Дмитрий Александрович Фёдоров
Природа боится пустоты
Судьба Аристотелева корпуса
Серьезной проблемой эллинистических, а затем и христианских мыслителей являлось еще и то, что они пытались возвести блистательную интеллектуальную конструкцию на очень слабом фундаменте. Грандиозные философские системы Платона и Аристотеля производили столь сильное впечатление, что заведомо полагались достойными тщательного изучения. Из старых текстов пытались извлечь существенно больше, чем туда вложили авторы. Выше мы уже говорили, что используемые, например, Аристотелем термины и понятия вовсе не имели «философского» оттенка, но брались прямо из разговорного языка («материя» – «строевой лес», «сущность» – «чтойность», «монархия» – «единовластие», «качество» – «какое», «энергия» – «действие») и зачастую понимались метафорически, хотя иногда, наоборот, буквально.
Далее, необходимо помнить, что Платон и Аристотель, вероятно, все же не считали свои тексты основополагающими и фундаментальными, но понимали их как простое изложение своей точки зрения или же представление одной из возможных позиций. Об этом есть даже прямые указания, которые попросту игнорировались почти всеми последователями.
И, наконец, самое важное пояснение: древнегреческие философы вовсе не занимались тем, что позже многие века будут считать философией – они не пытались написать всеобъемлющий и непротиворечивый корпус трудов, исполненный непреложной евклидовой строгости (хотя и поспособствовали ее утверждению как эталона). Последователи древних мыслителей зачастую вообще плохо понимали, что именно те говорили, и что при этом имели в виду. Из-за этого новые авторы не занимались созданием оригинальных идей, но пытались воссоздать и прокомментировать чужие «великие» мысли, хотя начать с нуля, пожалуй, было бы куда целесообразнее. Другое дело, что оказавшись от старого фундамента, потребовалось бы создавать новый, а к этому не располагала ни обстановка, ни политические условия. Первые философы почти не имели предшественников и спорили со своими современниками, тогда как у новых уже имелся целый список авторитетов (тех самых старых философов), от влияния которых нельзя было просто отмахнуться. Любой желающий приобщиться к сокровищнице человеческих знаний без всяких сомнений принимался за изучение трудов своих предшественников. Предки определенно были не глупее нас (на то они и предки), а кроме размышлений для познания истины ничего и не требуется, поэтому, разумеется, следует ознакомиться с тем, что уже написали древние. С этим чаще всего имелись серьезные проблемы. И дело тут заключалось не только в том, что любой текст существовал лишь в нескольких рукописных экземплярах, библиотек было немного, и доступ туда давался не каждому. Многие даже хорошо известные сочинения было вообще невозможно достать, даже если у желающего имелись средства и силы на поиски. Особенно характерна в этом смысле судьба Corpus Aristotelicum.
Большая часть известных нам текстов Аристотеля являются заметками, сделанными при подготовке к выступлениям в Ликее, либо же конспектами, записанными прямо со слов. Часть из них предназначалась для широкого круга слушателей, тогда как некоторые – для подготовленных учеников. Судя по всему, они не готовились для официальной публикации именно как завершенные книги. После смерти Аристотеля его библиотека перешла к Теофрасту, возглавившему школу перипатетиков после изгнания учителя. Сам Теофраст завещал книги своему ученику Нелею, который перевез их из Афин к себе на родину в город Скепсис, расположенный в Малой Азии. Потомки Нелея хранили рукописи недостаточно бережно, но, видимо, все же осознавали ценность доставшихся текстов, и поэтому спрятали их в подвале, дабы свитки не отобрали для Пергамской библиотеки.
Спустя двести лет уже в I веке до нашей эры богатый коллекционер Апелликон Теосский случайно узнал, где находится собрание сочинений Аристотеля, выкупил его у наследников Нелея и привез в Афины. Рукописи находились в плачевном состоянии, часть была утеряна, остальные сильно перепутаны – соотнести отдельные куски между собой и достоверно разделить их по сочинениям не представлялось возможным. Тем не менее, Апелликон вернул Аристотеля в круг чтения образованных греков, хоть и издал его с многочисленными ошибками.
