Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Не доходя до шоссе, самолеты начали перестраиваться, снизились до 50 метров. Пристраиваясь друг другу в хвост, вытянулись в одну длинную цепь. Ездовые и артиллеристы продолжали спокойно ехать, наблюдая за самолетами. Послышались первые пулеметные очереди. В воздухе завыли бомбы. Громом оглашалась местность, рвались бомбы. Люди в ужасе кричали, прыгали с повозок, ложились в кювет. Обезумевшие лошади ржали, кидались в сторону, опрокидывали брички, кухни, орудия. Самолеты образовали карусель, которая вытянулась вдоль шоссе. При каждом заходе выбрасывали на людей, лошадей десятки бомб и десятки тысяч крупнокалиберных пуль. Воздух наполнился запахами пороха, крови и отработанного газа моторов. Выбросив весь смертоносный груз, самолеты выстроились, как на учениях, в походный порядок и скрылись за лесным горизонтом. Лежавший рядом со мной Пеликанов кричал: «Вот это здорово! Где же наши самолеты, зенитчики?» «Не кричи. Пока не контужен, слышу отлично, – ответил я. – Твоя вина тоже в этом есть. Ты командир полковой конной разведки – это глаза и уши командира полка». «Да пошел ты к кузькиной матери, – вспылил Пеликанов. – У нас что, крылатые кони?» «Ну, тогда и не кричи, не подливай масла в огонь. Люди без наших восклицаний "ах да ох" удручены», – ответил я. На этом разговор кончился.
Пеликанов с недовольной физиономией ушел к конникам. Казалось, что после налета на шоссе ничего живого не осталось. Но это только казалось. Шоссе снова ожило. Убитых лошадей растащили по обочинам и в кювет. Снова шли обозы, артиллерия, лошади цокали подковами. Крутились колеса бричек и полевых кухонь. Потери были значительны. В хозвзводе батальона недоставало 12 лошадей, шести ездовых и одной полевой кухни. Вместо ожидаемого горячего обеда довольствовались сухим пайком.
Поступил приказ командира дивизии, запрещающий дальнейшее продвижение днем. «Русский человек сначала выругается, а потом оглянется», – озабоченно сказал полковник Чернов. Потери полка, как он выражался, велики. Какие конкретно, умолчал.
Немецкая "рама" плавно парила над лесом, просматривая каждый квадратный метр. Шоссе было пустынным, только временами на предельных скоростях проносились автомашины, урча и тарахтя. Люди отдыхали. Мы слушали напутствие командира полка и разработанные начальником штаба дивизии планы продвижения и встречи с врагом. Совещание затянулось до ужина. Ужинали у командира полка Чернова.
Когда солнце ушло за горизонт, прячась за узкое облако, которое тут же окрасилось в бледно-розовый цвет, восточная половина неба побледнела и потемнела. Появились первые тусклые звезды, мы тронулись в путь навстречу врагу. Шли неторопливо. О близости фронта ничто не напоминало. Не слышно было артиллерийских канонад, не видно зарева пожарищ. В 5 часов утра ночной переход закончили. Повара разожгли полевые кухни. Запахло дымом. Чуть позднее стали распространяться аппетитные запахи вареного мяса, жареного лука, гречи и пшена. Перед завтраком во всех ротах провели политбеседы. Люди, не торопясь, в сопровождении старшин рот становились с котелками в очередь к кухням, получали хлеб, сахар, чай и кашу. Проходили в свое расположение, ложились на лужайку и с аппетитом ели.
За ночной марш мы прошли не более 20 километров. Подошли вплотную к поселку Чудово. В 10 часов утра воздух наполнился гулом самолетов. В небе на небольшой высоте почти над нами шли немецкие "Юнкерсы". Их было более 100 штук. Из нашего расположения в небо снова полетели сигнальные ракеты. Но самолеты прошли, не обращая внимания на сигналы. Не доходя 2-3 километров до Чудова, они развернулись в боевой порядок, завыли сирены и бомбы, застрочили пулеметы, послышались глухие разрывы бомб. Редко стреляли наши зенитки. Их снаряды рвались выше и ниже самолетов, не попадая в цель. Через 2-3 минуты они смолкли. Деревянное Чудово загорелось. Показались клубы черного дыма. Длинными языками к небу взвилось пламя огня. Через 15-20 минут все окуталось дымом.
