Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Глава тридцать третья
Шел последний месяц тяжелого переломного в войне 1943 года. Наша страна истекала кровью. Немецким войскам тоже было несладко. Они драпали на всех направлениях. На солдатах-победителях появилась масса вшей. При первой опасности поднимали кверху руки и целыми пачками сдавались в плен, крича "Гитлер капут". Из-под ног немцев гонор солдата-победителя был выбит.
Все население Советского Союза, не жалея сил, несмотря на скудный паек, работало по 12-14 часов в сутки. Голодные, измученные непосильным трудом люди, отрывая от своего пайка последние крохи, посылали на фронт посылки с продовольствием и нужными солдату носками и варежками. Их посылки, подарки поступали на армейские склады, оттуда распределялись по дивизиям, из дивизии – по полкам, до солдат переднего края доходили от посылок только рожки да ножки. Такова уж совесть человека.
Дошел и до наших дней частнособственнический волчий закон. Особенно он показал свои волчьи зубы в войну. Прорвавшийся в чины собственник прикладывал все силы лезть выше. Тащил, тянул и сохранял свою жизнь. Когда падал, а это закономерно, то не просил себе пощады и не цеплялся за чужие ноги, старался отползти в сторону, чтобы не затоптали. Спасая свою шкуру, уползал подальше от греха. Но его хватали за шкуру, давали ему автомат и отправляли в штрафную роту, а оттуда выход только в два наркомата. Однако эти шкурники портили хорошее праздничное настроение десяткам тысяч солдат. От внимательного ока солдата и его любопытства трудно скрыть мошенничество и махинации.
Наша дивизия твердо стояла на занятых рубежах. Немцы стали слабаками и забыли о своей обиде. Они больше не пытались наступать и отбить у нас свои окопы. Обе стороны ограничивались ежедневным устройством артиллерийско-минометной дуэли. С обеих сторон снайперы не давали высунуть головы выше бруствера окопа. У смельчаков появлялись дырки на касках, а иногда и в головах. Наши солдаты дразнили немецких снайперов: ежедневно из окопов высовывали чучела в шинелях и касках. Немцы усердно целились и записывали на текущий счет еще одного русского. Не уступали в этой махинации и немцы. Они тоже высовывали из окопов чучела и каски на палках, наши снайперы усердно целились, стреляли. Большинство были девушки. Они, унижаясь перед командирами взводов и рот, просили справки об убиенных немцах, которые, чтобы отделаться от назойливых снайперов в юбках, писали с ограничением на пятьдесят процентов.
Несмотря на все солдатские выдумки, потери были значительны и в обороне. Свидетельством тому были дороги и тропы с переднего края, сплошь окрашенные в розовый цвет. Это кровь раненых. Шедшие на передний край пополнения из необстрелянной молодежи озирались по сторонам, один вид розовых тропок и дорог портил им настроение и заставлял их думать о плохом.
Дивизия комплектовалась. Каждый день по всем тропинкам и дорогам шли цепочкой пополнения из госпиталей и молодежи 1924-1925 годов рождения. Наш 77 стрелковый полк пополнился и стал боевым. Приближался 1944 год. Год побед наших войск на всех фронтах. Год побега немцев с захваченных территорий и безусловной их гибели в снегах России.
В канун Нового 1944 года неприятели уже не торжествовали, как в канун 1942 года. Они только делали вид, что рады празднику, шлялись пьяные по своему переднему краю и выкрикивали песни. В рупор звали наших солдат встретить Новый год вместе. На шестах вывешивали окорока, колбасы и жареных гусей. Предлагали обменять румын на узбеков. В нашей роте в канун Нового года ничего не изменилось, на роту дали две раскупоренных посылки новогодних подарков от наших женщин с Урала. Обе посылки остались в землянке Васильева. Люди знали о них, возмущались, но молчали. Таковы суровые законы военного времени. Закон этот со всеми последствиями на совести командиров, начиная с взводного. Новый год был обычным днем. Тот же вкусный перловый суп и могаровая каша. Те же разбавленные наполовину водой 100 грамм водки, пайка черного хлеба – 900 грамм. Вдобавок солдату тройная праздничная бдительность. Это значит – тройное стояние на посту.
