Айгуль Фаатовна Халиуллина
Криминалистика: теоретический курс
Глава 2. Проблемы и перспективы развития криминалистической тактики. Проблемы «судебной тактики»
2. 1. Психологические «ловушки» и психологические «хитрости»; допустимость обмана в работе следователя. Фактор внезапности и его использование в криминалистической тактике
Психологическое воздействие и психическое насилие. В процессе расследования уголовных дел следователь вступает с участниками уголовного процесса в определенные психологические взаимоотношения, характер которых определяется специфическими задачами и условиями процессуального доказывания. Это взаимодействие направлено на получение фактических данных об обстоятельствах расследуемого преступного события. Наиболее ярко особенности таких взаимоотношений проявляются в процессе производства коммуникативных следственных действий – допросов и очных ставок. «В широком смысле взаимоотношения следователя с допрашиваемым есть ни что иное, как психологическое общение, предполагающее взаимный обмен информацией, основанный на взаимном психологическом проникновении, воздействии»[960].
Допрос, как известно, является одним из наиболее сложных в тактическом отношении следственных действий, поскольку нередко в процессе допроса сталкиваются противоположные интересы сторон, вследствие чего возникают конфликтные ситуации. Качество производства допроса требует от следователя высокой общей и профессиональной культуры, знания основ психологии, рекомендаций криминалистической науки, мастерского владения тактико-психологическими приемами оказания психологического воздействия в целях получения полных и правдивых показаний от допрашиваемого лица.
Под термином «психологическое воздействие» в юридической литературе понимается осуществляемый в личных или общественных интересах процесс передачи информации путем использования различных методов и средств с целью вызвать необходимую реакцию со стороны лица, на которое оказывается воздействие, и тем самым обусловить желательную позицию и поведение этого лица в нужном направлении[961]. По мнению Н. П.Хайдукова, «психическое воздействие оказывается: а) в форме насилия, если оно противоречит воле и желанию данного лица и направлено на ограничение его прав, свободы выбора поведения, самостоятельности в принятии решений в той или иной жизненной ситуации; б) в форме согласия, если оно не противоречит интересам государства и общества, воле и потребностям человека, на которого оно оказывается, даже если ограничиваются права и свобода выбора поведения данного лица; в) в допустимо правомерной форме, когда оно не согласуется с волей и потребностями объекта воздействия, но не ограничивает его прав, свободы выбора поведения и не противоречит законности и нравственным принципам общества».[962]
Представленная классификация форм психического воздействия основывается на позиции указанного автора о неправомерном характере любого вида психического насилия.
Р.С.Белкин, раскрывая суть психического воздействия, отметил, что оно направлено на сознание, волю, эмоции человека с целью побудить его изменить поведение, совершить те или иные действия, передать ту или иную информацию. Оно оказывается путем убеждения и путем принуждения. Убеждение, если оно осуществляется правомерными и нравственно допустимыми средствами, может привести к согласию, к достижению целей расследования, даже если ограничиваются права и свобода выбора поведения лица и это противоречит его интересам[963]. Убеждение, соответственно, заключается в передаче сведений реципиенту с целью склонить его к определенному мнению или поступку путем оказания воздействия на эмоциональную, интеллектуальную и волевую сферы личности. «Применение убеждения должно отвечать ряду требований: строиться с учетом уровня развития, образования, интеллекта допрашиваемого, его индивидуальных психических качеств; должно быть логичным, доказательным, содержать выводы и конкретные примеры, анализ взаимно известных факторов; оно должно быть рассчитано на обратную связь, на восприятие доводов самого допрашиваемого, чтобы в зависимости от них перестраивать процесс убеждения»[964].
Следует отметить, что метод убеждения эффективен только в том случае, если оппонент желает воспринимать доводы следователя. Иными словами, суть убеждения заключается не только в понимании противодействующей стороной правильности позиции следователя, но и ее принятии. В этой связи О. В.Полстовалов очень точно выделил два компонента в психологии убеждающего воздействия: 1) деструктивное убеждение (развенчание позиции противодействия, убеждение в прочности позиции расследования); 2) конструктивное убеждение, которое направлено на то, чтобы конфликтующая сторона переориентировалась на помощь следствию[965].
Таким образом, психологическое воздействие применяется в конфликтной следственной ситуации, когда допрашиваемый умалчивает, скрывает известные ему обстоятельства, дает ложные показания, противодействует расследованию. Оно осуществляется в рамках, определенных уголовно-процессуальным законодательством (ч. 4 ст. 164 УПК РФ). Реализуя соответствующие тактические приемы, следователь тем самым оказывает правомерное психологическое воздействие на противоборствующую сторону в целях изменения следственной ситуации в благоприятную для расследования строну.
Вместе с тем вопрос о разграничении правомерного и неправомерного психологического воздействия, критериях допустимости использования тех или иных способов и методов такого воздействия при производстве допросов и других следственных действий является одним из наиболее важных в теории уголовного процесса и криминалистики.
