Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Повар Гришка по лагерю ходить один опасался, его всегда сопровождал брат Хайруллин Изъят, по-русски его звали Яшка. Это плотный 25-летний парень со скуластым лицом, с чуть азиатским разрезом черных глаз. Высотой около 2 метров. Несмотря на истощенность, он подлазил под живот лошади и, разгибаясь, поднимал ее на своих широких плечах. Он возглавлял команду по заготовке конины для лагеря. Они искусно привязывали дохлую лошадь за хвост, тащили ее на полудохлой лошади в лагерь.
Лошадь шла медленно и часто останавливалась. Подвыпившие испанцы, стоявшие в деревне Борки, окружили плотным кольцом процессию, казавшуюся им до крайности смешной. Доведенный до отчаяния Хайруллин Яшка решил показать им свою силу. Он сначала отчитал лошадь за беспомощность и полную дистрофию. Затем сказал: «Раз ты не можешь идти сама, я тебя понесу». С этими словами он подлез под живот лошади, поднял ее, и, разогнувшись во всю свою высоту, под аплодисменты испанцев пронес около 10 метров. Истощенная лошадь, как мешок, висела на его могучих плечах и, по-видимому, ждала, когда ее донесут до конюшни.
Щедрые испанцы, имевшие в душе симпатию к русским людям, надавали сигарет, хлеба и сыра Хайруллину и его двум односельчанам Ахмеду и Мухаммеду.
Отдохнувшая за это время лошадь снова потянула на веревочных постромках своего дохлого сородича.
Гришка жил в одной комнате с переводчиком Выхосом, а его брат Яшка со своими друзьями Ахметом и Мухаммедом как телохранители спали у дверей комнаты. Гришка кормил их досыта похлебкой, при разделке трупов лошадей они пользовались правом на ливер и голову. Поэтому все трое чувствовали себя прекрасно, истощены не были.
Корчагин поправился быстро. Удар в голову, по-видимому, был не очень силен. Ходил по лагерю с дубинкой, говорил всем оскорбительные слова, ругался всеми существующими русскими ругательствами. Иногда махал перед носом дубинкой, но никого не бил.
Как ни трудно жилось людям, но время шло своим чередом. Земля стремительно неслась вокруг солнца, вращаясь вокруг своей оси, отсчитывала минуты, часы. Часы, в свою очередь, стекались в дни и ночи.
За полмесяца существования лагеря похоронная команда заполнила трупами пять обширных ям, сверху на полметра прикрывая комьями мерзлой земли. Умерло более 150 человек. На кладбище появилось пять крестов. Под каждым покоились замученные от голода и холода молодые люди.
По приказу коменданта, немецкого офицера, с мертвых людей снимались шинели, гимнастерки с брюками и обувь. Хоронили в одном белье с копошившимися тысячами вшей. Шинели, брюки и гимнастерки почти со сплошным покрытием вшей относили в сарай и складывали в кучи.
Большинство людей умирало не болея. Вечером многие приходили с работы, еще с большим аппетитом ели похлебку, ложились спать и больше не просыпались.
Меркулов следил за своими друзьями. Каждый день над железной печкой, которая топилась круглые сутки, заставлял выжаривать белье. На раскаленное докрасна железо сыпались насекомые и с треском лопались. Выжаривание белья избавляло от вшей только на несколько часов. Они набирались еще в большем количестве. Через сутки снова сгорали на раскаленном железе.
Солома, служившая подстилкой для сна, была настолько насыщена вшами, что шевелилась и была похожа на живую. Вши ползали по стенам, потолку, по полу. Немцы избегали входить в барак. Они уже с улицы кричали: «Выходи строиться».
Печка служила избавлением от вшей и грела только физически сильных людей. Слабые и больные безмолвно умирали вдали от теплой печки, так как пробиться к ней стоило немалого труда.
Повседневными клиентами печки стали Темляков, Морозов и Шишкин. Свои места они уступали только друзьям – Меркулову и Грише. Атаманом печки был Аристов Степан, рядом с собой сажал своего односельчанина, сильно истощенного Андрея. Оба они были рязанцы. Степан быстро нашел общий язык с Морозовым и Темляковым. Стали почти неразлучными друзьями.
Плотники оборудовали одну сторону барака. Разделили ее на небольшие секции. Каждую превращали в комнату с двухэтажными нарами, но об отоплении и не думали. Во второй половине ноября ударили сильные морозы до 40 градусов.
