Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Сытые и уставшие, уснули без соблюдения предосторожности. Сколько мы спали, неизвестно. Разбудил нас окрик Дементьева. Дверь была распахнута.
Стоял осенний, редкий в этих местах солнечный день. Слыша знакомый голос, мы сели. Дементьев с материной лаской в голосе, сказал: «Здорово проголодались?» Пеликанов, зевая, раскрыв рот до самых ушей, с хрипотой выдавил из себя: «Премного вам благодарен, мы сыты». И показал на мешки, один с мукой, а другой – с салом. Дементьев не сказал, а крикнул: «Вы вновь делали глупую вылазку, рискуя собой и, по-видимому, снова натворили делишек». «На сей раз ничего особенного», – снова ответил Пеликанов и коротко рассказал о случившемся. Не дав нам опомниться, Дементьев не сказал, а приказал: «Быстро в поход». Поделив тяжесть продуктов и боеприпасов, мы снова пошли уже в изрядно надоевшие скитания по лесам. Послышались лай собак и немецкая с русской ругань. Пеликанов проговорил: «Кто-то из нас родился в рубашке. Не приди еще полтора-два часа Дементьев, мы бы уже болтались на перекладине виселицы с крепко затянутой на шее веревкой».
Прибавив шагу, построились для ухода от немцев в шеренгу по одному. Замыкающим встал Дементьев. Он шел и на наш след рассыпал желтый порошок нюхательного табаку. Пеликанов шутил: «Немецкие овчарки сейчас будут чихать до самого Нового года». Настроение у него было слишком приподнятое. Он всю дорогу корчил физиономии, изображая лезшего в подпол фельдфебеля, расширенные зрачки старосты и не поспевшего опомниться немецкого офицера, который прямым ходом, отбивая каждый шаг, проследовал в подполье.
Слудов и Завьялов шли молча, слушали Пеликанова, всю дорогу болтавшего без умолку и смеявшегося над своими же метко сказанными фразами.
Привал сделали после трехчасовой ходьбы. Спокойный Дементьев на привале не смог вынести болтовню Пеликанова и сказал: «Перестань. Надоела твоя болтовня. Весел не к добру. Есть пословица – веселье кончается слезами или чем-то таким». Пеликанов задумался, настроение его изменилось. Лицо из веселого превратилось в угрюмое.
Выбрав яму, заросшую густыми молодыми елями, со всеми предосторожностями развели костер, каждый в своем котелке сварил из муки густую клейкую кашу со свиным салом, она всем показалась деликатесом. Съели по котелку, хотелось повторить еще, но Дементьев не разрешил.
За все время лесных походов на этом привале состоялся у нас с Дементьевым откровенный разговор. Обиженный Пеликанов, которого Дементьев назвал болтуном, всегда исполнительный, сейчас начал пререкаться и сказал: «До тех пор не пойду отсюда, пока точно не скажете, куда вы нас ведете? Какая цель у вас? Скитаться всей группой по лесам, мотая силы и нервы. Надо немедленно решить вопрос: или выходить к своим в действующую армию, или искать партизан. Я в плен добровольно не сдамся. Немецкие порядки мне не по нутру». Дементьев как будто не обратил внимания на его слова. Его волнение можно было определить только тем, что на виске запульсировала выступившая из-под кожи вена. Он глубоко затянулся самокруткой из самосада. Не спеша выпустил дым.
«Ну что же, давайте поговорим откровенно. Вы все правы, требуете дела. В действительности мы из вояк превратились в бродячих собак. Но ведь это не от меня зависит. Я командир вашей группы, мною командуют из штаба армии. Согласно полученным радиограммам, или я сошел с ума, или дурак передает команды. Нас заставляют делать бесцельные переходы для, якобы, выявления немецких тыловых гарнизонов. Требуют, вернее, приказывают, не скрываться в лесу, а ходить по селам и деревням, проводить агитработу с населением. Для того чтобы население немцам вредило, уничтожало каждого немца. Сжигало хлеб, убранный с полей. Уничтожало свой и общественный скот. В деревнях из людей организовать боевые дружины по борьбе с немцами. Там рассуждают, по-видимому, очень просто, и немцев считают не только простачками, но и круглыми дураками, притом самым безобидным народом. Все наше население огульно относят к преданному партии и правительству и лично товарищу Сталину.
