Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Глава двадцать шестая
Первая половина августа в средней полосе России – самое благоприятное время года для утоления голода. Поспела картошка – заменитель хлеба. Вызрели фрукты и все овощи.
В лесах при частых, но кратковременных дождях было изобилие грибов. Красные гроздья брусники лежали на мягком влажном мхе. Клюква, начинающая алеть, украшала болотные кочки, как женщин ожерелья и бусы. Поспели малина и смородина.
На второй день после побега мы вышли на лесной берег реки Шелонь. До войны многие из нас не только не знали, но даже и не слыхали, что по древней новгородской земле несет свои воды обрамленная лесами и болотами Шелонь. Она берет свое начало на Псковщине небольшим ручейком. Вытекает из торфяников, покрытых глубоким слоем мха дегожского болота. Бежит, журча, чистая прохладная вода сначала на запад в направлении псковского Голубого озера, как бы просясь в его объятия. Но у города Порхов круто поворачивает на север, а затем на северо-восток через Сальцы и Шимск.
В ночь уходящего лета, еще теплую, я лежал на твоем невысоком берегу, прислушиваясь к твоему говорливому течению, всплеску рыб. Еле заметные небольшие волны, напоминающие волнистость на лице рябого человека, с легким плеском ударялись о глинистые берега, покрытые тонким слоем крупнозернистого песка и гальки.
Мы с Темляковым внимательно рассматривали изрядно потрепанную карту Ленинградской области. Голубая нить Шелони начинается в лесах между высотами 104-108 в лесной глухомани. Нам нужно пробраться сквозь немецкие гарнизоны, кордоны и заставы в одну из небольших лесных деревушек Глотово или Ухотино, а оттуда в Острую Луку. Наши предположения и мечты о встрече с партизанами должны сбыться. Встречу ли я кого-либо из старых знакомых – Струкова, Арсеньевича или старого лесника Артемыча? При встрече не примут ли они меня за провокатора?
Жизнь моя в течение целого года проходит кувырком как в сказке, а главное, как у заколдованного от смерти. Законы партизан жестоки. Жестокости их учила сама жизнь. При встрече вряд ли они примут нас с распростертыми объятиями, да возможна ли еще сама встреча. Ее они постараются избежать, так как лес кишит провокаторами разных мастей. Здесь и бежавшие из плена, и бродячие солдаты еще из 2 ударной армии, и деревенские парни, которым угрожала казнь. Надо всех распознать, отсюда нужна бдительность.
Я прислушивался к всплескам воды и шелесту листьев деревьев, в голову невольно лезли разные мысли и воспоминания. Много трупов и крови унесли твои воды, Шелонь, в Седой Ильмень, а еще больше похоронено на твоих берегах безвестных героев – русских солдат.
Упорные бои с неравными силами немцев вели наши солдаты на твоих берегах. Немногим удалось остаться в живых. Не впервые река принимает в свои объятия жертв войны. История сохранила воспоминания, как более 400 лет тому назад при объединении Руси войска царя Ивана III на берегу Шелони нанесли поражение новгородцам. Шелонская битва стала крутой ступенью подъема русского государства. Не раз берега реки оглашались разрывами снарядов и мин, стонами и молитвами умирающих людей, дикими криками врагов.
Шелонь, как Волга, Кама и Ока, чисто русская река. Сейчас в тылу врага течешь ты грандиозно, величественно, непокорно. Не случайно немцы боятся твоих берегов, как черт ладана.
Ночь окутывала мраком землю, от реки чувствовалась прохлада. Сидевший рядом со мной Темляков прервал мои мысли, проговорил: «Не пора ли нам продвигаться дальше».
Мы снова не спеша пошли дальше лесными дорогами и просеками навстречу неизвестности. Привалы для отдыха решено было устраивать днем. Места менять каждые сутки. Мы представляли собой людей вне власти и вне закона, то есть беглецов, для которых закон – тайга, прокурор – медведь. Хозяевами старались быть все. На мое старшинство многие пытались плевать.
Продукты, которые принес для нас Мирошников, и украденная ветчина в течение двух дней у большинства исчезли.
