Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Глава шестнадцатая
Девушка ввела меня в теплую землянку и доложила: «Товарищ старший лейтенант, я привела к вам человека, пришедшего из тыла врага».
Первое время в темной землянке я ничего не видел. Затем глаза быстро приспособились к полутьме.
Мягкий голос с еврейским акцентом предложил мне сесть. Я растерялся. Только что нас предал еврей, и снова пришел к еврею. Главное, их голоса были схожи. От этого совпадения у меня сразу пересохло в горле. Я чужим голосом выдавил из себя: «Товарищ старший лейтенант, прошу вас доставить меня в штаб» – и внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Мне сразу стало веселее. Он с Гиммельштейном нисколько не был схож. «Да вы садитесь. В штаб мы с вами успеем. Сначала надо покушать и немного отдохнуть».
Через 10 минут мы с ним сидели за маленьким столиком из нестроганых досок. Передо мной стоял полный котелок каши из пшена, обжигаясь, с большим аппетитом я ел и отвечал на вопросы. Котелок каши и килограмм хлеба быстро исчезли в моем желудке. Он похвалил меня за отменный аппетит, но каши больше не предложил, при этом, извиняясь, сказал: «Вам есть больше нельзя». Я поблагодарил за хлеб и соль. В землянку вошел лейтенант. Отрекомендовался: «Начальник особого отдела полка Попов. Прошу вас следовать за мной». Я вышел из землянки, где меня ждали трое конвоиров. Лейтенант Попов заставил меня положить оружие к ногам. Я положил автомат, пистолет и финский нож, затем он меня обыскал и велел идти в сопровождении конвоиров. Я был до крайности возмущен его поведением, сказал, что это несправедливо. Он мой упрек пропустил мимо ушей, в ответ промычал одно слово: «Разберемся».
Привели меня в тепло натопленную землянку. Без всякого предварительного вступления начался допрос. Я пытался коротко объяснить кто я и откуда. Лейтенант грубо оборвал меня и сказал: «Отвечать только по существу на заданные вопросы». «Прошу вас, задавайте ваши вопросы», – ответил я. С напущенной важностью он спрашивал, какое задание я получил от немцев, фамилия, имя и отчество шефа, к кому я должен явиться, где он находится. Пораженный таким оборотом дела и приемом, я вскочил на ноги и закричал: «Вы шутите, лейтенант, но ваши шутки не уместны». Он выхватил из кармана пистолет, наставил на меня, руки его дрожали. Сквозь зубы он сказал: «Я вас заставлю говорить». Крикнул: «Связного».
Вошел невысокий плотный паренек, лейтенант приказал ему сходить и привести Жека. Я сострил: «Может, лучше фрица, они умеют заставить говорить». Он с ехидством ответил: «Пусть они в этих вопросах чуть-чуть поучатся у нас. Их приемы еще нашим прадедам были известны».
Связной ввел в землянку здоровенную овчарку, которая знала свое место и легла у ног лейтенанта. Он снова устремил взгляд кошачьих глаз на меня и сказал: «Прошу отвечать на заданные вопросы, а если еще раз встанете на ноги и будете махать руками, Жек усадит вас на место». «Хорошо, я вам отвечу». Глаза его заблестели, и он чуть подался вперед.
«Пришел я сюда по заданию партизан. Мой шеф сидит передо мной, лейтенант Попов, координат вашего местоположения я не знаю». Я вынул из грудного кармана документы, протянул ему. Он бегло прочитал их и с ехидством сказал: «Немцы – хорошие специалисты, они снабдили вас превосходными документами. Но меня не проведешь, а говорить вы будете всю правду, я вас заставлю».
Я снова вспылил, нервы не выдержали. Хотел вскочить на ноги, но собака с рычанием кинулась на меня и схватила за брюки вместе с телом. На шум в землянку вошел связной. Он отцепил собаку от моей ноги и проговорил: «Здорово ты его хватила». Ветхие брюки вместе с бельем на большой площади были изорваны, из бедра, чуть повыше колена, пошла кровь, был вырван целый кусок мяса.
