Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Небесное светило ушло за горизонт. Западная половина неба окрасилась малиновой зарей. Началась вечерняя перекличка между нашими и немцами. По месту нашего громкоговорителя залпами ударили немецкие минометы. Наши ответили несколькими пушечными выстрелами. Застрочили пулеметы с обеих сторон.
Выждав тишину, немецкий диктор закричал: «Иваны, если хотите жить, культурно сдавайтесь в плен. У нас чисто, не будете купаться в грязи окопов».
В ответ заговорила наша артиллерия. Снаряды с воем летели через окопы. Диктор смолк. Меркулов в измазанной глиной сырой одежде смотрел на немецкие окопы и думал: «Маленькое облако появилось на небосклоне, так быстро превратившись в грозу. Пока с такой грозой человечество бессильно бороться. Да она не так и страшна, большой беды не причинила. Одновременно принесла большую пользу. Но когда зарождалась военная гроза из маленького облака, ее можно было предупредить. Она зародилась в Германии с приходом Гитлера к власти. В то время у Германии Версальским договором были связаны руки. Развязать их помогли Англия, Франция, Америка, натравливая Германию на Советский Союз. Наши в то время тоже в ладоши хлопали. Доказывали, считали, надеялись, что в первую очередь Гитлер набросится на капиталистический мир. Мы в это время подготовимся и совершим мировую революцию. Если бы в то время заставить Германию жестко выполнять Версальский договор, то этого не было бы. Прозевали, а сейчас рассчитываемся миллионами жизней. Застигшая нас врасплох гроза охватила громадное пространство. Она сметает на своем пути все живое, все ценное для нашего народа, что создавалось веками. Враг силен, хитер и умен. Самое главное сейчас – убивай врага, где бы он ни встретился. Если ты его пожалеешь, пощадишь, то он тебя убьет. Немцы убивать умеют».
Наступила ночь, после грозы прохладная, влажная. Плотно прижимаясь друг к другу, в землянке спали красноармейцы. По очереди бодрствовали, дежурили у пулеметов.
Утром затишье. Немцы завтракают. У нас завтрак еще не принесли. Только с термосами за спиной появились люди, как загудели немецкие самолеты. Они летели строем по пять машин, образуя правильные колонны. Их более пятидесяти, им никто не мешает. Не спеша в воздухе перестраиваются. Пристраиваются друг к другу в хвост. Растягиваются в шеренгу, образуя цепь со звеньями из летящих стервятников с черной свастикой на крыльях и фюзеляжах. Поравнявшись с нашими окопами, летящая цепь низко опускается к земле. Ревут сирены, воют бомбы, гремят разрывы. С визгом летят пули и осколки. Вот летящая цепь в воздушном пространстве соединяется своими концами, образуя замкнутую фигуру, одна сторона которой кружится над нашими окопами, другая уходит далеко в наши тылы, низвергая на головы людей тонны огня и дыма. Гудят, стонут земля и небо. Кажется, в этом кошмаре смерть всех найдет. Но вот цепь размыкается, самолеты уходят. Окопы оживают, слышатся голоса людей. Все бегут на свое место к орудиям, пулеметам и минометам, так как на смену самолетов заухали пушки, заскрипели шестиствольные минометы. В окопах ад. Кругом рвутся мины и снаряды, много прямых попаданий. Под прикрытием артиллерийского огня немцы бегут к реке. Ночью они приготовили для переправы плоты и лодки. Огонь артиллерии и минометов переносится на наш второй эшелон.
«А все-таки ты хороший брехун, Морозов, – кричал Шишкин. – Не ты ль вчера говорил, что немцы целый месяц не очухаются после нашего набега».
Морозов виновато молчал. Он делал вид, что занят: загородившись пулеметом "Максим", наблюдал за плывущими по реке немцами.
