Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Мы сели на нары, застланные соломенными матами. Дядя Яша доложил все обстоятельно, вместо напрашивающихся вопросов был получен ответ: «Будьте свободны. Идите».
Мы встали, отрапортовали: «Есть идти», повернулись и вышли. Не прошли и пяти шагов, как дядю Яшу вернули обратно. На сердце у меня защемило. Я подумал, что проверка до сих пор не окончена. Дядя Яша появился через час. Глаза его метали искры довольства. Лицо при каждом кажущемся смешном слове расплывалось в улыбке.
Меня это злило, и я спросил без всяких предисловий: «Разговор шел обо мне. Меня до сих пор проверяют и не доверяют мне?»
Дядя Яша, улыбаясь, ответил: «Была нужда травить баланду о тебе. Мы с тобой досыта наговорились, ведь были вдвоем целую неделю. Не будь слишком мнительным, не принимай близко к сердцу, о чем не знаешь, а только предполагаешь. Не порти нервы ни мне, ни себе, они пригодятся после войны. Проверка идет ежедневно, проверяют нас всех, проверяем мы сами себя, без этого нельзя. Мы находимся в глубоком тылу. При хитром, сильном и коварном враге нужна бдительность и осторожность».
Жизнь снова потекла своим чередом. Жили в теплых землянках, многие ежедневно ходили на задания, главным образом в разведку. Плохо обстояли дела с продуктами, боеприпасами, пополнения были незначительны. На снежном покрове в наше расположение по всей окружности появились десятки троп.
Тропы представляли большую опасность. Имелись сведения, что немцы готовятся к генеральной ликвидации нас.
Поступил приказ всем перебазироваться в район Острые Луки. Нам предстоял трудный и небезопасный путь. Наши командиры с определенным кругом рядовых попрятали излишнее оружие и боеприпасы немецкого происхождения. Мы двинулись в путь. На следующий день после нашего ухода немецкие каратели уже хозяйничали в нашем расположении, подрывали землянки, ощупывали каждый квадратный метр площади, ища оружие. Они кинулись по нашему следу с целью преследования, но многие из них нарвались на расставленные самострелы и мины, поэтому от погони за нами отказались. Как стало известно от взятого в плен немецкого офицера-карателя, немецкое командование было очень удивлено и огорчено большой предусмотрительностью партизан.
Один немецкий палач, командовавший карательными операциями против партизан, сказал: «Коммунисты – это черти, они способны превращаться из людей в духов и растворяться в воздухе».
Мы шли шесть суток, петляя, как зайцы, путая следы карателям. Достигли высоты 108, где располагался отряд. Вымылись в бане. Нас одели во все зимнее. Выдали валенки, теплое белье, ватные брюки и дубленые полушубки разных окрасок – черные, серые, белые и красные. Каждому достался маскировочный халат.
Мой полушубок был старый, с выношенным воротником и с вытертой шерстью на полах, поэтому я поменял его на фуфайку.
Декабрь 1942 года оказался злым. Мороз злился на непрошеных гостей, но и нам давал себя знать.
Связь с большой землей командованием была налажена хорошо. Каждую ночь, спокойно урча, наши фанерные двукрылые лайнеры далеко от нашего расположения садились и сбрасывали продукты и боеприпасы. Увозили тяжелораненых и больных на большую землю к своим. Поэтому продукты и боеприпасы приходилось на своем горбу переносить на большие расстояния по занесенным толстым слоем снега лесным тропинкам и дорогам. Лыж на всех не хватало, да притом на узких лыжах рыхлый снег не выдерживал тяжести человека, они проваливались до самой земли.
19 ноября 1942 года орудийные залпы сообщили о начале наступления под Сталинградом, советская армия перешла в контрнаступление. Войска Юго-Западного, Сталинградского и Донского фронтов мощными встречными ударами прорвали оборону врага и, соединившись в районе Калач, окружили 330-тысячную армию противника.