«Я вам при вашем связном говорю, имею очень важные сведения о расположении коммуникаций врага, но вам больше ничего не скажу, ни одного слова».
«Нет, я заставлю вас говорить», – с хрипотой в горле сказал он и наставил на меня ствол пистолета, но в это время в землянку вошел боец и отрапортовал: «Товарищ лейтенант, вас вызывает начальник штаба полка». Лейтенант быстро надел шинель, приказал своему связному вместе с Жеком хорошо стеречь меня.
Несмотря на боль в ноге и переживания, я сразу же после его ухода уснул, спал недолго, был разбужен сильным толчком в бок. Открыв глаза, я снова увидел перед собой лейтенанта Попова. Он хотел начать допрос. С грубой нотой в голосе сказал: «Быстро говорите, какие данные вы знаете о враге?» Я спокойно ответил: «Больше я с вами говорить не буду, и вы меня никакими пытками не заставите».
Он достал бинт и хотел перевязать мне ногу, укушенную собакой. Я предупредил его: «Не подходите, перевязывать не дам». Он начал меня уговаривать: «Сердиться не надо, наша работа такая. Бдительность и умение распознать врага для нас основа, но как его узнать – ведь и на врагах маска человека». В ушах у меня был колокольный звон, и его слова, казалось, прилетали откуда-то из пространства.
Я поднялся, ноги подкашивались, кидало из стороны в сторону. Вышел из землянки как пьяный и упал. Поднялся при помощи лейтенанта и часового.
Поддерживаемого красноармейцем, меня ввели к майору. Голова у меня кружилась, но сознание работало четко. Видя мое состояние, майор не сказал, а крикнул: «Немедленно в санчасть».
Путь от штаба полка до санчасти не помню. Очнулся я как в мирное время. Лежал на кровати с матрацем и простынями, под теплым мягким байковым одеялом. В голове была пустота. Через некоторое время вспомнил все. Ко мне подошел мужчина в белом халате, нащупал пульс, поставил градусник, затем спросил: «Как вы себя чувствуете?» «Хорошо», – ответил я. «Покажите язык. У вас сильное переутомление и ангина. Спали вы долго, 22 часа, даже не проснулись, когда вам делали три укола». Он взял градусник и сказал: «Все в порядке, температура чуть повышена, все войдет в свою колею. Встаньте, умойтесь и будем завтракать».
Во рту было горько, есть не хотелось. Я встал, умылся, надел больничную куртку и брюки. Мужчина в белом халате принес мне в двух котелках суп и кашу, хлеб. Я проглотил все без аппетита. Врач сказал: «Очень хорошо». На следующий день я был выписан и чувствовал себя прекрасно. Снова под конвоем доставили к начальнику штаба полка. Майор поинтересовался моим здоровьем. Я ответил, что чувствую себя очень хорошо.
«Ну и прекрасно, – сказал майор. – Расскажите, какие сведения вы имеете о враге. Они будут переданы нашему командованию».
Я передал все, что просил передать Дементьев. Майор сказал, что это очень важно и сегодня же доложит вышестоящему начальству. «Расскажите, как вы оказались в тылу врага».
Я кратко рассказал ему, как был послан в тыл врага. О проведенной работе в тылу. Как были пойманы немцами, затем сбежали, о Гиммельштейне, о его побеге при переходе через передний край. Спросил о Пеликанове. Майор сказал, что никого задержано не было, сам никто не появлялся. Раздался телефонный звонок. Майор поднял трубку, сказал "да", затем "есть". «Нас с вами вызывает командир полка».
Войдя к подполковнику, он отрапортовал: «По вашему приказанию прибыл и перебежчика привел».
Подполковник задавал те же вопросы, что и майор. Я отвечал ему уже более подробно, в течение полутора часов. Кончил тем, что когда девушка привела к старшему лейтенанту-еврею, я услышал знакомый голос Гиммельштейна и хотел уже что-то предпринять. Подполковник расхохотался: «Бывает много чудес на свете. Ты мог перепутать нашего начальника продовольственно-фуражной службы (ПФС). Кто стал бы нас кормить?»
