Илья Александрович Земцов
Суждено выжить
Глава тридцать первая
На посту стояли по очереди по составленному графику. Ночью я был командир и начальник караула, а иногда исполнял обязанности разводящего. После напряженного трудового дня на посту стоять было тяжело, поэтому добровольцев не находилось.
Первым должен был пойти Бахарев. Он, ссылаясь на головную боль и общую слабость, на пост выходить отказался. Доказать, болен он или здоров, никто из нас не мог. Люди роптали, называли его симулянтом, ждали моего решения, кто должен пойти. Я вычистил автомат, заложил диск с патронами, объявил, что я иду на пост и кто на очереди, вышел из душной избушки.
Мое тело обдало лесной прохладой. Пройдя от избушки 20-25 метров, я услышал торопливые шаги, навстречу бежал глухой Трошин. Он был испуган, бормотал что-то, сильно заикаясь. Что он говорил, я не понял, об этом он догадался, протянул руку в направлении леса и внятно одними губами прошептал: «Немцы». Слышал он после контузии только тогда, когда ему говорили в ухо. Я в ухо ему негромко сказал: «Все понял. Сколько человек?» Он мне показал пальцы обеих рук и снова глухо промолвил: «Больше, идут сюда, уже недалеко». «Ясно, но точнее, сколько человек?» Трошин посмотрел на меня ясными мальчишескими глазами и глухо произнес: «Насчитал двенадцать, но их больше, так как всех не видел, спешил».
Я верил Трошину. Он был очень наблюдательный, обладал отличной зрительной памятью. Почти каждый день уходил далеко в лес в поисках малины и возвращался с большой точностью, не пользуясь ни компасом, ни картой и не имея слуха. Ребята восхищались его прекрасной ориентировкой в незнакомом лесу и большой наблюдательностью. Ходили с ним, не опасаясь заблудиться.
Я вернулся в избушку и объявил тревогу. Люди спешили одеваться, но собирались нехотя, многие думали, что тревога ложная, и вели себя спокойно, беззаботно. Бесшумно вышли из теплого уютного домика с мягкими постелями из свежего душистого сена.
Домик от леса отделял неглубокий овраг, шириной 70-80 метров, по дну которого протекал небольшой ручей шириной от 0,5 до 1 метра. Немцы должны были появиться за оврагом и переходить через него.
Овраг не являлся препятствием для человека, но в ночное время и при создании паники мог быть прекрасной ловушкой. Поэтому часть команды я расположил по берегу оврага со стороны домика, другую перевел на другую сторону и поставил в тальвеге с целью отрезать путь немцам к отступлению. Людям приказал, пока немцы не перейдут ручей, протекающий по центру оврага, не стрелять и соблюдать абсолютную тишину.
Немцы не заставили себя долго ждать, послышались осторожные шаги и треск сухой лесной подстилки под ногами. Казалось, шли как на прогулку по своей родной Германии. Они приблизились к оврагу и начали спускаться по крутому склону, в это время ночную тишину, как гром, нарушила автоматная очередь. Кто-то из наших струсил подпускать немцев ближе и открыл без команды огонь. Началась преждевременная неорганизованная стрельба, стреляли все, в том числе и с тальвега. Не ожидавшие такой встречи немцы повернули обратно и быстро скрылись в лесу, окутанном ночным мраком.
В качестве доказательства, что посетили нас, немцы оставили в овраге одного убитого. Задуманная мною операция была сорвана неизвестно кем.
Убитого немца перенесли к домику и по предложению Путро покрыли тонким слоем сена. Он говорил, если не спрятать его, то часовые будут бояться. Ночью на посту стояли по три человека – один в секрете, патруль и часовой.
С рассветом я послал в штаб нарочного с докладной, где коротко описал появление немцев и операцию, проведенную против них.
В 8 часов утра прибыла рота автоматчиков. Командир роты, чтобы убедиться, попросил показать убитого. Путро с большим желанием исполнил его просьбу. Он стащил сено с немца и показал его во всем величии, начиная с сапог и до рыжей головы с отпущенными длинными волосами.