«Огонь», – передалась по окопу команда. Шквальный пулеметно-винтовочный огонь прижимает немцев ко дну лодок и плотов. Редкими, но меткими выстрелами заухала наша артиллерия. От прямых попаданий плоты стали разваливаться, отдельные бревна поднимаются высоко над водой. Лодки тонут. Над рекой рвутся снаряды, начиненные шрапнелью. Вода в реке становится от крови багровой. Немцы, оставляя на реке плоты и уцелевшие лодки, плывут к берегу. Но до берега добираются только счастливчики. Убитых, раненых, бревна, лодки и плоты течение несет в озеро Ильмень.
«Ну что, бахвалы, завоеватели всего мира, побежали, – кричал Меркулов. – Жаль, что вас нечем достать».
«Ну и денек сегодня выдался, чем-то напоминает вчерашний, – говорил Шишкин. – Сотни фрицев по-пластунски плывут по дну реки, а может уже достигли дна озера. Хороший корм для рыб и раков. С самого утра гады пошли в атаку, не дали даже позавтракать. На желудке тоска, в кишках ветер гуляет. Пусто, а есть уже не хочется».
«А ты ешь, товарищ командир взвода, – посоветовал Морозов, видя, что Меркулов отвернулся от чашки, – не хочешь, а все равно кашу толкай в рот. Хлеб побереги на всякий случай».
«Что ты имеешь в виду под всяким случаем, – перебил его проходивший мимо политрук. – Здесь будем стоять насмерть без всяких случаев. Умрем все, но этого рубежа фашистам не отдадим. Ясно, боец Морозов?»
«Ясно, товарищ политрук, – отрапортовал Морозов, – но…»
«Без всяких но», – сказал политрук.
Морозов хотел сказать, что он отступает с Латвии. Были для немцев препятствия, казалось, непреодолимые. Они их обходили, создавая впечатление, что пытаются взять лобовой атакой. Дай бог, чтобы здесь было все в порядке. Не обошли бы они нас где-нибудь за Шимском и не окружили. Об этом не могли не думать солдаты. Но политрук, по-видимому, знал это и, не дожидаясь ответа Морозова, пошел дальше.
«Выше голову, красноармеец Морозов, – сказал Темляков. – Ты кадровый солдат, а я ополченец из-под Москвы. Мы с тобой друзья, не правда ли. Давай не будем забывать солдатскую пословицу – будем меньше говорить и меньше думать. Пусть за нас думают командиры. Наше дело – без промедления выполнять все команды».
«Что ты меня учишь и даешь наставления, как отец. Слава богу, уже три года, как в армии. Поэтому мне не первый снег на голову. Немцы по нескольку раз повторяют свои атаки, но, мне кажется, небольшими силами. Ты мне говоришь, что я не должен думать. Я думаю, потому что я не предмет, не машина и не лошадь, и я думаю, что немцы рано или поздно обойдут нас с фланга и заставят бежать. Любой ценой, но они форсируют реку и двинутся к Великому Новгороду».
«Умрем, товарищ Морозов, но этому не бывать, – крикнул Меркулов. – Великий Новгород еще никогда и никем не был покорен. Я сам родился и вырос в Новгороде. Даже все далекие предки мои новгородцы. Если мы сдадим этот город, старики-новгородцы, умершие еще в период татарского ига, перевернутся в своих могилах. Такого позора они не перенесут».
В это время наш репродуктор, вынесенный далеко вперед от передней линии, громко заговорил по-немецки.
«Что он лопочет?» – спрашивали бойцы Меркулова. Меркулов в институте изучал английский. В средней школе в те времена плохо было поставлено обучение иностранным языкам. Только в 8 и 9 классах стали изучать немецкий. Поэтому Меркулов диктора не понимал, но по отдельным словам догадывался, что диктор говорил, обращаясь к немцам, примерно следующее: «Если вы еще не досыта напились воды – лезьте еще раз в реку, и мы отправим вас в озеро. Там для всей вашей великой Германии воды хватит, чтобы утолить жажду и утонуть».
«Какая несправедливость, – сказал Шишкин. – Немцы каждый день не только купаются, но и пьют воду, а мы от жажды умираем».
Немцы открыли по репродуктору минометный огонь, и он замолчал.
Атаки немцев, бомбежки самолетов и артиллерийские обстрелы продолжались по нескольку раз в день. Время шло очень медленно, дни тянулись за днями однообразно.