Он снова весело захохотал: «Очень хорошо, товарищ лейтенант, что вы сумели принести нам ценные сведения. На поиски вашего друга я пошлю разведчиков. Они приведут от немцев языка, и мы узнаем подробно о вашем друге».
При мне позвонил командиру взвода разведки и велел явиться для получения срочного задания. «За проявленное мужество и отвагу я должен представить вас к награде и повышению звания, но есть одно "но". Вами займется особый отдел, впрочем, бояться вам нечего. Жаль только потерянного зря времени».
Я пожаловался на лейтенанта Попова, который умышленно натравил на меня собаку и показал на залатанные брюки. «Негодяй! – сказал подполковник. – Ведет себя распущенно, надо призвать к порядку, а сейчас идите. Я позвоню в штаб армии, пусть вас туда отправят для выяснения личности. Сейчас время такое, мы друг другу не верим, а это иногда нам же дорого обходится».
Я вышел в сопровождении майора. Лейтенант Попов ждал меня с конвоиром. Он снова привел меня в свою землянку. Дал листок бумаги, заставил написать автобиографию и указать, кем направлен в тыл немцев, что делал в тылу, с кем встречался и так далее. Я написал на трех листах и подал ему. Он прочитал и в течение целого часа уточнял подробности. Я чувствовал, что лейтенант Попов не верит написанному. Но этого он почему-то не высказывал. Он запаковал в конверт заполненные мною три листа вместе с сопроводительной, вызвал двух конвоиров, и в тот же вечер я был доставлен в особый отдел штаба армии.
Посадили меня в очень глубокую темную землянку. Спускаясь вниз по земляным ступенькам, я насчитал 26 ступенек. В землянке была страшная темнота. Я прошел три шага и наткнулся на что-то мягкое: «Тише, – сказал хрипловатый старческий голос. – Не наступай на меня, я еще живой».
Я обрадовался живому человеку и ответил: «Значит, тут есть жители?»
«Да, – ответил тот же голос. – Нас тут двое, я и моя дочь Надя. Нет ли у тебя покурить, целую неделю запаха табака не нюхал».
«Есть, – ответил я, – но ничего не видать и папиросы не свернуть». «Я тебе посвечу, у меня тут есть 121 спичка. Сегодня на ночь хватит, а завтра ничего не потребуется».
«Не умирать ли собрался», – пошутил я. «Здоровье-то еще хорошее, хотя годков-то шестьдесят три, и еще бы пожил, но завтра расстреляют».
«Как расстреляют?» – переспросил я, и по всему телу пробежал холодок. Рядом послышалось всхлипывание женщины. Старик цыкнул: «Перестань, Надька».
Я достал табак и бумагу, на ощупь свернул папиросу, старик чиркнул спичкой по коробке. Спичка ярким пламенем осветила обширную землянку. Рядом со мной сидел старик с черной с проседью бородой, в дубленом полушубке. На голову надета ушанка, на ногах – подшитые, видавшие виды валенки. Рядом, плотно прижавшись к нему, сидела молодая женщина, на вид ей можно было дать не более 23 лет, в черном суконном пальто, на ногах не по размеру большие валенки, голова была закутана в серую с черными клетками шаль.
Я прикурил и отдал папиросу старику. Руки у него тряслись, как у больного малярией. Дым он нервно глотал большими глотками. Я свернул еще одну папиросу и прикурил от его папиросы. «Славу Богу, он перед концом жизни нашей послал нам доброго человека».