Вторая просьба командира роты была дать сопровождающего для прочесывания леса. Я предложил Трошину, он с большим желанием согласился и, объясняя что-то командиру роты, увел людей. Автоматчики вернулись через четыре часа, досыта набродившись по лесу, но не найдя никаких следов немцев.
Мы в этот день не работали. Нас навестил начальник штаба полка майор Басов и командир взвода полковой разведки лейтенант Неведов. Последний тщательно обыскал убитого немца, затем, как врач, обследовал его, измерил рост, ширину плеч и окружность груди. Труп погрузили на повозку и увезли. Ребята смеялись: «По-видимому, хотят похоронить с почестями».
С меня Басов потребовал подробное письменное объяснение. Я написал и показал ему на местности, что хотел предпринять. Кто струсил и выстрелил первым, несмотря на небольшое количество людей в команде, обнаружить нельзя.
Неведов настоятельно стал просить начальника штаба майора Басова назначить меня помощником командира взвода в его взвод. Басов сначала отнекивался, но в просьбе Неведову не отказал. Приказал Бахареву временно принять команду до прибытия старшего лейтенанта Ефимова, а мне собраться с вещами и проследовать в распоряжение Неведова.
Я снова оказался во взводе полковой разведки, исполняя обязанности помощника командира взвода и старшины. Занимался коптеркой и хозяйственными вопросами. В разведку за передний край врага ходить больше не приходилось.
В третьей декаде августа, в один из пасмурных дней, я был разбужен Неведовым на рассвете, то есть тогда, когда в мирное время пастухи играют на самодельных свирелях, сонливые хозяйки выгоняют своих буренок на пастьбу. Неведов приказал мне найти командира 3 батальона и предупредить его о проходе наших людей через линию обороны.
Я не спеша шел по переднему краю. Стояла почти полная тишина, только временами с обеих сторон раздавались короткие пулеметные очереди.
Остановил меня незнакомый подполковник, оказывается, я набрел на наблюдательный пункт артиллерийского полка нашей дивизии. Подполковник, не давший мне произнести ни одного слова, приказал следовать за его связным для ликвидации обрыва в телефонном кабеле, связывающем с батареями и штабом. Я стоял по стойке смирно, успел проговорить только одно слово: «Не пойду». Вместо того чтобы спросить, почему я отказываюсь, подполковник вытащил из кобуры пистолет, закричал на меня: «За невыполнение распоряжений пристрелю, как собаку». Война есть война, здесь человек не является высшим мыслящим существом, а становится послушным орудием таких подполковников. Отказ пойти на ремонт телефонной линии может быть роковым, поэтому я отрапортовал: «Есть пойти». Подполковник улыбнулся и уже более спокойно, но все еще на высоких нотах сказал: «Не вздумай убежать». Обратился к своему связному: «А ты, Миша, если побежит, стреляй».
Миша, здоровенный, широкий в плечах белобрысый парень, подмигнул мне и, по-видимому, довольный действиями своего шефа, басом проговорил: «Пошли, старшина, затратим не более часа. Одному ходить опасно, немцы шалят».
Он нацепил на бок деревянный ящик с телефоном. Взял для чего-то в правую руку тонкий телефонный кабель, махая левой рукой, как на параде, зашагал крупными шагами по уже протоптанной тропинке.
Шли молча, вдыхая легкими прохладу лесного утра. Молчание первым нарушил я. Как бы между прочим проговорил: «Почему обрыв, если за ночь ни одной мины и артснаряда не упало на нашу сторону? Обрывы происходят только от взрывов и снарядов».
Миша обернулся ко мне всем телом, посмотрел на меня внимательно и хотел сказать, по-видимому, «Как будто только что родился», но произнес другое: «В войну чудес бывает много, надо быть бдительным. Случалось, немцы обрезали с целью взятия языка. Ночью я спал, поэтому не знаю, была или нет артстрельба, но мне кажется, что была. Кабель наших телефонов осколки режут, как острая бритва – отдельно торчащий волос».