30 июля в Шимск приехал Ворошилов, командующий в то время ленинградским направлением. Как он разбирался в обстановке в штабе армии, для Меркулова было неизвестно. Командующий в сопровождении большой свиты ходил по ходам сообщения окопов, а местами по открытой местности, давал указания, распоряжения о том, что надо сделать, чтобы задержать на этом рубеже немцев. Всю линию обороны Климент Ефремович обойти, конечно, не мог. Не был и в окопах, где воевал Павел Меркулов. Вечером Ворошилов собрал всех командиров батальонов, полков, а также комиссаров. Каждому была поставлена одна и та же задача – любой ценой задержать немцев на оборонительных рубежах реки Шелонь. Он сказал, что этот рубеж является ключом к Ленинграду.
«На вас, товарищи, мы и лично товарищ Сталин возлагаем большие надежды», – закончил Ворошилов.
Все заверили, что враг дальше не пройдет. Командиры и политработники дали клятву Ворошилову, его слова довели до каждого бойца и командира. Бойцы тоже дали клятву – не посрамить имен русских солдат. Командарм лично обходил каждый окоп, каждую огневую точку.
В четыре часа утра в расположение взвода Меркулова прибыл Федюнинский в сопровождении штабистов. Он спросил пулеметчика Темлякова, дежурившего у пулемета: «Где командир взвода?» Стоявший рядом Меркулов ответил: «Я». «Что вы стоите, как попугай», – крикнул на него командарм. Оскорбленный Меркулов отвернулся от Федюнинского и попытался уйти. Теряя самообладание, командарм крикнул: «Стоять на месте. Смирно, – ноги у Павла дрожали, вид у него был растерянный. – Кругом», – кричал Федюнинский. Павел повернулся. Пилотка на нем была надета задом наперед с отогнутыми вниз помятыми бортами. Ремень оттягивал патронташ и висел между ног. Русой густой щетиной с примесью рыжей поросли щеки, верхняя губа и подбородок. На бравого солдата он не походил. Трудно сказать, кого он напоминал, растерянно моргая глазами, не осознавая своего поступка. Мысли в голове пролетали со скоростью звука, сосредоточиться он не мог: «Что он от меня хочет, и кто он такой. За что он меня терзает. Воевать я вроде умею не хуже других. Командиром взвода назначен вопреки своему желанию и воле. Из-за своей несообразительности, глупости так можно и от своих получить пулю в лоб». Он волновался, переступая с ноги на ногу.
«Товарищ командир взвода, – кричал Федюнинский, – ты словно застоявшийся в стойле русак, топчешься на одном месте. Может быть, тебе в голову пришла мысль прикинуться дурачком и одурачить меня. Ты не на того напал. Я тебя постараюсь проучить, что мать тебя будет до самой смерти за упокой поминать».
Слова Федюнинского резали Павла как острым ножом по горлу, а до его сознания доходили очень туго.
«Товарищ командарм, разрешите сказать», – звонким голосом крикнул командир роты.
Федюнинский обернулся, спросил, устремляя острый взгляд на командира роты, который стоял, приложив руку к каске: «Что вам угодно лейтенант, говорите».
«Товарищ командующий», – как на плаце закричал лейтенант. Он думал, что его не услышат, хотя кругом стояла тишина. Но командарм его не дослушал. Уже тише он обратился к Меркулову, повелительно сказал: «Товарищ командир взвода, доложите».
Меркулов стоял. Одна рука у него была в кармане, другую он приложил к пилотке для приветствия. Он молчал. Правую ногу в огромном ботинке, обмотанную до колена портянкой, он выставил вперед, молча разглядывая всех присутствующих. Командарм расстегнул кобуру. Необученность самому элементарному могла бы кончиться для Павла плачевно.
В это время крикнул командир батальона товарищ Красильников. Он громовым голосом доложил: «Товарищ полковник. Вверенный мне батальон занимает оборону от … и до …».
Командарм грубо спросил: «Капитан, что это у вас за чучело, а еще командир взвода».
