренных ножей: «Питер Моррис. Противостояние двух братьев. Поцелуй. Признание в любви. Лукас. Насилие. Спасение. Авария. Кома. Любовь. Боль. Разрыв сердца. Приближающаяся смерть. Дом. Пожар. Больница. Брат и сестра. Прощание…» Мысли сбиваются друг с другом, подобно столкновению метеоритов с планетой, приводя к неизбежным последствиям.

Я прячу лицо в ладони, безостановочно рыдая. Веки смыкаются от ужаса, а по коже ползут мурашки из-за каждой образующейся неотвязной мысли. Моя лучшая подруга и мой брат? Но… но… как это? Почему они не сказали? Я же… «ПРЕДАТЕЛЬСТВО. ПРЕДАТЕЛЬСТВО. ПРЕДАТЕЛЬСТВО», – проплывает новая волна перед моими глазами. КАК? Воспоминания, лезущие в голову, повышают температуру моего тела. Я не могу поверить, я была ко всему готова, но к тому, чтобы узнать, что Питер и Ритчелл… Слезы текут по моим щекам… Почему так больно? Я стараюсь успокоиться, набираю Джексону, не зная зачем, но слышу: «Абонент недоступен или находится вне зоны доступа».

«Милана, думай связно»

«Должно быть за этой тайной, хранящей ими, скрывается страх, что я не прощу их».

– НЕТ! – кричу я в пустоту, горестно всплескивая руками.

Почему она мне ничего не сказала? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? Почему она так долго скрывала от меня свои отношения? Она думала, что я буду ревновать?

Питер Моррис… Сколько же воспоминаний о том лете… Сцены проплывают перед глазами… Меня разрывают противоречивые эмоции.

* * *

Парализованная болью я возвращаюсь обратно, собравшись с мыслями и с духом. «Нужно поговорить с подругой до того, как строить мысли, не имеющие подтверждения, но неудержимо душащие остатки истерзанной души».

– Ритчелл, ты здесь? – говорю я в надгробную тишину и напрягающую глаза темноту. Я отыскиваю ее взглядом, дрожащими руками кладя телефон на тумбочку, и несколько раз шумно вздыхаю и выдыхаю, крича внутри от открывшейся боли со смертельным ранением в самое сердце. Скулеж и сопение, кажется, издаются из кухни. Измученная я прохожу на носках по звукам плача.

– Да. – Она тихо-тихо отзывается, всхлипывая, сидя на кухне, на полу, прижавшись спиной к холодильнику. Я подхожу медленными шажками и сталкиваюсь с ее надломленным взглядом, устраиваясь рядом. – М-Милана, – от слез заикается она, сотрясенная прерывистыми всхлипами, – прости меня, пожалу-уйста. Я не знала, не зна-ла… как тебе сказать об этом. Я так боялась тебя потерять. Ты, ты так мне дорога… – Ее плечи трясутся от рыданий. По мне снова катятся неугомонные слезы. – Я думала, что нашей дружбе настанет конец… – навзрыд плачет Ритчелл, – я… – замолкает на несколько секунд не в силах остановить поток слез, – я думала, ты не поймёшь меня, скажешь, что я с ума сошла, сбредила встречаться с твоим братом, тем человеком, который для тебя многое значил.

Я небрежно вытираю с глаз слезы, осознавая, что подруга думала обо мне, боялась ранить меня, рискуя своим счастьем.

Наши плачущие глаза сливаются.