Не прошли мы еще и километра от переднего края, как в густых зарослях ели и пихты внезапно схватили меня сзади чьи-то цепкие руки. Автомат был выбит из рук. В пяти шагах впереди стоял Миша с поднятыми руками. Плотный немец-эсэсовец снял с его шеи автомат и деревянный ящик с телефоном. Тщательно ощупал карманы. Я получил хороший удар в сочленение шеи с головой, поэтому почти ничего не соображал. Глазами видел разноцветные круги, стоявшего Мишу и немца в цветастой зеленой палатке.
Сзади раздался тихий голос: «Пошли, вояка». Немец говорил на русском языке без акцента. Или от удара, или от нервного шока ноги меня плохо слушались, но постепенно приходили в нормальное состояние.
Беспечность и самонадеянность снова привели меня к печальному финишу. Трус я, испугался незнакомого подполковника, который не имел права командовать мной. Два немца специально перерезали кабель и нас, как лещей, поймали на удочку, думал я. Через несколько минут я не чувствовал боли ни в голове, ни в шее. Немцы несли наши автоматы и полевой телефон. Ничего хуже нельзя было придумать, третий раз попадаю в лапы немцам. Голова работала четко, ища спасения. В голенище сапога у меня лежал финский нож, воспользоваться им было задачей номер один. Меня вели первым, за мной был немец с автоматом наготове, в трех шагах за ним – Миша, а следом – другой немец. Шли напрямик лесом. Немцы ориентировались прекрасно, по-видимому, много раз бывали в наших тылах.
Мы двигались к лесной исполине – толстой сосне. Она раскинула свои мощные ветви, как протянутые руки, прося природу о продлении жизни. Вершина ее была суха и напоминала седую голову дряхлого старика. Мощный ствол диаметром более метра говорил о 400-летнем возрасте.
Немцы вплотную подвели нас к сосне. Она служила им верным ориентиром.
Моя левая рука коснулась жесткой, толстой, морщинистой коры. Терять было нечего. Плен хуже смерти. Сильным рывком я метнулся за ствол дерева и, обогнув его по окружности, оказался сзади второго немца, ведшего Мишу. Автоматная очередь прошла рядом с моим правым плечом, две пули обожгли кожу, но не зацепили мяса. Удар в сочленение головы немца с шеей, второй удар – в затылок. Немец беззвучно повалился, его автомат оказался в моих руках.
Миша тоже не растерялся, ударил кулаком в затылок моего немца, тот сунулся на колени, но сразу поднялся, пытаясь повернуться кругом, лицом к нам, но Миша схватил его сзади за руки. Я ударил его прикладом автомата в висок, немец беспомощно повалился. Обезоружили обоих, тщательно обыскали. У немцев были найдены десантные ножи и парабеллумы. Отрезали у них на брюках и кальсонах пуговицы и подтяжки.
Немцы быстро пришли в сознание и больше не сопротивлялись. Мы тоже пошли напрямую и привели обоих к штабу нашего полка. По дороге с моим немцем состоялся ответный разговор. «Вот и финиш, отвоевался». Немец посмотрел на меня внимательно, но ничего не ответил, дал понять, что по-русски не понимает.
Враг был доставлен в штаб нашего полка. Майор Басов был восхищен такой удачей и нашей находчивостью. Он крепко пожал мне руку и обещал представить к награде. Он говорил, что немцы сейчас нужны, как воздух, как вода и так далее.
«Час назад командир полка майор Козлов вызывал командира взвода разведки лейтенанта Неведова и приказал к двум часам дня доставить языка любыми средствами. Вы знаете, что днем это возможно только разведкой боем».
Майор Басов мягко сказал: «Бегом марш, передайте Неведову, командир полка отменяет приказ о доставке языка». Немцы сразу же были доставлены на допрос к командиру полка, где находились начальник штаба дивизии, полковник Иванов и полковник штаба Волховского фронта. Басов еще раз поблагодарил за удачную добычу и ушел следом за уведенными немцами к командиру полка. Мы с Мишей вышли из штабной землянки.