В 86 году до нашей эры Сулла захватил Афины, вырубил рощи в Академии и Ликее, а библиотеку Аристотеля перевез в Рим, где она попали в руки Андроника Родосского. Этот трудолюбивый философ отредактировал доставшиеся ему тексты, разложил их на отдельные книги, которые сгруппировал по тематикам. Написанное в разное время, в различном контексте оказалось достаточно грубо объединены воедино, при том, что полного представления о взглядах Аристотеля не сохранилось. Результат оказался наполнен противоречиями, многие из которых возникли исключительно в результате редакторских правок и ошибок. Все позднейшие попытки комментаторов сопоставлять сказанное Аристотелем рано или поздно приводили к казусам и недопониманию. Мало кто осознавал, что различные работы Аристотеля написаны с достаточно разных позиций и потому не могут выстроиться в единую логически стройную цепь. Также не совсем ясно, смог ли Андронник отделить сочинения самого Аристотеля от работ других перипатетиков (вероятно, их в Ликее тоже хранилось немало), но именно издание Андронника стало основой для всех последующих переизданий трудов Аристотеля.
Из сказанного становится понятно, что даже ближайшие ученики Аристотеля уже не имели возможности обращаться ко многим оригинальным текстам учителя. Кое-что, безусловно, ходило по рукам и даже переписывалось, идеи распространялись, появлялись новые последователи, но точное знание о том, что же именно говорил Аристотель, утратилось почти сразу, а спустя века было восстановлено очень неточно. Даже через сорок лет после выхода издания Андроника римлянин Цицерон жаловался, что знаком лишь с небольшим числом книг Аристотеля.
Так или иначе, но переводы греческих философов на латынь постепенно появлялись, да и среди римлян находилось немало оригинальных авторов, которые в своих трактатах использовали эллинские наработки. Пытаясь приспособить греческую мудрость к родному языку, Цицерон создал термины, ставшие ключевыми для всей западной цивилизации, например, такие как «individum» (индивид), «inductio» (наведение), «differentia» (различие), «propositio» (предложение; большая посылка силлогизма), «partitio» (расчленение на части), «disparatus» (противоречащий), «defi nitio» (определение), qualitas» (качество) и многие другие. Он же заменили Аристотелеву усию (οὐσία – сущность) на «essentia». Варианта «essentia» придерживались Сенека и Квинтилиан, но Апулей перевел сущность как «substantia». Боэций обозначил разные формы высказываний как «propositio affi rmativa, propositi negativa» (утвердительное и отрицательное предложения) и «hypotheticus» (гипотетическое предложение). В результате возник язык, на котором будет рассуждать западная мысль, тот язык, на котором спустя полторы тысячи лет заговорит наука. Разумеется, при переводе на латынь пропали многие греческие смысловые оттенки, зато возникла римская строгость. Долгие века люди будут разбираться в эллинистическом наследии, используя чуждый для него язык. Результат окажется одновременно грандиозным и маловразумительным.