– Я каждый день думала о том, как признаться тебе. – С каждым ее словом слезы ливнем скатываются с моих щек. – Я ум-м-м-мирала, если представляла, какую боль могу нанести тебе своей правдой, поэтому я скрывала. – Надежда понимания чувств Ритчелл, стоящих за ее поступком, разгорается в моей душе, как солнечный восход. – Это так тяжело. – Она закрывает лицо ладонями. – День ото дня я не переставала казнить себя, что полюбила того, кого нельзя любить, как табу. Я мучилась… – ее грудь сотрясается от рыданий, – я глубоко молила, чтобы ты когда-нибудь смогла меня понять. Я представляла, – шепчет она, всхлипывая, – как я тебе об этом расскажу. Я миллион раз репетировала изводившее меня признание. Я даже писала тебе письмо на почту, но подумала, что это настолько жалко, я же показала себя чокнутой трусихой. И потом удалила, но письмо все равно должно было дойти до адресата. – Я застываю, хватая ртом душный воздух. ПИСЬМО? Но я не получала никакого письма. Комок в горле не дает возможности переспросить. – А затем, – продолжает она, – после той благотворительной акции, в которой ты участвовала, ты мне сказала, что поменяла почту. И я подумала, что сами небесные силы не хотят, чтобы я рассказала тебе об этом, раз даже эта попытка, написать письмо, давшаяся мне с трудом, увенчалась проигрышем… Знай, за всеми моими поступками стоял страх потерять тебя. Ты для меня – сестра.

Черт меня дернул поменять почту. Из-за этого действия я лишилась и важного, сокрушительного письма от подруги, и идеального выступления на публике. Но сейчас выступление не имеет никакого значения. То, что подруга смогла вот так произнести роковое признание, доказывает мне великую истину о том, что наша дружба – настоящая, «живая», крепкая.

– Ритчелл, – плачу я, тронутая ее признанием, – ты занимаешь важное место в моем сердце. Как ты могла подумать, что я буду преградой к твоему счастью? – всхлипываю я.

Она пожимает плечами и спустя полминуты, не до конца успокоившись, шепотом произносит:

– Я помню, как ты переживала, когда он находился в коме и… – Она взмахивает волосами, вороша их мокрыми ладонями. – Как мы сидели возле Питера, слушая лишь биение его сердце, заливаясь горючими слезами. – Горючие слезы вновь потекли ручьем с наших глаз.

Ту боль не описать и не забыть. Это даже не боль. Это… моральная подготовка к тому, что человек уходит, и ты его теряешь с каждой секундой… Когда врачи не в силах оказать помощь; они разводят руками, сообщая жалостным взглядом самые убийственные слова на свете: «Смерть. Он не выживет. Мы сделали всё, что могли…» В их словах – последняя частица надежды, а в голосе – смертная боль. И только тот, кто проходил через это, знает, насколько ценна эта частичка надежды. Как много в этом слове. Порой именно она предоставляет сильнейшую боль, когда немыслимо молча уходит, сбрасывая с себя одеяние жизни. Ты слышишь: «Человека больше нет…» И в этот миг, казалось, самый худший миг своей жизни, ты осознаешь, как многое упустил, как многое не сказал, как многое не уберег… И начинается ломка. Не сразу. Пройдет день, неделя, год и только затем, ты понимаешь, как – черт возьми – ты невообразимо ждал, что настанет чудо, и он придет, распахнет свои объятия, и ты окунешься в них, вдыхая родной запах его кожи, волос… когда он коснется горячими ладонями твоей щеки, мгновенно утерев на ней слезы, душающие тебя. Но этого нет. Это жалкие, убивающие напрочь иллюзии. Наивный разум. Подбрасывает утешения, когда душа разрывается от глухого крика в небеса. Жесткие усмешки, не так ли? В такие моменты мы – пленники своего холодного, внутреннего мира.

Эти дни неизбежны. Естественные законы подлежат исключительному выполнению. На них нельзя наложить «вето», признать недействительным и отменить одним взмахом руки, не подписав их.

Что там за чертой смерти? Соединяются ли там души или пожирают друг друга? Или закованы к цепям, куда не проникают ни воздух, ни свет?

То, что жизнь угасает здесь, еще не значит, что там, где не существует звезд, зияющих черной пустотой, она не зажжется вновь.

Есть то, что мы всегда будем носить с собой от ушедших в бескрайнюю бездну – их тень.