Я был на седьмом небе и от радости не чувствовал под собой ног. Мишка надулся и больше походил на индюка, чем на человека. Всем своим видом и каждым движением он выражал неудовольствие, что не ускользнуло от моего взгляда.
Чтобы смягчить обстановку и расстаться друзьями, я сказал: «Чем недоволен?» Мишка грубо проговорил: «Ты обманул меня, обвел вокруг пальца!» «Почему?» – спросил я. «По всем правилам мы обязаны были сдать немцев моему шефу подполковнику». Я не выдержал такой наглости и тоже грубо ответил: «За то, что он меня чуть в третий раз в плен не отправил? Этого нельзя было делать. Я бы скорее отправил их на тот свет, чем повел к твоему хаму. Я знаю, что за них мне одна цена – благодарность перед строем взвода, а ты получишь награду». «Вряд ли, – уже смущенно ответил Мишка, – меня забудут, я из другого полка». «Нет, Миша, тебя не забудут, сегодня же Басов передаст о твоем подвиге не только твоему шефу, но и в штаб дивизии, а обо мне еще раз подумают». Миша тяжело вздохнул и смущенно по-дружески заговорил: «Если бы мы немцев привели моему шефу, то наверняка бы оба получили если не Героя, то орден Красного Знамени». Я продекламировал: «Мечты, мечты, где ваша сладость», подал Мишке руку, сказал: «Спешу выполнять задание». Подумал: «Прощай, случайно, на мгновение встреченный товарищ, вряд ли в жизни мы больше встретимся». Мы крепко пожали друг другу руки и пошли по разным лесным тропинкам.
Несмотря на удачный исход с немецкими лазутчиками, присланными за нашими языками, благодаря чистой случайности немцы сами оказались языками.
На сердце у меня скребли кошки, было странное предчувствие. Я побежал бегом, думая о ребятах. Если я их не застану, то наверняка многих больше не увижу. Смерть, как черная туча с огненными стрелами, висела над их головами. Солдатские сборы недолги.
С момента получения приказа прошло более часа, поэтому весь взвод должен ползком приближаться к переднему краю врага. Для того чтобы взять языка днем, нужно горсткой смелых людей завязать неравный бой, главное – выйти из него победителем. Не доходя полукилометра до землянки разведчиков, навстречу мне бежал сержант Иванов. Он, сильно заикаясь, с трудом выдавил из себя: «Лейтенант Неведов застрелился, иду в штаб полка».
Пока я собирался задать вопрос, Иванов уже скрылся за деревьями. У землянки стояли и сидели кучками разведчики, тихо говорили о случившемся. У входа в землянку стоял автоматчик. Я подошел к группе ребят и спросил: «Что он надумал?» Ребята переглянулись между собой, ответил Ваня Грошев: «Ради спасения всех нас». Грошев коротко рассказал о случившемся.
«Лейтенанта Неведова в 9 часов вызвали в штаб полка, сопровождал его я. Он ушел к командиру полка майору Козлову, где находились начальник штаба дивизии полковник Иванов и полковник со штаба фронта. При входе Неведов отрапортовал: «Прибыл по вашему вызову». Козлов внимательно посмотрел на Неведова, как будто видел его в первый раз и, растягивая слова, повелительным тоном заговорил: «Немедленно нужен язык. Приказываю, чтобы через два часа передо мной стоял живой немец».
Неведов смущенно выдавил из себя: «Это невозможно». Козлов, не повышая голоса, сказал: «Вы поняли меня, сейчас же поднимайте весь взвод и разведкой боем берите немца. Выполняйте».
Неведов глухим голосом сказал: «Есть выполнять» – повернулся кругом и, с пересохшим от волнения ртом, бледный, вышел из землянки».
Грошев говорил негромко, по щекам его текли слезы.
«Когда Неведов вышел, я спросил его: «Что с тобой? Ты очень бледен. Даже лицо изменилось до неузнаваемости».
Неведов ответил жестом руки, поднял ее вверх, не промолвив ни слова, не спеша мы пошли в расположение взвода.