Утром, как правило, до завтрака давались команда выходить строиться. В один из повседневных лагерных дней вечно довольный офицер был угрюм. В 20 метрах от выстроившихся по-летнему одетых выносливых русских людей стояла целая группа немецких офицеров. Они внимательно наблюдали за построением обреченных людей и брезгливо морщились.
Когда построение было закончено, офицер, тыкая в каждого пальцем, велел выйти из строя более опрятным людям. В их число попали Морозов и Шишкин. Выведенных людей в количестве 30 человек выстроили отдельно, остальных распустили для получения кипятка и кусочка хлеба.
Офицер через переводчика объявил: «Кто желает жить в человеческих условиях и поедет с немцами на фронт, два шага вперед». Люди колебались, из 30-ти человек 22 сделали два шага вперед, восемь остались на месте, в том числе Морозов и Шишкин. Оставшейся восьмерке было скомандовано: «Шагом марш в лагерь».
К 22-м людям пристроились Корчагин, два слесаря и два шофера, их угнали в деревню Борки. К лагерю они пришли, по-видимому, напоказ, когда люди возвратились с работы. Все были одеты в новое русское обмундирование. Были вымыты в бане и побриты.
В лагерь им заходить не разрешали, чтобы не наловить вшей. Большинство военнопленных с упреком смотрели на них. Многие из них шли ради того, чтобы поддержать свои силы, а потом попытаться убежать к своим. Были и другие мнения, как у Корчагина Петра и подобных ему.
Вечером лагерь принял новой комендант. Одет он был в шинель желтого цвета. На рукаве – светло-синяя повязка, на которой черными буквами было выведено "Baubataillon". Это были немецкие стройбаты. Комендант был тщедушный маленький немец Вернер. Его заместитель – толстый неуклюжий шатен Губер.
Положение в лагере не улучшалось, а с каждым днем ухудшалось. Количество умерших возрастало, однажды оно достигло 43 человек. Количество крестов на братских могилах ежедневно увеличивалось. Истощенные люди во время работы собирали на дороге кости, лошадиные копыта, всю падаль, приносили в лагерь и варили на кострах и на печке, распространяя зловонный запах.
Темляков и Меркулов дошли до полного истощения и еле передвигали ноги. Шишкин, Морозов, а особенно Гриша, чувствовали себя хорошо. Мальчик на работу ходил по желанию. Больше сидел в лагере и помогал врачу Ивану Ивановичу по уходу за больными. При тщательном выгоне на работу он притворялся больным, изображая на грязном, неделями не мытом лице муки роженицы.
В деревне Борки испанцы не переводились, на смену одному воинскому подразделению приходило другое. Не вынося 30-35-градусных декабрьских морозов, командиры для заготовки дров, приноса воды и других хозработ направляли военнопленных.
Меркулов и Темляков в один из декабрьских дней были направлены для работы к испанцам. Выглядели они оба очень плохо, оба худые, грязные, с большими отпущенными бородами.
В рыжей бороде Меркулова кроме грязи застряли и остатки пищи. Большой выпуклый лоб с ввалившимися в черные глазницы глазами, широкие выдавшиеся вперед скулы с впавшими щеками напоминали мертвеца, на время вылезшего из гроба. Темляков со своей жиденькой монашеской бородкой и с сильно перемазанным лицом походил на полуживого человека. Оба они своим видом вызывали неприязнь и отвращение. Их привел к испанцам конвоир и под расписку сдал испанскому офицеру.
Небрезгливый, по-видимому, офицер долго разглядывал их, два раза обошел кругом. Они оба еще держались на ногах, расставив их широко, стояли чуть ли не под стойку смирно. Несмотря на мороз, стали подходить и тесным кольцом окружать их испанские солдаты и офицеры. Слышался смех, непонятные слова.
Меркулов, изучавший в институте в течение пяти лет английский язык, спросил, кто из них понимает по-английски. Высокий испанец в пенсне подошел к нему вплотную и спросил: «Вы знаете английский?» – и что-то сказал по-испански, раздался дружный хохот. Меркулов ответил: «Да, я знаю английский, потому что я окончил институт».
Испанский офицер, по-видимому, медик, уже серьезным тоном спросил по-английски о специальности. «Киноинженер и инженер-электрик», – достойно ответил Меркулов. Офицер снова заговорил по-испански. Затем спросил Меркулова: «Все ли военнопленные в таком состоянии, как вы?» «Да, – ответил Меркулов, – почти все».