На мои неоднократные запросы на разрешение возвратиться в действующую армию или присоединиться к партизанам ответ один и тот же: «Выполняйте наши приказы». Снова назначают место нашего нахождения с разведкой боем в селе и уничтожение стольких-то немцев и предателей. Дают задание в трехзначных цифрах. Если бы мы решили выполнить хотя бы один из полученных приказов, то давно бы болтались на виселицах».
Мы почти в один голос спросили у Дементьева: «Куда ведете нас сегодня?» Дементьев на мгновение задумался, а потом сказал: «Если вам откровенно сказать, еще решения не принял, но с вашим мнением согласен, поэтому давайте решим, куда нам пойти».
Все, кроме Слудова, высказались, что к своим через линию фронта. Слудов сказал, что лучше бы остаться у партизан, если это возможно. «Сейчас мы идем дорогой, которая ведет нас к тем и другим. Еще раз я свяжусь послезавтра со своими, и тогда вопрос решим уже бесповоротно. Сейчас снова тронемся в путь». Замаскировав костровище и уничтожив все приметы отдыха, мы снова пошли. День клонился к вечеру. По-осеннему ярко выглядывало солнце из-под облаков и тут же пряталось. Мы вышли на широкую квартальную просеку. Она тянулась далеко в обе стороны, насколько мог различать глаз, сначала узкой полосой неба в кронах деревьев, затем сплошной зеленью.
Дементьев сказал, чтобы немедленно уходили с просеки и встали в лесу. Он пошел по направлению к квартальному столбу. Дойдя до него, вынул карту и компас, наметил путь нашего следования. Мы шли рядом с просекой. Видимость стала ограниченной. День постепенно сменялся ночью, тогда только мы свернули на просеку и пошли по еле заметной тропинке, протоптанной, по-видимому, работниками лесной охраны. Идти стало значительно легче, поэтому прибавили шагу.
Наступила темная осенняя ночь. Привыкший к темноте глаз Дементьева находил все нужные ориентиры, вел он нас уверенно. С просеки перешли на лесную дорогу, которая вывела на сенокосы. В темноте небольшие стога походили на шатры, они манили нас, обещали дать приют, тепло и вкусный ужин. Мне казалось, от стогов распростанялся запах горячего ржаного хлеба. Снова вышли на дорогу, затем направились по просеке и вновь по дороге.
Простуженные ноги у всех отекли и плохо повиновались разуму. Через каждый час ложились. Ноги поднимали вверх, чтобы кровь текла к туловищу.
Мы все завидовали выносливости Дементьева, который, как нам казалось, никогда не уставал и ни на что не жаловался. Мы не могли идти дальше и без команды валились все на хрустящий от легкого мороза мох. Мрачные ели нам казались фантастическими большими шатрами, которые манили нас своими роскошными постелями и теплом. Глаза закрывались сами по себе. Дементьев осторожно прикурил от зажигалки папиросу, спрятал в рукав и тихонько сказал: «Спать не надо». Снова однотонно, как профессор, читающий лекцию, начал говорить: «Нам дали одно задание. Установить количество самолетов на аэродроме, организованном немцами в районе местечка Сальцы. Эти сведения необходимы нашему командованию. Поэтому я и ходил так далеко и долго».
Пеликанов с Завьяловым сидя спали, притом с храпом. Слудов спросил: «Задание выполнили?» «Да! – ответил Дементьев. – Через людей. Мы точно установили место аэродрома, его зенитную охрану и количество самолетов по маркам. Все сведения уже у нашего командования».
Мы с большим трудом поднялись на ноги и снова тронулись. Дементьев сказал, что еще 3 километра – и будет отдых. Вышли на сенокос, где в ночной мгле возвышался большой сарай, набитый сеном. Потянули жребий, кому в какую очередь стоять на посту. Первым вытащил я. Все четверо нырнули в мягкое душистое сено. Я стоял, прислонившись спиной к стене сарая.