Раздался сильный грохот – это рвались железнодорожные цистерны с бензином. Рвались снаряды с боеприпасами. Горело все кругом. Самолеты все кружились над своей жертвой, наслаждаясь последним вздохом мирного умирающего городка, наслаждаясь жертвой – тысячами убитых, раненых, сожженных и заживо погребенных. В телефонной трубке раздался голос командира полка: «Котриков, поднимай батальон для тушения пожара!» «Есть поднять батальон!» По боевой тревоге подняли людей. Через час мы уже были на окраине поселка. Нашему взору предстала жуткая картина. Женщины, дети, старики в страхе бежали по горевшим узким улицам. Дышать было нечем, душил едкий дым. Люди, задыхаясь от дыма и нестерпимой жары, падали и умирали. Всюду слышались крики, стоны, просящие о помощи, и плач детей. Огонь буйствовал. Созданный им ураганной силы ветер с большой скоростью гнал искры с пылью и мусором, крутил их, создавая огненные вихри и смерчи. Средств для тушения в начале загорания было недостаточно, а при набирании стихией силы они были уничтожены. Мы тоже были бессильны и слабы, чтобы вступить в борьбу с разбушевавшейся стихией. Поэтому наша основная цель была – спасать людей. Красноармейцы вытаскивали из пламени детей, стариков, выводили женщин. Все, что было нажито народом в течение длинной трудовой жизни, уничтожилось за минуты. В 2 часа дня нас сменили. Мы пришли на отдых в расположение своего полка, в лес. Лес был усеян немецкими листовками с пропусками в плен. Немецкое командование гарантировало жизнь при добровольной сдаче в плен. В противном случае грозили смертью. Листовки заканчивались жирным текстом: «Смерть евреям, комиссарам, политрукам!».
Настроение у наших вятских мужиков было подавленное. Они видели бессилие не только нашего полка, но и всей армии. Немцы – полные хозяева на суше и в небе. Вместо отдыха люди собирались отдельными группами, шептались между собой, бродили по лесу, ища не ясно чего. При появлении над нашим расположением немецкого наблюдателя – "рамы" или других самолетов – взлетали сигнальные ракеты. Немцев, переодетых в нашу форму, красноармейцы вместо задержания скрывали. По расположению полка открыто ходили провокаторы. Агитировали сдаваться в плен. При вечерней поверке в батальоне не хватило 170 человек. По телефону я доложил об этом полковнику Чернову. В трубке послышался раздраженный шум: «Немедленно ко мне!»
Когда я явился к Чернову, у него сидели оба командира батальона. Я был третий. Черные усики полковника, как у жука, двигались снизу вверх. Это не предвещало ничего хорошего. «По вашему приказанию, товарищ полковник, прибыл!» – проговорил я. В горле и во рту становилось сухо.
Полковник подошел ко мне и тихо, почти шепотом, сказал: «Доложи мне, что у тебя такое». Я вытянулся, с трудом выдавил из себя: «Сбежало, то есть ушло неизвестно куда, 170 человек, в том числе почти полностью хозвзвод. Остался командир взвода и два повара». Полковник сорвал у меня одну петлицу с кубиками, снова почти шепотом сказал: «Разжалую в рядовые!» «Есть в рядовые! – ответил я. – Разрешите идти!» «Отставить, Котриков, – крикнул полковник, – садись!» Я сел. «С кем ты думаешь воевать? Сегодня у тебя разбежалась почти половина батальона. Завтра ты останешься один». Я молчал, отвечать или оправдываться было бесполезно, только подливать масла в огонь. Чернов сорвался, нервы не выдержали: «Всех предам военному трибуналу. Мало вас расстрелять. Не дошли пятидесяти километров до фронта, половину полка растеряли». Он сначала почти кричал, затем успокоился, перешел на учительский тон: «Выставить усиленные караулы вокруг расположения на привалах батальона с участием средних командиров. Из расположения никого не выпускать без вызовов штаба полка. Котриков, пришей петлицу!» Я подобрал оборванную петлицу, в его присутствии пришил. Чернов сидел уставший, осунувшийся, походил на больного. Наблюдал, как я не умею шить, и молчал.
После захода солнца мы снова пошли ближе к врагу. Ряды полка без боев поредели.
Оборону наш полк занял между шоссе и железной дорогой в районе разъезда недалеко от Чудова. Близость немцев напоминала редкая артиллерийско-минометная стрельба. Люди окапывались, многие рыли окопы во весь рост, кто поленивее – ячейки, чтобы лежать и стрелять. Артиллеристы трудились на славу. Копали ниши для снарядов и укрытия для орудий.