Но Питер поборол смерть, воздвигнул врата жизни и спасся, оживившись в мгновение ока под лужей горьких, беспомощных слез, стекающих ему на «мертвую», почти синюю ладонь. И это был и остается лучший час моей жизни, когда я стала свидетелем величайшей победы жизни над смертью. Я тут же задалась вопросом: «Что за силы помогли… Боже…» Чудо есть, оно сотворилось на моих глазах, выраженное в неравной борьбе с могущественным противником…

Моя любовь к нему была ни с чем не сравнимой. Это не романтическая любовь, когда с вожделением смотришь на человека и понимаешь, как ты сгораешь каждый раз, когда ваши испепеленные чувства соединяются со слиянием обнаженных тел, как ты сгораешь каждый раз от его малейшего прикосновения или прерывистого дыхания в шею, похитившего разум. Когда он для тебя – показатель мужественности и безупречной красоты. Я любила Питера за его «крыло», за эту, как оказалось, братскую опору, мужскую опору, которую я когда-то чувствовала в дедушке; он всегда появлялся, когда мне требовалась поддержка или дружеский совет. Не только любила, но и люблю. И это совершенно иная любовь. Она не требует близости тел, она довольствуется только близостью душ…

Ритчелл наклоняет голову на мое плечо, сопя носом.

– Прости меня, пожалуйста. Милана, скажи, что когда-нибудь сможешь простить и наша дружба снова станет крепкой во всей Галактике?

Блокируя воспоминания о Питере, внутренне заставляющие съеживаться меня, я произношу, не переставая плакать:

– Уже простила, когда выслушала. Знаешь, подруга, все мы неидеальны. И каждый имеет свои грешки. Что уж говорить о любви?! Мы не выбираем в кого влюбляемся. И если это тот человек, заставляющий тебя смеяться и улыбаться тогда, когда тебе этого совсем не хочется и при виде которого ты расцветаешь, без памяти отдаваясь ему – то я буду только благодарить мир, что моя подруга безгранично счастлива. И не суть, кто он и кем является.

За эти годы уровень мудрости и осознанности во мне возвысся и имеет свои результаты. Я горжусь собой, что все же, несмотря на чувства обиды, злости, могу принимать трезвые решения и заключать логичные выводы. «Везде есть исключения, как и в тебе, Милана. Ты мудра и осознанна до тех пор, пока рядом не появится твой старый друг детства», – сознание знает, что говорит и с ним трудно поспорить.

– ДА??? – неверяще вскрикивает подруга. – Ты меня прощаешь? – Ее глаза готовы выпрыгнуть из оболочки. Я устало, искренне улыбаюсь. Ритчелл заключает меня в объятия, неумолимо продолжая осыпать словами благодарности, в частности, что у нее такая подруга, как я.

– Так, значит, мир? – охваченная сентиментальностью, с долей юмора объявляет она.

Я грациозным жестом протягиваю ей руку:

– Мир, дружба, жвачка!

– Ты лучшая подрууууууга, – счастливо протягивает она. Под изящно выгнутыми дугами бровей, в окружении длинных густых ресниц ее глаза радостно сияют, заполняя душное пространство квартиры энергией и теплотой.

– Так, а теперь я хочу услышать все в подробностях! – немедленно требую я.

Мы возвращаемся, танцуя, к дивану, заваливаемся на махровый плед, и я мягко подталкиваю:

– Я приготовилась слушать любовную историю своей подруги!

Счастливая Ритчелл усмехается над моей серьезностью и задумчиво бросает:

– С чего бы начать…

– Начни сначала! – восклицаю я, сгорая от нетерпения услышать все подробности страстей и интриг Ритчелл. – Когда вы вообще начали встречаться? – пораженно, не веря этому, как ни странно, начинаю я.

– После твоего отъезда мы начали общаться, часто встречаться, делиться друг с другом своими переживаниями, эмоциями. И как-то всё само собой так закрутилось, что спустя полгода мы оба пришли к мысли о том, что влюблены. Это было так странно и неожиданно, что… мы не то, чтобы не были к этому готовы, просто… просто, – я знаю, что она хочет сказать, – мы боялись, что ты…

– Я поняла, – вставляю я, отстраняя ее от смятения. – Ритчелл, полгода после моего отъезда? – с удивлением вскрикиваю я. – Я уехала, а у них там уже любовь началась. Вообще… беспредел, – шучу я.

– Встречаемся, как парень и девушка, три с половиной года, – смущенно хихикает она.