Братья Лалетины на мое замечание, что надо бережно расходовать продукты, и они принадлежат не одним им, раскричались и стали грозить уходом в неизвестном направлении. Назревал полный крах и распад. На пост часовыми становились только после долгих уговоров.
На третье утро в момент приготовления завтрака из накопанной за ночь картошки, а также грибов я предложил поговорить по поводу укрепления дисциплины и принятия воинской присяги. Лалетин Алексей с отпущенной рыжей бородой стал возражать. Он говорил, что мы не армия и нечего зря тратить время на этот разговор. Он уговаривал Шишкина примкнуть к нему с братом, бросить оружие и идти пристраиваться куда-нибудь в глухую деревню, там ждать исхода войны.
Темляков, Шишкин и Морозов меня поддержали. Я попросил внимания, достал из вещевого мешка школьную тетрадку, химический карандаш и объявил: «Собрание бежавших из плена и вооруженных бойцов Красной Армии считаю открытым. Кто за это предложение, прошу поднять руку». Все, кроме Лалетина старшего, подняли руки. Он злобно сказал: «Какое же собрание может быть из девяти человек». На его реплику я промолчал и продолжил: «Прошу избрать председателя и секретаря собрания».
Председателем избран был я, секретарем – Темляков. Я вытащил скрепки из тетради, из середины взял большой лист бумаги, подал его Темлякову и сказал: «Пиши протокол». Объявил повестку собрания: «1. Выборы командира. 2. Укрепление дисциплины. 3. Принятие присяги».
Командиром снова единогласно был избран я. Даже Лалетин старший без колебания поднял руку.
По второму вопросу я сказал: «Если вы меня вторично выбрали командиром, то дайте мне клятву, что будете выполнять все мои распоряжения и приказы». Все повторили: «Клянемся». Я заставил Темлякова записать в протокол.
Последний вопрос – присяга, текст которой набросали в протоколе. Все повторили хором: «Мы, воины Советского Союза, клянемся мстить фашистам за наших замученных и погибших товарищей, за миллионы советских людей. Клянемся бить немцев везде, где бы они ни встретились. Мы готовы в любой момент отдать свои жизни Отечеству, Родине, России». Под присягой в протоколе все расписались.
После собрания дисциплина заметно наладилась, и мой авторитет как командира возрос. Люди без пререканий выполняли все мои распоряжения. Дни проходили медленно, сменялись ночами. С момента побега прошло пять дней. Мы топтались в небольшом 10-километровом квадрате леса. Партизаны нам не встречались. На проселочных дорогах встречали местное население, от которого знали сведения о количестве немцев в деревнях, но о партизанах никто ничего не знал.
В деревни Глотово и Ухотино нам не советовали ходить, говорили, что в них стоят крупные немецкие гарнизоны, а партизаны ушли все на Псковщину и Смоленщину. Нам приходилось верить разноречивым рассказам и советам местного населения. Многие из нас, например, братья Лалетины и Морозов, начали сожалеть, что зря убежали из лагеря. Рано или поздно немцы все равно поймают, тогда о пощаде просить будет поздно, говорили они.
Во второй половине августа дни стояли жаркие, но ночи стали уже прохладными. Росой покрылась не только трава, но и низкорослые кустарники. Осень ночами стала дышать прохладой. Насыщенный влагой воздух проникал сквозь одежду. Влажная одежда прилипала к телу, и становилось невыносимо зябко. Только встреча с партизанами – наше спасение. Малочисленная группа из истощенных людей, не имеющая связи с местным населением, существовать не могла.
Переход через линию фронта вслепую, не зная расположения основных сил противника, давал не более десяти процентов успеха.
Партизаны встречи с нами остерегались. По внешнему виду мы походили больше на дезертиров из немецкой армии или на полицаев-провокаторов. Одежда на Морозове, братьях Лалетиных, Темлякове, Смирнове, Грушенкове и Гаврилове – бельгийская солдатская форма, похожая по структуре на немецкую. На мне и Шишкине – наша русская, изрядно поношенная и потрепанная. Мы с Шишкиным со стороны походили на взятых немецкими дезертирами заложников на случай встречи с партизанами. Поэтому перед всеми была поставлена задача: при первом удобном случае переодеться в форму советского солдата.