Немцы не заставили себя долго ждать. На шоссе появились мотоциклы с автоматчиками. Встреченные огнем нашей дивизии, залегли в кюветах. Следом за ними ехали солдаты на крытых брезентом автомашинах. В километре от нас не спеша разгружались, занимали оборону. Автомашины разворачивались и уходили. «Где же наши артиллеристы и минометчики?» – кричал я по телефону начальнику штаба полка. Полковника после срыва петлицы я стал бояться. Поэтому на встречу с ним и на разговор сам не напрашивался. Начальник штаба говорил: «Мало боеприпасов, надо беречь для наступления».
Немцы даже не хотели окапываться. Чувствовали себя героями. Я собрал снайперов и заставил их поработать. Порядок был наведен быстро. Фрицы тоже на животе заползали. Стали проявлять осторожность. Пеликанов со своим взводом конников проник далеко в тыл к немцам, выявил примерную их численность, привел двух языков. На вопросы пленные немцы отвечать отказывались, вели себя героями. Кричали: «Русь капут! Хайль Гитлер!» и так далее. Отправили языков в штаб дивизии как большую ценность, под надзором среднего командира. Двенадцать немецких самолетов начали обработку нашей обороны. Те, кто не зарылся глубоко в землю, очень сожалели. Оставшиеся в живых без принуждения командиров зарывались во весь рост в узкие ямы. С включенными сиренами самолеты на высоте 30-50 метров кружили над нашими головами. Нагоняя страх и ужас, строчили из пулеметов, кидали бомбы и безнаказанно уходили. Снайперы делали свое дело. Их в батальоне было 25 человек. Двадцать пять винтовок с оптическим прицелом. Немцы, воодушевленные налетом авиации и редкой артподготовкой, поднимались во весь рост, но, видя гибель своих камрадов, тут же ложились. Двадцать пять метких выстрелов – 25 фрицев выбыли из строя. Зоркий глаз охотника с оптикой находил неокопавшегося немца. Дуэль продолжалась между немецкой авиацией и артиллерией и нашими снайперами. Потери считали обе стороны.
В 16 часов на КП батальона пришел начальник штаба полка. «В семнадцать часов людей подготовить к атаке, надо проучить немцев!» Приказ передали командирам рот, взводов, отделений. «Ждите сигнала! Сигнал – разноцветные ракеты: красная, зеленая, желтая». Точно в назначенный срок в воздух взлетели ракеты. Послышались команды: «Вперед! В атаку!» Красноармейцы вылезли из своих ниш и с винтовками наперевес пошли для сближения с немцами. «Ну и место выбрали, болото!» – отшучивались остряки. «Болота танки боятся, да и авиация нам не страшна. Бомбы, падая в мягкий торф, не все взрываются», – подбадривали младшие командиры.
Немцы не стреляли, подпускали ближе. Наша артиллерия редко, но метко укладывала снаряд за снарядом на головы немцев. Когда батальон приблизился на 150-200 метров, немцы открыли шквальный огонь. Заговорили, заревели ослиным голосом восьмиствольные минометы. Из-за опушки леса на берегу болота показались танки. Они остановились, были хорошими мишенями для наших пушек. Раскаленный металл посыпался на головы красноармейцев. 1 и 2 роты залегли, 3 рота побежала назад. «Стой, трусы!» – крикнул я с КП батальона, но мой голос был не слышен даже для себя. Я вскочил на оседланного коня и ринулся к бежавшей назад 3 роте. Командир роты и командиры взводов были убиты. «Вперед, за мной!» – кричал я, размахивая пистолетом. Люди сначала залегли, затем вернулись за мной. Лошадь подо мной упала, я успел высвободить ноги из стремян, оттолкнулся от падающего животного, ударился в мягкую подушку торфа. Мгновенно встал на ноги, закричал: «Вперед, за мной!» Люди обгоняли меня, как бы защищая своими телами. Немцы отступили, ушли от края болота вглубь, в кустарники. Танки тоже скрылись в кустах, боясь бутылок с горючей смесью. Болото было усеяно трупами красноармейцев и ранеными. «Закрепиться на занятом рубеже! – поступило распоряжение командира полка. – Комбата Котрикова ко мне!»
