Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Я спросил Клехлера, что говорят немцы о смерти русского коменданта Ивана Тимина. Он коротко рассказал: «Предполагают, что кто-то сумел напоить Тимина из того же флакона отравой, от которой умер Степан. Анализы вскрытия трупа подтвердили, что умер вследствие отравления».
Я подумал, что немцы начнут следствие. Все присутствующие при похоронах Степана видели, что флакон с жидкостью взял Андрей. При первом допросе все расскажут. Андрея могут расстрелять. Он это отлично знает, поэтому при откровенном разговоре вел себя так странно. Андрею надо бежать и при этом немедленно. Клехлер сказал, что сегодня в лагерь приглашен русский поп, будет отпевать всех, кто умер, и одновременно состоятся торжественные похороны Ивана Тимина.
«Большую честь оказывают ему немцы. Видимо, имеются заслуги», – сказал я. «Да, – ответил Клехлер, – немцы любят шкур, каким был Иван, да и весь мир построен на этом».
Я сходил, подложил дров в топку, ушел посоветоваться с Андреем. Он спал на краю нар с Гришкой Темновым или Гришкой Сталиным.
Разбудил Андрея. Он быстро вскочил на ноги и вышел в широкий коридор барака. Растерянно спросил меня, что знают немцы. Я ответил: «Пока никто ничего не знает, но будь начеку. В случае чего – беги. Немцы установили, что Иван Тимин отравлен, а кто отравил – им неизвестно. При первом же допросе, если они будут дознаваться, могильщики выдадут тебя с головой». «А если с ними поговорить?» – спросил Андрей. «Они знают, что флакон с отравой у Степана взял ты, значит, ты Тимина отравил». «Ты прав, – проговорил Андрей, – как я все неосторожно, необдуманно сделал». «Сегодня все выяснится. Будь готовым ко всему. В случае чего – беги».
Я ушел на кухню, растерянный Андрей остался стоять в коридоре барака. Подходя к будке, где стоял Клехлер, я спросил: «Как вы думаете, немцы будут или нет дознаваться, кто отравил Тимина?»
Клехлер ответил: «Вряд ли. Я вчера как переводчик переводил при допросе двух пойманных парней, бежавших из лагеря Луги. Немцы говорили об отравлении, но не было и намека на следствие». «А если расследуют и установят, кто отравил, – спросил я, – что будет?»
Клехлер внимательно посмотрел на меня и сказал: «Расстреляют. А ты не замешан в этом?» Я ответил, что нет. Спросил: «Скажите, пожалуйста, кого допрашивали?» «Не знаю, – ответил Клехлер, – если не отослали обратно в лагерь для установления личности, то расстреляли».
«Вам часто приходится участвовать в роли переводчика при допросах?» Клехлер ответил: «Не часто, но приходится». «Расскажите что-нибудь». Клехлер ответил: «Потом поговорим, времени у нас еще хватит. Бежать ты не скоро соберешься, а сейчас идет мне смена. До свидания».
В 10 часов утра в сопровождении коменданта лагеря и его помощника Шнейдера, двух немецких офицеров из полевой жандармерии в лагерь вошел настоящий русский поп, старик с редкими длинными волосами и длинной полуседой бородой.
Наспех сколоченный гроб с телом Ивана Тимина был вынесен на кладбище и установлен возле вырытой ямы на двух деревянных чурбанах. Юзеф Выхос громовым альтом объявил: «Всем больным и здоровым выходить строиться».
Люди не спеша выходили, так как сегодня их конвоиры и комендант не торопились, и становились в строй. Командовать парадом комендант доверил Юзефу Выхосу, а сам сопровождал попа. Поп медленно обошел барак, заглядывая за тесовые перегородки, а затем в сопровождении всей свиты ушел на кладбище.
Военнопленные по команде цепочкой входили на кладбище, затем становились, где кому нравилось. Охрана лагеря оцепила кладбище с трех сторон, на четвертой хорошей защитой служила лагерная стена из колючей проволоки.
Поп громким басом отслужил молебен, попутно с похоронами Ивана Тимина отпел всех умерших, обойдя каждую братскую могилу.