«Кроме голода, созданы все антисанитарные условия, какие только можно придумать. На каждом военнопленном больше вшей, чем звезд на небе, с учетом Млечного Пути», – медленно, запинаясь, заговорил Меркулов.
«Но зачем вас послали к нам?» – с улыбкой спросил испанец. «Работать, – ответил Меркулов и добавил, – Сами видите, какие из нас работники. До вечера, может, еще доживем, а там и конец». Показал пальцем на землю. «Какая специальность у вашего друга?» – спросил любопытный испанец. «Он машинист из Москвы». «О, Москва, немцы сейчас драпают от нее без оглядки, – сказал испанец. – Там им на холоде стало жарко».
Лицо Меркулова преобразилось в улыбке. Испанец поблагодарил за разговор и быстро скрылся в теплой избе. Меркулова и Темлякова отвели в овощехранилище, где лежали картошка и капуста, чьими-то руками заботливо прикрытые толстым слоем соломы.
Через несколько минут два испанца принесли в ведре суп и буханку хлеба. Хлеб Меркулов положил в вещевой мешок, а суп в одно мгновение съел.
Их заставили набирать в мешки крупную картошку. К концу работы им еще налили по полному котелку супа. Пришел конвоир и повел в лагерь. В это время Меркулов увидел проходившую знакомую женщину из Новгорода. Он назвал ее по имени: «Наталья Сергеевна!» Женщина вздрогнула всем телом, затем внимательно посмотрела на Меркулова, спросила: «Кто вы?» «Разве не узнаете? Я Меркулов Паша, ваш сосед».
Немец-конвоир оглянулся кругом и, видя, что ничего подозрительного нет, остановился и тоже сказал: «Матка, дай хлеб». Показал пальцем на Меркулова. У женщины на глазах появились слезы. Она с каким-то клокотанием в горле торопливо выговорила: «Паша, я тебя не узнала. Здесь живет твоя сестра Аня. Где ты находишься?» Вдали на дороге показалась лошадь, запряженная в легкие русские сани. Немец заторопился и закричал: «Русь, шнель, шнель». Меркулов, в свою очередь, сказал: «В лагере».
В лагере у друзей в этот день был настоящий праздник. Варили и ели досыта принесенную картошку. Курили крепкие испанские сигареты. На следующее утро, когда людей выстроили и распределяли на работу, вместе с комендантом присутствовал напыщенный стройный штабс-капитан в желтой шинели с повязкой. Он обратился к военнопленным на чистом русском языке. «Кто электрики, выйдите из строя!» Меркулов вышел и еще один. «Ваша специальность?» – спросил офицер. «Инженер-электрик», – ответил Меркулов. Офицер удивленно посмотрел на Меркулова и переспросил: «Вы не шутите?» «Никак нет», – ответил Меркулов. «Мне очень повезло, если это правда, – промычал офицер и подошел ко второму, еще безусому парню. – А вы кто?» «Электромонтер». «Встаньте подальше, – сказал офицер и снова объявил. – Машинисты, мотористы, трактористы и шоферы, выйдите из строя». Вышло еще шесть человек, в том числе и Темляков Павел. Офицер спросил каждого о специальности. Сказал коменданту что-то непонятное. Приказал конвоиру вести их на работу.
Их пригнали в помещение, где была расположена электростанция с генератором 120 киловатт и мельницей. Мощный одноцилиндровый, работающий на мазуте двигатель стоял, как исполин, среди машинного отделения, в высоту занимая два этажа помещения.
Следом пришел и штабс-капитан. Он еще раз внимательно осмотрел Меркулова с ног до головы. Затем беглым взглядом остальных и сказал: «Будем работать здесь. Если хорошо будете работать, вам немецкая власть будет давать дополнительный паек и создаст человеческие условия». Взметнул вверх правую руку и сказал: «Хайль Гитлер! Ваша задача сейчас проверить исправность двигателя и генератор». При беглом осмотре электростанция оказалась комплектной.
Из семи приведенных человек нашелся один, Якубенко Степан, работавший точно на таком же двигателе с таким же генератором. Двигатель был очищен от пыли и грязи и без труда запущен. Глаза офицера жадно блестели.
Генератор в тот день опробовать не удалось. Не было ремня. Принесенный немцами ремень надо было сшивать. Ремень был готов только вечером.
В лагерь пришли поздно вечером. Порции похлебки были оставлены всем. На следующий день был запущен и генератор, но электроэнергии он не вырабатывал.