Все попытки вырваться из окружения срываются. Под Ленинградом, Белгородом и Харьковом – везде требуется много пушечного мяса. Немцы вынуждены перейти к открытой вербовке в организованную освободительную власовскую армию. Они перестали брезговать военнопленными и местным населением оккупированной территории. Желающим вступить в армию создавались человеческие условия, там они быстро поправлялись и одевались в форму фашиста.
Силы изменялись в сторону советской армии.
В районе Острые Луки перебоя в питании не было. Нормальное трехразовое питание и ночлег в теплых землянках восстановили силы. Мы с Темляковым Павлом спали в одной землянке, были неразлучными друзьями. Остальных наших товарищей отправили в другое место. Во второй половине декабря к нам в расположение прибыло пополнение – 300 десантников. Для отвлечения гитлеровских войск на тылы, то есть на уничтожение партизанского движения, поступил приказ Верховного Главнокомандующего – нанести сокрушительный удар по тылам. Подрывать склады, не пропускать ни одного железнодорожного состава, с боем брать населенные пункты.
Все наше разновозрастное и разношерстное войско обрушилось на тылы врага. Наш штурмовой отряд получил задание глубокими тылами пробираться к городу Луга и, если хватит сил, освободить его от немцев. Через предателей немцы узнали замыслы партизан, начали сосредотачивать в крупных населенных пунктах из резервных воинских частей и стройбатальонов крупные карательные отряды.
Наши попытки освободить город не увенчались успехом, и мы еле унесли ноги, но преследовать немцы нас не стали. Через неделю мы пришли в знакомое мне место, где в прошлом году я лежал с воспалением легких после купания немцами в середине октября. Кордона лесника Артемыча не было. Он был сожжен вместе со всеми постройками и даже баней. Старик Артемыч и его добрая 65-летняя жена расстреляны. Арсеньевич тоже погиб, он в последний момент бросил между собой и немецким офицером противотанковую гранату. Землянка, в которой мы больными лежали с Пеликановым, была полностью разрушена. Это работа Гиммельштейна. Арсеньевич был прав, но мы его вовремя не распознали. Все это кончилось трагически. Отъявленного врага, матерого немецкого разведчика большинство из нас приняло за бедного, приговоренного к смерти еврея.
Я подошел к разрушенной землянке и снял шапку, перед глазами у меня стояли добрые, хорошие люди, спасшие мне жизнь. Артемыч и Василий Арсеньевич, вечная им память. Где же Струков Иван Михайлович? О нем никто не знает.
Мы расположились лагерем на знакомом мне острове. Все проходы на него заминировали. Выкопали и оборудовали землянки. Приказом я был назначен командиром группы. Командир отряда разрешил подобрать смелых и выносливых ребят из бывших военнослужащих, случайно попавших в отряд. На чисто добровольных началах я подобрал 11 человек.
29 декабря 1942 года, в канун Нового года, наша группа получила задание. В ночь на Новый год пробраться на бывшую усадьбу "Заверяжские покосы". Взять живым Сатанеску и приехавшего к нему на охоту немецкого полковника и доставить их через линию фронта на большую землю. Был рекомендован маршрут: от усадьбы бывшего совхоза до озера Ильмень идти по руслу Веронды, миновав линию обороны, которая проходила по берегу озера. В обороне стояли испанцы Голубой дивизии, переименованной во вшивую, потому что вшей у южан было в изобилии. Немцы их старались закалять, приспосабливать организм к суровой русской зиме. Свыше 20-ти градусов мороза испанцы не переносили. Не спасали их награбленные у населения тулупы, полушубки и валенки.
В операции должны оказать помощь Павел Меркулов, живший вместе с Сатанеску, и две девушки, бывшие военные врачи Сазонова Валя и Валиахметова Соня. Девушек тоже надо провести на большую землю, так как немцы готовят их к отправке в Германию.