«За что же, дед, вас стрелять будут?» «Установили, что мы шпионы». Дочь снова начала всхлипывать. «Мы жили на станции Малая Вишера, и, как это могло случиться, в подполе собственного дома обнаружили у нас немца с рацией. Я об этом ничего не знал, не знала и дочь, как он пришел к нам. Мы оба работали на строительстве линии обороны. Возвратились вечером домой. Дочь затопила печку и полезла за картошкой в подпол. Осветила спичкой, а немец сидит в подполе, наставил на нее пистолет и говорит: «Не кричи и не бойся меня, я вам ничего не сделаю, переночую ночь, а утром до рассвета уйду». Одет он был в форму нашего солдата. «Кто же ты такой, и почему прячешься?» – спросила дочь. «Дезертир», – ответил он. «А что у тебя за ящик?» – снова спросила дочь. Он сказал, что радиоприемник. Услышав разговор, я спросил Надю, с кем она там разговаривает. Она весело ответила: «У нас гость, папа». «Вылезайте». Они оба вылезли. Я сказал ему: «Гости не прячутся, а приходят открыто и днем». Он мне на это ответил: «Пока я в вашем доме, вам выходить из избы запрещаю» – и показал пистолет. «А если по надобности, в уборную?» – спросил я. Он грубо оборвал меня: «Сказал, молчи, старик, а то я тебе покажу надобность».
Надя сварила чугун картошки. Он без приглашения, как хозяин, сел за стол и вместе с нами стал есть.
В это время до слуха донесся скрип снега и множество шагов. "Гость" юркнул в подпол и сказал: «Если выдадите меня, я подорву ваш дом вместе с вами и вашими солдатами. В ящике у меня взрывчатка».
В дверь сильно застучали. Я открыл. В избу вошли трое с пистолетами, у всех в руках было по гранате.
Старший лейтенант спросил: «Кто у вас прячется?» Я растерялся и сказал: «Никого нет», но рукой показал в подпол. Старший лейтенант открыл люк и протянул в подпол руку с гранатой. Зычным голосом крикнул: «Вылезайте или я брошу гранату. Сопротивление бесполезно, дом окружен ротой солдат».
Из подпола послышался жалобный голос, и с поднятыми вверх руками вылез незваный гость. Его тут же обыскали, нашли много наших денег, два пистолета, нож. В подполе была найдена рация и полный вещевой мешок продуктов.
Мужчину увели, а через час пришли и арестовали нас. Он оказался немецким разведчиком. Сказал, что шел на явочную квартиру к нам, якобы с нами немцы давно имели связи и от нас получали нужные сведения.
Нас в течение месяца допрашивали, пытали, снова допрашивали. Добивались от нас каких-то связей. Но ведь мы ничего не знаем и погибаем ни за что».
Старик тяжело вздохнул. «Мне-то еще туда-сюда. Прожил много и досыта нажился. Дочери жалко, она еще не видела жизни, ей всего 20 лет». У меня на сердце стало тяжело. За что же будут казнить людей. Ловкий немецкий разведчик навел наши следственные органы на ложный путь. Тем самым, может быть, в Малой Вишере или где-то рядом скрыл матерого преступника.
Я спросил: «Разве, дед, тебя уже судили?» Он ответил: «Я и сам не пойму. Вчера вызвали к следователю нас обоих, там сидели трое, один из них зачитал приговор, что приговорены к смертной казни – расстрелу за шпионаж. Приговор может быть обжалован в течение 24 часов. А куда жаловаться? Сказали, если не обжалуете, приговор будет приведен в исполнение через 24 часа. Отсюда следует, что нам осталось жить до утра».
Дед через каждые полчаса просил курить. Я скручивал ему папиросу, прикуривал и отдавал.
В сырой землянке стало невыносимо холодно. Дед почувствовал, что я дрожу всем телом, снял с себя полушубок и накрыл меня. Я говорил, что не надо мне полушубка, ведь ему тоже холодно. Он ответил, что здоровья на несколько часов у него хватит, а завтра все равно капут.
Всю ночь он говорил. Вспоминал свою нелегкую жизнь, жену, умершую пять лет назад.
Утром заскрипела дверь, человека не было видно, слышен был грубый бас: «Гражданин и гражданка, выходите».
Дед на прощание обнял меня и поцеловал, затем обнял и поцеловал свою дочь. Медленные шаги деда стали удаляться по ведущей вверх земляной лестнице, затем исчезли. Я остался один.