Меркулов в течение трех дней возился с генератором, восстанавливал его, и вот на бывшей совхозной усадьбе, в нынешних немецких казармах и мастерских загорелся электрический свет.
Штабс-капитан был до предела рад и тронут работой Меркулова. По возвращении с работы в конце второй декады Меркулов был вызван к коменданту лагеря, который жил со своим помощником в маленьком домике в 250 метрах от лагеря. В одной комнате этого дома был организован склад с продуктами для военнопленных. Меркулова сопровождал немецкий конвоир и русский комендант лагеря Иван Тимин.
В голове Меркулова роилась масса мыслей и догадок по поводу явки к коменданту. Как правило, все вызовы кончались плетями и расстрелом. Поэтому Павел решил, что идет в последний раз по этой дороге, что кто-то донес.
Когда часовой ввел его в прихожую избы, комендант предупредил, чтобы дальше не входил, а стоял у самого порога. Из комнаты, где жили комендант и помощник, вышел штабс-капитан и, улыбаясь, сказал: «Я вызвал вас сюда, чтобы забрать вас с собой и создать вам человеческие условия. Вы – ценный человек, но среди военнопленных все равно погибнете, даже при нормальном питании». Комендант говорил, что отпустить из лагеря он не имеет права, на это надо разрешение начальства. Комендант просто набивал себе цену и выпрашивал у офицера трофейную взятку. Какое там разрешение, когда люди десятками умирали каждый день. С момента взятия в плен ни разу никто не переписал ни фамилии, ни имени. Немцы знали одни только номера, которые вразбежку исчезали каждый день. Штабс-капитан сказал коменданту: «Мы с вами договоримся, отдайте его мне».
Комендант из лагеря не разрешил забрать Меркулова, но дал согласие поместить к врачу и русскому коменданту в теплую комнату, разрешил одеть в чистую одежду и белье.
По просьбе штабс-капитана комендант дал Меркулову маленькую буханку хлеба и кусок старого пожелтевшего от времени свиного сала весом не менее 500 грамм.
Когда Павла доставили в лагерь, ребята его встретили в дверях. Они все четверо стояли там с момента его ухода, растерянные и озабоченные. Он разделил хлеб и сало на четыре равные части. Хотя голодный желудок мучительно сильно требовал съесть все, разум говорил, что надо отложить до следующего дня.
Принесенный хлеб и сало все, кроме Гриши, положили в вещевые мешки. Мальчик не выдержал соблазна и мгновенно съел все. На следующее утро при отправке на работу Меркулов был оставлен вместе с больными в лагере. В 10 часов утра в барак вошел штабс-капитан в сопровождении коменданта лагеря. Комендант поймал штабс-капитана за рукав шинели и дальше идти не разрешил, сказав, что это очень опасно, вши ползают не только по полу и стенам, но даже по потолку. Возможна эпидемия.
Русский комендант Иван Тимин встретил их с некоторым запозданием. Он быстро исчез и привел Меркулова. Хозяин лагеря поинтересовался, чиста ли комната русского коменданта и не беспокоят ли вши. Иван Тимин с улыбкой и поклоном верного слуги ответил: «В комнате чисто и тепло и вшей в изобилии. Все принимаемые меры против них только на одну ночь, к утру на одежде их снова тысячи. Ползут во все щели». Комендант сморщился, повернулся и вышел из барака. Следом за ним вышли Тимин, штаб-капитан и Меркулов. У барака их поджидал конвоир. Всей свитой вошли в дощатый сарай кухни, где от топящихся печек и парящих котлов было тепло.
Комендант приказал Меркулову сесть на чурку. Когда Меркулов сел, к нему подошел немец-конвоир, быстро и ловко остриг наголо голову и бороду. В рыжих волосах шевелилась масса вшей. Павел ладонью сгребал их с безволосой головы и щек. Немцы морщились и плевались. Находчивый Тимин Иван аккуратно собрал волосы и вшей вместе с мусором и бросил в топящуюся печку. Штабс-капитан попросил коменданта отвести Меркулова в баню и сменить ему одежду и белье.