На карте Ленинградской области нам был назначен маршрут от устья реки Веронда до деревни Рогачи. Не доходя 10 километров до берега нас должны встретить патрульные аэросани. Большую помощь нам должны оказать новогодние морозы. Замерзшие испанцы через пять минут не оказывали никакого сопротивления. Можно было проходить рядом с часовым. Были случаи, когда наши разведчики подходили к стоящему на посту испанцу, при действии мороза и страха он падал и притворялся мертвым, а может, и в самом деле умирал.
Три четверти окружности озера были оккупированы, и лишь одна четверть была нашей, где оборону занимали тоже южане – узбеки, туркмены и киргизы. Немцы в шутку предлагали испанцев и румын променять на наших южан. Они частично были правы, воевали те и другие одинаково.
Мы получили оружие, боеприпасы и пятидневный паек. Выступили с тем расчетом, чтобы господин Сатанеску Новый год праздновал у наших.
Я радовался, что снова попаду на большую землю к своим и с богатыми трофеями. В моем воображении проносились мечты, что нас встретят с почестями и обязательно представят к награде.
Во второй раз я покидаю гостеприимный болотный остров. Во второй раз на этом острове я получил разрешение пробраться к своим.
К усадьбе совхоза "Заверяжские покосы" мы подошли 31 декабря в 22 часа. Немцы провожали старый год и готовились встретить новый 1943 год. У крутой железнодорожной насыпи нас ждали две девушки-врача. Поверх пальто на них были надеты белые медицинские халаты. Одна из девушек мне доложила: «Меркулов сюда не придет. Сатанеску стал его подозревать и вечерами запретил ему выходить из комнаты. Здание электростанции с мельницей охраняет один часовой, который стоит у дверей машинного отделения. Кроме того, ходит один патруль по дороге от здания электростанции до двухэтажных деревянных домов, в которых находится много солдат, расстояние около 400 метров. Сегодня здесь ночует много офицеров и один генерал. Сатанеску сейчас у себя, вместе с полковником готовится встречать Новый год. Павлу я дала три упаковки снотворного, он их должен намешать в вино. Смена часового и патруля только сейчас произведена. Меняться будут ровно через два часа».
Снять патруль изъявил желание сибиряк Гаврилкин, а часового – Павел Темляков, желавший увидеть хорошо знакомые лица военнопленных, работающих на электростанции. Сигнал "готово" – крик серой куропатки.
Ребята растворились в темноте ночи. Пространство между домами и мельницей представляло собой пустырь. Гаврилкину укрыться было негде, единственное, что ему оставалось делать, лечь у самой тропы на неглубокий снег. Маскироваться в снегу было небезопасно, так как зрение привыкало к местности, и появление нового снежного возвышения у дороги могло вызвать подозрение у патруля. Поэтому Гаврилкин и Темляков решили действовать по своему плану. Подойдя к зданию мельницы с электростанцией, они залегли для наблюдения.
Патруль не спеша ходил, насвистывая какую-то арию. Дойдя до здания, перебрасывался несколькими словами с часовым и, круто поворачиваясь, уходил. Затем часовой забегал в теплое помещение машинного отделения и выходил через 5-7 минут.
Когда часовой скрылся за дверью в машинном отделении, Гаврилкин с Темляковым подошли вплотную к мельнице и прижались к стене. Часовой не заставил себя долго ждать. Скрипнула и распахнулась на мгновение дверь, озарив темноту электросветом. В дверях показалась фигура длинного человека с автоматом на шее. Не успел еще до конца закрыть за собой дверь, как был схвачен сильными руками, ему зажали варежкой рот, последовал удар финкой. Тело часового обмякло и начало оседать на землю. Гаврилкин схватил его за ноги и утащил за угол мельницы. Время тянулось мучительно долго. Темляков и Гаврилкин, плотно прижавшись к стене машинного отделения, ждали второй жертвы. Послышался скрип снега под коваными немецкими сапогами, и появился сам патруль. Он поравнялся с углом мельницы, тихо проговорил: «Ганс», в этот момент был схвачен, рот зажат сильной рукой, удар ножа, и тело за ноги утащено за здание мельницы, к своему камраду.
