Дмитрий Александрович Фёдоров
Природа боится пустоты
Борьба греков за чистоту геометрии
Характерно, что успехи математики сдерживали дальнейшее развитие и самой математики тоже. Евклид не посчитал нужным включать учение о конических сечениях в свои «Начала», поскольку эта область геометрии не приближала человека к божественному. Полагалось, что все связанное с трехмерными телами находится ближе к нашему миру, чем к миру идей. Аристотель, писавший практически обо всем, нигде не упоминает конических сечений, хотя в то время они уже были достаточно хорошо изучены. Платон негативно отзывался о работах Архита и Менехма, которые удваивали куб с помощью специальных инструментов и механизмов, помогающих находить точки пересечения кривых высших порядков. Подобные решения не возвышают разум к вечным божественным идеям, но опускают его обратно к чувственным вещам и ремесленным орудиям, уничтожая тем самым всё то благо, которое способна дать людям геометрия. Конечно, даже друзья и ученики Платона, продолжали использовать новые инструменты при решении различных задач – это было как минимум интересно, в некоторой степени престижно, а иной раз даже могло принести некоторую пользу на практике, однако никто никогда не смешивал «чистую науку» и конические сечения.
Еще в большей степени это относилось непосредственно к самой механике, которую могли терпеть исключительно в абстрактной геометрической форме (желательно еще и с опорой на общие метафизические принципы), но никак не в виде прикладной дисциплины. Да, Платон и Аристотель пытались объяснять принципы работы отдельных приспособлений и даже предлагали для этого математические зависимости, но если бы этих философов попросили произвести расчеты реальных подъемных устройств или водяных колес, они бы, пожалуй, просто не поняли сути проблемы – для такой работы есть плотники. Правда в римские времена Александрийский Музей обучал и тех, кто хотел изучить механические науки для практических целей, но едва ли это были простые ремесленники, а скорее богатые люди, владеющие мастерскими по изготовлению различных машин, либо чиновники, желающие сделать карьеру на государственных строительных заказах.
Так или иначе, но Архимед, прославившийся созданием небесного глобуса на водяном приводе, а также уникальными грузоподъемными и военными машинами, написал всего лишь один труд непосредственно по практической механике. В остальных его работах нет ничего, что напрямую имеет прикладной характер (хотя многие математические и геометрические теоремы, разумеется, могут без особого труда быть использованы почти напрямую).
Мистика. Религия. Скептицизм
Не нужно, впрочем, преувеличивать ограничивающую роль идеалистической философии, поскольку она сама испытывала серьезное давление со стороны традиционных мистических культов, равно как и от новых верований. Причем воздействие это происходило не только извне, но и изнутри. Научное познание мира требует отделения религиозных идей от самого процесса познания, но сделать это оказалось весьма непросто (в первую очередь потому, что греки просто не знали, куда нужно идти, и действовали вслепую). Досократики сумели сделать лишь несколько робких шагов в сторону косвенной науки: они наделили мир материальными причинами, но не смогли отказаться от одушевленной вселенной и богов. Лишь у атомистов можно встретить попытку полного отрицания религиозности, однако их учение, обладающее многими прогрессивными и даже преднаучными чертами, получило негативную оценку почти у всех, кто имел время и возможность заниматься интеллектуальной деятельностью. Нельзя при этом забывать, что основную массу населения Эллады, а затем и Рима составляли неграмотные рабы и свободные (но тоже неграмотные) земледельцы или мелкие ремесленники, да и среди богатой верхушки общества лишь немногие всерьез интересовались философией.
У Платона Творец описан в буквальном смысле персонифицированной личностью, желающей всемерного блага и порядка. Планеты в «Тимее» также названы божествами, хотя тут, возможно, имеет место некоторая уступка традиционной религии (никто не желал для себя участи Сократа), красиво сочетаемая с учением об идеальных сущностях. Но даже там, где греки пытались обойтись без богов, в картине мироздания всё равно появлялись человеческие чувства: к материи применяются понятия справедливости, борьбы, любви или вражды, а сами законы природы понимались именно юридически, как установленные высшей властью, а не как выявленные на опыте принципы.