До КП полка было 2 километра. Я шел до него 15 минут. На сей раз Чернов сначала сказал "молодец", а затем накинулся на меня: «Ты что, очумел, взгромоздился верхом. В бою умный командир ценнее половины личного состава, а ты… ты…» Но не сказал "дурак". Пока он меня отчитывал, доложили: «Полк не отступает, а бежит. Немцы зажали на 180 градусов, теснят к железной дороге». «Котриков, останови людей!»
Я выбежал с КП полка. Вскочил на лошадь связного командира полка, невзирая на его протесты. Осколки и пули свистели вокруг меня. Навстречу бежали люди. Ложились, снова бежали. Немцы плотными шеренгами шли не спеша, что-то кричали и строчили из автоматов. Танки снова вышли на берег болота. Они вместе с минометами посылали по отступающим сотни снарядов и мин. Остатки полка, прижатые с двух сторон, бежали к железнодорожной насыпи. Оценить обстановку было трудно. Люди всех трех батальонов смешались. Я достиг первых отступающих. «Ложись, ни шагу назад!» В это время раздался оглушительный взрыв, последовал сильный удар. Мне показалась, что меня вместе с лошадью подняло на большую высоту. Я упал во что-то мягкое. Был сильный удар в затылок. Я потерял сознание.
Осязание вернулось не сразу. Мне показалось, что все тело стало нечувствительно. Ощупал себя. Руки, ноги целые. Протер глаза – вижу. Все было в порядке, только в ушах стоял звон. Лежал я в узкой канаве. Под головой вместо подушки – пень, о который ударился головой. Нащупал кобуру, пистолета нет. Я оказался без оружия. Выглянул из канавы. Стояла тишина. Бой закончился. По всему болоту в разных позах лежали убитые. По болоту шли немцы, их было много, почти целый взвод. Шли они прямо ко мне. Я погрузился в торфяную жижу на дно канавы. С откосов обрушил на себя массу торфа. В результате все мое тело было погребено под торфом. Два немца перешагнули канаву надо мной. Они о чем-то говорили, но я ничего не понял.
Наступил вечер, небо, которое я видел из канавы, посерело, постепенно стемнело. Я вылез из-под торфяного одеяла, сел. В вечерних сумерках наши раненые ползли к железнодорожной насыпи. Немцы им не препятствовали. Немецкие солдаты лежали на железнодорожной насыпи и окапывались. Значит, по ту сторону железной дороги были наши. Из-за железной дороги заговорил наш "Максим", станковый пулемет. В воздух взлетели осветительные ракеты. Немцы открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. Стрельба продолжалась недолго. Снова наступила тишина. На шоссе был слышен гул моторов и лязг гусениц. Шли немецкие танки. Наступила темнота.
Я вылез из канавы и по-пластунски пополз среди убитых. На берегу болота и у железнодорожной насыпи слышались немецкая речь и смех. «Весело фрицам, – думал я. – Но обождите, гады, вы свое еще получите». Мысль работала четко: нужно оружие. Нашел карабин. Из подсумков троих убитых взял патроны. Нашел четыре гранаты Ф-1. Это для меня было целое богатство. Неторопливо полз к железнодорожной насыпи. Снова завязалась перестрелка. Осветительные ракеты висели над железной дорогой, казалось, при их ярком свете просматривается все живое. В 10 метрах от меня сидели и лежали немцы в наспех вырытых окопчиках. Передо мной была поросшая ивой широкая выемка или канава, которая разделяла меня с немцами. Высокая железнодорожная насыпь в ночной мгле казалась расплывчатым длинным холмом. При взлете осветительных ракет были видны пулеметные гнезда, оборудованные немцами вверху насыпи у самых рельсов. После получасового наблюдения оценил обстановку. Выбрал ориентир. Подумал, вот бы сейчас взвод ребят. Можно было бы устроить хороший переполох незваным гостям. Согнувшись, осторожно ступая, пошел вдоль насыпи. В левой руке был карабин, в правой – граната. Наткнулся на немцев. Они приняли меня за своего. Что-то мне кричали. Я ушел от них и стал подниматься по откосу насыпи вверх. Как назло, снова завязалась перестрелка. Немецкие пулеметы из гнезд, пристроенных у рельсов, посылали в нашу сторону светящиеся пучки трассирующих пуль. Немцы не целились. Спрятав головы в укрытие, строчили длинными очередями. Я достиг верха насыпи. Уже одна нога уперлась в шпалу. Послышался окрик на немецком языке. На крик бросил гранату, вторую – в пулеметное гнездо. Прыгнул через рельсы на другую сторону насыпи. В стреляющих автоматчиков бросил еще две гранаты. Кубарем скатился с насыпи в кювет. Немцы зашевелились. Застрочили пулеметы и автоматы. Пули свистели надо мной. Немцы бросили три гранаты, которые взорвались далеко позади. В воздух взвились десятки осветительных ракет. Я залег в кювете. Ракеты сгорели. Побежал от железнодорожной насыпи в лес. До него было не более 50 метров. Пробежал половину. Словно железные клещи схватили меня за здоровую руку. Мгновение, и обе мои руки оказались сзади крепко сжаты. Я подумал: «Немцы. Все кончено – капут». Подпрыгнул, ударил державшего головой в подбородок. Мои руки высвободились. В это время я получил сильный удар в грудь. Из глаз полетели искры, я упал, потерял сознание.