В 10 часов утра у командира роты появился небывалый в нашей роте гость, начальник штаба полка майор Басов. Командира роты в землянке не оказалось, он был на НП, поэтому Басов пришел в нашу землянку.
Со времени ранения Алиева, который исполнял обязанности старшины и помкомвзвода, эта должность была свободной. Рапортовать вошедшему Басову никто не решился. С минуту все молча смотрели на него. Привыкший к яркому дневному свету Басов в темной землянке никого не видел, после минутного молчания проговорил: «Есть здесь кто?»
Я вскочил на ноги и скомандовал: «Встать, смирно, равнение на выход». Люди повскакали с нар. В проходе все не помещались, поэтому многим пришлось стоять на коленях по стойке смирно на нарах.
Я доложил: «Минометная рота в количестве 42 человек занимается изучением материальной части миномета». Басов сказал: «Вольно. В Новый год изучать миномет? Сегодня праздник, надо отдыхать. Весь мир празднует его, а для нас он особенно дорог».
Когда глаза Басова привыкли к полумраку землянки, он увидел меня, подошел вплотную и с удивлением проговорил: «Ты, старшина, здесь? Какими судьбами?» «Судьба играет человеком и за собой его влечет, то вознесет его высоко, то кинет в бездну навсегда. Чьи слова, не знаю».
Басов рассмеялся, проговорил: «Значит, в бездне? Не падай духом, все кончится хорошо. Припасай, старшина, капитанские погоны, вопрос почти решен. Был на тебя дополнительный запрос со штаба фронта, они что-то тянут резину. Мы снова написали ходатайство и описали твои заслуги. Ждем приказа».
Он протянул руку и крепко пожал мою. Обращаясь ко всем людям в землянке, сказал: «Товарищи, давайте испортим немцам праздничное настроение. Они ведут себя развязано, ходят по переднему краю пьяные и орут песни. Заставим их не петь, а плакать».
Я скомандовал: «Рота к бою». Люди быстро оделись и выбежали к минометам. Появился командир роты Васильев, закричал хриплым басом прицельные данные. «Первое, третье, пятое, седьмое, девятое и десятое орудия по пятнадцать снарядов огонь».
Басов его поправил: «Мин». На мины цепляли дополнительные заряды, полотняные кольца, набитые порохом. Я кидал мины в прямую трубу миномета, а Казаков вслед каждой кричал: «Получайте, гады, новогодний подарок».
Басов давно уехал, а мы все стреляли под крики пьяного Васильева. Немцы по нам в ответ ударили из восьмиствольных минометов, но мины вместо нас ударили по связистам, расположенным рядом. Прямым попаданием завалило примитивную землянку. Мы кинулись на помощь. Я влез в узкое отверстие, оставшееся на месте дверей, но тут же начал задыхаться. У меня обнаружилась клаустрофобия. Поэтому я тут же вылез обратно.
Из четырех человек, погребенных заживо в землянке, троих спасли, они оказались невредимыми, четвертый был тяжело ранен.
После спасения связистов мы решили отметить Новый год всей ротой. У каждого во фляжке была водка. Когда все собрались в землянке, ефрейтор Мульдигинов встал на нары, вобрав шею и голову в плечи, стал похож на приготовившегося к драке петуха. По-русски он говорил плохо, поэтому был неразговорчив. Но тут парень решился на подвиг, гортанным голосом он крикнул: «Товарищи! Зачем вешай голова. Кушай водка, пей хлеба с кашей. Новый год идет, встречай ее».
Все захохотали. Настроение у всех поднялось. Мульдигинов налил водку себе и Антонову, стукнулся кружками и крикнул: «Кушай за побед, кушай свинину и мне давай». Снова налил, снова стукнулся и крикнул: «Кушай за Новый год, кушай, Антонов» – и снова выпил. Все хохотали до слез и лезли в вещевые мешки за хлебом для закуски. Наливали из фляжек водку. Звенели кружки. Догадливый повар сам принес в землянку кашу и чай.