Мы стояли и ждали сигнала. Время шло томительно долго. Чего только не лезет в голову при ожидании. Раздался глухой крик куропатки. Мы бросились к зданию мельницы с электростанцией, окружили его.
Я, Гаврилкин и Темляков вошли в машинное отделение и вверх по лестнице кинулись к комнате Сатанеску. Темляков распахнул с силой дверь. Мы с Гаврилкиным почти одновременно втиснулись в дверной проем и вошли внутрь, держа в руках автоматы. В тепло натопленной комнате за маленьким столиком сидели два человека в нательных рубашках. Чуть поодаль, привалившись спиной к стене, на табуретке сидел Меркулов с книгой в руках.
На столе стояли наполненные вином два бокала и тарелки с закусками. Тут были огурцы, яблоки, капуста, колбаса и жареный традиционный немецкий новогодний гусь.
Я простуженным грубым басом выдавил из себя: «Хенде хох», наставил дуло автомата на упитанного человека средних лет, держа палец на спусковом крючке.
Гаврилкин почти в упор наставил дуло автомата на Сатанеску. От испуга тот встал с поднятыми руками, дрожа всем телом, как при лихорадке. Но толстяк молниеносно выхватил из кармана брюк браунинг и выстрелил в меня. Сидевший рядом с ним Меркулов в момент выстрела ударил его по руке, браунинг вылетел из рук, пуля прошла рядом с плечом, чуть задев кожу.
Я ударил толстяка прикладом автомата в лицо, он упал. Закрутив ему назад руки, связали шнуром. Лицо забинтовали. Надели китель, шинель. Сатанеску одевался сам, награбленные им драгоценности уложили в вещевой мешок, повесили ему за спину. Рот обоим заткнули тряпками и вывели их на улицу.
В машинном отделении в это время работало четыре человека. Все четверо с большим желанием приняли наше предложение следовать за нами. Всех их вооружили автоматами убитых немцев и из комнаты Сатанеску. Мы вышли в поле, пересекли дорогу Новгород-Шимск и в 1 километре от дороги спустились в замерзшее русло Веронды.
Электростанция работала без людей. Первобытный дизель стрелял, как пулемет, выпуская неотработанный дым в пространство. Я вслух выразил свое опасение. Через час, а может быть и раньше, немцы хватятся патруля и часового. Побегут к зданию мельницы с электростанцией. Везде найдут пустоту и мертвых немцев. Будут искать наши следы.
Шедший со мной Меркулов ответил: «По нашим следам могут пойти только с собаками. Без них они погони не устроят, так как сегодня для немецкого начальства была организована охота, в которой участвовало более 200 человек, поэтому вся местность в свежих следах».
Берег Ильменя был укреплен бетонированными дотами. В ночное время замерзшее озеро через каждые 15 минут прощупывалось прожекторами. Тридцатисантиметровый слой снега укутал, как белым покрывалом, древнерусское море. По руслу замерзшей реки, занесенной снегом, шли по одному, оставляя за собой натоптанную тропку. Первым шел Меркулов, держа компас, ориентируясь то по нему, то по полярной звезде. Далее следовал немец со связанными сзади руками. Он попросил развязать ему руки и грозил, что скоро силы его иссякнут, и он не сможет идти. За немцем шел Сатанеску, очень легко, как заяц. Замыкал наше шествие Темляков. Держались середины русла реки. Глубокий рыхлый снег в отдельных местах достигал колен. Первым идти было очень трудно.
Не доходя полукилометра до озера, я подал команду установить интервалы не менее 20 метров. Но немец на чистом русском языке почти без акцента сказал: «Строй колонной по три, интервалы – три метра. Надо создать испанцам впечатление, что проходил крупный отряд, на случай тревоги». Я со злостью сказал немцу: «Не учи, еще одно слово – и получишь прикладом».