«Товарищ полковник, – отвечал Красильников, – красноармеец Меркулов прибыл с пополнением из Ленинграда. Военному делу не обучен. Как инженера и исполнительного бойца его временно назначили командиром взвода. Во всем батальоне осталось пять офицеров и семь сержантов».
Командарм все еще грозно смотрел на Меркулова. Но вот его суровое мужественное лицо озарилось улыбкой. Уже ласково спросил: «Значит, инженер. Что окончил?» Павел вытянулся в струнку и отрапортовал: «Ленинградский киноинститут». «Вот видите, – улыбаясь, сказал командир полка, – вы можете правильно отдать рапорт. Но почему вы не выполнили свой служебный долг?» Павел что-то тихо ответил, растерялся. «Товарищ капитан, поручаю вам лично заняться с инженером военной подготовкой и о результатах мне доложить».
Начальство ушло. Темляков сказал: «Слава богу, пронесло. Закурим, командир взвода». «Меркулова на КП батальона», – крикнул связной. «Еще не пронесло, а только начинается», – сказал Павел и, круто повернувшись, вышел.
На КП батальона ни дивизионного, ни армейского начальства не было – только что ушло. Командир батальона встретил Павла словами: «Все хорошо, пронесло. Я тебя вызывал, хочу посоветоваться. Получил задание от командира дивизии: взять языка. Завтра в шесть часов утра немец должен быть в штабе дивизии. Ты мне говорил, что у тебя во взводе хорошие, сильные, надежные ребята. Действовать будем в темноте силами двух взводов».
«Мне кажется, лучше в два или три часа ночи, – возразил Меркулов. – В это время на реке туман, да и немцы крепко уснут. Караулы и дозоры потеряют бдительность. Немцы снова стали самонадеянны. Считают нашу армию разбитой, ждут дня победы. Вечерами прямо на переднем крае устраивают концерты: играют на губных гармошках, аккордеонах, по-ослиному горланят».
«Я согласен с тобой, товарищ Меркулов, а сейчас пошли к ребятам. Прихватим с собой и комиссара, пусть поговорит».
Оба взвода были в сборе, когда в просторную землянку вошли командир батальона с комиссаром. Командир роты пытался доложить, но Красильников жестом руки показал – садитесь.
«Как дела, ребята?»
«Плохо, товарищ капитан, – ответил за всех Темляков. Все устремили головы в сторону Темлякова, насторожились. – Наш командир взвода здорово осрамился перед командармом».
Послышался хохот. По-видимому, этот вопрос стоял на повестке дня солдат. Командир роты крикнул: «Молчать, Темляков. Сейчас, товарищи, не до шуток».
Комиссар, нахмурив брови, смотрел на Красильникова. Наступила тишина. Нарушил ее комиссар. Он заговорил хриплым простуженным голосом. Вначале коротко остановился на положении на фронтах. Призывал быть бдительными: «Враг в район Шимска подтягивает резервы. Чтобы разгадать замысел противника, нам нужен язык. Для взятия языка, прощупывания обороны противника и выявления огневых точек выбор пал на вашу роту. В разведку пойдут два взвода, только одни добровольцы. Поведут командиры первого и второго взводов. Приведите в порядок оружие. Сами приготовьтесь, отдохните и в путь. Время выхода объявим. Вопросы будут?»
«Разрешите, товарищ комиссар, – снова подал свой голос Темляков. – Мы упустили хорошее время. Во время грозы можно было пленить всех немцев во главе с Гитлером».
«Красноармеец Темляков, вам никто слова не давал, два наряда вне очереди».
В два часа ночи два взвода бесшумно достигли воды, разместились в лодках. Под покровом тумана переправились на другой берег. Туман, словно дым, расстилался над водой, холодная сырость проникала сквозь одежду и липла к телу. Короткими очередями стрелял немецкий крупнокалиберный пулемет. Трассирующие пули, рассекая туман, со свистом уносились над головами вдаль. Лодки носами уткнулись в прибрежную мель. У лодок оставили в засаде трех человек, все остальные побежали вперед.