Примерно через час пришли и за мной. По ступенькам я поднялся вверх. Было уже совсем светло. Рядом стоял выстроенный взвод солдат, меня вели почти перед самым строем. Я старался идти бодро, но ноги меня плохо слушались. В голове была одна мысль: «Вот сейчас остановят, прочитают приговор и скомандуют, по изменнику Родины – огонь». Но перед строем провели, не остановили, на душе стало теплей. Через 50 метров навстречу попался солдат, который нес две пары валенок, полушубок, пальто и шаль – все это было с моих ночных соседей. Значит, с ними уже покончено. Они стали трупами. Если верить словам старика, погибли ни за грош.
Меня ввели в деревянный небольшой домик, где было жарко натоплено. Толстый подполковник, одетый в хорошо подогнанный военный костюм, заставил рассказать, а затем собственноручно написать автобиографию со всеми подробностями нахождения в тылу.
Я рассказал и написал. Затем он спросил: «А у вас не осталось подтверждающих документов?» «Да, документы были, но их забрал при допросе лейтенант Попов, разве он вам их не послал? Я отдал ему удостоверение личности, справку, удостоверяющую пребывание в тылу у партизанского отряда, и направление от партизан сюда».
«Мда», – вырвалось у подполковника, и его лицо сразу же сделалось красным. «Мне он сказал, что эти документы дали немцы, и положил их небрежно к себе в полевую сумку».
«Мда», – снова вырвалось у подполковника. Я воспользовался его «мда» и сказал: «Он на меня натравил свою собаку, которая у меня из ноги вырвала целый кусок мяса, изорвала белье и брюки». «А ну, покажи где», – сказал он. Я сначала показал на залатанные брюки. Затем снял брюки и кальсоны и хотел разбинтовать ногу, но он сказал: «Не надо». «Он, по-видимому, заподозрил в вас крупного немецкого разведчика. Вы свободны». Я переспросил: «Как, свободен?» «Да, – ответил он. – Идите, найдете старшего лейтенанта Кукушкина, он поселит вас, пока отдыхайте».
Я вышел, нашел Кукушкина, он отвел меня в большой деревянный дом с нарами с обеих сторон и узким проходом. Показал мне мое место, матрац и одеяло. Старшина принес белье и хорошие темно-синие диагоналевые брюки и отвел меня в баню.
В течение двух месяцев я жил в нормальных человеческих условиях. В неделю раз вызывали к следователю, писал автобиографию и похождения в тылу врага. Настолько натренировался писать за это время, что можно было поднять по тревоге ночью и заставить писать. Я писал одни и те же по порядку слова с теми же знаками препинания.
В домике жили офицеры. Они редко ночевали, поэтому часто я оставался один. Печь топить приходил старший сержант-танкист, водитель танка. Он был приведен сюда на три дня раньше меня. Арестован был весь экипаж по доносу их близкого товарища, который якобы слышал их разговор, что они договорились при первом бое сдаться вместе с танком в немецкий плен. Весь экипаж был три раза награжден правительственными наградами. Все трое – кадровые бойцы. Он говорил, что у него и мыслей не было сдаваться. Весь экипаж с августа воюет. Участвовали в десятках боев. Первый бой приняли за Новгород. «А где же ваши товарищи», – спросил я. «Не знаю, их отправили в другое место, а может быть, уже воюют. Но меня почти каждый день допрашивают. По-видимому, тоже скоро отпустят. Только одного не знаю, доверят ли мне танк. Так я люблю Т-34, это прекрасная машина. Моим товарищам на допросе было проще, они оба костромичи, а у меня семья находится в оккупации. Я с Курской области».
Времени у нас было не занимать. Поэтому мы часто встречались и часами были вместе. Находчивый повар каждый день использовал нас как даровую рабочую силу. Мы готовили ему дрова на кухню. За это получали по лишнему куску мяса и двойной обед, то есть ели столько, сколько хотели. Этими благами вряд ли пользовались сами следователи.
Много интересного поведал мне танкист о работе армейского особого отдела. Он 25 дней сидел в землянке с решетками и под замком. Много людей при нем перебывало в этой землянке. Много винно и безвинно отправлено на тот свет.