Немецкие солдаты тесным полукольцом окружили место действия. Эстонцев не пускали на кладбище. Некоторые подвыпившие арийцы отталкивали их и пытались пройти, вмешивались немецкие офицеры, поворачивали обратно.
Я стоял рядом с Егором и Меркуловым. Все военнопленные крестились. Егор, наморщив большой лоб, тоже усердно крестился. Не креститься было нельзя. Поп немцам мог послужить орудием для очередной провокации. Как говорили немцы, для выявления евреев, комиссаров и коммунистов. Переводчик Юзеф Выхос, чистокровный еврей, выдававший себя одним немцам за поляка, другим – за белоруса, так усердно крестился, что через полчаса молений его суконный китель сделался весь мокрый, как после обильного ливня. Обер кох Хайруллин Галимбай и его брат Изъят, мусульмане, нашу христианскую веру считали за собачью. При немцах они так усердно крестились и отвешивали низкие поклоны до земли, что им в другое время мог бы позавидовать заправский христианин.
После отпевания упитанное тело Ивана Тимина было осторожно спущено в могилу, а затем быстро зарыто сырой, не успевшей прогреться землей.
После молитвы за упокой душ грешных поп решил прочитать проповедь. Он очень смело, не боясь присутствовавших немцев и эстонцев, призывал не щадя живота своего бороться за Отечество. Он обвинял всех военнопленных в малодушии, в трусости и чуть ли не в измене. Немцев он характеризовал как сильного, беспощадного и человеконенавистнического врага. Призывал не унижаться перед врагом и бить его всюду, как били наши деды и прадеды, а не отдавать нелепо свои молодые жизни. Все это говорил, цитируя Библию и Евангелие.
Врач Иван Иванович во время проповеди прослезился. Трудно сказать, о чем он плакал, скорее всего, вспомнил своего друга Ивана Тимина.
Напоследок поп сказал, что он в большой обиде на НКВД, работники которого необдуманно, необоснованно репрессировали работников церковного культа. Ему в глубокой старости пришлось просидеть в тюрьме три года. Спасибо немцам, освободившим его от незаслуженной кары. Если потребуется, то в любое время он согласен отдать свою жизнь за Отечество.
«Откуда его выкопали?» – пробурчал под нос стоявший рядом со мной Егор. На его вопрос шуткой ответил Павел Меркулов: «С того света». В действительности, он походил на выходца из могилы.
Среди немцев были те, кто хорошо знал русский язык, а эстонцы владели им в совершенстве. Но, по-видимому, слова попа пролетали мимо их ушей, они не вникали в их смысл.
Поп пользовался большим доверием у немцев, как человек, пострадавший за свои религиозные убеждения. В его проповедь верили слепо. Религиозная процедура длилась три часа. Немцам в суконных мундирах стало невмоготу переносить 30-градусную жару, поэтому, не дожидаясь конца богослужения, ушли старшие чины, а за ними поспешили и солдаты.
Судя по внешнему виду, Егор изрядно утомился и с большим трудом держался на ногах, но не признавал своей слабости. Его скуластое лицо от пота и жары стало красным, а массивный широкий нос приобрел чуть ли не фиолетовую окраску. Когда поп скороговоркой досказал последние слова и произнес: «До свидания, братцы-солдаты», я Егору шепнул: «Ай да батюшка!» Егор кивнул в знак согласия и сказал: «Настоящая русская душа».
Поп торопливой стариковской походкой ушел с кладбища. Эстонцы быстро загнали всех узников за колючую проволоку, подгоняя крепкими русскими ругательствами и словечками.
Я пришел на кухню, где собрались переводчик Юзеф Выхос, Хайруллины Галимбай и Изъят, Митя Мельников. Шло обсуждение проповеди попа. Юзеф Выхос сказал, что проповедь старого попа слишком смелая, так как среди немцев были знающие русский язык.