Если в восточных царствах и империях религия была важной частью повседневной жизни, а жрецы одновременно выполняли многие административные и хозяйственные функции, то мнения греков о своих богах были весьма разнообразны. Социально-экономическое развитие Эллады проходило столь быстро, что народное язычество (почти в каждом греческом городке и поселке жили прямые потомки Зевса или Посейдона) просто не успевало трансформироваться в подобие египетского или вавилонского культа. От моряков и путешественников греки узнавали, что народы Европы, Азии и Африки поклоняются великому множеству различных богов и богинь (едва ли у среднестатистического египетского крестьянина имелся доступ к подобной информации), и это не могло не вызвать вопросов. Часть эллинов, не мудрствуя, решила, что в других землях просто называют олимпийцев иными именами: Артемиду – Бубастис, а Зевса – Тором. Другие греки предположили, что всё известное множество богов действительно существует, и нелишним будет обращаться за помощью к каждому из них. Жрецы из далеких стран предлагали новые необычные практики и обряды, некоторые из которых оказывались притягательными и становились популярными: так культы Диониса и Афродиты были заимствованы эллинами с Востока, а римляне начали поклоняться египетской Исиде, фригийской Кибеле и персидскому Митре.
Одновременно с этим языческие верования начали восприниматься всё более аллегорически. Для многих эллинов становилась очевидной деревенская скабрезность, простоватость и фантастичность бесчисленных историй о похождениях богов и героев, однако было психологически трудно признать, будто бы верования и традиции предков являли собой собрание баек и нелепиц. В связи с этим крепла убежденность, что древние авторы намерено (либо из предосторожности) скрыли в мифологических текстах сокровища великой мудрости, и теперь нужно лишь отыскать ключ к их верному пониманию. Поскольку греческие мифы весьма разнообразны и метафоричны, то при большом желании и фантазии отыскать там удавалось все, что угодно.
С другой стороны нередко были слышны и голоса скептиков, открыто отрицающих реальность сверхъестественных существ и критикующих массовую веру в знамения (например, в то, что затмения предвещают неудачу) и всевозможные гадания (по звездам, полетам птиц или внутренностям животных). Говорить подобные вещи вслух было относительно безопасно: хотя Анаксагора и Сократа обвинили в безбожии, но осудили в первую очередь по политическим мотивам, а не за их личные убеждения, которые лишь послужили удобным предлогом. Кроме того – в разных полисах и в разное время правителях обстановка отличалась. В любом случае, известно, что Демокрит не подвергался никаким преследованиям за то, что обучал других мыслить в естественнонаучных категориях. Поселившийся в Афинах Эпикур, плохо разобрался в атомистической физике и математике, но из этических соображений открыто использовал взгляды Демокрита как противоядие от религии. Сад Эпикура привлекал многих людей и пользовался покровительством богачей, которые, очевидно, не считали, что приверженность атомизму может испортить им репутацию: за пределами последователей атомизм и связанный с ним материализм просто никого не волновал. Латинская поэма Лукреция «О природе вещей», в которой изложены воззрения Демокрита и Эпикура на устройство мира, чудом сохранилась в монастырских библиотеках, и стала известна Западу в 1417 году, когда ее открыли вновь. Лукрецием вдохновлялись Макиавелли, Мор, Шекспир, Монтень, Гассенди, Ньютон, Мольер, Джефферсон и многие другие выдающиеся мыслители, однако в момент создания этот текст не вызвал чрезмерного интереса и, судя по всему, копировался в основном за литературные, а не философские достоинства.
Греческая наука и христианство
На самом деле язычники чаще всего мало заботились о религиозных взглядах других людей, если те вели себя благочестиво и не пытались проповедовать публично, отвращая молодежь от веры предков. Поэмы Гомера и Гесиода всегда воспринимались как литературные произведения (пусть даже в них и могла быть сокрыта мудрость древних) и никогда не имели статуса «откровения» подобно Библии или Корану. Олимпийская религия вдохновляла множество поэтов и художников, а жрецы выдумывали красочные ритуалы, но язычество не дало миру ни одного теолога. Когда же философы брались размышлять о богах, то сразу же далеко уходили в своих рассуждениях от собственно классического язычества. Платон полагал религию удобным политическим инструментом и требовал приговаривать каждого атеиста из простонародья к пяти годам одиночного заключения, а затем – если виновный не раскается, – к смертной казни. При этом в текстах самого Платона, который был знатным и богатым аристократом, мы встретим очень мало от классического олимпийского канона.