Были попытки достать ее в деревнях. Напуганный народ, трудно сказать, за кого нас принимал, но только не за красноармейцев. Нас боялись чуть ли не больше немцев.
Учитывая сложную опасную обстановку, мы решили выбрать по карте крупный близлежащий лесной массив с большими болотами, изрезанный многими реками и речушками, где можно было обосноваться на длительное время, создать запасы продовольствия, в любой момент напасть на немцев и скрыться от них.
С целью добычи боеприпасов решено было сделать несколько вылазок на ближайшую проселочную дорогу. Наблюдения показали, ежедневно по ней проезжают десятки автомашин с солдатами и мотоциклисты.
19 августа была устроена засада с участием всей группы. Был выбран прямой 300-метровый участок дороги с хорошей маскировкой на обочине из ели и пихты. Найдена прочная 3-миллиметровая железная проволока. Один конец ее был привязан к толстой кудрявой ели чуть выше одного метра от земли. Другой лежал на противоположной стороне дороги в зарослях пихты и ели.
Саша Морозов сделал на конце удобную петлю для прочного держания руками, как блок использовал рядом стоявшую ель. Сучок на нужной высоте поддерживал проволоку. Все было учтено. Натянутая проволока поднималась над проезжей частью дороги по грудь сидящему за рулем мотоциклисту. Замаскированная на земле и дороге ржавая проволока была почти не заметна. Все девять хорошо замаскировались в кюветах, заросших молодой елью и пихтой, с большим обзором и с неплохой маскировкой отхода на случай бегства. Мимо нас на больших скоростях друг за другом с небольшими интервалами проскочили три мотоцикла с люльками. На каждом сидели два вооруженных автоматами солдата и водитель, автомат которого висел за спиной. Гул мотоциклов далеко распространялся по лесу и был слышен за 10-12 минут до появления.
Снова раздался треск одиночного мотоцикла. При его появлении Морозову был подан знак поднять проволоку. Мотоцикл по прямому не грейдированному участку шел со скоростью курьерского поезда – 60 километров в час. В 3 метрах от него внезапно появилась натянутая проволока. Водитель сначала неуклюже повис на ней, а затем упал на землю. Сидевший сзади с большой скоростью пролетел около 5 метров и распластался на дороге. Руль мотоцикла подвернулся. Тяжелая машина перевернулась через себя два раза и снова встала на три колеса. Сидевший в люльке, как мешок с квашеной капустой, с бульканьем сначала вылетел до 3 метров вверх, потом упал на утоптанную дорожную землю.
Немцы лежали все трое неподвижно и кричали. Мы мгновенно выскочили на дорогу, утащили искалеченных немцев и мотоцикл в лес за полкилометра от места происшествия. Мотоцикл тщательно замаскировали вместе с его хозяевами.
Из вооружения у нас появилось три автомата с десятком запасных заряженных кассет и один парабеллум. У немцев было найдено более 5 тысяч рублей русских денег, а также сигареты, галеты и пять банок консервов, два компаса и карта Ленинградской области с немецкими надписями.
Проволоку с дороги убрали. Следов аварии было не заметно. Однако надо было спешить. Немцы могли быстро спохватиться и устроить прочистку леса карателями с собаками. Судя по движению, где-то недалеко стояла воинская часть.
Мы сделали бросок в 7 километров, обошли опушкой леса одну деревню. Встретили мужчину средних лет, готовившего дрова из сухостоя ели. Чтобы отвлечь его внимание от всей группы, я подошел к нему и спросил, как называется деревня и как лучше пройти в деревню N. Он охотно рассказал мне, что через 300-400 метров будет слабо наторенная дорога, по которой ездят только зимой на лошадях. «Пройдете по ней 6-7 километров, выйдете на лесные луга. На одной из полян стоит большой деревянный сарай, от него поверните по дороге направо, которая и выведет в деревню N. Немцев ни в нашей деревне, ни в деревне N нет». Он очень внимательно разглядывал меня и временами кидал свой острый лукавый взгляд на скрывшихся в лесу ребят.