Очнулся от яркого пучка света карманного фонаря, ударившего в глаза. Кто-то хриплым голосом говорил: «Сильный малый, здорово меня ударил». В темноте было трудно разобраться, кто свой, кто чужой. Проще было бы, если бы немцы ходили на четырех конечностях.
Я открыл глаза. Тот же голос произнес: «Простите, товарищ старший лейтенант, приняли вас за фрица». Я попытался встать, но не мог. Кружилась голова, чувствовалась сильная слабость в руках и ногах. «Доставьте меня к вашему командиру!» – повелительно сказал я. Послышался раздраженный голос: «Это немецкий провокатор. Слышите, как он повелительно говорит». «Перестань, Матвей, – крикнул кто-то. – Ты всех считаешь врагами, а сам трусливее сидоровой козы. Мы все слышали, сколько шуму наделал старший лейтенант у немцев. Они до сих пор не успокоятся». За железной дорогой, то есть по ту сторону насыпи беспрерывно в воздухе висели десятки осветительных ракет. «Вы ранены, товарищ старший лейтенант?» – спросил меня приятный женский грудной голос. Через полчаса я был доставлен в санитарную часть. Осмотрел меня пожилой врач. Заключение: сотрясение мозга, нужен покой. Рано утром пришел комиссар нашего полка. Он сообщил довольно неприятные вести: командира полка полковника Чернова вчера вечером ранило. Начальник штаба полка убит. Остатки полка после боя разбежались по лесу. До сих пор людей не собрали, и вряд ли удастся собрать. «Выздоравливай и возвращайся в наш полк. По-видимому, дивизия будет занимать оборону где-то в этом районе». Раненых, в том числе и меня, погрузили на пароконные повозки, привезли в медсанбат, расположенный в лесу.
Врачи работали в палатках, которые играли роль кабинетов и операционных. Из медсанбата раненых отправляли на автомашинах. Палаток для всех не хватало, поэтому многие лежали под открытым небом. Только через сутки меня перевели в палатку. Чувствовал я себя уже хорошо, только немного кружилась голова.
Поступил приказ об эвакуации медсанбата. Всех с легкими царапинами, в том числе и меня, пригласил главврач. Предложил, чтобы мы, не ожидая транспорта, шли пешком в тыл в сопровождении санитаров и медсестер. Заманчиво идти в тыл, чувствовать госпитальную заботу, заботу о себе людей в белых халатах. Когда очередь дошла до меня, спросили: «Как вы себя чувствуете?» Я ответил, что хорошо, и попросил выписать.
Главный врач посмотрел на меня с удивлением. По-видимому, подумал, не сошел ли я с ума. Тихо произнес: «Не спешите, молодой человек, там еще будете. Оттуда не всем суждено возвратиться». Последовала небольшая пауза. «Ваше желание удовлетворено. Берегите голову, при повторном ушибе могут быть осложнения». Он вручил мне справку, что я находился на лечении. Пожелал мне ни пуха ни пера. Посоветовал по пути зайти в отдел кадров штаба армии, который находился в 5 километрах.