– Я в шоке… И каждый раз, когда я общалась с тобой, вы продолжали скрывать это… – с незначительной долей обиды говорю я.

– Да, – вздыхает она, – это было глупо. Но мы думали, что нужно время, чтобы и в самих себе разобраться и… чтобы ты отошла от произошедшего. Если бы мы знали, что ты поймешь нас… Питер так обрадуется, узнав, что теперь не придется ничего скрывать. Это так сложно, Милана. Мы жили с этим камнем в душе, казалось, всю вечность. – Она тяжело вздыхает. – Как я рада, что ты знаешь обо всем. Так легко сейчас на душе, – с невероятной теплотой и искренностью заверяет подруга.

– Ритчелл, как я могу не понять, если ты для меня, как сестра, а он – брат?

– Тысячу раз прости нас…

– Подумаю, – с деланным серьезным видом отшучиваюсь я, интересуясь: – А как вы встречались, если он был в Нью-Йорке, а ты – в Италии?

– Он приезжал ко мне, и мы вместе жили некоторое время друг с другом… – остерегаясь моего крайнего удивления, полушепотом говорит она.

Я открываю рот, косясь на неё:

– Ж-жили?

– Да, – смущенно улыбается она.

– Ритчелл, так у вас все серьёзно? – Поворачиваю я голову к ней.

– Думаю, да. – Раздается звонкий смех.

– У меня нет слов, – потрясенно бормочу я. – Это немыслимо, моя подруга и мой брат. – Не могу переварить и принять эту информацию. – А твои родители знают?

– Конечно, очень рады за нас. – Это большое счастье, когда нет конфликтов в семье по этой причине.

– Как же я счастлива за вас, – щебечу я. – Я сейчас заплачу… Я в полном удивлении… – снова срывается с моих губ.

– Дорогая моя, спасибо за все слова!

– А во сколько он прилетит завтра?

– В 7 утра. На всё лето. – Ничего себе. Это точно любовь. – И… можно тебя попросить? – настороженно шепчет она.

– Да, говори. Предела изумления во мне явно уже не переплюнуть.

– Можем вместе встретить его в аэропорте?

С трепетом в сердце отвечаю:

– Конечно. Правда, нам спать осталось менее четырёх часов.

– А можно ещё вопрос?

– Ритчелл, зачем спрашивать? Конечно, говори.

– Могу я с Питером поехать на экскурсию?

– Подруга, да ты, что?! Зачем такие вопросы?

– Ведь они хорошо общаются друг с другом и… – волнуется она, намекнув под «они» Джексона и Питера, которые редко, но все же видятся друг с другом в Нью-Йорке.

– Ритчелл, хватит уже! Это твоя жизнь, ни к чему оправдываться! Тем более мы с тобой друзья на веки.

– Спасибо тебе за все. Это отдельное счастье иметь такую понимающую подругу.

– Люблю тебя!

– И я тебя люблю, подруга!

Ритчелл с восхищением начинает толковать, как Питер признавался ей в любви на борту венецианской лодки – гондолы, когда солнце садилось над лагуной. Живописные виды и неотразимые отражения на воде во время их романтического плавания опьяняли их, притягивая всё ближе друг к другу, пока их губы не слились в первом, робком, чувственно-нежном поцелуе, после которого Ритчелл растаяла и поняла, что любит Питера, несмотря ни на что. Они решили больше не отпускать друг друга и, как говорит Ритчелл, находить возможность, которая так и не наступала, чтобы рассказать об этом мне.

Ритчелл показывает мне фотографии и видеозаписи их путешествия в Италии, с которого и началась их история любви. Питер и ранее был заботлив и мил, но на этих фото он еще невообразимо влюблен и, я уверена, немыслимо счастлив. Я когда-то говорила ему, что он еще найдет ту, которую ответит на его чувства и принесет ему безграничную любовь… И под той я даже и не могла подозревать, что может оказаться мой близкий человек. Считаю, что ему неизмеримо посчастливилось завоевать сердце Ритчелл.