«Вместе со мной сидел паренек, – рассказал танкист. – На вид ему было не более 15 с половиной лет. В армию он попал непонятно как. Учился в Ленинграде в ФЗО. При организации добровольческих ополченских отрядов каким-то образом подделал себе лишних два года и был принят в армию. После недолгих обучений попал на передний край. Сначала был связным у командира батальона. Командира убило осколком снаряда, новый командир направил его в роту стрелком. Холод, а иногда и голод – малому все это изрядно надоело. Он специально высовывал руки из окопа, чтобы его ранило, и он мог попасть в госпиталь. Пули свистели рядом, даже попадали в рукава шинели, но рук не задевали. Мать его живет недалеко от Валдая, в деревне. Он часто писал ей письма и получал от нее. Во всех письмах она возмущенно писала об одном и том же: «Как ты мог попасть в армию? Ведь тебе чуть больше 16-ти». Затем просила его, чтобы он ходатайствовал об отпуске. В одну из разведок боем захватили не только передний край немцев, но и врезались глубоко во второй эшелон. Он наткнулся на землянку, по-видимому, каптерку немецкого фельдфебеля. Набрал себе 30 ложек и 20 немецких алюминиевых кружек, несколько столовых ножей. Ночью решил отправиться домой в деревню к матери. Прошел он более 50 километров, и был задержан».
«Ну и что же ему?» Танкист не дал мне договорить: «Не знаю, но мне кажется, расстреляли как дезертира. Здесь ведь так. Если придумают назвать тебя верблюдом, то тебе уже никак не удастся доказать обратное. Правда, всех стричь под одну гребенку нельзя. Среди следователей есть хорошие, умные ребята».
Я подумал про лейтенанта Попова, этот, только попади к нему в руки, любую небылицу сочинит, а слабохарактерного человека вынудит подписать себе смертный приговор.
Танкиста освободили раньше меня. Он с большой радостью показал мне направление на пересыльный пункт, а там куда пошлют. Он уехал, и я остался один. На кухне у повара было неудобно торчать. Поэтому мне оставалось только читать все, что попадет под руку. В основном старые газеты, брошюры. Книги были редкостью.
На всех фронтах определились твердые линии обороны, шли ожесточенные бои. Фронтовая газета писала, что 2 ударная армия гонит немцев и подходит вплотную к старому русскому городу – Новгороду.
Немцы чувствовали себя полными хозяевами неба. Их самолеты на небольшой высоте нагло летали в наших тылах, а "рама" все время висела в воздухе над нашими эшелонами линии обороны. Высматривала добычу. В случае обнаружения стервятники с ожесточением уничтожали наши подкрепления.
Были часты случаи, когда немецкий самолет гонялся за одним нашим солдатом. Редкому удавалось в чистом поле спрятаться от нависшей над головой смерти с черными крестами. Наземные войска немцев, имевшие большое превосходство в вооружении, организации снабжения боеприпасами и продовольствием, ждали весны, тепла, чтобы снова ударить по нашим городам.
С военнопленными немцами наши особисты обращались очень культурно, создавали им условия лучше, чем для своих бойцов. Поэтому немцы, попавшие в плен, вели себя развязно. На допросах хамили, говорили, что летом 1942 года всей России будет капут. Русские мужчины, веками привыкшие терпеть оскорбления от немцев, даже от пленных оскорбления принимали как должное. С большинства прогрессивных солдат, замороченных геббельсовской пропагандой о непобедимости своей армии, спесь была сбита, так как русские не только научились хорошо обороняться, но уже активизировались и начали лупить немцев. Повели на всех фронтах наступательные бои, правда с большими людскими потерями.
Особисты, по-видимому, по всем запросам получили ответы. Установили мою личность, но с отсылкой в армию не спешили. На мой вопрос, скоро ли я расстанусь с ними, отвечали: «Ты должен радоваться такой жизни. Живешь, как на курорте, а все недоволен». Офицеры, часто ночевавшие со мной в землянке, говорили разное. Одни утверждали, что направят в штрафную роту, другие говорили, что пошлют работать на завод куда-нибудь на Урал.