Осветительные ракеты без перерыва висели над обороной врага. Сплошной линии обороны у немцев не было. Солдаты спали в неглубоких ячейках, накрытых плащ-палатками. Темляков, Морозов и Шишкин были посланы в хорошо видимую землянку. Часовой, прислонившись к стене в проходе, не обратил на них внимания и без звука был снят. Освещая путь электрофонарем, они ворвались в просторную землянку. Трое немцев спали на кроватях.
«Устроились, словно дома», – негромко сказал Шишкин. «Хэнде хох, господа», – крикнул Морозов.
Двое подняли руки, третий полез рукой под подушку за парабеллумом. Шишкин ударил прикладом. Немец застонал, парабеллум упал на пол. Немцы оделись. Морозов обрезал им подтяжки и пуговицы на брюках. Переправили на свой берег. Ночная тишина огласилась выстрелами, разрывами гранат и человеческими криками. Справа и слева забили немецкие пулеметы, раздалась стрельба из автоматов. У немцев переполох, тревога. Бой длился не больше десяти минут. Оба взвода возвратились с малыми потерями: двое убито, пять человек ранено. Захватили в плен двух немецких офицеров, одного фельдфебеля, а также трофей – 25 автоматов. Языки оказались очень ценными. Командир дивизии представил к награде восемь человек.
«Как, ребята, ведь можно немцев бить», – говорил Красильников.
«Можно, товарищ капитан, – ответил за всех Меркулов. – Смерти боятся сильнее нашего. Как они от нас драпанули. Если бы их накрыть всей дивизией, до Берлина без оглядки рванули бы. Сволочи, а спят с комфортом: на простынях, раздеты и накрыты одеялами».
«Ребята, за нами Новгород и Ленинград, – сказал Красильников. – Если нам суждено умереть на этом рубеже, пусть враг нас и мертвых боится. Умирая, будем падать головами вперед на врага».
Четвертого августа в восемь часов утра на горизонте появились немецкие самолеты. Их было много. Одни говорили, что их 130; другие насчитали 135. В течение полутора часов вели обработку наших окопов. Налеты самолетов чередовали с артиллерийскими и минометными канонадами. Два раза немцы пытались форсировать реку, но не настойчиво, силами до одного батальона. Наши отбивали эти атаки пулеметным огнем. Наша артиллерия была подавлена, молчала. Немцам хорошо знакомы воды реки Шелонь. Она унесла много их соотечественников в Ильмень. Отдельные трупы далеко опередили живых: пройдя озеро, достигли реки Волхов и плыли в пучине вод могучей реки дальше, к Ладоге.
После обеда воздушный налет повторился. Земля дымилась и горела. Казалось, с неба низвергается огненный поток вулкана, круша на своем пути все. Вой сирен, падающих бомб, их беспрерывные разрывы слились в единый ужасный звук. Люди ложились и плотно прижимались к грязному глинистому дну оврага.
Павел лежал рядом с политруком роты. Ему хотелось врыться в землю до самой магмы. От прямых попаданий рушились накаты землянок и блиндажей, осыпались стенки окопов и ходов сообщения, погребая живых и мертвых. В это время немцы форсировали реку на фланге далеко от Шимска. Самолеты ушли, продолжилась артподготовка. Снаряды с треском рвались в воздухе над окопами. Ревели, как ишаки, шестиствольные минометы. Мины при разрывах разбрасывали тонны ржавых смертельных осколков. Немцы приближались к окопам. Наши окопы ожили. Застрочили ручные и станковые пулеметы. В приближающихся немцев полетели гранаты.
«Приготовиться к контратаке», – передавалась команда от бойца к бойцу. Свинцовая лавина пуль и сотни взорвавшихся гранат привели немцев в смятение. Они залегли и поползли обратно к реке.