Отдел кадров я нашел с большим трудом. Он находился в маленькой землянке. Я открыл дверь. В конце неширокого прохода стояло что-то наподобие стола. Тускло светила коптилка. За столом сидел один человек. Я напряг зрение, чтобы установить знаки отличия, но не мог, так как перед глазами пошли разноцветные круги, голова закружилась, ощущался приступ тошноты. Подумал: «Прав врач». «Разрешите войти?» Послышался ответ с веселой ноткой: «Вы уже вошли». «Извините, товарищ», – я сделал паузу. «Я майор, товарищ старший лейтенант. Что вам угодно?» «Я к вам зашел по пути и рекомендации главврача медсанбата». Протянул ему справку. Он внимательно прочитал ее, спросил: «Вы были контужены?» «Не знаю. Или контузия, или ушиб». Коротко рассказал, как получилось. «Вам еще рановато в свой полк». Майор покрутил телефонный аппарат, проговорил тихо в трубку: «Лейтенант, ко мне». Через три минуты явился щегольски одетый лейтенант. Хотел доложить, и, по-видимому, это получалось у него отлично. Майор не дал ему выговорить, опередил: «Отведите старшего лейтенанта к полковнику М.».
Мы пришли к хорошо замаскированной палатке. Лейтенант вошел туда первый, затем жестом позвал меня. Один край палатки был откинут, вероятно, для освещения. За столом сидели двое – полковник и член Военного совета, которого я кормил консервами. Я доложил: «Старший лейтенант Котриков, командир батальона из 311 дивизии прибыл для дальнейшего прохождения службы». «Что с вами, товарищ Котриков?» – спросил меня член Военного совета. Я заикнулся ответить, но полковник перебил, обращаясь к члену Военного совета. «Вы его знаете?» Последовал ответ: «Да!» «Говорите, Котриков!» Я рассказал о первом и последнем бое в 311 дивизии и о том, как попал в госпиталь. «Подойдет», – проговорил полковник. «Не возражаю», – ответил член Военного совета. «Надо сделать запрос по месту рождения и в воинскую часть». «Это длинная история», – перебил его член Военного совета. «Что делать», – снова заметил полковник. «Тебе виднее, но эти ребята не подведут. Прошел с боями с Литвы от границы с Восточной Пруссией, был ранен и снова на фронте». «Решено!» – проговорил полковник. «Свободны, товарищ старший лейтенант». Дежурный отвел меня в палатку с постелями. Я лег и быстро уснул. Разбудил дежурный: «Срочно к полковнику». Началась устная мандатная комиссия. Рассказывал и писал: где родился, учился и так далее. Полковник интересовался каждой мелочью моей недолгой жизни. Допрос продолжался долго. В течение дня полковник вызывал меня три раза. Все одно и то же. Как сказка про белого бычка. Наконец, он мне объявил: «Назначаю вас командиром группы, направляемой в тыл врага. Цели и задачи группы, – он перешел на шепот, – в данное время в тылу у немцев, в лесах Ленинградской, Псковской областей бродит много красноармейцев и командиров, отставших от своих частей, попавших в окружение. Люди не осведомлены об истинном положении на фронтах, слепо верят в геббельсовскую пропаганду. Партизанских отрядов не организуют, боятся, избегают вступления в действующие. В плен тоже не сдаются, боятся. Ваша задача – собирать этих людей в группы, подразделения и направлять к своим. Сплошной линии фронта еще нет».
Полковник не успел дать полного инструктажа. Над лесом с пронизывающим воем сирен, брошенных бомб, строча из пулеметов, пронеслись немецкие самолеты. Засвистели пули, задрожала поверхность земли от сильных разрывов. Застонал, затрещал русский лес, повалились на землю вершины и сучья деревьев, скошенные пулями.
Полковник лег на землю рядом со столом. Я продолжал стоять. «Ложись!» – кричал полковник. Самолеты два раза пролетали рядом, километрах в двух от нас сильно бомбили. Полковник встал, вернее, вылез из-под стола, стряхнул с себя пыль и приставшую хвою. Заговорил: «Сволочи, нащупали штаб и бомбили почти в цель». Затем набросился на меня: «Ты что храбришься? Тебе жить надоело? Стоит как истукан. Запомни пословицу: береженого бог бережет. Сейчас ближе к делу. Я познакомлю тебя с товарищем Дементьевым. Это гражданский человек. Отлично знает местность заданных вам районов. Поэтому его советы для тебя будут полезны всегда. Слушайся его как родного отца. Сейчас познакомься с ребятами. Они все средние командиры и политруки. Пошли, я тебя представлю».