Социально-экономический и политический кризис Римской Империи
В III веке Римскую Империю охватил кризис, который продлился почти столетие. После смерти Коммода – последнего императора из династии Антонинов – началась гражданская война 193-197 годов, победителем из которой вышел Септимий Север. Он и его потомки правили Римом до 235 года, опираясь исключительно на свои легионы, влияние которых неимоверно возросло. Постепенно армия осознала свою силу и начала убивать и свергать неугодных императоров, избирая новых за вознаграждение и подарки. В период между 235 и 268 годами было провозглашено двадцать девять императоров (в 238 году – целых шесть), но лишь один из них не был убит. Претенденты вели бесконечные гражданские войны, а для содержания своих армий вводили дополнительные налоги. Внутренние неурядицы усугублялись поражениями от готов и конфликтом с набиравшим силу Новоперсидским царством. То и дело вспыхивали мятежи. Грабежи мирного населения, разорения и мародерства стали обычным делом. Города пустели: граждане бежали оттуда, спасаясь от различных невзгод и непомерных поборов. Сил для удержания обширных территорий стало не хватать, и римляне начали уходить из Дакии и Валахии, а их влияние на севере Чёрного моря сильно ослабло. К середине III столетия крупные военачальники уже официально управляли некоторыми провинций, претендуя одновременно и на императорский престол. Рим непрерывно страдал из-за военных столкновений между узурпаторами, а также – от набегов алеманнов, франков, саксов, маркоманов, готов, персов и других народов. Они разоряли побережье, проникали вглубь Италии и Испании, тревожили восточные рубежи, добиваясь даже уступок ряда территорий. На некоторое время от Империи отпала существенная часть Европы и ближневосточные владения вместе с Египтом. Благодаря эффективным военным реформам императора Галлиена и энергичным действиям его приемников к концу III века все-таки удалось остановить варварские вторжения и восстановить единство государство, однако экономике Империи был нанесен серьезный удар, от которого она уже не сможет оправиться.
Ранее, в I-III веках торговля в Римской империи процветала. Низкие пошлины, разумные законы, единая денежная система, безопасные моря, развитие промышленности – все способствовало стремительному росту экономики в Италии, Испании, Малой Азии, Сирии, Египте, Греции, северной Африке и черноморском побережье. Однако эта благостная система оказалась крайне хрупкой. На самом деле западная часть Империи всегда оставалась достаточно бедной, и городских жителей там было немного. Все величие Рима держалось на огромном населении, основная масса которого вела нищенский образ жизни и не знала благ цивилизации, поскольку не имела возможности покупать какие-либо товары. Технический прогресс в таких условиях был попросту невозможен, и основой промышленного производства являлись рабы, а не механизмы. Процент людей, занимающихся коммерцией был чрезвычайно низок, но при этом на Востоке активно закупались специи и шёлк для богатых землевладельцев и чиновников. Одна только торговля с Индией через Александрию достигала колоссальных объемов и с трудом поддавалась исчислению. С другой стороны восточные государства мало интересовались римскими товарами, поэтому недолговечные предметы роскоши безвозвратно обменивались на золото и серебро, которых и так не хватало для нормального функционирования денежной системы. Потери драгоценных металлов от этой торговли ежегодно превышали один процент от всего ВВП государства. Данная ситуация вызывала справедливое общественное порицание, к которому, разумеется, никто не прислушивался.
В своих колониях римляне в основном копировали италийское хозяйство, заставляя рабов производить как можно больше наиболее прибыльных продуктов, чем лишь подрывали внутренние рынки. Это давало локальную краткосрочную прибыль отдельным влиятельным людям, но в перспективе не сулило ничего хорошего. Вместо того чтобы наладить сбалансированную торговлю множеством разнообразных товаров между своими регионами, Империя получила переизбыток нескольких видов продукции и дефицит всего остального. В Северной Европе собирали богатые урожаи ржи и овса, а также делали много масла, но эти «варварские» продукты не пользовались спросом за пределами своего региона, хотя зерна там всегда не хватало.
С другой стороны богатство Рима всегда привлекало германцев и персов, для непрерывной борьбы с которыми приходилось чрезмерно увеличить армию, содержать которую со временем стало попросту невыгодно. Расходы казны росли, и для покрытия дефицита императоры начали повышать налоги и портить монету, что закономерно вызвало гиперинфляцию. Поскольку деньги в стране почти перестали иметь ценность, администрация на местах предпочитала собирать налог в виде натурального продукта. Все это особенно тяжело ударяло по городам западной части империи, поскольку экономика государства постепенно становилась товарной и крупные ремесленные и культурные центры больше не могли себя содержать. Вместе с этими городами угасала и романская цивилизация.