Вскоре мы возвращаемся воспоминаниями в тот период времени, когда Питер и Джексон постоянно бранились друг с другом, сваливали все проблемы на каждого, дрались, в прямом смысле слова, из-за меня. Сейчас мы безостановочно смеемся над этим, но тогда это представляло неразрешимой проблемой.

Я так счастлива за этих двоих, за мою подругу-сестру и за моего брата. И с этой мыслью я засыпаю за час до будильника.

Глава 32

– Милана, просыпайся! – дёргая мое тело, кто-то орет мне в ухо.

– Мам, – сонно отзываюсь я, – дай ещё поспать.

– Какая я тебе мама? – гогочет кто-то предельно громко. – Вставай, утро ранее встречай! – пропевает узнаваемый мне голос подруги.

– Ритчелл? – все еще лежа с закрытыми глазами бормочу, как пьяная, я.

– Нет, сеньорита Ритчелл! – с весельем поправляет она. – Милана, ну правда, нам скоро выходить, а ты ещё собираться два часа будешь.

Я медленно открываю глаза. Перед глазами все плывет. Сейчас утро или?.. Я помню, что мы говорили про Венецию, Питера и… я незаметно уснула. Но это же только что было.

– Ритчелл, – сонно бормочу я, – который час?

– Уже 6:00, – нервно бросает она. – А Питер прилетит в 7. – Переживает, что не успеет ровно по времени его встретить.

– Ритчелл, если твой ненаглядный тебя любит, то подождёт, – заспанным голосом отвечаю я, переворачиваясь, как тюлень, на другую сторону дивана. – Вставай же ты! – Она со взмахом сдирает с меня одеяло.

– Холодно! – вскрикиваю я, съеживаясь в клубочек. Я такая натура, что даже летом сплю под теплым одеялом. Мерзлячка, как скажет мама. – Ритчелл, ну дай поспать, честное слово. Тво… – зеваю я, – твои ночные, ну или утренние, любовные истории так утомили меня и…

– Если ты не встанешь, – хохочет она, указывая, – то я принесу ледяную воду, и она польется сама узнаешь в кого!

А ведь она может. В Сиэтле такое было и не раз. Ах ты, шантажистка.

– Не смей, – резко встаю я с дивана, занимая сидячее положение и начиная смеяться. – Я помню, как ты это делаешь! Я уже встаю!

– Надо же, сразу вскочила, – закатывается она в смехе. – Милана, давай собирайся и выходим! – мгновенно сменяет смех на серьезность.

Я обвожу взглядом Ритчелл, которая сияет живой красотой передо мной… накрашенная, наряженная. Она не ложилась спать, я так понимаю?..

– Ритчелл, – со смешком говорю я, – ты спала ничуть не больше, чем я, откуда в тебе столько энергии? – задаю я вопрос и тут же сама отвечаю на него: – А, ну да, мы же едем встречать твоего «прынца», как тут спать… – мышцы живота сводит от смеха.

Она кидает в меня подушку, но я ловко ловлю её, удержав в воздухе.

– У меня научилась? – лопаюсь я от смеха.

– Милана, давай уже собирайся, пожалуйста, – щенячьими глазами молит она.

Я закатываю глаза от ее нарастающей тревоги, которая уже передаётся мне по струнам души.

– Ритчелл, да успеем мы, – произношу с выражением я. – Никуда он не денется! Твой «прынц» с чемоданами. – Я не могу остановиться от смеха, от которого у меня уже стекают слезы. Если я сплю менее семи часов, то несу то, что приходит первое в голову.

Ритчелл смеётся, бросая:

– Дуркаааа, ой дуркаа…

– По нам уже плачет? – добавляю я, держась за живот, который судорожно надрывается от смеха. «Теперь это наш новый девиз».

– Ты встаёшь или что? – спрашивает она, решая еще раз провести слой яркой помады на свои губы, красуясь перед зеркалом. Через мгновение она отходит на шаг, разглядывая себя со всех позиций.

Я внимательно наблюдаю за ней.

– А как же поцелуй от «прынца»? – подкалываю ее я. – Не испачкается он твоей помадой?

Она закатывает глаза и делает губы «уточкой».