Дорогой я снова спросил, что с ним. Неведов посмотрел на меня немигающим взглядом, от которого мне стало страшно, затем глухо сказал: «Ваня! Решили нас сегодня всех похоронить. Получил приказ среди бела дня выступить всем взводом, с боем взять языка и через два часа доставить его Козлову. Как в сказке. Ничего у нас не выйдет. Немцы перебьют всех, не дав приблизиться к переднему краю». Неведов с досадой плюнул. Он молчал до самой землянки. У входа сказал: «Подожди здесь, не уходи никуда».
Примерно через три-четыре минуты в землянке раздалась длинная автоматная очередь. Я вбежал внутрь. Неведов лежал на нарах, в грудь его стрелял подвешенный к потолку автомат. Мне показалось, что его руки тянутся к автомату. Я приблизился и хотел его схватить, в это время он перестал стрелять. Я увидел, что автомат был подвешен к потолку стволом вертикально вниз. К спусковому крючку была привязана толстая нитка, которая тянулась к потолку и была перекинута через приспособленную на гвозде катушку из-под ниток, как блок. На втором конце нитки висели руки Неведова, поднятые на всю длину вверх, просунутые в петлю. Петля на руках сильно затянулась и прочно их держала. Ствол автомата был нацелен в левую половину груди, точно в сердце. Небольшой нажим на нитку, и спуск сработал. При потере сознания руки повисли на нитке, нагрузка передалась на спусковой крючок, отсюда был потрачен весь диск – все 70 пуль. От грудной клетки только что дышавшего человека остались рваные куски мяса с костями. На столе лейтенанта лежала планшетная сумка, на ней – записка. Я схватил ее и бегло прочитал. Неведов написал ровным размашистым почерком:
«Я умираю, но знаю, что этой жертвой спасаю ребят своего взвода. Моя смерть пусть ляжет черным пятном на всю жизнь майору Козлову и полковнику Иванову. Прощайте, ребята, мои верные боевые друзья. Пусть Бог вас бережет.
Неведов».
Первыми приехали подполковник Барышев и майор Басов. Они не спеша слезли с лошадей, не обращая внимания на мою команду «Взвод, смирно» и попытки доложить, вошли в землянку и через минуту вышли обратно. Ни о чем не расспрашивая, вскочили в седла и уехали.
Прибыли начальник особого отдела полка и военврач. Выслушав мой рапорт, они вошли в землянку. Ребята всего взвода устремили свои взгляды на раскрытую дверь и чего-то ждали. Через 15 минут из землянки вышли оба. Военврач подозвал меня и почти шепотом произнес, как бы боясь, что услышит Неведов: «Сходите в транспортную роту за лошадью. Труп отвезите в медсанбат».
Я ответил «Есть» и побежал в транспортную роту. Застал командира роты на месте. Передал ему просьбу военврача, Григорьев изумленно посмотрел на меня, тут же дал команду направить повозку. На время задержал меня, пока запрягали повозку. «Что с лейтенантом Неведовым?» «Застрелился», – ответил я. «Как, до смерти?» Его вопрос показался мне слишком наивным. «Да! До смерти». «Расскажи, пожалуйста, почему. Что ты знаешь о причине смерти», – попросил меня Григорьев. Я коротко рассказал. Григорьев внимательно слушал, ловя каждое мое слово. Когда ездовой подъехал, тарахтя бричкой, Григорьев сказал сквозь зубы: «Идиоты, угробили такого парня!» А затем: «Идите, старшина».
Мы быстро доехали до землянки. Труп лейтенанта положили на сделанные из его плащ-палатки носилки, вынесли и положили на бричку. Рядом с ним положили его вещевой мешок, полевую планшетную сумку.
Взвод выстроился без команды. Под залпы из автоматов мы тронулись, повезли Неведова в последний путь. Нас сопровождали военврач и начальник особого отдела. До медсанбата ехали более двух часов.