При дворах эллинистических царей свободомыслие не поощрялось, но и особого религиозного рвения не требовали: оно подменялось преданностью и лестью. И если в Пергаме не допускалось подвергать сомнению абсолютную истинность «Илиады» и «Одиссеи», то в Александрии (где Птолемеи, очевидно, были абсолютно уверены в непоколебимости своего величия) разрешалась серьезная литературная критика классических поэм. С другой стороны ни у кого из ученых Эллинистической эпохи мы не встретим прямого интереса к религиозным вопросам, и это никак не наказывалось. Гиппарх и Птолемей совершенно свободно писали о движениях планет так, будто изучают просто обыкновенные физические объекты, а не движущихся по небу богов.
Языческий Рим также мало вмешивался в работу греческих философов. Все религии и взгляды считались одинаково полезными, а от подданных требовалось лишь формально поддерживать официальную государственную религию. Христианство осуждалось не за веру в Иегову или Иисуса, но потому, что его последователи отказывались публично признавать божественный статус императора (по сути это было актом государственной измены). Если же христианин все-таки соглашался принести символическую жертву на алтарь римских богов, то всякие претензии со стороны властей чаще всего исчезали (но сразу же возникали претензии со стороны ревностных собратьев по вере).
Как бы то ни было, но гонения не смогли остановить (а, быть может, даже способствовали) стремительного распространения христианства по всему римскому Средиземноморью во II и III веках. Экономическая жизнь Империи все больше концентрировалась в восточной и африканской части, поэтому после переноса столицы в Константинополь политическое устройство государства окончательно утратило республиканские формы, трансформировавшись в азиатскую деспотию. Стране потребовалась централизованная государственная религия, и монотеизм как нельзя лучше соответствовал чаяниям басилевсов утвердить и обосновать свою единоличную власть. Церковные иерархи пошли навстречу имперским амбициям, и в 313 году Константин I признал христианство законным, а в 380 году Феодосий I сделал его единственным разрешенным вероисповеданием в Империи.
За эти годы греческая ученость потеряла свои былые позиции, и стала подвергаться множеству нападок со стороны христианских деятелей. Один из отцов Церкви карфагенянин Тертуллиан прямо спрашивал, какое отношение Афины имеют к Иерусалиму, а Академия – к Церкви. Здесь, однако, не нужно впадать в излишний критицизм и обвинять христианство в том, что оно якобы остановило развитие античной науки. Такая позиция окажется чрезмерным упрощением и по сути ничего не объяснит. В самом деле, для Рима, который многие века соседствовал с Великой Грецией (колонизированной эллинами Южной Италией), было естественно в культурном плане ориентироваться на Афины и Александрию, где правили Птолемеи – потомки одного из полководцев Александра Великого. Но для обособившейся Византии классическая культура Эллады была во многом чуждой. Равно как и Александрийский Музей имел мало отношения к Египту, жизнь которого мало изменилась со времен фараонов, да и к самой Александрии, которую населяли представители самых различных народов.
Также нельзя забывать, что христианство с самого начала являлось массовой религией, ориентированной на все слои населения, а значит – в основном на простой народ, рабов и женщин (последних часто вовсе не допускали к обрядам других древних верований), которые редко интересовались греческой мудростью. Апостол Павел предостерегал своих последователей от увлечения философией и желания постигнуть мир не через Христа, однако нужно честно признать: мистическое созерцание и духовное сосредоточение являлись единственным доступным средствами постижения «истины» для суеверного и неграмотного населения той эпохи. Если же говорить об образованных людях, то биография такого человека, как Блаженный Августин, красноречиво говорит нам о том, как слабо увещевания апостола Павла действовали на тех, кто все же хотел получить знания не через Священное Писание. В молодости Августин (он родился и жил в Северной Африке) гордился своей греческой образованностью, вознося хвалу мудрости Платона и Аристотеля, однако позже разочаровался в них, ревностно обратился к христианству и в итоге был признан одним из Церкви. В произведениях Августина мы видим глубокое волнение из-за конфликтов между учением Христа, языческой философией и другими религиями, множество приверженцев которых предлагали свои версии ответов на основополагающие вопросы бытия. В Средиземноморье продолжали рождаться талантливые люди, и античная ученость достаточно долго оставалась притягательной для всех, обладающих природной склонностью к интеллектуальной деятельности. Почти в каждом относительно крупном городе была школа, где обучали свободным искусствам и философии.