Началась пьянка. Пили все за Новый год, за новое счастье, за Родину, за родных. В землянке стоял неописуемый шум. Все говорили, рассказывали друг другу о семьях, подругах, разного рода истории.
Я сидел один, забравшись в угол землянки. Вскоре ко мне подсели Васильев и Казаков. Васильев – москвич. Он старался дружить со мной, делился своими горестями и радостями. Я слышал про него, что перед каждым наступлением он заболевал и уходил в санчасть. Возвращался после прекращения боев. Солдаты боялись его как агента СМЕРШа. Поэтому я с ним откровенным не был.
Мы тоже наливали каждый из своей фляжки, произносили тосты и пили. Казаков заискивающе сказал: «Если ты будешь капитаном, тогда наверняка меня узнавать не будешь». Я протянул ему руку и сказал: «Будем до гроба друзьями». «Будем», – сказал Казаков.
Васильев крепко пожал руку мне и Казакову и задумчиво проговорил: «Я к вам с дружбой и открытой душой, а вы почему-то меня избегаете, в чем-то подозреваете». Я прервал его: «Неправда, мы тоже к вам с открытым сердцем и фронтовой дружбой. Извини нас за невоспитанность, мы с Казаковым из деревни и с колыбели грубияны, обижаться на нас не надо».
Васильев ответил: «Я тоже родился не в Москве, но всю жизнь провел в столице. Мой отец был чуть ли не купцом в Нижегородской губернии. Он сочувствовал революционерам и перед Первой мировой войной, загнав все состояние, переехал в Москву. Мой дед был богатым скрягой, купцом третьей гильдии, самым почетным человеком Смирновской волости. Имел паровую мельницу и электростанцию. Торговал кое-какими товарами даже с заграницей. Вы можете на меня доносить, но это так. Я внук купца. Отца в счет не беру, он был дураком. Свернул все и к революции пришел неимущим. Хотите, я вам расскажу о смерти моего деда».
«Расскажи», – в один голос сказали мы с Казаковым.
«Это похоже на небылицу, но было все в действительности так. Старик был крепким, дожил до 75-ти лет, не болея. За три дня до смерти он позвал своего единственного сына, моего отца, и сказал: «Сынок, я на днях умру. Оставлю тебе большое богатство, которое нажил я правдами и неправдами. Начал горбом, а кончил умом. Грешен я на этом свете перед Богом, но каяться в грехах ему не буду. Когда умру и предстану перед ним, думаю, что найду с ним общий язык. Умные люди и Богу нужны, я в этом не сомневаюсь. Моя последняя просьба к тебе: обуй меня в лапти. На дно гроба положи две тысячи рублей золотыми монетами. Но об этом никому не говори, ни попу, ни церковному сторожу. Запомни, что все люди жадны до денег. Все преступления и грехи совершаются ради денег и богатства».
Словами дед зря не бросал и через три дня умер. Быстро соорудили гроб, обили его черным бархатом. Покойника, как водится на Руси, вымыли, одели во все новое, дорогое. Исполняя последнюю просьбу, ноги закрутили в самотканые онучи и обули в лапти, приготовленные на этот случай самим дедом. На следующий день утром гроб с телом увезли в церковь, поставили в усыпальницу. Отец с детства, как рассказывала бабушка, не был одарен умом. Поэтому долго колебался, класть ли деньги в гроб. Наконец, страх перед Богом взял свое. Выбрав удобный момент, уже в усыпальнице, положил под подушку в изголовье две тысячи рублей золотом. Это заметил церковный сторож – 80-летний старик Прокофий. Он спросил отца, что тот кладет в гроб.
Отец смутился и тут же признался начистоту. Он попросил старика зорче охранять гроб с телом и деньгами, обещая ему вознаграждение. Прокофий долго ломал себе голову, как взять деньги. Не один раз отпирал он тяжелый засов, открывал железные двери и крышку гроба, но как дело доходило взять кошелек, тряслись, как в лихорадке, руки и ноги. Наконец старец решил для храбрости выпить. Захватив свои скромные сбережения, направился купить в казенке штоф водки. Опираясь на посох, вошел он в казенку и спросил приказчика Еремея: «Сколько стоит штоф водки?» Отсчитал дрожащими руками деньги, получил водку и направился к выходу.