Константин начал реформу денежной системы, в результате которой монета останется твердой, по крайней мере, до XI века, но даже такой шаг не исправил ситуацию, поскольку цены на многие продукты пытались регулировать законодательно. Таким способом хотели бороться с ростом цен на продовольствие, но получили лишь дефицит еды в городах.
К III веку монетарная экономика Запада по сути уже рухнула. Императоры, вынужденные удовлетворять любые запросы армии, больше не могли собирать необходимый объем налогов деньгами, а потому начали отбирать продукцию у ремесленников, а также зерно и скот у фермеров. Легионам этого в любом случае не хватало, а социальный хаос усиливался еще сильнее. Горожане бросали всякое ремесло и бежали в сельскую местность, чтобы жить натуральным хозяйством вдали от всяких волнений. Торговля всё более сокращалась, многим регионам стало просто нечего предложить для обмена, но и сами они не нуждались ни в чем извне. В ответ власти стали запрещать свободным людям менять место жительства и работу. Детям предписывалось иметь ту же профессию, что и родителям. Этот шаг привел к тому, что горожане, не сумевшие или не захотевшие убежать из города в деревню, пытались как можно меньше взаимодействовать с имперской администрацией и объединялись в самодостаточные группы, члены которых поддерживали друг друга и целиком обеспечивали свои нужды. Возникал феодализм.
В VI веке наступило некоторое успокоение, но общеимперский рынок при этом почти перестал существовать. Упадок сельского хозяйства, ремесел, промышленности и торговли оказался настолько велик, что экономический (а, значит, и политический) сепаратизм в регионах лишь нарастал.
Неоплатонизм. Плотин
Именно в это неспокойное время жил последний из крупных философов древности – Плотин. Он родился в Египте и обучался в Александрии, а затем присоединился к военной экспедиции Гордиана III в Месопотамию, чтобы больше узнать о религиях Востока. После того, как недовольные легионеры убили юного императора (обыденное событие того времени), Плотин перебрался в Рим, где открыл школу и стал успешно преподавать философию, заслужив уважение многих влиятельных людей.
В сочинениях Плотина не нашлось места историческим потрясениям, поскольку этот мыслитель предпочел созерцать не окружавшие его разорение и беды, а идеальный мир блага и красоты. Это стремление оказалось общим для большинства думающих людей того времени, поскольку действительность мало кому давала надежду на счастливую жизнь, которую хотелось обрести где-то ещё. Для христиан таким местом стало Царствие Небесное, а для язычников-платоников – мир вечных идей, который объявлялся истинной реальностью, в отличие от наблюдаемого нами несовершенства и бесконечной несправедливости, с которыми не хотел примиряться разум.
Плотин испытывал почтение ко всем древним философам (кроме, разумеется, атомистов), но особо сильное влияние на него оказал Платон, а также в немалой степени – Аристотель, хотя учения двух этих мыслителей полагались фактически тождественными. Впрочем, от платонизма Плотин взял лишь некоторые отдельные аспекты, отбросив многое, в том числе и восхищение математикой. Современных ему стоиков он критиковал за материализм, эпикурейскую школу не принимал вовсе, а к суевериям, астрологии и разного рода магии относился скептически.
Центральное место в неоплатонической метафизике Плотина занимает учение о Троице: Едином, Разуме и Душе, которые являют собой первые три ступени иерархии бытия, простирающейся вниз вплоть до отдельных материальных объектов. Само Единое иногда называется Богом, а иногда – Благом. Оно нераздельно присуще всему и есть всё сущее, взятое в абсолютной единичности; оно выступает как первосущность, но не является мыслью или предметом; оно превосходит Бытие, поэтому нельзя называть Единое «всем», ведь оно превосходит «всё». Постигнуть Единое невозможно, никакие определения для него не подходят, а поэтому лучшим решением будет вовсе о нём не говорить. Само же Единое всегда остается постоянным, и, изливая себя, не теряет при этом своей полноты, но пытаясь познать непознаваемое (само себя), переходит в иную ипостась, которая отпадает от Единого и, продолжая пребывать с ним в общении, начинает отражать его. Так возникает Разум – исходящий от Единого свет, с помощью которого оно видит само себя.