Холод беспрепятственно проникал к моему телу, становилось невыносимо холодно. Прислушиваясь к окружающему лугу и лесу, я медленно считал шаги, пока ходил вокруг сарая. Мозг назойливо сверлили слова Дементьева, который сказал: «За все существование Великого Новгорода нога врага впервые топчет его площади и скверы. Варвары уничтожают его людей и памятники старины». Мне представился Новгород почти пустым, со слов Дементьева. Испанцы, вселившиеся вместе с жителями в небольшие деревянные домишки, вместо того чтобы топить печи, разжигают костры на полу. Внутри горит сначала пол, потолок, затем весь дом охватывает огнем. Веселые, под хмельком солдаты вшивой дивизии выскакивают на улицу и греются у громадного костра, горящего дома.
Немой свидетель всех бесчинств – Софийский собор. Он стоит, как исполин, сверкая своими позолоченными куполами. Хмуро смотрит своими просторными колокольнями на непрошеных гостей. Великий Волхвов более 700 лет омывает его гранитный фундамент, воды которого, неся в своих объятиях трупы защитников Родины и врагов, шепчут собору: «Мы с тобой». В куполе собора немцы оборудовали наблюдательный пункт, в котором им удобно и безопасно. Наше командование, зная о наблюдательном пункте врага, обстрел собора как исторически ценного памятника запретило. Этим немцы и пользовались.
С высоты куполов собора наша линия обороны на другом берегу Волхова хорошо просматривалась, и почти каждый квартал и километр был пристрелян. Ветер шумел в куполах собора и вел с ним вековой разговор, который переходил в глухие стоны.
С тех времен, как был построен Софийский собор, ничего подобного он не видел в Великом Новгороде. Все исторические ценности, созданные русским человеком на протяжении тысячи лет, уничтожаются. Город полностью разрушен, все деревянное сожжено. Ценности разграблены. Жители города эвакуировались. Ходили по городу одиночками и группами незваные гости, продолжая уничтожать то, что было еще не полностью уничтожено.
Скоро русский народ расправит свои богатырские плечи, и вылетят вшивые испанцы и немцы, как вылетает пробка из бутылки шампанского.
Время шло медленно, а все-таки стояние на посту подошло к концу. Я с трудом разбудил Пеликанова и юркнул в его согретую в сене нору, в одно мгновение уснул.
На рассвете снова пошли, сейчас все уже знали, что еще день или два, и наши скитания кончатся. Мы шли к партизанам, а там, может быть, будем посланы через линию фронта к своим.
На привале к Дементьеву подошел Пеликанов, принял стойку смирно, правую руку приложил к пилотке: «Товарищ комиссар, разрешите с вами поговорить». Дементьев строго посмотрел на Пеликанова. На лице появились красные пятна, он с большим усилием сдерживал себя, нервничал. Обращаясь ко всем, спокойно сказал: «Товарищи! Я вас просил и прошу не называть меня комиссаром. Нас осталось мало, поэтому называйте меня по фамилии или имени-отчеству. Я вам просто старший товарищ. Слушаю вас, товарищ Пеликанов». «Я хочу возвратиться к неприятному для вас разговору. Вы нас обвинили в уничтожении немцев, которых мы сожгли вместе с домом казненной ими женщины. Обвиняете и за немцев, которых мы посадили в подпол вместе со старостой. Я не знаю, как вас понимать. В первом случае мы обошлись жестоко, как и они с нашими красноармейцами и ни в чем неповинной женщиной. Во втором случае мы поступили по-человечески, лояльно. До войны меня учили в военном училище: «Бей врага! Не убьешь, он тебя убьет». Слабохарактерных война не прощает. Вы говорите, что немцев и предателей надо брать только живыми и судить. По-вашему, полицая, которого я прикончил, надо было заковать в кандалы и доставить к вам на допрос. Подойти под окно избы, в которой спали немцы, постучать и крикнуть: «Выходите, господа фрицы, без оружия. Мы вас поведем на суд, нам так приказано. Наше дело вас доставить, а там дело суда. Что присудят, тому и быть. Не надо считать дураками ни нас, ни немцев».
Дементьев не мигая смотрел на Пеликанова и улыбался.