Один старший лейтенант, мой земляк, очень уверенно говорил: «Ты родился под счастливой звездой, поедешь на Дальний Восток. Там прокантуешь всю войну. После окончания приедешь домой здоровый, невредимый, все невесты будут твои, а их много будет».
Все офицеры, редко проживавшие со мной в землянке, были бывшими работниками милиции и НКВД. Поэтому они со мной были сдержанны. На все мои вопросы отвечали шутками. Служба их была нелегкая и опасная. В чем она заключалась, я так от них и не узнал.
Март вступал в свои права. День становился заметно длиннее. Днем начинало греть солнце, а на припеках появлялась вода. Ночи были холодные. Солнечные дни сменялись ненастными. Шел снег, бушевала метель. Снова тишина и яркое солнце. В один из таких мартовских дней я был приглашен к подполковнику. Он шутливо сказал: «О, как здорово ты отдохнул у нас. Поправился, похорошел, хоть жени сейчас. Пришел сюда настоящим заморышем».
Я поблагодарил его за комплименты и упрекнул: «Можно было бы и не проверять. Я не говорю про себя, что за эти два с лишним месяца принес бы большую пользу, но ведь проверяются по всей армии в целом десятки тысяч таких, как я». Он вежливо возразил мне: «Этого требует обстановка. У нас очень много людей, обиженных советской властью, это разного рода кулаки, спекулянты, нэпманы и так далее. Многие из них способны на любую провокацию. Обижаться на проверку не следует, а тем более вам. Вы прекрасно отдохнули».
Он вручил мне направление в офицерский резерв Волховского фронта: «А там вас направят в воинскую часть». Возвратил все документы, отобранные лейтенантом Поповым. Я получил сухой паек на три дня и уже без конвоя вышел на дорогу. Стал голосовать перед каждой проходящей машиной. Но шоферы даже не смотрели на меня, проезжали, обдавая отработанными газами.
Стоял я долго. Проходивший мимо старшина сказал: «Напрасно здесь стоишь, никто тебя не посадит. Иди на контрольно-пропускной пункт. До него километра два». Я пошел рядом с ним. Он спросил: «Куда едешь?» «Надо пробраться на станцию Будогощь, в отдел кадров фронта».
Он посмотрел на меня очень внимательно. «Офицер что ли?» «Да», – ответил я. «А почему никаких знаков отличия не носишь?» Я подумал, если сказать ему правду, что был в тылу немцев, от него скоро не отделаешься. Будет расспрашивать, как там. Мне отвечать следователям на эти вопросы изрядно надоело, поэтому я ему сказал, что еду из госпиталя. Мы с ним быстро дошли до КПП, где у нас проверили документы и посоветовали нам днем не ехать, так как идут только местные грузовики на ближнее расстояние, да и ехать очень опасно. Немецкие истребители зорко охраняли нашу дорогу.
В это время над дорогой появились три немецких "Мессершмитта". Шедшая машина круто повернула и скрылась в лесу, на специальной маскирующей площадке. Мы спрятались в землянке. Старшина свернул с дороги в лес и скрылся. Самолеты с воем пролетали над дорогой, временами строча из пулеметов.
В сумерки меня посадил в кузов полуторки молодой шофер. Машина, фыркая, дрогнула и пошла. Я ехал около четырех часов, изрядно замерз. На КПП шофер сказал, что мне надо делать пересадку. Он едет не туда. Я был очень рад пересадке. Дальше ехать было невозможно, так как пальцы рук и ног были на грани обморожения.
В землянке у железной печки я согрелся и снова двинулся в путь, но уже в кабине полуторки. Утром перед рассветом мы приехали на железнодорожный разъезд. Я вошел в холодное станционное помещение. Спросил железнодорожного служащего, как проехать до станции Будогощь. Он ответил, что до нее всего 40 километров. Чтобы проехать, нужно ждать до вечера, так как в прифронтовой полосе поезда идут только ночью. Днем – как исключение.