Митя Мельников, растягивая слова чуть ли не по слогам, ответил: «Проповедь попа не поняли не только немцы, но и эстонцы. Он умело говорил славянские цитаты из Евангелия, перемешивая их с русскими словами». «Это можно проверить, завести разговор с эстонцами – они скажут», – негромко сказал Выхос, озираясь по сторонам, не подслушивает ли кто. «И очень просто, – продолжил разговор Митя, – спросить Клехлера, он скажет и, кстати, сейчас на посту». «Сейчас не надо, – сказал Выхос, – как-нибудь в следующий раз».
«Хитрый поп, по-видимому, читает проповеди не в первый раз, и к нему не придерешься. Кому он читал, немцам или нам?» – не привыкший молчать при разговорах, выпалил я. Но Галимбай сказал: «Выступление попа дурацкое, нетактичное». Юзеф Выхос строго посмотрел на него, и Галимбай, намеревавшийся что-то сказать, замолк.
Я, с детства не умеющий в нужное время держать свой язык на привязи, выпалил: «Вот поэтому-то ты, сын Хайруллы, так усердно молился, отвешивая низкие поклоны до земли и неумело то правой, то левой рукой крестился, косясь на коменданта лагеря».
На меня обрушился колючий пронизывающий взгляд маленьких темно-серых раскосых глаз Галимбая. Он раскрыл рот, из горла вылетел хриплый с клокотанием звук. Он гортанно проговорил татарское ругательство и, перекосив рот и сжав кулаки, произнес по-русски: «Морю голодом». На этом наш разговор в кухонном сарае закончился. На прощание Юзеф Выхос, обращаясь ко мне, сказал: «Вдобавок ты еще и большой нахал».
В сарае мы остались вдвоем с Изъятом. Он, улыбаясь, с акцентом проговорил: «Зачем обижаешь Галимбая. Он очень вредный, мнительный и обидчивый, долго не забудет твоих слов, будет мстить». «Наплевал я на твоего Галимбая, я его не боюсь, пусть он не грозит», – ответил я. Тихо, снова с улыбкой сказал Изъят: «Зачем портишь отношения, не плюй в колодец, вода еще может пригодиться».
По молодости или от природы не думавший о завтрашнем дне, я тут же забыл угрозы Галимбая. Весь лагерь говорил в этот день о попе как о патриоте и герое.
На посту стоял снова Клехлер, возможно, кого-то подменял. Я попросил у него разрешения носить на кухню воду из колодца и попутно поинтересовался, как ему понравилась проповедь попа. Он ответил, что из проповеди почти ничего не понял, так как поп говорил больше на языке Евангелия, то есть древнеславянском, которого он не знал. Я подумал, что Митя Мельников был прав. Старый поп не впервые проповедует любовь к Родине.
Русским комендантом лагеря был назначен скобарь Кузьма Брагин. Плотный, хорошо сложенный мужчина лет 30-ти с отпущенной рыжей бородкой. Опрятный, сильно набожный баптист. Волосы подстригал по-стариковски кружочком. Перед комендантом заискивающе юлил, работал плотником и столяром. В прошлом сын кулака, был сослан на север Архангельской области вместе с отцом, где пробыл три года и возвратился в Псковскую область. До войны работал на железной дороге.
В армию был взят в начале войны и в первом же бою добровольно сдался в плен. Работал он со дня пуска на мельнице у Сатанеску и по его рекомендации был выдвинут в русские коменданты. Немцы таких Брагиных уважали и им оказывали доверие. До коменданта вел он себя трусливо. Перед сильными военнопленными заискивающе юлил, ко всем приспосабливался, прислушивался, но жил одиночкой, никому не помогал, ни с кем не дружил. Усердно молился Богу, читал Библию и часто отвечал на вопросы непонятными библейскими словами. Вступить в немецкую армию при вербовке отказался. Он явно радел победе немцев, но не был уверен в ней. На вопросы наивных шутников, что вычитал в Библии и кто победит, на библейском языке отвечал: «Победят русские».
Он показывал вид, что недоволен назначением, но в душе был этому рад. В этот же день занял топчан и место Ивана Тимина. Стал соседом Ивана Ивановича, врача и заядлого библеиста.