– Пф… подумаешь, смоет, – остроумно находит ответ.

– А-а, ок, – зеваю я.

– Милана, – нервничает подруга, – умоляю, встань ты уже с места и начни хоть что-то делать!

– Уже бегу, – отвечаю с сарказмом я, продолжая неподвижно сидеть на краю дивана, пахнущего остатками пиццей.

Смотря в пол, уткнувшись в одну точку, я горько размышляю, остановившись на мысли: «Встреча с братом». Наши взгляды не смыкались с момента того тяжелого прощания, охватившего пеленой наш разум, превратив его в обломки.

Удивительно. Мы разошлись с ним в аэропорту и встретимся снова там же… Разница лишь в других странах. Словно у нас с ним такой обряд для свиданий. Если так подумать, то, собственно, и сам аэропорт – место прилета и вылета равно месту встречи и расставания.

И все-таки он – мой брат, а я и не соизволила за все эти годы найти возможность встречи с ним и только изредка спрашивала о его здравии у Ритчелл, которая поддерживала с ним связь. И отношения. Страх встретиться с ним вызывает непреодолимый трепет в моей груди, рождая дурное предчувствие.

– Милана, – перебивает мои тревожные мысли Ритчелл, – можем на твоей машине поехать? Так будет гораздо быстрее.

– Да, – отвечаю я, стараясь сосредоточиться на настоящем моменте, а не на размышлениях о Питере.

В течение ближайших двадцати минут я впопыхах отглаживаю себе одежду: классические бежевые шорты и лавандовую, хлопковую рубашку. Делаю хвост на голове, наношу легкий макияж и провожу несколько раз матовой, кирпичного цвета, помадой по губам.

– Едем встречать «прынца»? – улыбаюсь я, подходя к Ритчелл, которая приклеилась к полу, расположившись у двери всё это время, что я собиралась. Ее пальцы напряженно сжимают телефон.

– Милана, он не отвечает, а вдруг что-то случилось? – тараторит она, испытывая волнение, которое перекрывает ее разум.

– Ритчелл, всё с ним в порядке! Это же Питер! – подбадриваю ее я, обнимая за плечо. – Выходим?

– Да, – взволнованно бросает она, не спуская глаз от смартфона.

Я закрываю за нами дверь и мигом бегу на улицу за подругой, стуча босоножками о плитку.

– Милана, – судорожно говорит она, пристёгиваясь в автомобиле, – почему он молчит? У меня сердце не на месте. Что-то не то. Я чувствую, – бегло, как врач, произнося диагноз, молвит она.

– Ритчелл, успокойся! Ты себя накручиваешь!

«Если я представлю себя на ее месте, даже больше бы себя накручивала».

Я нажимаю на педаль газа и увеличиваю скорость, чтобы скорее добраться до аэропорта и сделать так, чтобы свет моих очей успокоился за своего бойфренда, наверняка, с нетерпением ждущего ее.

– Милана, я уже начинаю переживать за нас, а не за Питера, – нервно смеётся она.

– Все под контролем, – уверяю я, параллельно обдумывая, что сказать Питеру, сможем ли мы найти темы для общения, как он будет вести себя с Ритчелл при мне, как он отреагирует на то, что Ритчелл рассказала мне об их отношениях, так как согласно словам подруги он безумно переживал, как и она, о том, как я могу отреагировать на их вспыхнувшие чувства.

«Возможно из-за того, что Питер когда-то мне клялся, что никого и никогда не сможет так сильно полюбить, как меня».

– Ритчелл, – вношу лепту я в наше нервозное молчание, но по разным причинам, – почти приехали, поэтому убирай все свои волнения, так как уже скоро ты увидишь своего любимого! – стараюсь успокоить ее я, но сама с каждой секундой начинаю трястись от страха.

– Да, – еле слышно произносит она и снова залипает на экран смартфона, не сводя глаз со значка времени. – Он должен уже приехать и ждать меня в аэропорту, – с полувздохом молвит она.

– Ждёт, вот увидишь. – Я делаю попытки не подавать вида, что беспокоюсь, приближаясь к месту встречи с ещё одним человеком из моего далекого прошлого.