В это время со всех сторон закричали: «Немецкие танки сзади. Спасайся, кто может». Командир батальона и комиссар бежали по окопам и кричали: «Ни шагу назад. Всем по местам». Но где там! Паника посеяна. Немецкие танки с десантом. Более 20 штук где-то рядом форсировали реку и заходили с тыла, давя нашу артиллерию. Комиссар убит, командир роты тяжело ранен. Командир батальона убежал куда-то во фланг, призывая быть на местах. Часть людей, вооруженных одними винтовками, побежала по ходам сообщения окопов. Танки развернулись и скрылись в ложбине. Солдаты бежали ко второму эшелону. Единицы бежали в поле, в лес. Заградотряды приводили беглецов в сознание и направляли обратно. Оставшиеся в окопах отбивали атаки врага. Не подоспевшее вовремя подкрепление разбежалось под панические выкрики немецких провокаторов: «Мы окружены, спасайся, кто как может». Десятки немецких самолетов гонялись на полях за отступающими красноармейцами, наводя страх и ужас.
Взвод Меркулова держался, отражая натиск немцев. На соседних участках враг прорвал оборону, прижимая батальон с флангов с обеих сторон. Шла рукопашная схватка. Морозов, Шишкин, Темляков обороняли правый фланг, кидали гранаты, кололи штыками. Капитан Красильников появился в гуще боя. Отстреливаясь из пистолета в наседавших немцев, приказал: «Отходите за мной».
Передний край на его участке был соединен со второй линией обороны глубоким ходом сообщения. По нему доставляли боеприпасы, выносили раненых, приносили пищу. Батальон отступал под прикрытием взвода Меркулова. Вторая линия обороны была пуста. Кругом были слышны крики тяжелораненых, просящих о помощи. Красильников распределил остатки батальона по линии обороны, говорил: «Будем биться до последнего вздоха». «Чем же мы будем биться, – кричали красноармейцы, – патронов и гранат нет». «Скоро прибудет пополнение, – кричал комбат. – Мы немцев еще сбросим в реку».
Немцы шли, строча из автоматов, что-то кричали, озираясь по сторонам. Морозов, подражая морякам революции, как НЗ носил две пулеметные ленты, перекинутые через плечо, которые часто выручали. Красильников сам у пулемета. На батальон приходилось три станковых пулемета "Максим". Этого мало. Однако это грозное оружие. Короткие меткие очереди да помощь винтовок заставили немцев залечь.
«Товарищ капитан, – с упреком сказал Меркулов. – Не горячитесь, не спешите. Руководите огнем и боем».
Красильников оставил пулемет. Через несколько секунд в пулемет ударил немецкий снаряд. Стоявший рядом второй номер убит. Защитный щит и ствол пулемета сбросило, искорежило.
«Счастливый, – подумал Меркулов про Красильникова. – Еще задержись на один миг и крышка».
Красильников, перебегая от бойца к бойцу, кричал: «Приготовиться к контратаке. Сбросим немцев обратно в реку».
Немцы засели в наши окопы, атаку прекратили. В это время на обоих флангах раздались крики: «Мы окружены. Сзади немцы и немецкие танки. Спасайся».
Снова паника. Многие поползли и побежали назад. Немцы воспользовались паникой. Повылазили из окопов и снова поднялись для атаки. По ним ударила наша артиллерия – стреляли залпами три орудия. Снаряды, начиненные шрапнелью, рвались над их головами.
«Наши не сдаются, – кричал Меркулов. – Наши не отступают, артиллерия еще здесь». В расположении взвода снова появился Красильников. «Молодцы, ребята, – кричал он. – Сегодня же представлю всех к правительственным наградам. Приготовиться к контратаке. Умрем, но Новгород на поругание врагам не сдадим».
К Красильникову подполз связной от командира полка с призывом любыми мерами, жертвами и так далее задержать немцев на два-три часа, чтобы выполнить приказ командующего отступить на следующий рубеж на линию обороны реки Веронды в район деревни Борки и совхоза "Заверяжские покосы". За два часа армия оттянет хозяйственные части, артиллерию и пехоту.
«Умрем, но не отступим, – кричал Красильников. – Передайте командованию, что поставленная задача с честью будет выполнена».
Связной скрылся в лощине. Немцы больше не атаковали. Заняли оборону и, не жалея боеприпасов, стреляли.
Через полчаса кто-то крикнул: «Немцы сзади». Меркулов обернулся. Действительно, сзади шли немцы. Теперь они были и сзади, и спереди. Красильников кричал: «Не стрелять. Подпустить на расстояние броска гранаты. Открыть огонь из всех видов оружия».