Отблеском Разума и его низшей эманацией является Душа, выступающая творцом всего видимого материального мир. Суть Души заключается в двойственности: одна ее часть стремится к Разуму, тогда как другая обращена вовне и в нисходящем движении порождает свой собственный образ, то есть окружающую нас природу. Благодаря этому мы способны познать Разум: для этого следует отрешиться от тела, от чувств, от земных желаний и даже от той части души, которая формирует наш организм, и тогда останется лишь богоподобная часть, которая и есть образ Разума в нас самих. Таким образом, во время исполненного вдохновением экстаза мы способны созерцать Разум, а через него и Единое.
Далее остается лишь один логический шаг до того, чтобы признать всё материальное злом, однако Плотин удерживается и не делает этого шага – для него видимый мир еще прекрасен, хоть и менее хорош, чем идеальный. Такая позиция требовала немалой интеллектуальной смелости, особенно если вспомнить обо всех военных и социальных потрясениях, которые тогда раздирали Рим. Последующие мыслители – и христиане, и язычники – уже не смогут отыскать в себе силы отрицать очевидное: для них окружающий мир полон зла. Религиозные учителя начнут воспевать грязь и уродство, а любую материальную красоту и связанные с ней наслаждения объявят идущими от Дьявола, желающего отвратить нас от высшей Истины. В этом смысле Плотину нетрудно было рационально объяснить акт творения, ведь в результате возникла наилучшая из возможных копия вечного мира. Христианам же, отвергнувшим красоту природы, потребовались многие века, дабы найти рациональное объяснение творению, однако их аргументы все равно оказались малоубедительными.
Описанная философская концепция открывала широкий простор для рассуждений о природе человеческой души и загробной жизни, о грехе и свободе воли, о суевериях и астрологии, а также о многом другом, что могли увидеть люди, глядя исключительно внутрь себя. Ведь внутри себя, мы созерцаем божественный Разум, что (если это действительно так), безусловно, является наивысшей ценностью и целью любого познания. В таком случае попросту отсутствуют причины обращать свой взор вовне на окружающее нас несовершенство. Субъективизм перестал быть просто одним из философских экспериментов и превратился в доктрину, убив всякую научную любознательность, включая даже и увлечение математикой, ведь по-настоящему важной считалась одна лишь добродетельная воля (тогда как в античности под добродетелью понимали скорее совершенствование всех возможностей человеческого ума). Лишь необходимость распространять свою веру заставляла христиан регулярно прикладывать хотя бы моральные усилия не ограниченные одним только самосовершенствованием. О том, чтобы понять физический мир или исправить человеческие учреждения речи уже не шло – эти суетные заботы не могли уменьшить зло и не вели к Богу. Такое убеждение нашло себе крепкую опору в философии Плотина, которая была почти целиком воспринята христианством.
Угасающий античный мир уже не смог родить никакой позитивной интеллектуальной концепции: исполненный разочарования и отчаяния он фактически отказался почти от всех достижений своих великих мыслителей. С другой стороны, варварский мир получил в наследство такие моральные доктрины, которые смогли в перспективе обуздать его жестокую энергию, направив ее (хоть и не без огромного труда) в созидательное русло строительства средневековой Европы, для которой теология надолго станет единственным сохранившимся видом интеллектуальной деятельности. В описанных условиях могли развиваться лишь очень узкие интеллектуальные направления, связанные в первую очередь с тем, как получать истинное знание с помощью размышлений, то есть – обращаясь внутрь себя, к своему разуму.