Припарковавшись, мы молниеносно пулей вылетаем из машины и торопливо шествуем к главному аэропорту Мадрида – Мадрид-Барахас имени Адольфо Суареса. Я была здесь дважды, когда прилетела с мамой из Сиэтла, похожая на птенца, вырванного из родного гнезда, где каждый угол был для меня неизвестным и таинственным, что придавало мне робости и страха, и когда летала в Италию, на показ мод с другими представителями модельного агентства «Планета стиля».

Его необычное внутреннее строение заключается в потолке, который подобен волнам океана, опирающимся на колонны. Невесомость, особенности внутреннего дизайна, широта и обширность места, воссоздает в нем торжественный вид.

– Не понимаю, – находясь в состоянии сильной взволнованности, мямлит Ритчелл, – самолёт должен был приземлиться уже как д-десять минут, – дрожащим голосом бурчит она, глядя на меня почти плачущим взглядом. – Может, он передумал приезжать?..

– Ритчелл, – кладу свою и без того дрожащую руку ей на плечо, – ты словно наэлектризована волнением, дыши спокойно. Быть может, у него телефон разрядился, и поэтому он не пишет тебе.

Ритчелл погружается в стоическое молчание, стоя возле расположений окон аэропорта. Она чуть ли не плачет, грызя от паники свой указательный ноготь, зато мне часто говорит, что я слишком эмоциональна и постоянно паникую без повода.

Вокруг нас размашистыми шагами проходят массы людей, спешащих на посадку или, напротив, прибывающих в этот город. Стены аэропорта ежечасно слышат и незримо видят слезы-прощания, слезы-радости, слезы-горечи, слезы-спасения… В этих стенах чувствуется эта живая энергия, от невидимо проникающих молитвенных возгласов. Кто-то сидит в зале ожидания в надежде встречи с родным человеком, считая секунды их долгожданных объятий, кто-то прощается на неизвестное время со своими близкими, насыщая себя последними прощальными поцелуями, родными и теплыми прикосновениями, улетая в другую страну, город, если для него это лучший вариант на сей день, а кто-то прилетает сюда, в Мадрид, потому что желает начать жить с чистого листа, надеясь, что забудет все прошлые печали, тревоги, неудачное стечение жизненных обстоятельств, повлекших боль… Думаю, что последний вариант – мой. Но сработал ли этот сокрушенный план уехать в другую страну, чтобы забыть то роковое лето навсегда? К сожалению, чтобы там не говорили, время, другая страна, другой человек, не исцеляет наши душевные раны, как удается той же таблетке. Это помогает лишь отстранить мысли на задний, далекий-далекий план в извилистые сети подкорковых зон мозга, но не излечить. Я сделала большое усилие, чтобы забыть это всё, но это всё со временем решило возвратиться ко мне. И за секунду, всего лишь за одну секунду, во мне оживились прошлые события, стоило всего лишь увидеть в толпе того парня с зелеными глазами…

Усилием воли я выбрасываю из головы мучащие мысли и принимаюсь успокаивать подругу, одновременно оглядываясь с трепещущим сердцем по сторонам. Нервы звенят от ощущения необъяснимого страха. «Еще одна роковая встреча с человеком, который хоть и не имеет тех проницательных зеленых глаз, но и одним своим именем, чувственно звучащим из уст подруги, как по щелчку, заставил вспомнить то, что…»

Внезапно мой взор падает на молодого мужчину, спешно шагающего в нашу сторону, вероятнее всего, к выходу из аэропорта, где мы и взяли остановку с Ритчелл. На нем одеты свободного покроя синие брюки, спортивная, белая рубашка с открытым воротом и короткими рукавами и белые кроссовки. Сердце подпрыгивает до небес, изучая знакомую внешность. Эти широкие плечи, обтянутые верхней одеждой, большое родимое пятно на предплечье, виднеющееся из далека, мускулистые руки и высокий рост сдавливают мое сердце и наводят на мысль: «Питер Моррис». Неполнородный, единоутробный брат Джексона Морриса, у которых общая мать. А мы с Питером совместно разделяем моего родного отца. Эти большие руки и сильная спина вытаскивали меня, обожженную смертельным ужасом, из того горящего дома и держали на руках с мощнейшей силой, впиваясь пальцами в мои кожные покровы, боясь отпустить, до тех пор, пока я не потеряла сознание…