Хитрый приказчик остановил старца в дверях, вернул его обратно. Выгнал из казенки пьяниц и вкрадчиво спросил: «Дедуся, что-нибудь недоброе случилось. Ведь ты за последние десять лет не знал дороги в казенку».
Старец Прокофий долго маялся и, наконец, рассказал Еремею, что видел, а также слова признания моего отца. «Вот дьявол на старости лет толкнул меня взять эти деньги. Много раз я подходил к гробу за ними, но тут же уходил, не хватает смелости. Вот, думаю, выпью и возьму на душу грех. Зачем мертвому деньги, а мне они еще могут пригодиться».
Старик усердно закрестился и беззубым ртом зашамкал молитву. Приказчик Еремей елейным голосом сказал: «Дедуся, на старости не бери на душу грех. Давай лучше я возьму деньги и отдам тебе половину, то есть одну тысячу рублей. С тебя хватит до конца твоей жизни. Ты одинок, наследство тебе некому оставить». Дед заморгал слезливыми глазами, закрестился дрожащей рукой и прошамкал: «Согласен».
Договорились ограбить гроб с телом деда в 10 часов вечера. Еремей пришел в назначенное время. Под бледный свет свечи открыл крышку гроба. Энергично сунул руку под голову мертвеца, вытащил кошелек с деньгами и положил к себе в карман. Несмотря на протесты сторожа, Еремей принялся снимать с покойника лапти и портянки. Снял все, аккуратно связал и унес к себе в казенку. Лапти с портянками повесил на самое видное место. Тысячу рублей он отдал Прокофию, как договаривались. Довольный старец, крестясь и шмыгая носом, пересчитал деньги, завернул их в грязную тряпку и ушел к себе в сторожку.
В воскресенье приехали хоронить деда. Отец мой зашел в казенку и, не веря своим глазам, увидел лапти и портянки деда. Выждав момент, когда посетители уйдут, спросил Еремея: «Откуда у тебя?» Показал рукой на лапти с портянками. Еремей, испугавшись, состроил гримасу и усердно закрестился. Вышел из-за прилавка, закрыл на внутренний крючок дверь казенки и шепотом стал говорить отцу: «Сегодня ночью твой батька меня на тот свет от страха чуть не отправил. Всю ночь заставил дежурить в казенке. Перетаскал водки на две с половиной тысячи рублей. Если не веришь, пойдем посмотрим, весь склад стал пустым. Две тысячи рублей золотом отдал наличными и пятьсот рублей задолжал. За долг оставил мне лапти с портянками. Сказал, передай сыну, чтобы расплатился, иначе, если не заплатить долг, придет домой».
Мой отец усердно закрестился, приняв слова пройдохи за чистую монету, просил Еремея не распространять слухи, за что отдал еще тысячу рублей. Забрал лапти с портянками, унес в церковь, где деда снова обули. После всех церковных процедур отнесли на кладбище и похоронили. Отец долго дрожал, ожидая в гости деда, так и не дождался».
Васильев кончил свой рассказ, тяжело вздохнул, вытянул: «Это сущая правда».
Казаков рассеяно смотрел то на Васильева, то на меня. Я подумал, но промолчал: «Похож ты, приятель, всеми выходками на своего деда».
Пьянка продолжалась до поздней ночи. Новый год отметили. Снова потянулись обычные зимние короткие дни и длинные ночи. Наше командование не скрывало, что предвидится крупное наступление, но когда, солдаты и мелкие чины не знали.
Для всех стало ясно: приказ – покинуть обжитые места.
Наш полк сняли и перекинули за 4 километра. Мы со своими минометами остались посреди чистого поля. От немцев нас скрывал большой бугор – поля деревни Зенино. Рядовой Васильев с направлением в зубах ушел в медсанбат. Заболел: полное расстройство желудка – дизентерия. Ветераны полка вздыхали. Васильев заболел не к добру. Значит, ожидается горячая потасовка – это уже не первая примета.