Другое дело, что ставшее официальным христианство открывало карьерные возможности для умных и способных юношей. Церковная карьера сулила немалые доходы, а кроме того священники не платили налоги и не подпадали под власть гражданских судов. Обучение свободным искусствам являлось подспорьем для занятия хорошей должности в Империи, однако постепенно многие административные функции стали перекладывать на Церковь. Тем более что ее служители часто знали грамоту и математику, а также риторику и астрономию – читать научные книги не запрещалось и даже поощрялось, зато политическое влияние архиепископа оказывалось куда большим, чем мог себе вообразить самый выдающийся геометр Музея или Академии. Древний мир еще не знал ничего подобного: обычно люди сами платили за изучение философии, но она приносила им мало пользы, являясь скорее очень дорогим досугом либо же, в лучшем случае, средством получить синекуры при дворе богатого покровителя мудрости. Теперь же в буквально смысле стало возможно приобрести богатство и власть, занимаясь интеллектуальным трудом (разумеется, мастерство интриги и лести также являлось весьма полезным). Империя нуждалась в централизованной административной структуре, и связующим раствором для нее послужило христианство (отныне почти все внутренние политические конфликты между византийскими регионами либо отдельным классами государства станут носить характер религиозных расколов). Постепенно все больше талантливых людей в молодости стало выбирать именно церковную карьеру просто из практических соображений.
При этом греческая наука начала выдыхаться задолго до полного принятия христианства («Альмагест» был написан Клавдием Птолемеем в середине II века), поскольку в существующих условиях и так было сделано всё возможное. Общество не нуждалось в большей части накопленной мудрости, и удивительным нужно считать как раз то, как долго люди изучали и комментировали старые работы, пытаясь хоть как-то приспособить великие теоретические открытия древних к повседневным потребностям. В Музее продолжали трудиться и преподавать математики и астрономы. Так живший в IV веке Теон Александрийский написал комментарии к «Альмагесту», а также подготовил собственную редакцию «Начал» и, возможно «Катоптрики» Евклида, внеся в текст ряд существенных улучшений. В работе Теону помогала его дочь Гипатия, которая возглавляла неоплатоническую школу в Александрии, преподавала там философию и астрономию, а также писала комментарии к «Арифметике» Диофанта и к сочинению Аполлония о конических сечениях. Однако в 415 году по не совсем ясным причинам Гипатия была убита разъяренной толпой религиозных фанатиков.
Гибель Гипатии
Насколько известно, Гипатия являлась неформальным лидером многочисленной языческой общины Александрии и активно участвовала в городской политике, поддерживая городского префекта Ореста. Последний хоть и крестился сам, но пытался не допустить столкновений между различными религиозными и национальными группировками, а также стремился крепко утвердить собственную власть при поддержке влиятельной части городской знати. Однако тут префект встретил непримиримого соперника в лице амбициозного патриарха Кирилла, опиравшегося на александрийских христиан. Желая добиться влияния в городе, Кирилл ввязался в суровую борьбу с церковными раскольниками и еврейской общиной, тогда как Орест встал на сторону обиженных патриархом людей. Поддерживающие Кирилла монахи-отшельники попытались поднять бунт и чуть не убили Ореста, за что один из них был публично замучен до смерти. Во всех этих конфликтах префект часто обращался за поддержкой к Гипатии, поскольку ее мудрость, авторитет и знакомства помогали влиять на бурную политической жизнью египетской столицы.
Неудивительно поэтому, что в среде христиан неожиданно стали распространяться слухи о том, что Гипатия будто бы занимается магией и специально своими чарами ссорит префекта с патриархом. Во время Великого поста в марте 415 года ватага беснующихся фанатиков подстерегла женщину на улице, вытащила ее из экипажа и буквально растерзала, а затем демонстративно сожгла останки, будто бы проведя очищение города.