Мы прошли примерно 500 метров по тропинке. Полковник воскликнул: «На ловца и зверь бежит! Вот и Дементьев». Мы подошли к сидевшему под раскидистой елью человеку средних лет, одетому в гражданский костюм. Полковник по-узбекски сел рядом с ним. Сначала три раза хлопнул ладонью по плечу, затем протянул руку, проговорил: «Как дела, старина? Привел тебе командира. Прошу любить, жаловать и беспрекословно выполнять его распоряжения». Дементьев окинул меня взглядом с ног до головы. Встал, протянул руку. «Будем знакомы, Дементьев, ваш проводник». Я ответил после пожатия его руки: «Старший лейтенант Котриков». «Очень приятно познакомиться с молодым человеком, уже имеющим опыт в войне».
Мне в лицо ударило жаром. Комплименты были неприятны. С волнением ответил: «Опыта не имею. В боях участвовал». Дементьев приложил палец к ордену Красной Звезды, затем к медали "За отвагу", сказал: «Вижу».
Полковник тяжело поднялся с земли, с улыбкой заговорил: «За что кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку. Хвали его, Котриков. Пошли к ребятам, они ждут».
Ребята нас не ждали. Четверо резались в домино. Остальные ждали очереди и шумели: «Игра на мусор». «Пеликанов Володя, ты как сюда попал?» – крикнул я. Пеликанов вскочил на ноги, подбежал ко мне. «Котриков, ты живой?» «Как видишь!» «Полковник Чернов говорил, что ты погиб. Он сам видел, как снаряд взорвался под ногами лошади. Даже лошадь приподняло в воздух».
«Ладно, ребята, в своих чувствах потом разберетесь. Времени у вас на это хватит. Сейчас слушайте меня. Представляю вам командира вашей группы, Котрикова. Он и Дементьев ознакомят вас с задачами. Коротко: надеюсь, вы знаете, что пойдете в тыл врага. Враг коварен, хитер и силен. Задание ваше правительственное, ответственное. Оно опасное для выполнения, требует много риска, выдержки и большой физической силы. Подобрали мы вас не случайно. Наша партия и правительство верят вам, считают вас преданными Родине, партии, народу. Всего вас двенадцать человек, все средние командиры. Половина – политработники. Вас шесть коммунистов и шесть комсомольцев. Мы верим вам и поэтому посылаем вас на это ответственное задание. Знаем, что для защиты Отечества вы не пожалеете своей жизни. Товарищ Котриков, вот вам список вашего личного состава, ознакомьтесь, – полковник передал мне листок бумаги. – По всем вопросам связь имейте только со мной или моими заместителями. Я вам всем доверяю, но код должен знать один из вас. С кодом ознакомлен товарищ Дементьев. По возвращении к своим на проход через линию фронта каждый из вас получит пароль».
Я в присутствии полковника выстроил ребят. Вот они, стройные, обтянутые ремнями портупеи, молодые, смелые:
Пеликанов Володя, лейтенант;
Кропотин Николай, политрук, радист;
Сидоренко Федор, политрук;
Завьялов Григорий, старший политрук;
Кошкин Василий, лейтенант;
Шустов Аркадий, политрук;
Пестов Иван, лейтенант;
Слудов Иван, лейтенант;
Евтушенко Прохор, лейтенант;
Шевчук Петр, политрук.
Одиннадцатым в список я записал себя. Двенадцатым был Дементьев. «Двенадцать – число счастливое, – сказал полковник. – Желаю вам, товарищи, удачи. Продолжайте знакомство с ребятами до совещания». Полковник ушел.
«Ребята, садитесь вокруг меня. Коротко ознакомлю с поставленной перед нами задачей», – заговорил Дементьев. Он разложил карту Ленинградской, Псковской областей: «Смотрите сюда. Немцы рвутся вглубь страны по шоссейным и железным дорогам. У себя в тылах они оставляют небольшие гарнизоны, тоже только в населенных пунктах, расположенных вдоль шоссейных и железных дорог. В населенных пунктах, расположенных далеко от шоссейных и железных дорог, нога оккупанта пока еще не была. В лесах осталось много наших красноармейцев и командиров. Люди пробираются к своим, но истинного положения не знают. Не знают и местонахождения нашей армии, линии фронта. Наша задача – организовать этих людей и вывести из немецкого тыла. Поэтому мы сегодня вечером отправимся в глубокий тыл врага. Пока в район Новгорода и Шимска. Если дела пойдут хорошо, возможно, из Шимска повернем в районы Луги, Пскова, Порхова».