Я поблагодарил его и предупредил, чтобы он крепко держал язык за зубами. В знак согласия он кивнул мне и улыбнулся кривой злобной улыбкой. Я догнал своих товарищей, сокративших наполовину шаг, и повел их по намеченному пути, но не обозначенному на карте. Слова и приметы мужика сходились полностью. Мы медленно шли по тропинке болотом по колено в воде. Миновав суходол, достигли лесных сенокосов. Быстро обнаружили сарай, манивший своим уютом усталых людей.
Пошел мелкий дождик. Он моросил, пробивая своими микроскопическими каплями одежду. Тяжелые пепельно-серые облака низко ползли над землей, кое-где образуя небольшие просветы. Усталость брала свое. Без предварительного разговора первым вошел в сарай Саша Морозов и сказал: «Гостиница первого класса». За ним вошли все. Крыша во многих местах сгнила, было видно небо, но защита от дождя была обеспечена. Притом сарай на четверть оказался набит сеном, спать в котором – большая роскошь. Решено было всем по очереди стоять на посту. Саша Морозов и Лалетины говорили, что сегодня можно никого не опасаться, так как далеко от деревень и вдобавок идет дождь. Остальные молчали. Я повторил, что стоять будем все, и первым заступил на пост.
Сарай находился посередине лесной поляны площадью около 5 гектаров. Поляну со всех сторон окружал молодой лиственный лес и кустарник. Среди него, как гиганты, возвышались невысокие с пышными кронами одинокие сосны. Сенокосом был неосушенный торфяник, в который вкрапливалась большая возвышенность суходола. На этом суходоле возвышался сарай, как грачиное гнездо на одинокой березе.
Я обошел сарай кругом и встал за дверью, спасаясь от дождя. В голове у меня, как при нервном потрясении, вертелась одна мысль. Перед глазами лежали немцы, упавшие с мотоцикла и затем утащенные в лес. Беспомощные, с переломами и ушибами, слезно просившие о помощи. Война есть человеконенавистничество и человекоубийство. Большая часть лежавших на мягком сене в сарае не спала и думала о том же, то есть о немцах.
Стоять договорились по полтора часа, и сменить меня должен был Саша Морозов. Часы у нас были одни, отобранные у немца, которые должны переходить от часового к часовому. Правильности их хода никто не знал, и проверить было негде. Поэтому стояние на посту было на совести стоящего, так как стрелки часов крутились хорошо и их можно было поставить на любую цифру.
Наступление вечера приближалось не только по часам, это чувствовал весь организм человека. Чувствовали деревья, кустарники, травы и весь населяющий лес живой мир, несмотря на пасмурную дождливую погоду.
Сменил меня Саша Морозов. Вернее, пришлось его разбудить. Я зарылся в холодное пыльное сено, скоро согрелся и мгновенно уснул. Морозов простоял только 25 минут, он услышал шорохи, шаги многих людей в лесу и разбудил меня.
Я внимательно прислушался, слух мне никогда не изменял. Были слышны треск веток и чавканье сапог, кто-то шел и не один. Я поднял всех по тревоге и расставил по сараю на круговую оборону. Строго предупредил беречь боеприпасы. Из винтовок стрелять только одиночными выстрелами. Морозов и Шишкин пристроились под самой крышей сарая на настиле из жердей. Все остальные были внизу, использовали как ниши все щели и дыры. Из леса вышел вооруженный автоматом человек, озираясь, как преследуемый стаей гончих волк, он медленно шел в направлении сарая. Не доходя 100-120 метров, остановился и закричал: «Люди, находящиеся в сарае, выходите. Вы окружены со всех сторон. Сопротивление бессмысленно, оно погубит вас. При добровольной сдаче немцы гарантируют вам жизнь».