Немец ответил: «Ты не солдат, а настоящее пугало. Если не дашь предложенной мною команды, можешь погубить всех. Они подумают, что прошло несколько человек, и устроят погоню».
Я подал предложенную немцем команду. Люди перестроились. Пошли медленно, соблюдая тишину. Был слышен хруст снега под нашими ногами. Вдали вырисовывались просторы озера. Невысокие берега в ночной мгле сливались в общую равнину.
Прошли озером около 2 километров, как ночную мглу начали резать ярко-белые лучи прожектора. Они медленно ползли, скользя по белой поверхности озера. Невыдержанный немец вперед меня крикнул: «Ложись». Все легли в рыхлый снег. Я с иронией сказал немцу: «Что тебе за забота, к своим боишься попасть». Он спокойно ответил: «К своим я могу попасть только после войны. Сейчас моя песенка спета. Если испанцы вас обнаружат и пошлют погоню, при первых выстрелах ты постараешься отправить меня на тот свет, как врага. Если мы благополучно придем к русским, жизнь мне будет гарантирована. В этом я уверен на все сто процентов».
Я ответил ему, что бабушка надвое сказала. «Подумай, сколько же этот деятель уничтожил нашего брата, а мы с ним нянчимся. Приведем мы его к своим, этот любитель жизни даст нужные сведения, создадут ему человеческие условия. Кончится война, он вернется домой, как был враг, так и останется врагом».
Лучи прожектора неширокой полосой медленно прошли над нами. Легкий ветер подхватывал пушистый снег и играл им в лучах прожектора. Снежинки ударялись о нашу одежду, проникали в ее поры, издавая воющие звуки. Мы поднялись и тронулись в нелегкий 40-километровый путь. Немцу руки я развязал. Он с вздохом сказал: «Вот это Новый год». С этого момента стал моим консультантом. Шел все время рядом со мной. Держался гордо, независимо, но советы давал умные и полезные.
Направляющим был Павел Меркулов. Он вел нас всех в заданном направлении. На озере кое-где встречались полыньи, то есть трещины шириной до 1,5 метра. Приходилось их обходить, тратя излишнюю силу. Мы шли длинной вереницей один за другим, отдыхали, делая привалы на 5-7 минут, и снова шли. За нами оставалась хорошо натоптанная тропа.
На морозном небе ярко блистели звезды. Не подготовленные к трудному переходу, измученные, освобожденные из плена люди тянулись далеко позади, отдавая последние силы. Для подкрепления их сил мы собрали и отдали им весь сахар и хлеб.
Ночь заканчивалась. Юго-восточная половина неба начала заметно белеть, затем стали появляться слабые розовые отблески зари, краски которой постепенно сгущались. Белизна распространялась на небе. Звезды, попадая в белизну утра, меркли и постепенно угасали. Наступал рассвет. Показались лучи солнца, а затем из-за горизонта – бледно-розовый краешек небесного светила. Мороз набирал полную силу. Холодный воздух обжигал нос, щеки, но идти было тепло. На привале через 2-3 минуты тело кололи холодные колючие иголки, глаза сами закрывались, страшно хотелось спать. Мысли были далеко от сна. Мы должны привести к своим ценных языков и выполнить задание.
Закроешь глаза – видишь миражи, ощущаешь близость человеческого жилья, даже запахи дыма печеной картошки и хлеба.
Снова раздавалась тихая команда Павла Меркулова: «Подъем, вперед». Все медленно вставали и шли. Люди считали свои шаги и думали каждый о конце пути, но пройдена была только половина. Путь предстоял еще очень длинный и трудный. Многих оставляли силы, в том числе Сатанеску и двух девушек-врачей Соню и Валю. Толстый немецкий полковник шел уверенно и гордо, кидая злые слова по-немецки в адрес Сатанеску и Меркулова.