«О…о…, – протянул Шевчук, – это же сотни километров пешком, без пищи. Трудное дело, товарищ Дементьев». Дементьев нахмурил брови, внимательно посмотрел на Шевчука. «А вы думали как, товарищ Шевчук? Не попросить ли нам легковые автомашины и с триумфом под звон фанфар прокатиться по тылам врага. Не забывайте, товарищи, война! Она только начинается. Продлится она, возможно, год, два, а может и три».
Он коротко останавливался на делах нашей армии и на положении на фронтах. Завершить беседу ему не удалось, снова с оглушительным воем сирен и бомб над лесом появились немецкие самолеты. Снова задрожала земля от разрывов бомб, застонал и затрещал лес, принимая на себя тонны металла. Поднялась паника, бойцы побежали вглубь леса, передавая из уст в уста: «Нас окружают!» Штабное хозяйство, палатки и домики разбирались и вместе с ящиками и бумагами, пишущими машинками, рациями и прочим скарбом наскоро грузились на автомашины, конные повозки и отправлялись. Немцы не думали двигаться в лес. Заняв линию обороны по железнодорожной насыпи, укреплялись. Мы тоже вместе со штабным скарбом двинулись вглубь леса.
Пройдя около 15 километров, в одном из населенных пунктов вымылись в бане, получили новое обмундирование, вооружились немецкими автоматами. Выдали нам документы, уполномочивающие на формирование отрядов в тылу врага с целью соединения с Красной Армией. Каждому вручили по пачке, более 100 штук, обращений партии и правительства к попавшим в окружение и оставшимся в тылу врага, к бойцам и командирам, обращение к местному населению объединиться в партизанские отряды, бить врага, где бы он ни показался. Нас снабдили данными нашей разведки о расположении немцев в населенных пунктах Ленинградской и Псковской областей.
Нагрузившись сухими продуктами, мы тронулись в путь. Дементьев не только отлично ориентировался по карте, но и отлично знал все села и деревни по нашему маршруту. В Ленинградской области он проработал более 20 лет на комсомольской и партийной работе в разных районах.
Наступил сентябрь. Осень вошла в свои права. Дни стали не только короткими, но и холодными. Вместо белых ленинградских ночей наступили темные и длинные. Лес готовился к зимней спячке, деревья и кустарники прекращали свой рост. Прихваченные легкими осенними заморозками листья принимали разноцветную окраску. Поспели осенние лесные ягоды, брусника, клюква, калина и рябина. Из района Любани мы продвигались в район Новгорода. Вначале шли ночами. По незнакомой местности – лесами. Несмотря на опыт и знание Дементьева, проходили по 15-17 километров в сутки. Шли лесом. Населенные пункты старались обходить подальше. Для ночлега выбирали удобные и безопасные места. В первые двое суток нами был организован отряд в 600 человек. В основном из людей, принимавших участие в боях за Новгород, Любань, Чудово. Многие были из 311 дивизии. Было предложено выбрать на добровольных началах, кому вести людей. Все молчали. Дементьев предложил кинуть жребий. Из участия в жребии исключил меня, себя и радиста Кропотина. Дементьев вырвал из блокнота несколько листов, изготовил девять одинаковых листочков. На последнем написал «возглавить группу». Затем скрутил бумажки в трубочки. Снял с меня пилотку, положил их. Жребий вытащил Аркадий Шустов. Он остался недоволен. Очень просил, чтобы его не посылали. Вместо удовлетворения его просьбы Дементьев наметил ему маршрут, по которому вести людей. Еще раз проинструктировал, дал полезные советы на случай обнаружения немцами. Людей перед маршем разбили по ротам, взводам и отделениям. Назначили командиров. Многие жаловались на голод, слабость и даже болезнь. Я подошел к рослому и плотному красноармейцу. Он кричал: «Надо сначала накормить, а потом идти!» «Ваша фамилия?» «Огнев». «Откуда?» «С Алтайского края!» «Откуда с Алтая?» «Со Степного района!» «Вроде в Алтайском крае такого района нет?» «Из Кулундинских степей», – послышался ответ. «Но ведь Кулундинские степи – это Казахстан». «Не все в Казахстане, немного досталось и алтайцам. Были неправильно установлены границы при образовании Казахской ССР. Казахи незаконно прихватили много земель бывшего Западно-Сибирского края». «Давно в армии?» «С 1939 года». «Где ваше оружие?» «Потерял, товарищ старший лейтенант!» «Принимали присягу?» «Да!»