В кричащем я узнал мужика, который рассказывал мне дорогу и упоминал об этом сарае. «Провокатор», – крикнул в ответ я. Он что-то еще собирался крикнуть. Я его перебил, подставив ко рту ладони: «Смерть изменнику Родины». Иван Грушенков прицелился, раздался выстрел. Мужчина взмахнул руками для полета живым на небо, но вместо поднятия в воздух грузно упал на землю. Автомат выпал из рук и лег рядом с хозяином. Со всех сторон по деревянному бревенчатому сараю затрещали автоматные очереди. Пули пищали, визжали и стучали о сухие бревна. Мы не стреляли, в сарае стояла могильная тишина. В лесу поднялись две ракеты: красная и зеленая. Я крикнул: «Держись, братцы, начинается, берегите патроны и берегитесь сами».
Из леса медленно стали выходить немцы, в накинутых на плечи плащ-палатках, стреляя на ходу из автоматов по хорошо видимой крупной мишени – сараю. Я приказал стрелять пока только из винтовок. Стрельбу из автоматов начать, когда противник подойдет до 100 метров.
Меткими одиночными винтовочными выстрелами заставили противника вернуться обратно в лес, оставив на лугу более десяти убитых и раненых.
Снова в небо взвились две ракеты: зеленая и красная. Снова со всех сторон к сараю двинулись немцы, строча из автоматов, не жалея патронов. «Не психовать, братцы», – крикнул я. Одиночные, но меткие винтовочные выстрелы многих навсегда прижимали к земле.
Подгоняемые офицерами немцы шли. Им казалось, что победа близко, но не тут-то было. Заговорили автоматы. Ряды немцев дрогнули, большинство побежало, показав спину, часть залегла. Залегшие были хорошей мишенью. Вернуться обратно в лес никому из них не удалось.
Вместе с трескотней автоматов и винтовок слышались стоны и крики. Влажный воздух наполнился запахами порохового дыма и крови. Опушка леса становилась расплывчатой и походила на фантастическую стену. Отдельные деревья стали неразличимы. Медленно надвигались сумерки.
Стрельба из автоматов по стенам сарая не ослабевала, а усиливалась. Пули, попадая в щели, с визгом пролетали, ударялись о другую стену, рикошетили. Наше положение было критическим, при большой экономии патронов оставалось мало. Мы ждали полной темноты, только она могла спасти нас бегством. Прорвать немецкое кольцо было нетрудно, так как в топком болоте, которое вкрапливалось в угол сенокосной площади, врагов не было совсем.
За ночь мы могли уйти далеко и скрыться от карателей. Они это предвидели. Зная нашу небольшую численность, решили взять нас штурмом. Снова двинулись со всех сторон к сараю. Видимость была как при слабом тумане. Я приказал приготовить гранаты и не стрелять из автоматов. Цепь солдат смыкалась вокруг сарая в 50-60 метрах. Мы открыли огонь, немцы падали, но упорно шли вперед. К стенам сарая и в дверь полетели немецкие гранаты с деревянными ручками. Патроны у многих кончились. Саша Морозов с гранатами выскочил навстречу немцам. Вот одна разорвалась в гуще немцев, вторая брошена. Саша покачнулся и медленно упал. Смирнов Толя в дверях сарая тяжело ранен. Гаврилов Миша убит. Лалетин Алексей забился в угол, охватив голову руками, как в церкви, во все горло читал молитвы.
Смерть подняла свою наточенную косу на всех. Я дал команду приготовиться к атаке и пробиваться к опушке леса, но знал, что убежать не придется. Песенка спета, поминайте за упокой.
Из леса по немцам застрочил ручной пулемет. Кольцо карателей разомкнулось, часть побежала к лесу, другие залегли. На опушке леса показались очертания людей, и автоматные очереди били по убегающим и ползущим к лесу немцам.
Мы стояли в дверях сарая все, кроме Лалетина Алексея, и растерянно, как во сне, наблюдали за произошедшим чудом. В голове был настоящий сумбур, но мысли работали четко. Каждый думал в эту трудную минуту о жизни. Не доходя до злосчастного сарая, группа людей, человек 50, закричала: «Выходи, свои».