Зимнее большое солнце медленно ползло по горизонту, чуть заметно поднимаясь ввысь. С обеих его сторон стояли на одинаковом расстоянии два бледно-розовых столба с радужными переливами.
На привале впервые за всю дорогу заговорил Гаврилкин. Показывая на солнце, обращаясь к девушкам, его к ним тянуло магнитом, он сказал: «У нас в Сибири о таком явлении говорят, что "солнце надело рукавицы". Это к морозу».
Днем спать почти не хотелось, настроение у всех стало бодрое. Врач Валя Сазонова и Сатанеску обморозили носы. Несмотря на их протесты, Павел Меркулов искусно потер Валин нос снегом, когда очередь дошла до Сатанеску, Темляков изрек свое, по-видимому, давно наболевшее: «Вот так пан, господин и гер. Сейчас только вы меня узнали. Я был вашим рабом, не раз получал незаслуженные побои. Сейчас очередь дошла до вас. Принимайте сдачу. Долг платежом красен». Он с силой ударил кулаком в челюсть Сатанеску, что-то хрустнуло. Сатанеску волчком закрутился по снегу. Он стонал, а затем стал грозить, что все расскажет красному командованию.
Темляков еще пытался приблизиться к Сатанеску, я строго крикнул: «Остановись», и он больше не подходил к нему. Немец вел себя непринужденно, он угощал своих соседей уцелевшими сигаретами. Все к нему относились отчужденно, но его это ничуть не огорчало и не тревожило. Он знал себе цену. Для нас он тоже был большой ценностью. Его язык нужен был нашему командованию. Если бы он сам не пошел, нам пришлось бы его нести, невзирая на все трудности. Об этом он знал. Днем над снежной пустыней замерзшего озера часто появлялись немецкие самолеты. Нам приходилось опасаться не только немецких, но и русских, поэтому привалы старались устраивать, как появлялись на горизонте самолеты, лежали до их исчезновения, плотно прижимаясь к земле.
Павел Меркулов ориентировался очень хорошо. Мы шли почти по прямой линии с некоторыми отклонениями. К полудню находились на патрулируемой нашими войсками части озера, опасность частично миновала. Шли медленно, многие с трудом передвигали ноги, подгонять было бесполезно. Многих мы уговаривали, как детей, шагнуть лишний шаг. Двигались для облегчения одной шеренгой, замыкали все шествие Темляков с Гаврилкиным.
Короткий зимний день хорош для сытого и тепло одетого человека. Прав был Темляков, он говорил, что променял бы январь и февраль на один южный май. Для нас новогодний день 1943 года был вечностью. Солнце не поднялось даже на одну треть горизонта, снова стало сползать вниз к юго-западу. Оно приблизилось к горизонту, увеличилось в десятки раз и окрасилось в розовато-пурпуровый цвет. Медленно стало оседать. Вот оно укрылось за горизонтом, оставив за собой пучок белого света, который расползался и превращался в ярко-красную зарю.
Мы шли все медленней и медленней, подолгу ожидая отстающих. Вечерняя заря постепенно темнела, а затем исчезла совсем. Снова наступила темнота. Небо было украшено множеством звезд и звездочек. Холодный воздух, как линза, увеличивал их яркость.
Никто из нас не знал, сколько мы прошли и сколько километров еще надо идти. Хватит ли сил у наших товарищей добраться до берега. На коротких привалах вытряхивали кисеты и карманы, ища табачную пыль. Искал ее и немецкий полковник, у него был урожай богаче нашего. Пыль он курить отказался. Мы завернули три папироски из газетной бумаги и по очереди вдыхали терпкий, щипавший горло дым. Снова подъемы, небольшие переходы и привалы. Выносливых из 20-ти человек оказалось немного: Меркулов, Гаврилкин, немец, Соня Валиахметова и я. Остальные идти почти не могли, нуждались в длительном отдыхе. Медлить было нельзя. Слабые люди могли на привале уснуть и больше не проснуться.