Труп Неведова мы с ездовым внесли в деревянный дом и положили на кушетку. Я снял пилотку, поцеловал Костю Неведова в холодный лоб. «Прощай, лейтенант. О тебе на земле осталась только одна память. В моей памяти до конца своей жизни ты будешь вечно живой, как лучший товарищ и командир. Разрешите, товарищ военврач, на память о лейтенанте взять из его личных вещей какую-нибудь безделушку?»
Военврач посмотрел на начальника особого отдела, который, в свою очередь, грубо окинул меня взглядом, развязал вещевой мешок Неведова, отдал мне алюминиевую кружку с надписью "Неведов" и деревянную ложку.
Командиром взвода полковой разведки был назначен старший лейтенант Трошин. Взвод принял на следующий день после смерти Неведова со всеми процедурами мирного времени. Трошин сразу же принялся за укрепление дисциплины и быта солдат. Заставил всех выстирать гимнастерки и брюки, начистить до блеска ботинки, подшить подворотники к гимнастеркам. У всех, в том числе у младших командиров, головы остригли нулевой машинкой.
Целыми днями стали заниматься строевой подготовкой и тактикой. Старики зароптали. Новому порядку возмущался весь состав взвода. «Мы ведь не кадровые солдаты, чтобы нас муштровали по 10-12 часов в день, нам уже большинству за 35 лет, многим за 40».
Солдаты жаловались командирам отделений и мне. Просили поговорить с командиром взвода, чтобы отменить строевую. Почти каждую ночь ходили в поиски или в разведку. Иногда целыми сутками люди лежали под открытым небом, на земле, в грязи и воде. Голодные, измученные, возвращались обратно и, по-настоящему не отдохнув, становились в строй для муштры.
При удобном моменте и хорошем настроении старшего лейтенанта при разборе очередного задания на захват языка я спросил его: «К чему такая ненужная муштрота. Люди измучены разведкой, не проходит ни одних суток без задания на проход через передний край врага. Все без исключения недоедают. Норма продовольствия мала. Нужен отдых, строевую подготовку и тактические учения надо отменить».
Трошин не дал мне до конца высказать жалобы солдат, ехидно заговорил на высоких нотах: «Учения отменить, кормить досыта, никуда на задания не посылать. Может быть, запросятся домой к женам, отпустить что ли? Черт побери, – и перешел на крик. – Я тебя спрашиваю, отпустить что ли?» «Вы и я не уполномочены на отпуска», – выдавил из себя я. «Ах так, – с визгом крикнул Трошин. – Ты, старшина, еще в пререкания со мной вступаешь. Встать, кругом марш». Я встал, круто повернулся и выбежал из землянки. Вдогонку он мне крикнул: «Не учи. Мы с тобой поговорим, где следует».
Через два дня после этого разговора Трошин принес мне распоряжение штаба полка откомандировать меня в подсобное хозяйство дивизии. Я снова пришел в свою команду.
Всей командой мы пришли в большое село, расположенное на берегу Волхова. Все местные жители были эвакуированы, исключая 10-12 человек, оставленных в качестве сторожей. В селе располагался подсобный женский батальон, который занимался выращиванием овощей и картошки для дивизии.
Нас, нестроевых и неблагонадежных, послали им на помощь убирать и солить огурцы, помидоры, лук и капусту. Женщины встретили нас гостеприимно. Накормили досыта разными овощами, деликатесами. В их распоряжении было более 100 коров. Поэтому они, несмотря на строгий учет, в продуктах никакой нужды не имели. Здесь все походило на мирную жизнь. О войне напоминала одна военная форма людей обоих полов. О строевой подготовке и тактических занятиях здесь никто не думал. Женщины редко выстраивались утром на физзарядку и вечером на поверку.
Армейской дисциплины здесь почти не было, звали командиров отделений и старшин Зоя, Маня, Лида, Соня, Вера и так далее.
Командовал всем этим хозяйством 60-летний подполковник Кудрявцев. За глаза женщины звали его кретином, кастратом, растяпой и олухом. Ум женщины на присвоение клички, прозвища находчив, язык – остер.