Прославленная деревня Зенино. До могилы тебя не забудут люди, топтавшие твою землю. Вряд ли кто из солдат видел деревню. Слухи о Зенино ходили по всем фронтам. Разговоры при встречах в госпиталях, в далеких тылах. Где воевал, где потерял руку, ногу, где ранен. Волховский фронт, под Зенино.
На каждом фронте были свои участки, названные по городам, районам и населенным пунктам. На Волховском их было немного. Основные из них: Новгород, Кириши, Мясной бор, Мга, Кондуя, Синявино. Побывавший в этих местах и по чистой случайности оставшийся в живых человек никогда эти болотистые, лесные места не забудет. Большие площади этих местечек изрыты окопами, артиллерийскими и минометными нишами, котлованами для блиндажей и землянок. Земля перепахана воронками снарядов и мин. Леса на местах боев уничтожены. Вместо них торчат избитые, искромсанные пни и одинокие стволы деревьев, без сучьев, без ветвей. Чуть дальше – леса, израненные пулями, осколками мин и снарядов.
Сколько братских и одиноких захоронений хранят в своих недрах песчаные, суглинистые и глинистые земли. Лежат в этой земле люди разных возрастов, разных специальностей и национальностей. Кончится война. Вырубят израненные леса. Воронки снарядов и мин, бугорки братских и одиночных могил сравняются с землей. На их месте вырастут новые деревья и кустарники. Задернеет и зарастет мхами и лишайниками оголенная, изрытая земля. Котлованы блиндажей, землянок, окопов и артиллерийских ниш завалят оставшиеся в живых люди. На их месте будут колоситься хлеба.
Молодое поколение сгладит в своей памяти все, а еще более молодое узнавать ничего не будет. Только люди наших поколений, месяцами лежавшие в снегах и торфяной холодной грязи этих мест, никогда не забудут. Только смерть заставит их забыть, что они пережили и видели. Напоминать им будут ежедневное нытье раны, зубные боли и полученный от простуды ревматизм. Долго им будут сниться кошмарные сны. Отбивание немецких психических атак. Наступления и свои атаки. Рукопашные схватки в окопах. Смерть близких друзей и товарищей.
Оборонительные рубежи немцев располагались на высотах, водоразделах, как правило, с естественными для наших войск препятствиями. Наши же, наоборот, размещались стихийно, вынужденно. Поэтому линии обороны местами расходились до 2,5-3 километров, местами сходились до 15-200 метров. В местах сужения в любое время суток было жарко. С обеих сторон ночью беспрерывно висели в воздухе осветительные ракеты. Трассирующие пули прорезали темное ночное пространство светящимися пучками. Часто звуки выстрелов пулеметов и автоматов сливались в единый сплошной протяжный вой.
Все это было направлено против самого развитого, самого умного, самого трудолюбивого существа на земле – человека. Человек человеку враг. Человеком изобретается сильное и мощное оружие. Его изготавливают заводы, фабрики, целые города. Все это готовится на уничтожение человека, своего двуногого брата.
Казаков нашел деревянный сруб размером два на два метра, покрытый сверху нетолстым подтоварником с большой снежной шапкой наверху. Это сооружение, сделанное неизвестно для чего, напоминало собачью конуру с небольшим лазом. Мы, четверо, весь расчет миномета, влезли внутрь. Закрыли лаз и, плотно прижавшись друг к другу, просидели почти сутки. Полученный на четыре дня сухой паек полностью уничтожили, надеясь, что смерть от осколка снаряда или от пули избавит от голода.
В 8 часов утра 17 января 1944 года наши артиллеристы и минометчики открыли по немцам ураганный огонь. Минометы находились в походном положении. На переднем крае взвились красные ракеты. Оружейная стрельба слилась в сплошной вой.
Сквозь почти сплошные разрывы мин и снарядов и пулеметно-автоматную стрельбу до нашего слуха доносились глухие крики "ура". Наша пехота шла в наступление. Люди гибли, раненые истекали кровью. Невредимые прыгали в немецкие окопы и в рукопашной схватке гнали врагов наружу. Мы отсиживались в этой конуре.