Я предложил Гаврилкину остаться и медленно вести людей, зорко следить за каждым. Я, Меркулов и Соня вместе с немцем и Сатанеску быстро дойдем и попросим командование оказать помощь.
Гаврилкин пререкался, не хотел оставаться, но, услышав мой требовательный тон, сказал: «Есть остаться».
Немца и Соню я заставил подхватить под руки Сатанеску, и мы быстро отделились от оставшейся группы.
Шли мы быстро. Сатанеску отказался от помощи женщины и воспользовался сильной поддержкой выносливого немца. Спустя более четырех часов, стараясь не показывать врагам усталости, еле передвигали отекшие, усталые, одеревеневшие ноги. Напрягали зрение, стараясь разглядеть желанный берег – конец пути.
Не замечая никакого берега, мы были окрикнуты: «Стой! Кто идет?» Затем послышалась незнакомая речь. По телу побежали холодные мурашки, снова враги. Выручила нас Валиахметова Соня, она заговорила по-татарски, и я понял, что берег охраняют наши южане.
На некоторое время люди исчезли под землей. Затем появились снова и крикнули: «Подходи сюда!» Мы подошли, нам предложили положить оружие. Распоряжение мы выполнили. О нашем приходе из тыла врага было мгновенно доложено командирам батальона и полка.
Через пять минут появились офицеры. Я доложил: «Выполняя задание штаба партизанского отряда, прибыли в ваше распоряжение и привели двух немецких офицеров. Прошу оказать помощь далеко оставленным и обессилевшим товарищам». «Как, разве вы не все?» – переспросил меня грубым басом офицер. Знаков различия было не видно. «Извините, товарищ командир, я ваших знаков различия в темноте не вижу». Он поправил меня: «Капитан».
Я вытянулся по стойке смирно, приложил руку к головному убору, отрапортовал: «Я старший группы отряда. Прошу вас, товарищ капитан, оказать нужную помощь отставшим от нас товарищам». Капитан дал распоряжение послать аэросани и привезти всех.
Немецкого полковника и Сатанеску увели в штаб полка, а нас троих пригласили пройти в землянку, где накормили солдатской пшенной кашей и напоили горячим чаем. Каша и чай нам казались вкуснее всех лакомств, когда-либо нами съеденных. Отставшие наши товарищи были привезены примерно через час. Все они утверждали, что без помощи аэросаней им сегодня не пришлось бы сидеть в теплой землянке. Подтверждал это и Гаврилкин. Он в шутку говорил, что расписались в полном бессилии все 15 человек.
Всех их, как и нас, накормили и напоили горячим чаем. Появились медицинские работники. Они по-граждански предложили следовать за ними. В один голос несколько человек спросили: «А далеко идти?» Женщина, старший лейтенант медицинской службы, ответила: «Один километр и несколько метров». Мы снова вышли из теплой гостеприимной землянки.
Привели нас в деревянный дом, где располагались медицинские работники. Они прослушали наши внутренние органы, осмотрели нас снаружи, у многих обнаружили вшей и, несмотря на усталость, повели мыться в баню. Всю одежду и белье прожарили в дезкамерах. Мы с большим удовольствием вымылись чуть подогретой водой.
После всех процедур нас привели в теплую деревенскую избу. Мы легли на голые деревянные нары и сразу же уснули. Утром после завтрака пришел заместитель командира полка по политической части. Сначала он интересовался каждым из нас, спрашивал, откуда, что делал до войны и так далее. Он рассказал нам о положении на всех фронтах, об успехах советской армии под Сталинградом.
Он говорил: «Армия прославленного гитлеровского маршала Паулюса находится в полном окружении и будет разгромлена. Вы должны сами видеть, что перевес сил становится на нашей стороне. Наглые год назад немецкие летчики уже не чувствуют себя хозяевами неба. Не гоняются по полям за отдельными нашими солдатами. Они становятся трусами, сидя в бронированной кабине. Наши ястребки из клееной фанеры с установленными малокалиберными пушками наводят ужас на немецких асов».