Глава двадцать вторая
Отсчитывала часы и сутки первая декада июля. Жаркое солнце медленно поднималось по безоблачному небу. Воздух был наполнен запахами нектара и сухого сена. Легкий ветер передвигал нагретый воздух и шелестел в кронах деревьев. Небольшая река Веронда, огибающая лагерь, медленно несла свои воды в озеро Ильмень. Судя по спокойствию, немцы долго собирались жить на древнерусской земле. Сами носили и убирали сено и использовали военнопленных. Рабочая команда организации Тодта, состоящая из тщедушных немцев, поляков и латышей, не спеша убирала и прессовала сено. Командовал всей командой ОРГТОДТ в местечке Борки толстый, заплывший жиром, как хряк, обер-лейтенант Дик. В деревне и на территории совхоза он походил больше на пирата и палача, но приезжая на сенокосы, граничащие с лесом, – на жалкого труса. Боязливо наблюдая за пышной зеленой лесной опушкой, от нее он старался держаться в 300-350 метрах. Каждого русского считал партизаном или пособником партизан. При появлении в кустах человека, даже пленного, ушедшего по нужде, он стремительно садился на мотоцикл и уезжал.
Немецкие конвоиры говорили, что обер-лейтенант Дик трусливее еврея. На его нервы сильно подействовал случай появления вооруженных русских на шоссе и в деревнях. Слухи об этом распространялись быстро. Поэтому не только Дик, но и все немцы думали, что в каждом опушечном кусте сидит русский разведчик или партизан.
В один из самых жарких июльских дней восемь ребят приготовились бежать при первом удобном случае. Старшим они признали Петра, настоящей фамилии его никто не знал. В плен он попал из 2 ударной армии, а при каких обстоятельствах, никому не рассказывал. Его фигура, вид, разговор и взгляд внушали большое доверие. Несмотря на сильное истощение, лицо его казалось полным с выдавшимися вперед широкими скулами. Большая голова со светло-белыми волосами сидела на короткой жилистой шее, приспособленной к длинному с широкими плечами толстому туловищу. Весь этот ансамбль держался на коротких толстых ногах с плоскими ступнями. Ребята над ним шутили: всем парень хорош, только бог обидел ногами, как зайца хвостом.
В шутку, а может быть и серьезно, Петр говорил, что был личным поваром генерала Власова.
Лучшим другом его был сибиряк Игнат, беспризорник, воспитанник томских трущоб и многих детских домов Сибири. В прошлом – вор-карманник, побывавший не в одной тюрьме и трудовой колонии. С первого взгляда Игнат неуклюжий, высокий, сутулый, тихий и покорный. В действительности – решительный и смелый. Обладал большой выносливостью и физической силой.
Вторым другом Петра был Миша Сусеров из Ленинграда. Паренек выше среднего роста, на вид нежного женского телосложения с широким привлекательным лицом и темно-русыми волосами. Обладал приятным голосом. Пел больше песни вульгарные из мира заключенных.
Остальные ребята с разных областей были ничем не примечательные.
Егор знал, что ребята готовятся бежать. Участвовал в обсуждении плана побега и перехода фронтовой полосы, но доказывал, что бежать рано, надо ждать августа, когда поспеет картошка. Рассчитывать на помощь голодающего населения нельзя. Все питаются травяными лепешками и картошкой, да и заходить в деревни очень опасно. В каждой имеются предатели – полицаи и старосты.
Самое главное, в начале июля белые ночи, которые мало отличаются от пасмурного дня. Поэтому передвижение рядом с населенными пунктами и заход в них в поисках продуктов грозит поимкой и расстрелом.
Петр и Игнат, любящие свободу и не переносящие немецкий режим, решили бежать, не ожидая августа. У них имелись карта Ленинградской области, компас и однодневный голодный паек.
Они рассчитывали за три-четыре дня в обход Новгорода дойти до Киришей или Зенина и там пересечь линию фронта. Убежать с работы на дороге или с сенокоса не представляло большого труда. Уверенные в скорой победе, нестроевые немцы привыкали к военнопленным, знали их каждого по имени и считали побег безумием, поэтому особой бдительностью не отличались.