Пеликанов продолжил: «Девиз нашей армии, нашего правительства – всех незваных гостей, кто пришел с оружием в руках и воюет против нас, бей, громи, уничтожай. Не дай бог, если мы попадем к немцам. Они возиться с нами не будут. Счастливы будем, если без пыток расстреляют или повесят. Они способны на все. Могут содрать ногти с пальцев рук и ног, выколоть глаза, каленым железом пожарить кожу, отрубить руку или ногу. После всего отправят прямо в рай».
«Все у тебя?» – спросил Дементьев. «Пока все», – ответил Пеликанов. «Я вполне с вами согласен, – сказал Дементьев. – Надо бить врагов, иначе они нас убьют, но врагов следует различать. Многие немцы насильно одеты в солдатскую форму. Товарищ лейтенант Пеликанов, ты убил полицая. Кто он, ни ты, ни я не знаем. Может быть, это наш человек. Поэтому надо всегда помнить, что среди врагов есть и наши друзья». «Как же их распознать? – возразил Пеликанов. – Кто наш, кто чужой, ни у кого на лбу не написано. Я как солдат и офицер Красной Армии считаю, если придется, и солдат буду учить: тот, кто напялил на себя форму врага, не сдается в бою или схватке, тот наш враг. Я должен убить его, тому нас учили. После войны, когда над Берлином будут реять красные флаги, многие предатели будут чуть ли не героями, изыскивая разного рода уловки. По-вашему, прежде чем снять с поста полицая или немца, надо спросить, кто он».
«Трудный ты человек, товарищ Пеликанов, – улыбаясь, сказал Дементьев. – Для того мы и посланы в тыл врага, чтобы распознавать своих среди врагов. Я уже говорил, что немцев тоже нельзя мерить всех на один аршин. Среди них много честных, порядочных людей. Наша задача устанавливать с ними контакт. Не надо быть близоруким и видеть только сегодняшний день. Надо смотреть далеко вперед. Нам не страшно, что враг у стен Ленинграда и рвется к Москве. Скоро наступит время, когда немцы побегут, показывая пятки. В трудное для нас время наше правительство думает о будущем Германии. Через долгие годы, но победа будет за нами. А сейчас, товарищи, вперед!»
Глава двенадцатая
Немецко-фашистская армада, похожая на сказочного дракона, неудержимо шла вперед по нашей земле, уничтожая огнем и мечом все на своем пути. Тысячи самолетов с черными крестами обрушивали свой смертоносный груз на наши села и города. Танки со свастикой и черепами на броне топтали гусеницами советскую землю. Меньше чем за месяц войны фашисты подошли к стенам древнего Новгорода и Ленинграда, оккупировали Литву, Латвию, Эстонию, Молдавию и большую часть Украины и Белоруссии, шли победным триумфом к Москве. Их ничто не удерживало. Им ничего не мешало. Наше командование, чтобы задержать их хоть на время, бросало отдельные дивизии, полки и отряды из народного ополчения, плохо обученных и слабо вооруженных людей. Но хорошо вооруженные по последнему слову военной техники немцы, прошедшие школу войны во Франции, Чехословакии, Польше, Бельгии и так далее, уничтожали и обращали в бегство наши немногочисленные воинские подразделения. Чудом уцелевшие, изрядно потрепанные воинские части не всегда организованно отступали. Из-за провокаторов, засланных врагом с криками «Спасайся кто может!», люди разбегались по лесам и деревням.
В половине июля враг подошел к реке Шелонь и попытался сходу ее форсировать в районе города Шимска. Горнострелковой дивизии, которой командовал генерал Федюнинский Иван Иванович, и отрядам народного ополчения удалось остановить немцев. Три немецкие пехотные дивизии с переданными им артиллерийскими минометными полками и танками, подтягивали свои резервы и сосредотачивались для нового броска. Самолеты врага безнаказанно сеяли панику в наших тылах, летали на высоте птичьего полета. Их корректировали разведчики. "Рамы" целыми днями висели над нашими окопами и дорогами. Немцы спешили, им нужен был Новгород, затем и Ленинград.