А оружие было трех видов: один пулемет "Максим", винтовки и по одной гранате на человека. Немцы шли как на парад. Не целясь, стреляли из автоматов и кричали: «Русь, капут, русь, сдавайст».
Когда они подошли на расстояние 20-30 метров, в немцев по команде Красильникова полетели гранаты. Раздалось: «Ура!»
Голоса бойцов с каждой секундой усиливались и соединились в один протяжный звук. Наши достигли рядов немцев. Разобраться в рукопашной схватке было трудно. Советские бойцы уже не стреляли, били немцев прикладами, кололи штыками. Немецкие автоматы оказались слабаками против штыка. Дело в том, что для смены кассеты требуется минута. А здесь была дорога каждая секунда. Красильников, вооруженный наганом и пистолетом ТТ, во время схватки убил четырех офицеров и одного фельдфебеля. С тыла по немцам ударил взвод заградотряда. Немцы дрогнули и побежали. А сзади немцы, сидевшие в окопах, почему-то в бой не вступили – остались наблюдателями.
Батальон Красильникова прорвался с большими потерями и вышел на шоссе Шимск-Новгород. Шоссе было забито отступающими, повозками с хозяйственным скарбом, кухнями, автомашинами и артиллерией. По обочинам дороги бежали пехотинцы. Немцы нагнетали панику. Их натиск сдерживали установленные по обочинам 45– и 76-миллиметровые пушки и пехота.
«Наше место сзади, – кричал Красильников. – Товарищ Меркулов, вас назначаю командиром роты. Отведите людей на двести метров от дороги. Оттуда двинемся на помощь нашим товарищам, чтобы сдержать натиск немцев, создать возможность запланированного отступления».
В это время над дорогой показались немецкие самолеты. С дороги люди, повозки и артиллерия через кюветы шарахнулись в лес. На шоссе и его обочины полетели десятки бомб. Истребители "Мессершмитты" с включенными сиренами посыпали шоссе и прилегающее к нему пространство крупнокалиберными пулями. Здесь у многих смелость и азарт дать немцам отпор пропали. На глазах умирали беспомощные люди и лошади, пронзенные пулями. Все бежали прочь от этого ада. Многих обуяли ужас и страх.
Артиллерия и пехота, сдерживавшие немцев, не устояли. Немецкие танки с десантами прорвались. Они шли по дороге, все оставленное круша и ломая, раздвигали и очищали проезжую часть дороги. Все это происходило на глазах Меркулова и его людей. Его взвод тоже охватила паника. Он думал: «Сидя в обороне на реке Шелонь, мы были сильны и храбры. Ходили в разведку боем, в контратаки. А при отступлении превратились в кучу баранов. От одного немца бежим десятками. Кто в этом виноват?» С тяжелыми думами Меркулов все дальше уходил в лес от дороги. Его взвод следовал за ним. Связь с батальоном и полком давно утрачена. Дорогу и прилегающее к ней пространство немцы все еще бомбили и обстреливали.
Вышли к железной дороге, соединяющей Шимск и Новгород. Лес между шоссейной и железной дорогами был наполнен солдатами и офицерами. Во взводе осталось 18 человек. Друзья Меркулова Шишкин, Морозов и Темляков были живы и невредимы. До вечера искали свой полк, батальон, своего командира Красильникова. Но поиски были тщетны.
По шоссейной дороге уже ехали немцы. На автомашинах, лошадях шла пехота.
«Веди нас, взводный, к своим, – говорили бойцы, – ты человек местный, проведешь нас лесами. Ты здешнему лесу, полям, лугам и деревням земляк. Недаром в народе говорят: свой лес – друг и защитник, чужой лес, дебри – это враг».
Ночевали в лесу. Ночью в стороне расположения Новгорода небо было окрашено заревом. Горел старинный русский город. Утром, как гром надвигающейся грозы, была слышна артиллерия и канонада.
«Это бой за Новгород, – говорил Меркулов. – Не отдадут наши Новгород, не посрамят русской земли».