На протяжении веков общественные волнения обычно не затрагивали жизни философов, которых уважали и считали фактически неприкасаемыми, поэтому жестокая расправа над Гипатией встревожило Александрийскую церковь, опасавшуюся больших волнений. Император Феодосий II направил своих советников для расследования данного убийства, однако доказать причастность патриарха не удалось (возможно, он действительно не давал никаких прямых указаний), хотя всеобщее мнение склонялось к тому, что убийство произошло по его приказу. Так или иначе, однако, власть Кирилла была официально ограничена в пользу префекта, однако многие простолюдины радовались избавлению Александрии от колдовства, а знатные горожане, опасалась дальнейших погромов, отказалась от борьбы. Через некоторое время Кирилл вернул и даже упрочил былое влияние, а Орест отошел от активной политической деятельности.
Языческая философия в христианской Империи
Впрочем, гибель Гипатии не прекратила античную философскую традицию, и неоплатонизм вместе с язычеством еще многие столетия сохранялись на территории Римской империи. В Александрии и других городах открывались новые школы и лекционные залы, а философы (в том числе и некоторые женщины) продолжали наблюдать за небом и писать комментарии к трудам древних авторов. Однако христианских священников теперь всё больше рассматривали как опасных и могущественных людей, настроенных против всякой учености и считающих интеллектуальное развитие ненужным и даже пагубным. В своих бесчисленных сочинениях они неутомимо доказывали бессилие разума и запрещали древние теории, несовместимые с концепцией о смирении. Все это приводило ко все большей обособленности философов, вынужденных отдельно защищать языческие истоки своих взглядов, из-за чего античная ученость лишь еще сильнее отделялась от христианства. Фигур уровня Евдокса, Евклида, Архимеда, Аполлония, Аристарха, Эратосфена, Герона, Гиппарха или Птолемея больше не появлялось, но греческая мысль все еще рождала свежие оригинальные идеи.
Так, живший в VI веке в Александрии христианин Иоанн Филопон вел обширную дискуссию со схолархом афинской Академии перипатетиком и неоплатоником Симпликием. Общий спор шел о вопросе сотворения мира, однако ряд затронутых вопросов напрямую касался натурфилософии и физики. Филопон критиковал аристотелевскую концепцию естественных мест и считал возможным существование пустоты. Опираясь на тезис о том, что вечным является один лишь Бог, Филопон отказывался делить мир на подлунную и надлунную части, для которых характерны разные типы движений. Вся материя наделялась тяжестью, небесное вещество полагалось принципиально неотличимым от земного, эфир, как пятый элемент, отвергался.
Особенно важно, что полет брошенного камня (после прекращение контакта с рукой) Филопон объяснял не воздействием возмущенного воздуха, но тем, что рука при броске сообщает телу некоторую движущую силу, которая постепенно исчерпывается в процессе полета. Небесным телам же в момент сотворения была придана столь мощная движущая сила, что они перемещаются по небу до сих пор.
Теория вложенной движущей силы – импетуса, – которая расходуется в процессе движения, является промежуточной между механикой Аристотеля и современной нам физикой (основное различие между ними заключается в том, что ранее пытались объяснить лишь причины нарушения состояния покоя, тогда как теперь физика объясняет причины изменения любой скорости, то есть ускорение). Поскольку богословские взгляды Филопона были осуждены и преданы анафеме, то и все остальные его труды игнорировались в течении многих столетий, и были заново открыты лишь в XIII веке, оказав большое влияние на арабских мыслителей, а через них на латинский Запад, деятелей Возрождения и Научной революции.
Философский соперник Филопона – Симпликий Киликийский прекратил свою преподавательскую деятельность в Академии, император Юстиниан закрыл ее в 529 году, оборвав более чем девятисотлетнюю историю этого учебного заведения. При этом сам Юстиниан был достаточно мудрым правителем: он вел успешные военные компании, вернул империи многие утраченные земли, а также провел грандиозную юридическую реформу, глубоко переработав римское право и введя новый свод законов. Симпликий вместе с несколькими другими академиками перебрался ко двору персидского царя, однако вскоре был вынужден вернуться обратно в Византию, которая хоть и просуществовала до 1453 года, но окончательно отказалась от античных традиций. Очаг старой греческой мудрости переместился в исламский мир (формально, он в основном остался там же, где и был ранее, ведь многие римские города стали мусульманскими, а частично перешел в соседние страны, где и ранее проявляли интерес к западной учености).