В семь часов 12 июля на наши окопы обрушился артиллерийский минометный огонь большой мощи. Как коршуны, закружились над окопами с включенными сиренами десятки самолетов. Занятый немцами берег реки ожил. Человеческие фигуры в грязно-зеленых мундирах устремились к реке, садились на лодки, плоты. Отдельные храбрецы плыли вплавь к нашему берегу. А наш берег молчал. Казалось, никого живого не осталось. Часть плотов и лодок уже пришвартовалась к нашему берегу. Немецкие солдаты стали выпрыгивать на сушу, стреляя из автоматов и крича: «Русь капут!»
Вдруг по реке и противоположному берегу ударила наша артиллерия. Снаряды, начиненные шрапнелью, рвались в воздухе над рекой. Застрочили наши пулеметы. Пулеметно-винтовочный огонь слился в единый вой. Кругом все выло, гудело и рвалось. Отдельных выстрелов не было слышно. Река окуталась дымом. Раздались крики: «Ура!» Это наши ринулись в контратаку. Под таким напором немцы не выдержали, трусливо повернули и поплыли по реке обратно, оставляя плоты, лодки, убитых и раненых. Небольшое течение равнинной реки уносило весь мусор в озеро Ильмень.
Но немцы не считались с большими потерями, неудержимо рвались к Ленинграду. Атаки, артиллерийские и авиационные налеты на наши окопы повторялись каждые три часа.
Наша оборона укреплялась. К берегам реки Шелонь и городу Шимск по железной и шоссейной дорогам прибывало пополнение в основном из ополченцев Ленинграда, а также с восточной части России: Горького, Казани, Вятки и Перми. Павел Меркулов, вооруженный винтовкой образца 1892 года, прибыл в пополнение горнострелковой дивизии из Ленинграда. За две недели до начала войны он получил диплом киноинженера, окончив Ленинградский киноинститут. Направление на работу получил в Алма-Ату, но выехать не успел. Война застала его в Ленинграде. В армии Павел не служил, даже военных сборов не проходил, так как в институте не было военной кафедры. По пути в дивизию его научили ходить в строю, стрелять из винтовки, обращаться с гранатами и бутылками с горючей смесью. Вместо инженера он стал солдатом. На войне ничему нельзя удивляться. От солдата до генерала один шаг.
В пять часов утра, используя туман на поверхности воды, немцы произвели разведку боем силами двух батальонов. Реку форсировали без единого выстрела. Наши обнаружили их в 20 метрах от окопов и сразу же кинулись в контратаку. Павел Меркулов во время контратаки бежал впереди рядом с командиром взвода. Он стрелял и колол штыком убегающих немцев. Голова его превратилась в голову робота, где была запрограммирована одна мысль: стреляй, коли штыком, бей прикладом. Он даже забыл про гранаты Ф-1, которые в собранном виде лежали в его противогазной сумке. Вспомнил про них, когда уже возвратился в окоп. Командир взвода был убит почти в упор автоматной очередью. Убийцу Меркулов не мог догнать – он скрылся в пелене тумана. Об этом Павел сожалел целый день. «Если бы не забыл про гранаты, а их было четыре, – думал он, – возможно, защитил бы командира». Нет, он не от трусости забыл про гранаты, он не боялся. С винтовкой, заряженной пятью патронами, и с четырехгранным штыком, бегом бежал на автоматчиков, чтобы схватиться врукопашную.
Наконец, атака отбита. Уставшие солдаты расположились на привал. Кто-то крикнул звонким, еще не испорченным простудой голосом: «Бойца Меркулова к командиру роты!»
Павел неуклюже влез в землянку, до предела насыщенную табачным дымом. Он никого и ничего не видел, но знал, что раз вызвали – командир в землянке, поэтому поднял руку к пилотке и негромко сказал: «Красноармеец Меркулов прибыл по вашему приказанию». «Проходи, садись, товарищ Меркулов», – глухо, казалось, из-под земли, проговорил командир.
Когда Павел огляделся, заметил, что ему надо было спуститься вниз еще на три ступеньки. Командир роты, политрук и еще двое незнакомых ему людей сидели за столом при свете коптилки. Политрук роты спросил Меркулова: «Где, кем работал до войны? Какое образование?» Павел ответил. «Да вы садитесь, товарищ Меркулов», – предложил командир роты.