У многих в вещевых мешках на завтрак нашлись хлеб, консервы, сахар и даже свиное сало. Во время завтрака обсуждался беспокоивший всех вопрос: куда и как идти? Меркулов предлагал идти вблизи шоссе и железной дороги к Новгороду. Некоторые, почувствовав свободу от армейской дисциплины, требовали, чтобы Меркулов вел их в глухомань.
«Пока переждем несколько дней, узнаем, где обозначится линия фронта, тогда и будем пробираться к своим».
Так и было решено большинством. Пошли лесом, лесными и проселочными дорогами, обходя деревни. Лес был наводнен военными. Люди шли небольшими группами и в одиночку. Иногда встречались и подразделения численностью до батальона. Все друг друга боялись, считая за провокаторов или переодетых немцев, друг другу не верили, но все стремились к своим. Здесь царила полная анархия. Никто никому подчиняться не хотел. Завидев большое подразделение, мелкие группы и одиночки старались уйти подальше. Некоторые даже срывали знаки различия, бросали оружие, старались за родню или к вдовам пристроиться в деревнях. Все эти человеческие жизни волной катились по лесам, не зная, куда судьба приведет.
Немцы посылали своих лазутчиков в лес и удаленные от шоссейных и железных дорог деревни. Лазутчики хвалили немецкие порядки и агитировали сдаваться в плен. Если им встречались малочисленные и невооруженные группы, которые отказывались сдаваться, их просто расстреливали на месте. Немцы знали, что в случае организации выходивших из окружения солдат и офицеров в отряды они превратятся в военные подразделения, способные наносить ощутимые удары по их тылам.
Некогда было заниматься нашему командованию этими вопросами. Каждая выходившая из окружения группа хотела быть самостоятельной, независимо от ее величины. Все остерегались провокаторов. Большинство шло через все препятствия к линии фронта, стремилось присоединиться к действующей армии и воевать. Они уже хорошо знали фашистские порядки. Встречались и такие, которые шли в тыл к немцам. Их местность была оккупирована. Они дезертировали, бросали оружие. Переодевались в гражданскую одежду и направлялись к женам, отцам и матерям.
Среди этого людского потока были фанатически преданные Родине, советской власти, шедшие с границы, принимавшие на себя нечеловеческие лишения. Многие сотни километров шли не по дорогам, а непроходимыми чащобами. Часто вступали в неравные бои и выходили победителями. Они не бросали своего, а по возможности вооружались. Они не переодевались в гражданские шмотки и не снимали знаков отличия. Трудно сказать, как их судьбы сложились, если они чудом остались живы и к своим пришли. Может, их при проверке в особом отделе назвали предателями и изменниками Родины, а может, похвалили, сказали «спасибо за ваши подвиги». Такое, может, и было, но как исключение. Большинству выражали недоверие, лишали воинских званий, то есть разжаловали. Кому как везло. За стойкость, фанатизм, за беспредельную любовь к Родине эти люди заслуживали самых высоких наград. Тысячи таких безвестных героев погибли в неравных схватках. Дорого за их жизни заплатили немецко-фашисткие оккупанты. Это они с первого дня войны научили немцев бояться русского леса. Это они, не страшась, вступали в бой один против десятерых. Это были русские парни с Волги и ее притоков, Двины, Вычегды, Иртыша, Оби и Амура.
В лесах немцы разбрасывали листовки. В деревнях вывешивали объявления. Объявлялась амнистия всем сдавшимся на милость врага, им сохранялась жизнь. В населенных пунктах был установлен комендантский час. Лес немцы посещали только с провожатыми русскими полицаями и собаками. За каждую провинность был положен расстрел – за хранение оружия, за скрытие красноармейцев, за неповиновение и так далее.
Волна стихии несла по лесу Меркулова и его подчиненных. Шли только лесом. Деревни обходили, стараясь не встречаться с местным населением. Но природа создала все живое и человека, жить – значит надо есть. Чтобы есть, нужны продукты питания. Достать их можно только в деревне или у немцев. Картошка еще не поспела.