Удачный случай ребятам представился, лучшего придумать было нельзя. Все с группой в 25 человек были посланы на ремонт дороги. Дорогу ремонтировали, засыпая выбоины, сделанные танками и автомашинами, щебнем, который плотно трамбовали вместе с песком.
Трое конвоиров распределили всех по участку недалеко от Веронды. Протекающая рядом с дорогой река манила к себе своей прохладой.
В 30 метрах от дороги начинался зеленый лиственный лес с примесью ели и пихты, протягивал руки к людям и звал к себе укрыться от палящего солнца.
Конвоиры вначале ходили и подгоняли, кричали: «Русь, вайда, вайда», с них лил пот больше чем с работающих. Когда обер-лейтенант Дик проехал на своем мотоцикле в деревню, конвоиры не выдержали соблазна реки остудить свое тело.
Все трое, оглядываясь, подошли к Веронде, негромко о чем-то совещаясь. Двое разделись и кинулись в реку, показывая свое умение плавать, третий стоял на берегу и кричал на работающих людей: «Русь, быстро, давай», в то же время смотрел на своих собратьев, которые, отдуваясь, разбрасывали серебристые брызги воды и достигали противоположного берега неширокой реки.
В этот момент к стоящему на берегу конвоиру подошел Игнат с просьбой прикурить. Немец закричал на него, обзывая свиньей.
Игнат с силой толкнул конвоира плечом. Незадачливый немец упал в реку, винтовка пошла ко дну. От растерянности сначала скрылся под водой, по поверхности поплыла одна пилотка, но через несколько секунд вынырнул и почему-то стремительно поплыл не к тому берегу, откуда совершил вынужденный прыжок, а к противоположному. Игнат взял две винтовки, патронташи из объемистых карманов, забрал съедобное и сигареты. На прощание погрозил винтовкой стоявшим по пояс в воде у противоположного берега немцам и пересек дорогу, изредка оглядываясь назад, размашистыми шагами достиг опушки леса и скрылся, где его ждали все ребята.
Военнопленные, не знавшие намерения товарищей, в недоумении стояли и смотрели в сторону ушедших. Конвоиры, стоявшие в воде как под гипнозом, не могли тронуться с места. В положении полного оцепенения трое немцев пребывали минут пять, затем, осмелев, переплыли реку и вышли на берег. Быстро оделись, двое остались на охране, а третий, отжав мокрую одежду, ушел в деревню сообщить о случившемся. О побеге он умолчал, не доложил. Через час принес две винтовки и два патронташа, вооружил своих коллег, за это время высох и его костюм. Тогда только он поднял тревогу и доложил о побеге.
Карательный отряд с собаками прибыл через два часа. Обшарили 2-3 километра около дороги, вернулись ни с чем.
Вся бежавшая группа сделала бросок на 3-4 километра, бежали полевыми опушками, мелкими кустарниковыми зарослями и редким лесом. Дальше бежать не было сил, поэтому все остановились, собравшись в кучу, и в течение минутной передышки решили двигаться в леса к верховью Шелони.
Идти по направлению к Шимску между шоссе и озером Ильмень было опасно, так как расстояние от шоссе до Ильменя составляло от 4 до 7 километров. Это в основном поля, окаймленные небольшими перелесками с мелким лесом, изрезанные небольшими оврагами. Нужно было немедленно пересечь дорогу Шимск-Новгород, поэтому короткими бросками снова достигли дороги, благополучно перебежали ее и скрылись в лесу.
За день преодолели более 30 километров. Шли лесом, болотами, водой, неглубокими речушками, чтобы скрыть от собак свои следы.
От лагеря за день удалились не более 12 километров. Вечером, когда небесное светило скрылось за горизонтом, в лесу повеяло прохладой и сыростью, силы почти что у всех иссякли, идти дальше не могли. В глухом еловом лесу был сделан привал на ночь. Скудные припасы продуктов были поделены поровну и мгновенно исчезли в пустых желудках. Восемь человек, прикрытые полумраком июльской ночи и леса, тесным кругом сидели под старой раскидистой елью, все по очереди говорили, вносили предложения куда идти.