«Не рано ли инженеров посылать рядовыми на передовую, – продолжал политрук. – Мне кажется, от него в тылу пользы в сто раз больше, чем здесь. Или хотя бы организовать для таких ребят краткосрочные офицерские курсы».
«Ты прав, – подтвердил командир роты, – через два-три месяца из него получился бы грамотный офицер: артиллерист, связист, танкист, не говоря уже о пехоте. Много война запросит специалистов. Она только начинается, а конец ее будет через долгие годы. Впрочем, товарищ Меркулов, мы вас вызвали, чтобы назначить командиром взвода. Час назад в бою вы показали себя героем».
«Я не могу, – сказал Меркулов. – Не имею права. У меня не только военного образования, даже военной практики нет. В армии не служил, в институте не было военной кафедры, военных сборов не проходил. Командира взвода из меня не получится».
«Товарищ Меркулов, разговорчики, – перебил политрук. – Вам приказывают, а не предлагают. Необходимо принять второй взвод. Исполняйте!»
«Есть исполнять!» – выдавил из себя Меркулов.
«А за проявленную в бою храбрость мы вас представим к награде, а если останемся живы, к концу войны сделаем из вас генерала. Можете идти», – сказал командир роты.
Так Павел принял второй взвод. Ему казалось, это временно. Как появятся с пополнения офицеры, он займет свое место солдата. На войне все временно. Сейчас жив, а через несколько минут убит. Сейчас солдат, а через час сражений, через месяц – лейтенант. Так и до генерала можно дослужиться.
Павел ознакомился с каждым отделением, поговорил с каждым бойцом по душам, по-солдатски. Переходя по извилистому ходу сообщения от одной огневой точки к другой, он шел во весь рост, не пригибая головы. Бог ростом его обделил, но не обидел головой и телосложением. Для своего роста он был широк в плечах, с достаточно развитой мускулатурой рук и ног. Не по росту большая голова сидела на короткой жилистой шее. Высокий лоб наполовину закрывала каска. Густые длинные белесые брови свисали над глазами и придавали ему суровый вид. Круглое скуластое лицо напоминало азиатское. Небольшие серые глаза глубоко сидели за лохматыми бровями и голубоватыми ресницами. Белесые длинные студенческие волосы он сумел сохранить. В военкомате его наголо не остригли – в окопах было не до волос. Разговор, взгляд, улыбка Павла чем-то подкупали, располагали к себе.
Немцы ежедневно атаковали по нескольку раз в день по установленному их командованием графику, с прусской точностью и последовательностью. Регламент дня исполнялся ими точно – завтрак, обед, ужин, отдых. Артобстрел и вылет самолетов для бомбежки нашей линии обороны проводился строго по расписанию. Наши солдаты быстро узнали это расписание и были готовы для встречи.
«Сейчас немцы пойдут в атаку», – кричали в окопах. Через несколько минут на противоположном берегу реки немцы нехотя вылезали из укрытий, бежали к реке, плыли, садились на плоты и в лодки. Наши солдаты их подпускали близко и уничтожали. Кто из немцев умудрялся закрепляться на нашем берегу – тех выбивали контратакой.
Вечером, тоже по расписанию, через установленные громкоговорители приглашали ужинать, рекламируя немецкую кухню. В плен предлагали сдаваться по пропускам и паролям. Пропуска разбрасывали вместе с листовками с самолетов. Расхваливали быт лагерей военнопленных. В конце грозились уничтожить всех и каждого.
Ночи немцы боялись. Над их окопами, над всей передней линией обороны беспрерывно висели осветительные ракеты. Всю ночь напролет фашисты стреляли из пулеметов и автоматов трассирующими пулями – боеприпасов они не жалели. В мирное время это зрелище красиво, приятно на него смотреть, но в войну оно не праздничное.
Погода стояла сухая, теплая, как по заказу. «Самое благоприятное время для уборки урожая, – говорили призванные из деревни солдаты, – рожь уже созрела».