Я крикнул: «Кто вы?» Тоненький, почти детский голос ответил: «Народные мстители». Держа наготове гранаты, мы двинулись навстречу. Не доходя 5-6 метров, высокий мужчина грубым голосом приказал: «Положить оружие». Разряжать оружие было незачем, за душой ни у кого не осталось ни одного патрона. Все наше вооружение составляло по две гранаты и приклады автоматов и винтовок. Осмотрел наше оружие коренастый небольшого роста мужчина в кожаной фуражке. На нем была настоящая русская солдатская плащ-палатка. Он отрывисто, голосом командира сказал: «Разобрать оружие. Взять всех раненых и убитых». Наши три дорогих товарища – Саша Морозов, Толя Смирнов и Гаврилов Миша – лежали мертвыми.
Мы наспех сделали носилки, бережно положили тела товарищей и тронулись в путь без всяких дорог и тропинок.
Впереди нас шел коренастый человек в кожаной фуражке. Остальные остались на лугу у сарая. Прошли не более полукилометра, послышались автоматные очереди, разрывы гранат, отборная ругань, крики и стоны. Ведший нас человек сказал: «Это наш Яша их учит, как надо воевать».
Стрельба и взрывы гранат как внезапно начались, так и внезапно кончились. В лесу вместе с темнотой наступила полная тишина. Временами ее нарушал мелкий дождь из набежавшего облака, который шуршал о листья осин и берез. Шли мы больше часа. Остановились в еловом густом лесу. Коренастый мужчина представился нам: «Меня зовут Матвей. Сборы здесь. Убитых похоронить». Мы по очереди маленькой саперной лопаткой вырыли неглубокую яму. Тела троих товарищей бережно уложили, покрыли еловым лапником и засыпали сырой тяжелой землей. Вместо памятника натаскали на могилу большую кучу сучков и хвороста с целью маскировки от немцев. Сняв фуражки, мы поклялись на могиле убитых товарищей мстить фашистам повсюду.
Матвей дал из автомата длинную очередь. У могилы собрались все наши спасители. Один из них доложил Матвею: «Убито 25 человек, 17 тяжелораненых. Трофей – 40 автоматов, 5 парабеллумов, 12 зажигалок, 100 пачек сигарет и более 5 тысяч патронов. Что прикажете делать с ранеными?»
Матвей, помедлив немного, ответил, отчетливо выговаривая каждое слово: «Раненых фашистов оставить на месте, не уничтожать. Это будет им большим уроком. Если останутся живыми, не захотят не только видеть, но и слышать о нашем лесе».
Обращаясь к нам, он сказал: «Здорово вы, ребята, поработали, благодарю вас от имени нашего небольшого отряда». Мы невпопад ответили: «Служим Советскому Союзу».
Прозвучала команда: «Вперед марш». Они вели себя как дома, не опасаясь, разговаривали и шутили, но, пройдя 4-5 километров, тактику изменили. Разговоров стало не слышно, осторожно шагая, шли болотами, поросшими карликовой сосной и березой, хвойными лесами по еле заметным тропинкам. Шли лесными просеками и визирами более семи часов. Силы нас покидали совсем, поэтому все шестеро тянулись в хвосте. Нас не принуждали, а успокаивали, еще недалеко, последнее усилие и близка цель. Вот, наконец, окликнул часовой, спросил пароль. Матвей ответил: «Вязьма» – и мы снова пошли.
Матвей отделил нас от остальных, привел в уютную просторную землянку. Оружие он велел сложить у входа, что мы и сделали с большим удовольствием. У всех нас было радостное, хорошее настроение. Выкурив спокойно, без спешки, как дома, по немецкой травяной сигарете "Прима", уснули крепким сном. В первый раз с момента побега спали спокойно, долго, без грез.
Разбудил нас щеголеватый паренек с отращенным чубом, как у казака. Он был одет в пеструю непонятного цвета рубаху, изрядно видавшую солнце, ветер и пот. Он принес нам полведра мясного картофельного супа, две буханки хлеба и по кусочку сахару.