Петр настаивал пересекать линию фронта, то есть пробираться к своим. Миша Сусеров говорил, что надо искать партизан. Игнат возражал Сусерову, партизаны могут не принять, так как по лесу бродит очень много предателей, подосланных немцами. Костромич Кропачев и уралец Званцев считали, что надо искать оружие и организовать свой отряд.
Много говорили, строили планы, мнения расходились. Решили пока пробираться всей группой, а там время покажет. С таким решением легли спать. Спали не более двух часов, с появлением отблеска зари снова пошли. Единогласно было принято решение продвигаться ночами, а днем отдыхать.
Шли быстро лесными дорогами и тропами. Петр отлично ориентировался на местности и вел всю группу. Ночью, прихватив утро, прошли еще 15 километров. Выбрали небольшую лесную прогалину, окаймленную молодым густым ельником, легли спать, выставив часового, но спать с пустым желудком никому не хотелось. Ели лесную кисличку, чернику, зеленую бруснику, но от этого голод не утолялся, а наоборот, хотелось есть еще больше.
Не выдержав голода, Игнат попросился у Петра сходить в разведку, а при удобном моменте достать чего-нибудь поесть.
Игнат надел немецкий подсумок с патронами, взял винтовку и скрылся в зарослях ели. Он вышел на проселочную дорогу, идущую в деревню, и залег а кювете, заросшем густой елью. Ждать долго не пришлось, по дороге не спеша шла старуха с парнишкой лет восьми-девяти. Она несла большой мешок за плечами. Когда старуха проходила рядом, где лежал Игнат, он вышел на дорогу. Старуха испугалась, начала креститься, а затем кинулась бежать, не выпуская из своей трясущейся руки ручонку мальчишки. Игнат догнал ее и остановил. Успокоил ее, что убивать и грабить их он не собирается. Старуха рассказала, что идет из деревни, где стоит большой карательный отряд, отсюда 7 километров. Идет она в деревню Семидворка, примерно в 3 километрах, там нет немцев и полицаев. Игнат ее спросил, нет ли у нее чего съедобного.
Старуха сказала, что сама два дня ничего ни ела и идет с одеждой менять ее на хлеб и картошку. Сама она из Новгорода, второй год вместе с внуком живет в деревне. Старуха быстро скрылась за первым поворотом. От соблазна что-нибудь раздобыть не удержался и Игнат. Он пошел следом за старухой и вышел в поле. Задами пробрался в хутор и принес голодным ребятам 10 килограмм соленого мяса, ведро картошки и хлеба, состоящего из травы и картошки. Обед был приготовлен на славу.
На вопросы товарищей Игнат ответил, что нашел старосту и попросил, чтобы он поделился продуктами. Сказал, что нас 58 человек, и если он ничего не найдет, то голодные люди придут в деревню. Староста все дал и предупредил, чтобы Игнат уходил обратно огородом, а то могут появиться каратели.
Игнат предупредил старосту, что если тот сообщит немцам, то пусть пощады не ждет. Староста заверил его, что он русский и своих продавать не собирается.
Вечером с целью создания запаса продуктов решили посетить деревню всей группой. Не доходя километра до деревни, их встретил старик и предупредил, что в деревню прибыл взвод карателей для прочесывания леса. «Кого-то из вас видела какая-то старуха, и она рассказывала в деревне, а кто-то сообщил немцам. Каратели говорят, что из лагеря сбежала большая группа военнопленных, и будут делать облаву». Старик сказал: «Бегите немедленно» – и подсказал куда. Дал две горсти самосада.
Дед спас всю группу. Он не случайно оказался на полевой опушке леса по приходу карателей, спешил предупредить. Старик знал, что для голодного человека деревня – большой соблазн. Не только человек, даже волк зимой, не считаясь с опасностью для жизни, идет в деревню ради утоления голода.
Поблагодарив спасителя, Петр сказал, что нужно идти в направлении Старой Руссы, его слова были решением и приказом для всех. Он говорил, что примерно представляет немецкую линию обороны в районе Старой Руссы и без особого риска проведет всех к своим. Шли быстро, светлая и теплая ночь давала возможность ориентироваться на местности, используя компас и карту.