Меркулов думал о другом. В Ленинграде осталась его девушка, однокашница. Он ждал защиты ее диплома и только поэтому не уехал в Алма-Ату, а дождался войны. Что с ней, где она сейчас.
На небосклоне со стороны врага появилось небольшое черное облако. Сквозь грохот орудийной канонады стали слышны далекие раскаты грома. Их спутать было не с чем. Казалось, дрожала земля.
«Вот только грозы нам еще не хватало, – говорил Меркулов бойцам, – в окопах появятся грязь и лужи».
В это время командир роты лейтенант Скородумов вызвал Меркулова в штаб и приказал отобрать из взвода 15 добровольцев, ребят сильных, крепких, но для какой цели – не сказал.
Между тем гроза нарастала. Облако постепенно росло, превращаясь в темную тучу. Глухие раскаты грома стали раздаваться где-то совсем рядом. Из тучи вырывались зигзаги ярких молний. Кучевые облака, как горы, закрыли солнце. Подул ураганный ветер.
Внезапно в окопах появился командир горнострелковой дивизии генерал Федюнинский Иван Иванович. Он остановился напротив расположения взвода Меркулова. Передав приказ о наступлении командиру полка, генерал обратился к бойцам со словами: «С Богом, товарищи, вперед. Устройте немцам шухер. Пусть не думают фрицы, что мы не способны ни на что, кроме отступления и обороны».
Бойцы во главе с начальником штаба полка численностью до двух батальонов вылезали через бруствер окопов и бежали против ветра к реке, в темноту. Ночной мрак ярким светом озаряли молнии. Некоторые крестились и читали молитвы. Разразилась гроза небывалой силы. Она крушила все на своем пути: ломала деревья, уносила ветхие крыши чудом уцелевших домов ближайшей деревни. Навстречу наступавшим солдатам гроза тащила тучи пыли, соломы, досок. Часть этого бросала в разбушевавшуюся стихию реки, даже переносила через нее.
«Смотрите, ребята, немца сам Бог несет к нам в часть», – закричал кто-то хриплым голосом. И действительно, через реку, как на планере, уцепившись за палатку, летел испуганный немец.
Наши бойцы и командиры, борясь с волнами и мусором, переправлялись через реку. Немецкие временные окопы и ячейки были пусты. Меркулов со своими отобранными ребятами рядом с помкомвзвода Шишкиным, бойцами Темляковым и Морозовым бежали впереди. Немцы, испугавшись грозы, ушли с линии обороны и попрятались в уцелевшие в деревне сараи и дома, влезли в закрытые тентами кузова автомашин, стоявших в лощине, и под автомашины. Они не ожидали появления русских.
Крупные капли дождя устремились на землю. Ветер стих. С неба хлынул сплошной поток воды. Он смывал все с гладкой поверхности земли, тащил в овраги и ложбины. Казалось, стихия остановила войну. В перерыве между молниями облака горели бледно-красным огнем. Раскаты грома повторялись с паузами в несколько секунд.
Группе Меркулова командиром роты была поставлена задача уничтожить немцев в сарае на окраине деревни. Добравшись до сарая первыми, Морозов с Темляковым распахнули дверь и увидели, что он полностью забит немцами. Оттуда раздались крики и ругань – немцы подумали, что кто-то из своих решил подшутить над ними. В сарай полетели десятки гранат. Уцелевшие почти без сопротивления вышли с поднятыми руками и сдались. «Вот это удача», – думал Меркулов.
Другие группы наших громили немцев в лощине и в домах деревни. Бросая оружие и личные вещи, враги бежали к себе в тылы.
Командир роты поручил Меркулову сопровождать в наш тыл пленных. Немцев усадили на приготовленные ими же плоты, лодки, всех в целости доставили в штаб дивизии.
Удар наших для немцев был настолько неожиданным, что они не успели опомниться и бежали, не зная куда. Не могли понять, кто их убивает, думали даже, что это небесное явление, так как разрывы гранат и выстрелы были не слышны из-за грозы на расстоянии 50 метров.
Сводное подразделение из добровольцев возвратилось в наполненные водой окопы с малыми потерями. Вечером всех учувствовавших в разведке лично поздравил командарм генерал Федюнинский.