Какое счастье, что нас забыли, думал я. Наши прогонят немцев, мы пойдем следом со своими минометами. Что называется, будем загребать жар чужими руками.
Нашим радостям скоро пришел конец. В наше уютное убежище просунул голову лейтенант Серегин и крикнул: «Выходи, ребята, наш черед тоже настал». Мы не спеша вылезли. Серегин показал рукой на овраг и сказал: «Бегите туда».
В овраге стояли выстроенные наши люди. Командир роты Васильев держал в руках бумагу. Мы вошли в строй. Васильев почти не своим голосом зачитал фамилии 19 человек и приказал сделать шаг вперед. Он объявил, что мы в распоряжении 3 батальона отправляемся на прорыв на передний край. К нам присоединили еще человек 25, и всю команду принял молодой лейтенант из штаба полка в присутствии парторга 3 батальона рядового Трофимова.
Из госпиталя Трофимов прибыл в батальон два месяца тому назад. В прошлом осужденный на десять лет, просидел восемь лет, был досрочно освобожден в мае 1943 года и направлен на фронт. После боевого крещения вступил в ряды партии. В Москве у него был единственный сын, которому он писал письма и надеялся встретиться с ним почти героем.
Казаков не отставал от меня ни на шаг. Был все время рядом со мной. Держался меня и Трофимов. Я его спросил: «Куда нас ведут?» Он ответил: «Не знаю. Слышал, немцы просочились в окопы, занятые и оставленные в тылах нашим полком. Создалась угроза окружения полка. Связь с передовыми силами полка прервана. Доставка боеприпасов и выход раненых прекратились. Чтобы немцы перестали просачиваться в тыл нашего полка, был брошен резервный батальон дивизии. Ураганным огнем враг прижал к земле наших людей и заставил повернуть обратно с большими потерями. Сволочи, даже ползущих тяжелораненых расстреливали. Результат – тотальная мобилизация тылов полка: писарей, поваров и прочего обслуживающего персонала».
«Разговорчики», – крикнул ведущий нас лейтенант и строго посмотрел на нас. Трофимов замолчал. Он шел в одном ряду со мной через Казакова и смотрел на меня печальным взглядом светло-голубых глаз. Я не выдержал его взгляда и спросил: «Ты что на меня так смотришь? Или впервые увидел?» Трофимов отвернулся и уже косым рассеянным взглядом смотрел на меня. Стало неприятно. Я отвернулся, почувствовал его взгляд на своем затылке.
По хорошо протоптанной дороге мы вышли на высокий гребень, именуемый высотой 8, откуда как на ладони была видна немецкая линия обороны, занятая нашими, в которую снова проникли немцы. Дорога спускалась к реке по естественной выемке. Немцы открыли по нам огонь из пулеметов, засвистели пули. Несколько человек упали. Мы бросились в выемку дороги к реке и скрылись от глаз немцев.
Я спросил лейтенанта, что он думает делать. Вместо ответа он строго крикнул: «Молчать!» Затем отсчитал 25 человек и закричал: «Приказываю занять оборону по крутому гребню берега реки, – показал рукой направление вправо. – Исполняйте, старшина».
Я отпарировал: «Есть». Крикнул: «Ребята, за мной». Трофимов остановил меня, подал руку и хрипло проговорил: «До свидания, может, больше не доведется увидеться». «Не вешай головы», – сказал я и побежал. Мы вышли на гребень высокого обрывистого берега. Полуметровый снег не давал бежать. Внизу под 20-метровым обрывом текла небольшая река шириной 7-10 метров, скованная метровым панцирем льда.
По ту сторону реки простиралась открытая площадь со снежным покрывалом и плавным подъемом в 300-400 метров. На самом гребне, то есть водоразделе, была расположена линия обороны, отбитая нашими у немцев.
Наш полк продвинулся до 3 километров. Занят и второй эшелон немецкой обороны, но не до конца. Не прочесаны фланги на стыке соединений дивизий, где осталась небольшая группа немцев. Результаты спешки налицо. Немцы сумели проникнуть не только в дзоты, но и к оставленной ими противотанковой батарее. Сейчас они вели огонь по нашим тылам и идущим пополнениям. Пока мы бежали по гребню берега и занимали оборону, были отличными мишенями для немцев. Бежавший рядом со мной Казаков упал. Пули свистели и вокруг меня. Я лег в снег и подполз к Казакову. Он лежал на спине, повернув голову, печально смотрел на меня. Взгляд его серых красивых глаз, обрамленных черными густыми ресницами, был как-то по-особому выразителен.