Замполит прочитал нам лекцию о международном положении. Рассказал о больших трудностях нашего народа. Он ушел после обеда.
Нас охраняли двое часовых, один снаружи, другой дежурил в избе. Они менялись местами каждые 15 минут. Часовые интересовались жизнью врага в тылу. У большинства семьи находились в оккупации. С начала войны они не знали о судьбе своих. Один из них, дежуривший после ухода замполита, с грустью сказал: «Ох, как тяжело жить стало русскому Ивану». Его семья находилась по ту сторону озера, откуда мы пришли. Деревня Малое Сергово расположена на берегу озера Ильмень. Там живет его семья – молодая жена с двумя маленькими детишками. Она гадает на картах, дети спрашивают, где папа, а папа рядом. Тянет домой, порой так, что удержаться от соблазна сходить не хватает сил. Он делился с нами своими переживаниями, говорил откровенно, ибо знал, что нас не сегодня-завтра увезут, и его слова, никому не передавая, увезем с собой.
Мы все были очень довольны, в хорошем настроении. Отдохнувшие, сытые ребята шутили, рассказывали анекдоты. Врачи Сазонова Валя и Валиахметова Соня были расквартированы отдельно от нас. Вечером их привели к нам.
Девушки сияли от счастья. Они были у своих, их мечты и чаяния сбылись. Все удобно пристроились для ночлега и крепко уснули, но в 2 часа были разбужены. Раздалась команда: «Собраться с вещами». Ребята пошутили: «Сборы нищего – одна сума и посох».
Мы вышли на деревенскую улицу, машинально построились колонной по два и под значительным числом конвойных тронулись в путь. Прощай, гостеприимная деревня Рогачи. Дай бог, чтобы ты осталась целой, невредимой до конца войны и приняла коренных жителей в свои дома.
Шли мы до рассвета пешком, затем нас посадили на полуторку и повезли в родной нам тыл. После длительного перехода пешком езда в открытом кузове автомашины в морозный день была нам не по нутру, но жаловаться было некому. Нашу полуторку обогнала "Эмка", где в тепле, с комфортом в сопровождении двух офицеров ехали немец и Сатанеску. Их как врагов приняли с почестями и большим уважением, зато нас, кто их пленил, рискуя своей жизнью, заставили снова тащиться по заснеженной валдайской земле, еле передвигая ноги, и ехать в открытой автомашине в мороз.
Привезли нас в особый отдел штаба армии. Разместили в большой землянке. Мы просили разрешения взять дрова и затопить чугунную печку, однако получили отказ.
Старшина, который сопровождал нас до землянки, грубо ответил: «Вас много, от своих тел нагреетесь». Кормить нас тоже забыли. Ребята роптали, требовали вызова начальства. Их требования остались воплями умирающих в пустыне. Девушек разместили отдельно от нас.
Запасливые ребята стрельнули или, может, выменяли махорку, сейчас с наслаждением курили. К ним со всех сторон тянулись руки: «Сорок, двадцать, десять». Очередь на закрутку занималась до конца.
Предположения в разговорах высказывали разные. Одни говорили, что нас будут проверять долго, а затем отправят работать на Урал на заводы или в шахты. Другие, наоборот, уверяли, что через день-два мы попадем на пересылочный пункт, а там снова фронт.
Гаврилкин возмущался: «Нашли преступников. Мы привели им двух высоких по полету птиц, принесли полезные сведения из тыла. О нашем прибытии не раз посылали коды рации, что им еще не ясно. Вместо крестов – кусты, вместо орденов – тюрьма».
Я как тертый калач и бывалый в особом отделе человек молчал. Проверять будут тщательно и долго, надо только набраться терпения. Что ни делается в жизни, все к лучшему, гласит старая пословица.