Кудрявцев был грозный, болел астмой и поэтому мало ходил. Его мучили удушья. На третий день он назначил меня своим заместителем. Этому я не обрадовался. Порядка вместе с политруком старшим лейтенантом Макаровой навести не мог. Бабы – народ хитрый и находчивый. При моем требовании или приказании они нехотя отвечали: «Не горячись, старшина, ты ведь только всего старшина. Поэтому какой же ты заместитель полковнику? Ты не заместитель, а самозванец».
Они все словно договорились и компрометировали мое заместительство почти на каждом шагу. Мне было не по себе, но Макарова меня подбадривала: «Не падай духом, продолжай требовать». «Что требовать, когда они плюют на мои требования».
Одна местная толстая дивчина посоветовала мне не портить нервы ни им, ни себе, а подобрать себе по вкусу одну и жить спокойно, все равно ведь война не скоро кончится. «Не спеши на тот свет, там кабаков нет. Ты бери пример со старого хмыря, кастрата подполковника. К нему раз в неделю ходит наша Катька. Довольны оба». Она издевалась надо мной своим ехидством. Но я сдержал нахлынувшие обиды, спросил: «Скажи, пожалуйста, что это за войско и откуда появился этот народ». «Большинство местные, эвакуироваться было неохота и вот под видом подсобного хозяйства остались. Кормиться чем-то надо. На Урале тоже, говорят, неважно, а здесь жить можно. Второй год выращиваем овощи для фронта. Сейчас уже появился на откорме скот. Работы хватает всем. Многие за неимением или с целью сбережения своих юбок надели военную форму и прицепили звездочки. Если правду сказать, мы просто добровольцы, вольнонаемные рабочие. Хочу, здесь живу, а захочу – уеду. В армию нас никто не призывал. Мы люди вольные, а ты хочешь привить здесь военную дисциплину. Есть здесь военные девчонки, человек 70. Вот с ними и занимайтесь, наводите порядок, а нас не трогайте».
Постепенно порядок наводился, были небольшие сдвиги, но насмешки и ехидство мне надоедали. Я постепенно стал сдаваться и мириться со своей судьбой. Обильное питание, ежедневные танцы, катание вечерами на лодке, ловля рыбы успокоили нервную систему. Все это больше напоминало дом отдыха, чем службу в армии, да еще в войну. Правда, эхо войны и до нас доносилось. От переднего края мы находились в 20 километрах. Временами пролетали немецкие самолеты, часто в небе парила немецкая "рама". В отдельные дни слышалась артиллерийская канонада. В гости к девчатам изредка наведывались лихие артиллеристы, хозяева дальнобойных орудий. В такие времена было уже совсем весело, не только девчатам, но и нам. В каждой деревне был староста, сейчас бригадир или председатель колхоза. У каждого племени были и есть свои вожди. Подполковник Кудрявцев был назначен вождем в бабьем войске. Он знал, что его не признавали, поэтому принял решение заткнуться мной, а у меня тем более почти ничего не получалось. Замполит Макарова ни в какие дела не вникала. Появлялась она редко. Где у нее постоянное местожительство, об этом она никому не докладывала. Сарафанное радио передавало из уст в уста, якобы в штабе армии у нее муж или любовник, где она временно прописана.
Я поставил задачу выяснить, кто же из женщин возглавляет и нелегально руководит всем. Невзирая на их ругань и не стесняясь их в любом виде, я ходил из дома в дом под видом проверок и утренней физзарядки. Прислушивался к их разговорам. Старался со многими найти общий язык, и мне это удалось. Руководили ими не одна, а несколько.
Я вызвал к полковнику Тоську Криницыну. Явилась она в гражданской одежде. На ней была белая кофта без рукавов и черная юбка чуть пониже колен. На руках были татуировки. Полковник долго разговаривал по телефону, а мы с ней сидели в другой комнате, ожидая приема.