Удовольствия было очень мало сидеть до вечера в холодном станционном помещении. Вдруг послышался стук о рельсы и шипение паровоза, шел воинский состав в направлении, куда мне было нужно. Я выскочил из помещения и подошел к железнодорожным путям. Поезд шел быстро, не тормозя на разъезде. Я схватился руками за первый поручень тормозной площадки и был с силой поставлен на лестницу. Влез на тормозную площадку. Поезд двигался быстро, только сейчас до моего сознания дошло, что шел небольшой снег, от порывистого ветра гнулись вершины деревьев. Разыгрывалась метель. Сквозь открытое пространство тормозной площадки с силой проносилась снежная пыль, путаясь в полах солдатской шинели. Отдельные снежинки, как иглы, пронзали шинель и достигали тела. Становилось невыносимо холодно.
Я за это время вспомнил все разновидности утренней гимнастики. Время шло беспредельно медленно, но вот и промелькнуло станционное здание с надписью "Станция Будогощь".
Поезд не остановился, чуть притормозив, с шумом пронесся по станционным путям и стрелкам. Пришлось прыгать на ходу. Встал на верхнюю ступеньку, держась одной рукой за поручень, оттолкнулся ногами от ступеньки. Меня с силой подкинуло, а при приземлении протащило метра два по глубокому снегу, и, наконец, я оказался погребенным в сугроб.
Промелькнул последний вагон товарного состава. Стоявший на задней площадке кондуктор погрозил мне кулаком. Поезд удалялся, вместе с ним постепенно уносился шум. В пристанционном поселке нашел нужный мне дом, где сдал документы дежурному офицеру.
В ожидание приема сидело много офицеров. Двое из них, бежавшие из плена, что-то весело рассказывали в окружении присутствующих, за исключением одного, на вид молоденького младшего лейтенанта, который сидел в самом углу, низко склонив голову. Я сел рядом с ним. Люди вызывались по одному в кабинет, где получали направления в воинские части, откуда выходили с разными настроениями, одни возбужденные с блестящими глазами и улыбкой, другие – хмурые, недовольные. Я был вызван последним.
Вошел в кабинет, сидящему за столом капитану отрапортовал о прибытии. Он посадил меня и попросил рассказать автобиографию. Я коротко рассказал все, что знал о себе. Затем он покрутил ручку телефонного аппарата, снял трубку и крикнул: «Я Нева, дайте Онегу!» Так же громко повторял: «Онега, Онега, я Нева, сможете ли вы принять меня? Да, да, с человеком из тыла врага. Ясно!» Положил трубку. Обращаясь ко мне, сказал: «Пошли».
Нас принял толстый полковник с равнодушным лицом. Он велел мне подробно рассказать о скитаниях в тылу врага. Интересовался многими деревнями и селами. Места нашего скитания он хорошо знал. Поэтому я с двойным интересом рассказал ему обо всем. Он заставил подробно обрисовать Дементьева, Струкова и так далее.
В течение трех часов он задавал мне вопросы, внимательно слушал мои ответы, временами делал пометки в тетради. Когда вопросы закончились, он сказал капитану: «Направьте товарища Котрикова в офицерский резерв 2 ударной армии. Заполните, то есть подготовьте материал на присвоение очередного звания». И, обращаясь к обоим, проговорил: «Вы свободны».
Мы вскочили, отдали воинское приветствие, повернулись кругом и пошли. От чрезмерного старания в одно и то же время втиснулись в двери, но, к счастью, полковник нас не вернул. По-видимому, крепко задумался над чем-то и не обратил на нас внимания.
Капитан всю дорогу меня ругал, обзывал увальнем, деревней, слепым кротом и так далее. В особом отделе за два с половиной месяца меня научили большому терпению, не развязывать язык понапрасну, поэтому я предпочел молчать и только на выговариваемые им оскорбительные клички отвечал: «Так точно!» Мои ответы и молчание вывели его из равновесия. Не доходя 20 метров до его резиденции, он подскочил ко мне, как ужаленный скорпионом, и крикнул: «Если ты еще один только раз скажешь "Так точно!", то я ударю тебя!»
Я хотел сказать, что он объелся белены, но вместо этих слов выдавил из себя: «Прости, больше не повторится».