Его выгравированные в мое раненое сердце слова не забыть: «Моя любовь к тебе смогла все преодолеть… Я прошёл через испытания и ты была всё это время рядом со мной… Знаешь, мой дом был в Нью-Йорке, пока я не приехал сюда и не встретил тебя. Я люблю тебя, Милана».

Я перестаю моргать на мгновение, потрясенно глазея на него снизу вверх. Луч солнца ударяет его лицо, заставляющий жмурится. Химическая завивка на его коротких, густых, темных волосах, придающих объем, низко посаженные чёрные брови, четко очерченная линия пухлых, розоватых губ, как у Джексона, появившиеся щечки, которых ранее не было, говорят мне о том, что он кардинально изменился. Но что стало с волосами? Он сменил внешность?

С ветром надвигается в нашу сторону персона, хорошо знакома мне в прошлом и полностью незнакома сейчас.

Серьезный взгляд Питера – как будто почувствовал, что на него кто-то ошеломленно глазеет – невзначай ложится на меня среди толпы людей, торопящихся, мечущихся среди пространств аэропорта. Я испуганно застываю. Я дергаю рукав лавандовой блузки, чтобы устранить онемение в теле. Питер снижает свой изначальный быстрый шаг и не упускает с виду меня, сверля взглядом, словно и в его сознании сейчас образуется поток мыслей, связанных с прошлым, нашим прошлым. Я вижу ужас, застывший в его глазах, от которого он начинает протирать глаза в надежде, что ошибся и лицезрит не мое отражение, а всего лишь похожее на девушку Милану. Питер не предполагал, что я буду его встречать вместе с Ритчелл.

– Ритч… – случайно выдаю я, не оправившись от изумления, и делаю еще одну попытку сказать четче: – Ритчелл, повернись, – говорю я, не отмирая от этих ностальгических взглядов.

Солнечный свет воссоздает теплые отблески на моих щеках, но от осознания близости человека, губы которого когда-то так жадно припадали к моим, шепча искренние признания в любви, моё лицо пылает с каждой секундой все сильней и сильней.

Ритчелл ахает, увидев Питера, находящийся в пяти метрах от нас, и мгновенно отдает мне свою сумочку, бросаясь к нему навстречу. Невольная улыбка раздвигает мои губы, а растерянность овладевает полностью, благодаря, озарившему великое место, романтическому сближению любящих сердец.

– Ура, любимый. – Ритчелл мгновенно заключает его в объятия, обхватив крепко шею. Питер оплетает ее голову, прижимая к своей груди, по-прежнему сохраняя пристальный взгляд на мне.

Я наблюдаю за ними, чувствуя неловкость.

Питер робко целует Ритчелл в щеку, проводя подушечками пальцев по ее коже внизу глаз, смывая вышедшие слезы.

– Я тоже скучал, любимая. Прости, у меня разрядился телефон, поэтому я не знал, как с тобой связаться. – Моя интуиция не прогадала. – Я хотел уже было поехать к твоим родителям, так как только знал их адрес… – Голос волнующийся.

– Главное, что с тобой все хорошо, – нежно отвечает Ритчелл, обмякая в его объятиях.

Становится неловко от того, что удосужилось мне видеть и слышать. Я и вправду лишняя. Не нужно было ехать сюда с подругой.

«Они так счастливы и влюблены, что я даже не верю своим глазам…»

Почувствовав мое замешательство, Ритчелл и Питер, прислоняющий девушку к себе, делают пару шагов ко мне.

– Не ожидал, – изумленно бросает Питер, глядя пристально на меня. – Привет, Милана. – Сердце перестает биться при звуке его голоса. Такой же низкий, слегка грубый и… Очень сложно думать в эту секунду. Страх и робость тщательно скрываются за маской моей полуулыбки.