Я у нее спросил: «Была в заключении?» Она лукаво посмотрела на меня, сделала небольшую паузу и приятным грудным голосом ответила: «Отбывала три срока общей сложностью семь лет». Голос ее был похож на воркотню голубки. Мне спрашивать было неудобно, за что она сидела. Мои колебания она поняла и с улыбкой заговорила: «Сидела за веселую беспечную жизнь. Сама не воровала, но краденое любила пропивать. Ты, начальничек, как видно, с трудом вырос до старшины, поэтому очень службист. На башкира ты вроде не похож, на хохла тоже, а здорово ценишь свои лычки. Я считаю, что в мире нет службистее хохла, второе место принадлежит башкиру, им только дай власть, и хотя маленький трон, будут держаться не только руками, но вцепятся и ногами. Если ноги заскользят, то пустят в ход зубы и прочие органы, но все равно постараются удержаться. Оказывается, и среди русских такие есть, вот как ты». Она ткнула пальцем мне прямо в лоб. «Но, ты поосторожнее, рукам воли не давай», – крикнул я. Она, не повысив голоса, проворковала: «Я вас не тронула, не волнуйтесь!»
Вышел подполковник, я, вытянувшись, доложил. Он, не обращая внимания на мой доклад, пробурчал «Вольно», а затем жестом руки пригласил войти в другую комнату. Тоська Криницына, придавая своей фигуре женственность, оттянув зад и выпятив грудь, как гренадер, не спеша двинулась в другую комнату, я шел за ней.
Подполковник предложил сесть и заговорил отеческим голосом: «Что, молодые люди, вас сюда привело?» Этими словами он меня прибил к стенке. Тоська ехидно посмотрела на меня. Дала понять: «Выслуживаешься, старшина». Во рту у меня пересохло. Я не находил слов для ответа. Я вскочил на ноги, приложив руку к пилотке, отпарировал: «Товарищ подполковник, эта женщина является злостным разлагателем воинской дисциплины. Прошу принять меры». «В чем заключается это разложение, товарищ старшина, говори фактами». Мутные глаза Кудрявцева блеснули огоньком. «Она запугивает честных тружениц, отбирает у них личные вещи, наносит им оскорбления». «Есть пострадавшие?» – не глядя на меня, спросил Кудрявцев. «Есть, товарищ подполковник», – отпарировал я. Наглая улыбка с лица Тоськи исчезла. Вид у нее стал серьезный, кисловатый. «Что вы скажете, красноармеец Криницына?»
Тоська заговорила не воркующим голосом, а на высоких нотах, на уголовном жаргоне: «Приведите мне этих базарил на очную ставку, – но быстро спохватилась и снова начала ворковать. – Это не правда, просто девичьи сплетни и наговоры».
Разум подполковника проснулся. Он строго спросил: «Когда в армию призваны?» Тоська ответила: «В армию не призывалась. В начале войны вернулась из мест заключения и приехала в деревню к матери в 10 километрах отсюда. Эвакуироваться не захотела, зная, что нужды хватишь. В 1942 году пришла рабочей в организующееся подсобное хозяйство. Я не военная, а чисто гражданская. Военную форму, как и все, ношу только на работе». «Но почему вы записаны в списки?» – снова тихо пробурчал Кудрявцев. Тоська небрежно ответила: «Этого знать не могу. Вот вам мои документы». Быстро засунув руки в лиф к грудям, вытащила паспорт и справку об освобождении из заключения. Кудрявцев прочитал, поморщился, протянул обратно бумаги: «Придется вас отчислить и эвакуировать в тыл. Сегодня же о вас доложу».
Голос Тоськи дрогнул, на глазах появились слезы. Она просила: «Все буду делать для укрепления дисциплины, только не отсылайте в тыл».
Я грубо оборвал ее: «Хватит паясничать. Обойдемся без вашей помощи. Прошу вас, товарищ подполковник, немедленно отправить ее не в тыл, а в особый отдел».
Подполковник поморщился и проговорил, по-видимому, на языке было одно, а сказал другое: «Обойдемся без всяких отделов. Сопроводите, пусть собирает вещи. Направим, пусть работает на благо Родины».
После отправки Тоськи Криницыной дисциплина налаживалась. Военные и невоенные по команде становились в строй. Выполняли все мои команды. Насмешек больше не было слышно. Ребята говорили: «Не жизнь, а малина».