«Что с тобой, ранен?» – крикнул я. Он открыл рот для того, чтобы ответить мне, вместо слов из его рта потекла кровавая пена. Я взял его за руку, стараясь нащупать пульс, но рука его была безжизненна. Казаков кивнул головой, показывая, что все кончено. Глаза его стали незрячими, как у слепого. Тело судорожно вытянулось, нос заострился, губы побелели. Только тогда я обратил внимание, что из правого виска Казакова текла кровь, окрашивая белый снег в розовый. «Прощай, друг и товарищ, – крикнул я. – Погиб ты благодаря бездарности и незнанию обстановки нашим командиром».
Я отполз от гребня берега на 100 метров и крикнул: «Ползите сюда, кто остался жив». Люди приблизились ко мне. Из двадцати пяти человек за 20 минут погибли пятнадцать. Мы выползли на дорогу, по которой вошли в выемку, скрываясь от немецких пуль.
В выемке скопилось более ста человек. Я подошел к реке. На льду лежало двенадцать человек убитых, среди них наш лейтенант, а рядом с ним Трофимов, парторг батальона. Я невольно снял шапку и прошептал: «Прощайте, товарищи».
Вся площадь до самых окопов была покрыта телами убитых и раненых. Я спросил у стоявшего рядом пожилого солдата, как погиб лейтенант, и показал на Трофимова. Он ответил: «Горячка к хорошему не приводит. Прибежал сюда, как с цепи сорвался. Выхватил из кобуры пистолет, закричал: «За Родину, за Сталина в атаку за мной». Увлек нас за собой. Немцы открыли шквальный огонь, и вот результат – двенадцать человек убито и много раненых, погиб сам».
Я подобрал валяющуюся винтовку со штыком, по-видимому, раненого, надел на нее каску и высунул из-за выступа выемки. Тут же в нее шлепнулись три пули. Рисковать не стоит, помимо пулеметов бьют снайперы.
В 600 метрах влево от выемки дороги с нашей стороны в реку врезался овраг. Я крикнул: «Минометчики, за мной». Девять человек подошли ко мне. Среди них один незнакомый сержант высокого роста, с чуть заметными на скуластом лице веснушками. Я спросил: «Ваша фамилия, сержант». Он ответил: «Капитонов». «С нами пойдете?» «Да, но прежде объясните куда». Я показал рукой в левую сторону и громко сказал: «Видели овраг, примерно в полукилометре?» «Нет, не обратил внимания», – сказал Капитонов. «Тогда слушайте все внимательно. Наша задача – по этому оврагу достичь реки, быстро ее переползти. За рекой видно вроде лощины тальвега. По ней мы проползем, немцы не увидят. Достигнем окопов, а там покажет обстановка. Ясно всем?» Люди сказали: «Ясно».
По дороге мы вышли обратно, нырнули в овраг и направились вперед по глубокому снегу. Местами ползли. Достигли реки и незаметно вылезли в лощину. Все внимание немцев было приковано к выемке дороги, где скопилось много людей. Мы, десять человек, без помех достигли окопов и прыгнули в ходы сообщения. Первым нам встретился немецкий офицер. Он не шел, а бежал, держа в правой руке парабеллум. Он принял нас за своих, а уже когда разобрался, было поздно. Автоматная очередь почти в упор прошила его грудную клетку. Он беспомощно взмахнул руками и свалился на дно окопа.
В каждом зигзаге окопа были оборудованы огневые точки. Лежали сотни гранат с деревянными ручками. Стояли цинковые ящики с патронами. Валялись автоматы, винтовки и пулеметы. Знать, немцам было жарко от наших наступающих.