Комендант говорил долго. Меркулов понял не все. Комендант говорил: «Что вы так нянчитесь с этой русской свиньей. Их всех нужно уничтожать». В свою очередь, штабс-капитан ему отвечал: «Если вы не наведете порядка в лагере, рано или поздно вспыхнет эпидемия тифа, умрут не только военнопленные, и нас с вами она нагонит. Кроме того, немецкому командованию нужны бесплатные рабочие руки. Не забывай, что война еще не закончилась». Комендант уверенно сказал: «Если не закончена, то скоро закончится, и всей России до Урала капут. Два месяца назад, то есть 3 октября 1941 года Гитлер выступил с заявлением: «Русский противник повержен и никогда не сумеет подняться». Ясно вам, господин штабс-капитан».
Комендант откинул не совсем натренированную руку вперед и крикнул: «Хайль Гитлер». Штабс-капитан повторил. Разговор продолжил штабс-капитан. Задал вопрос: «Сколько в лагере осталось военнопленных?» Комендант ответил: «Всего 132 человека, считая больных. На работу выходит 103 человека. Мы ждем новых пополнений, но их почему-то нет». Штабс-капитан уклончиво ответил: «На новые пополнения рассчитывать надо, но нашему командованию надо подумать и о другом. Не только русское командование, но и русские солдаты хорошо осведомлены об условиях и отношении к военнопленным. По-видимому, сейчас предпочитают умирать в бою, чем сдаваться в плен». «Все равно их на фронте перебьют наши доблестные отборные войска», – уже со злобой сказал комендант. «Трудно нам с вами говорить на эту тему, война есть война». В разговор вмешался солдат-конвоир. Он робко сказал: «Русские наших от Тулы и Москвы прогнали далеко. Я получил письмо от брата, он там был ранен. Он пишет, что у коммунистов появилось какое-то новое оружие. Снаряды, огненно-белые, летят сразу десятками штук. На местах разрывов от них горит земля. При небольшом ранении человек умирает в судорогах».
Штабс-капитан вздрогнул всем телом и, не дав конвоиру закончить рассказ, приказал: «Пошли». Конвоир привел Павла в совхозную баню. Банщик, ежедневно топивший для немцев, удивился: впервые при немцах русского военнопленного привели мыться.
Меркулов первый раз за долгие полгода налил горячей воды в тазик и помыл свое истощенное тело. Мылся он неторопливо, наслаждаясь теплой водой и теплом бани. Угрюмый банщик не проронил ни слова, пока мылся и одевался Меркулов. Надел он чистое белье, новую гимнастерку, брюки и утепленную шинель. Его грязное, наполовину изорванное, вшивое обмундирование и белье конвоир заставил связать в узел и отнести на лагерный склад.
Когда Меркулова доставили на электростанцию, штабс-капитан был уже там. Движок и генератор работали. Павел Темляков с Якубенко сшивали ремень для привода мельничных жерновов от трансмиссии, а не от генератора. Штабс-капитан пригласил Меркулова пройти в его комнату, в которой он жил, на втором этаже здания, отделенную узким коридором от мельницы. Комната, по-видимому, когда-то служила конторой мельницы или жильем мельника.
Когда Меркулов вошел в теплую светлую комнату с двумя односпальными кроватями, с крестьянским столом посередине, штабс-капитан услужливо посадил его на стул и, улыбаясь, сказал: «Давай познакомимся, меня зовут Виктор Иванович, это по-русски. По национальности я румын, фамилия моя Сатанеску». Меркулов назвал свою фамилию, имя и отчество. Сатанеску пояснил: «При немцах называй меня господин офицер». Стал объяснять Меркулову, почему нужно немедленно пустить мельницу в эксплуатацию. «Это выгодно для немцев и для нас с тобой. У населения имеется много зерна. Молоть его мы будем не за деньги, а за зерно. Сейчас война, и самое главное – это хлеб». Он накормил Павла холодным супом из немецкого котелка и хлебом, по-видимому, принесенным с немецкой кухни.
Вечером, когда Павел Меркулов вместе с другими работающими на мельнице был приведен в лагерь, у входной калитки его ждала сестра Аня. Комендант разрешил свидание только на пять минут, а если есть что передать, то обязательно дать часовому на проверку. Меркулов разговаривал с сестрой через колючую проволоку. Она жила в одной комнате с учительницей. В комендатуре им сказали, что немцы разрешат открыть начальную школу и учить детей. Вскоре часовой сказал: «Уходи». Аня на прощание сказала, что передать совсем нечего, кроме вареной картошки, которую она держала в завязанном узелке в носовом платке. Павел отказался, и она пошла, оглядываясь через каждые три-четыре шага на стоявшего за проволокой брата.