Снова тихо несла свои воды вровень с берегами между равнинными полями и покрытыми чуть пожелтевшей неубранной травой лугами Шелонь.
«Чем мы Богу не угодили, – возмущался пулеметчик Темляков, – сидим здесь, как черти. Вы только посмотрите, товарищ комвзода, на меня, а лучше на себя. На кого мы похожи?»
«Ни на печников, ни на каменщиков, а сами на себя», – ответил за Меркулова Шишкин.
«Вот бы сейчас к немцам сходить, – сказал Морозов, – посмотреть, как они чувствуют себя после нашего набега. Мне кажется, как дворняжки после сорокаградусного мороза».
«Наверное, похожи на мокрых куриц, – поддержал Темляков, – мне думается, надо было во время грозы ударить не батальоном, а всей дивизией, а может и армией. Погнали бы мы этих непобедимых саксонских рыцарей до самого Берлина».
«Не трепли зря языком, – сказал Шишкин. – Я смотрю на тебя и думаю: какой ты ловкий, думаешь, подходи к немцам и бери их голыми руками – не тут-то было. Чем зря болтать, лучше бы готовил пулеметные ленты».
«Поспею, приготовлю, – огрызнулся Темляков, – пока есть четыре в запасе. Фрицы сейчас целый месяц не очухаются».
«Но они нам и не простят сегодняшнего набега», – предупредил Морозов.
После грозы окопы наполнились грязью. Воздух насытился озоном. Дышать стало легко. Тяжелые темно-синие тучи ушли на северо-западную половину неба, за озеро Ильмень. Их сопкообразные бока и спины украсила радуга. На поверхности земли появились зеркальные лужи. Они отражали голубое небо тысячами брильянтов. Отставшие облака уходящей грозы своими тенями бежали по земле, деревьям, догоняли уходящие тучи, взлетали на них, казалось, бежали по ним. От этого все на земле и в небе загоралось ярким светом: алела поверхность земли, кострами горели деревья, пылали заборы и столбы.
«Какая красота, какое сочетание красок», – восхищался Меркулов. «Это не к добру, товарищ командир взвода, – сказал Морозов. – Такое явление я вижу впервые. Плохое предзнаменование для нас, а может и для немцев». «Ты говори точнее, – вмешался в разговор Шишкин. – Кому будет плохо: нам или фрицам?» «А ты как думаешь?» – спросил его Меркулов. «Нам, нам и нам, – крикнул Морозов. – Я не раз видел, какая у них силища, как они здорово вооружены».
Внезапно в тишине возник гул моторов. Из уходящих облаков вынырнули самолеты. Они снижались и перестраивались над нашими окопами.
«Один, два, семь, десять, всего двадцать два, – насчитал Морозов. – Дождались. Это они прилетели с расплатой».
Самолеты начали бомбить соседский участок, в пригороде Шимска. От разрывов тяжелых бомб дрожала земля. Два истребителя пронеслись над окопами с воем сирен и пулеметных очередей.
«Вот сволочи, – возмущались солдаты, – летают как дома, на высоте птичьего полета. Мы против них бессильны. Подставляй грудь, спину или быстрей прячься».
Огненно-красное светило, качаясь, уходило за горизонт. Самолеты улетели. Наступила полная тишина. Немцы справляли панихиду по погибшим. Наши готовили места для отдыха, выбрасывая жидкую грязь из окопов. Становилось прохладно. Мокрая одежда не грела солдатские тела, а охлаждала. Командир батальона капитан Красильников разрешил вывод батальона во второй эшелон, где имелись блиндажи и землянки. В окопах оставил только дежурных у огневых точек, зная, что немцы в хорошую погоду ночных вылазок не делали. Языков у них было достаточно. Каждую ночь предатели в основном с оккупированных немцами территорий десятками сдавались в плен, считая, что советской России не устоять против вооруженных до зубов фашистов. Они слабыми душонками верили в немецкую пропаганду, в непобедимость гитлеровской армии. Спасая свою жизнь, предатели просчитались. Попадая в концентрационные лагеря, умирали они медленной смертью от голода, холода, непосильного труда и болезней.