Мы быстро расправились с супом и хлебом, а сахар все припрятали. Паренек каждого из нас внимательно разглядывал и острил: «Вы случайно не немцы, уж очень на вас привлекательная форма, но едите вы по-русски».
Следом за пареньком пришли двое, женщина и мужчина. Заставили нас догола раздеться, каждого внимательно осмотрели, спросили, на что жалуемся. Проверили на вшивость и велели всем следовать за ними. Нас привели в земляную баню, одежду прожарили в дезкамере. После мытья нас поместили в ту же землянку.
Два раза в день к нам приходил Матвей. Он шутил, спрашивал, довольны ли судьбой. Я не сдержался и спросил: «А почему нас охраняют, боитесь, убежим?» Матвей улыбнулся, простодушно сказал: «В нашем деле нужна большая осторожность. Один промах может привести всех к гибели. Мы доложили начальству о вашей схватке с карателями. Дрались вы не на жизнь, а на смерть». Виктор Шишкин перебил Матвея: «Спасибо вам, братцы, за наше спасение. Многие из нас сейчас бы лежали мертвыми, а оставшиеся в живых ждали бы виселицы». Матвей сказал: «Кто-то из вас родился в сорочке. Если бы мы чисто случайно не проходили по этим болотам для сокращения пути, многие бы из вас уже болтались на толстых сучках деревьев». Он говорил спокойно, в больших голубых глазах отражалось доверие.
«Я получил задание, в мое распоряжение дали 80 человек. При выполнении задания возвращались обратно. Маршрут был другой. В отряде был один мужчина, страстный охотник за дичью, а сейчас непревзойденный охотник за немцами. Он прекрасно знал все эти леса. Еще до войны он в погоне за лосями и волками исходил весь лес вдоль и поперек. Вчера слышали, как он немцев учил воевать. Зовут его дядя Яша. Он настоял на том, чтобы для сокращения трети пути идти напрямик по болотам. Доказал все, взяв у меня карту и водя по ней корявыми пальцами. Я согласился с ним, и мы пошли напрямик. Насторожила нас автоматная стрельба. Дядя Яша, прислушавшись, сказал: «Стреляют на Егорихиных покосах у лесного сарая». Мы знали, что это дело рук карателей. Подумали, что кого-то из наших прижали, надо спасать. Мы не шли, а бежали. Когда увидели очертания возвышающегося сарая, он был окружен карателями. Установив на опушке леса два ручных пулемета, длинными очередями ударили по карателям и хором крикнули "Ура". Немцы и русские полицаи, как пугливые зайцы, побежали, спасая свои грязные шкуры, прося у Бога защиты. Зная их трусость в лесу, дядя Яша попросил 30 ребят и ушел к ним наперерез. Он их встретил и на неделю нагнал на них страху. Они и сегодня не опомнились, разбежались кто куда».
Он еще что-то хотел рассказать, но в землянку вошел пожилой мужчина в гимнастерке командного состава, образца 1930 года. Он назвал себя Трофим Степанович. Ровным баском говорил с большим остроумием. Матвей сидел как на раскаленном железе, ерзал задом, а затем не выдержал, попросил разрешения уйти.
Трофим Степанович начал издалека. Сначала расспрашивал каждого из нас, откуда, что делал до войны, специальность и так далее. Где, в каких частях служили и, как бы между прочим, перевел разговор, куда путь держали и что думали делать дальше.
Я как старший группы рассказал историю побега и вооружения. О поимке немецких мотоциклистов на дороге и о предателе-мужике. Он не задал ни одного вопроса, внимательно выслушал и ушел. Через час после ухода снова появился Матвей. На наш вопрос, кто такой Трофим Степанович, Матвей прищурил глаза в лукавой улыбке, сказал: «Поживете – увидите».
«От имени всех нас, узников концлагеря "Заверяжские покосы", – сказал Виктор Шишкин, – разрешите передать вам лично, Матвей, и вашим товарищам большое спасибо, а за что, вы знаете. Если доведется дожить до конца войны, победа, безусловно, будет наша, я обязательно найду тебя, Матвей, вот тогда-то мы и гульнем с тобой».