Мы разделились на две группы и пошли в разных направлениях, используя немецкие гранаты. Прежде чем войти в зигзаг, кидали гранату. Мы впятером подошли к дотам, откуда стреляли немцы. Было три точки. У всех трех дотов, даже со стороны окопов, были окованные железом двери, закрытые изнутри. Немцам первого дота мы вежливо предложили сдаться. Немцы молчали. Попробовали дверь автоматными очередями – не пробивает.
Я залез на дот, чтобы найти отверстие или трубу, куда можно бросить гранату. Наши открыли по мне огонь из автоматов и пулемета. Пришлось быстро спуститься в окоп.
«Что будем делать?» – спросил я Капитонова. «Подумаем», – ответил он. «Только сейчас и думать», – передразнил я его. Мысль пришла мгновенно. «Связывайте по десять немецких гранат, ставьте их на боевой взвод».
Вернулась наша вторая группа – пять человек. «Почему пришли?» – спросил я. «Одним страшно», – ответили мне. Я на всякий случай выставил по человеку в боевое охранение. Блокировали все три дота. По две связки гранат положили к дверям каждого из них. Из укрытия по ним бросили по гранате Ф-1. Раздались взрывы. Дверей на дотах как не бывало, они взлетели на воздух. Немцы с поднятыми руками спешно выходили из дотов, их было четырнадцать, трое из них тяжелораненые. Их санслужба работала отлично, можно было позавидовать. Раненые не только были перевязаны, на перебитые руки и ноги даже были надеты шины. Я нашел простынь, пристроил ее к стволу немецкой винтовки и поднял над дотом. Наши с опаской вышли из выемки дороги за рекой и, озираясь, двинулись через реку, а затем начали подниматься по плавному подъему к окопам.
Немцев надо было немедленно расстрелять. Они более 200 человек убили наших, не считая раненых, благодаря неопытности наших командиров.
Капитонов сказал: «Давай пустим в расход». Я ответил: «Пока обождем, они этого не смогут избежать». Немцы, по-видимому, поняли наш разговор и беспокойно смотрели то на нас, то на наши автоматы.
Наши не успели преодолеть и половины расстояния до окопов, как по ним был открыт огонь из орудий. Немецкая противотанковая батарея находилась в 200 метрах от нас. Я вошел, обшарил немецкий дот. Вынес оттуда автоматы, пулемет и гранаты. Немецких военнопленных велел загнать в дот. Для охраны оставил четырех человек, двум приказал стоять в охранении. Трех человек забрал с собой, в том числе Капитонова.
Мы выбрались из окопов и поползли к батарее. Немцы стреляли из трех орудий, их было девять человек. Зайдя с правого фланга, примерно с 50 метров мы открыли огонь из автоматов. Немцы бросили орудия и убежали, спрятавшись в ниши, не оказывая нам сопротивления. Трое остались лежать на месте. Наше появление оказалось для них неожиданностью. Подползли к нише и бросили по гранате. Немцев не было, их и след простыл. Они внезапно появились на опушке леса и скрылись среди деревьев. Мы бросились к орудиям, развернули одно из них и прямой наводкой стали стрелять в направлении леса, где скрылись немцы. Снарядов лежало много, целые горы. Мы усердствовали, выпустили около 50-ти снарядов.
Когда вернулись в окопы, немцев уже увели в штаб полка. Капитонов попросил меня: «Пойдем, посмотрим наших убитых ребят. Мне нужно найти одного друга. Он убит или ранен, так как убежал вперед в выемку дороги и не вернулся».
Мы вылезли из окопа и пошли осматривать убитых наших ребят. Среди них было много тяжелораненых. Санитаров не было видно. Кто видел политую кровью и усеянную трупами землю после боя, кто потерял в бою близких друзей и товарищей, шедших с ним рядом, тот этого никогда не забудет.
Видеть поле боя доводится немногим из участвующих в сражении. Легкораненые думают, как бы только выбраться из этого ада, поэтому не обращают внимания на окружающее. Тяжелораненые безразличны ко всему. Первыми видеть поле после боя доводится санитарам, вторыми – похоронной команде. Это люди, которые равнодушно относятся к живому и неживому человеку. Они не удивились бы, если бы среди трупов обнаружили родную мать.