Петр искусно вел всех по незнакомым лесным просекам, тропинкам и дорогам. Утром с появлением солнца над горизонтом дошли до реки Шелонь, окаймленной с обоих берегов лесом. На день укрылись в доте, некогда относящимся к нашей линии обороны, где в 1941 году в течение многих дней шли ожесточенные бои. Вся линия обороны прекрасно сохранилась со всеми лабиринтами дотов и дзотов с накатами в 3-4 ряда бревен.
Пролежали весь день в пахнущем могилой доте, желудок требовал пищи. Игнат и Миша Сусарев с винтовками вышли в разведку. Дойдя до небольшой дороги, залегли. Лежали в течение трех часов. По дороге проезжали на лошадях и мотоциклах только немцы и полицаи. Поэтому возвратились, ничего не узнав. Переправляться через реку было не на чем. Плавать не все умели, да и умеющие не надеялись на свои силы. Поэтому решено было ночью обследовать берег в поисках лодки или плота. Для этого разбились на две группы, одна пошла вниз по течению, другая – вверх.
Лодку нашли, она была затоплена водой, по-видимому, с целью маскировки. Ее легко вытащили на берег, вылили воду и вскоре собрались у нее все. Лодка оказалась исправной, в две очереди переехали на противоположный берег. Лодку снова утопили. Надо было идти, но многие не могли, так как от голода силы иссякли. Нужна была пища. Взять ее можно было только в деревне. Голод страшнее смерти. Голодный человек способен на все. Наши герои, зная, что идти в деревню без разведки очень опасно, но все же пошли все. В первых крайних трех домах им кое-что дали, в следующих трех сами взяли.
Не успели полностью набить свои желудки, небольшой шустрый мальчуган лет 12-13-ти вбежал в избу и объявил, что идут каратели. Судьбу решили две-три минуты, за которые ребята сумели огородом убежать на зады деревни и достигли опушки леса, отстреливаясь из двух винтовок. Иначе были бы окружены и схвачены. Каратели, дойдя до опушки леса, не досчитавшись двух собак и двух полицаев, прекратили преследование.
В лесу им встретился человек лет 50-ти с одной рукой, другую он, как выразился, в 1916 году похоронил в Венгрии. Он в нескольких фразах рассказал, что во всех населенных пунктах района стоят солдаты действующей армии и карательные отряды.
На Старую Руссу он идти не советовал, так как по всему побережью озера Ильмень стоят немцы, а особенно в районе, где аэродромы. «Вы будете схвачены и расстреляны, – сказал он. – Самое лучшее – вооружиться, и вооруженными бить и грабить немцев, а там может и партизаны подвернутся». Пробираться на Старую Руссу аппетит был отбит.
Чтобы замести следы карателям, а они утром будут искать, снова пришли на берег Шелони, на той же самой лодке переправились и, утопив ее, скрылись в сложном лабиринте бывшей линии обороны.
Наступил день, идти было опасно. За день выспались и решили разбиться на группы по два-три человека. Такая группа менее подозрительна для местного населения, более подвижна, лучше маскируема, и, самое главное, меньше надо продуктов. О добыче оружия на случай преследования никто не сказал.
После долгих дебатов по согласию разбились на три группы. Первыми отделились Миша Сусарев с костромичом Кропочевым и уральцем Званцевым. С Петром остались Игнат и белорус Игнатчук, то есть два Игната. Еще двое – нижегородец Шишов и вятич Лебедев, планировавшие найти партизан. Две винтовки Петр предлагал Сусареву и Шишову, они отказались, так как без оружия менее опасно, поэтому обе винтовки остались в группе Петра.
Дождавшись ночи, все три группы разошлись по лесу, каждая выбирала свое направление и строила свои планы. Больше о судьбе друг друга они вряд ли когда-нибудь узнают, в военное время путь для всех будет тернист и чреват опасностями. Свидетелями их были накаты из бревен и заборные стенки дота из досок, которые, не пройдет и пяти лет, сгниют и завалятся, превратятся в землю.