Все захохотали, Шишкин, смущенный, грузно сел на нары. Павел Темляков хрипловатым голосом сказал: «Голодный русский мужик думает о хлебе. Накорми хлебом, запросит похлебки. Накорми похлебкой, мясом и рыбой, последние кальсоны пропьет и разговор о бабах поведет. Такая уж натура мужика».
В землянку вошли пять человек. Начались расспросы, кто откуда. Все вошедшие были местными новгородцами. Говорили на разные темы вплоть до охоты и рыбалки.
Беззаботно мы отдыхали в течение целой недели. Эта неделя для всех нас была блаженством. Мы заметно поправились, лица округлились. Кормили нас хорошо, а главное, думать не надо было. Но всему приходит конец, пришел он и нашему отдыху.
1 сентября. С этой датой у каждого из нас с самого детства связано много. В День знаний начинаются занятия в школах. Это поступление в 1-й, 5-й, 8-й классы. 1 сентября в нашей гостеприимной землянке прозвучала команда нашего друга Матвея собрать вещи и выходить строиться. Сборы солдата – одна минута. Мы вышли из землянки и встали в шеренгу по одному. Нам всем вручили по немецкой винтовке. Патронов не дали, но сказали, что на случай встречи с немцами патроны у сопровождающих. Сопровождало нас 36 человек, во главе – Матвей и его первый друг и заместитель дядя Яша.
Шли мы всю ночь по лесным дорожкам и тропинкам. Миновали одну деревню. Дядя Яша вел уверенно. На мой вопрос, куда мы идем, он промолчал. Матвей шепнул мне на ухо, что следуем в центр партизанского движения в деревни Глотово и Ухотино, а оттуда могут послать и в Острую Луку.
Утром приблизились к деревне Глотово. Прошли ее вдоль без остановки. Матвей в деревне отстал и нагнал нас за околицей. Так же прошли и Ухотино, а затем свернули в лес. Шли несколько часов болотами и лесом напрямик. Матвей сказал, что в этих местах немцев совсем нет. Они боятся сюда показываться. Здесь центр партизанщины.
Вышли на боровину, где только при внимательном разглядывании можно заметить хорошо замаскированные землянки. Матвей передал нас старику с аккуратно подстриженной седой бородой. Старик по-деловому каждого из нас осмотрел, затем спросил: «Кто вы будете, русские или антихристы?» Словоохотливый дед задавал нам вопросы и, не давая раскрыть рта, сам на них и отвечал. Он походил на шолоховского Щукаря. Дед отвел нас в свободную землянку, сказал: «Вот ваша гостиница. Дрова берите и рубите подальше от землянки».
Дед уселся на нары, сделанные из круглого подтоварника и застланные еловым лапником. Раскрыл для зевоты рот до самых ушей. Вытащил из кармана затертый кисет с самосадом и трубку. Не спеша набил трубку. Из другого кармана достал секало и фитиль. Высек искру на фитиль. Тот задымил. Дед с большим усердием дул на фитиль, который быстро вспыхнул огнем. Прикурил и предложил нам закурить его самосада, смешанного с какой-то лесной травой. Мы с удовольствием приняли кисет и завернули по козьей ножке, прикурили от трубки. Землянка наполнилась едким вонючим запахом самосада. Дед, усердно затянувшись, раза три закашлял и сквозь кашель проговорил: «Фу ты, какой крепкий!» Самосад действительно был крепким. Снова затянулся и, выпуская дым в рот и нос, сказал: «Ну и война, это просто светопреставление. Я участник трех войн: Японской, Германской и Гражданской, такого страха не было, как в этой войне. Работали тогда больше штыками и саблями. Пулемет был грозное оружие. Сейчас пулемет стал не в почете. Раз, и его накрыли миной. Самолетов же тогда почти совсем не было, и они никакого вреда почти не чинили. Сейчас от страху от них рад сквозь землю пролезть. Какая это война, когда солдату не дают головы поднять. Чего только не изобрели, чтобы убивать себя же и своего брата». Дед прихлебывал из трубки дыма и говорил.