Еще в 1964 г. А. Р.Ратиновым были сформулированы условия допустимости и правомерности оказания психологического воздействия на допрашиваемого. Несколько позже, в 1967 году, эти условия были конкретизированы и развиты им в монографии «Судебная психология для следователей». По мысли А. Р.Ратинова, такими условиями являются: законность, познавательная эффективность (направленность приема на установление истины), избирательность воздействия (прием должен давать эффект лишь в отношении виновных лиц и быть нейтральным по отношению к другим допрашиваемым), соответствие профессиональной этике и нормам морали[966]. Предложенные А. Р.Ратиновым критерии правомерности и допустимости приемов психологического воздействия не менее актуальны и в настоящее время. Однако принимая во внимание сложность рассматриваемой проблемы, необходимо заметить, что они во многом носят обобщенный характер и требуют конкретизации и уточнения.
Заслуживает внимания точка зрения И. Е.Быховского, который, определяя допустимость и правомерность тактических приемов, перечисляет правовые и нравственные запреты, исключающие возможность их использования. Автор полагает, что тактический прием не должен: унижать честь и достоинство участников процесса; влиять на позицию невиновного, способствуя признанию им несуществующей вины; оправдывать само содержание преступления или преуменьшать его общественную опасность; способствовать оговору невиновных или обвинению виновных в большем объеме, чем это отвечает их действительной вине; основываться на неосведомленности обвиняемого или иных лиц в вопросах уголовного права и процесса; способствовать развитию у обвиняемого или иных лиц низменных побуждений и чувств, даче ими ложных показаний, совершению иных аморальных поступков; основываться на сообщении следователем заведомо ложных сведений; подрывать авторитет органов прокуратуры, МВД, суда[967].
Специалисты в области судебной психологии справедливо считают, что грань между психическим насилием и психологическим воздействием на допрашиваемого определяется наличием свободы выбора. При насилии допрашиваемый существенно ограничен или вовсе лишен возможности выбора для себя линии поведения. А психическое влияние само по себе не диктует конкретного действия, не вымогает показания того или иного содержания, а, вмешиваясь во внутренние психические процессы, формирует правильную позицию участника следственного действия, сознательное отношение к своему поведению и лишь опосредованно приводит его к выбору определенной линии действия[968]. В различных ситуациях следователь воздействует не на содержание показаний, а на мотивационную сферу допрашиваемого лица.
Г.Г.Доспулов анализируя условия правомерности тактических приемов следствия, пишет о том, что насилие – это всякое противоречащее требованиям закона и профессиональной этике воздействие на допрашиваемого, которое ограничивает выбор правильной линии поведения, умаляет его права или затрагивает законные интересы других участников процесса[969].
По мнению Р. Г.Зорина отграничение правомерного воздействия от неправомерного может быть проведено только на основании одного параметра – законности, т. е. непротиворечивости действующему законодательству воздействия на личность субъекта процессуальных правоотношений, осознанно, критически, вне всякого насилия, выраженного в форме действия-бездействия, при которой сохраняется свобода выбора занимаемой активной позиции последним[970].
И.А.Макаренко и А. А.Эксархопуло, разграничивая правомерное и неправомерное психологическое воздействие на допрашиваемого справедливо отмечают, что если цель правомерного воздействия состоит в том, чтобы добиться понимания и осознания допрашиваемым лицом необходимости дать правдивые показания, то целью психического насилия становится желание поставить допрашиваемого в безвыходное положение, при котором дача правдивых показаний окажется для него меньшим злом.[971]
В процессе реализации различных форм психологического воздействия, применяемого в условиях конфликтной ситуации для побуждения противоборствующего субъекта к изменению занятой позиции (такие как убеждение, принуждение, внушение, постановка и варьирование мыслительными задачами и др.), недопустимо применение для разрешения конфликтов в следственной и судебной практике такой формы воздействия, как внушение (суггестия). Внушение имеет место в результате снижения волевого самоконтроля, когда участник уголовного процесса принимает какую-либо идею без критического анализа и следует ей автоматически. Следует согласиться с Р. С.Белкиным, который прямо указывал, что использование внушения недопустимо в следственной практике, ставя названный прием воздействия в один ряд с такими видами психического насилия, как вымогательство, угрозы, шантаж[972].
Таким образом, правомерность воздействия, оказываемого следователем на противодействующую сторону, зависит от правомерности средств воздействия. Каждый тактический прием должен всецело соответствовать критериям его допустимости, к которым следует отнести законность, этичность, обеспечение следователем свободы выбора поведения участника уголовного процесса, избирательность воздействия. Мы разделяем точку зрения А. Б.Соловьева и Е. Е.Центрова, которые обоснованно полагают, что «единственной допустимой формой психологического воздействия при получении показаний является убеждение, которое позволяет следователю повлиять на допрашиваемого путем приведения аргументов и предъявления доказательств ошибочности его позиции и в то же время предоставляет последнему свободу выбора своего дальнейшего поведения»[973].
Психологические ловушки и психологические хитрости. Отдельного внимания заслуживают тактические приемы, получившие названия в научной литературе "следственные хитрости", "психологические ловушки". К ним следователь, как правило, прибегает с целью создания у подозреваемого или обвиняемого преувеличенного представления об имеющейся доказательственной информации относительно того или иного обстоятельства. Вопрос о правомерности использования "следственных хитростей", "психологических ловушек" в следственной тактике является предметом непрекращающейся научной дискуссии.
Одни ученые отвергают советы прибегать в процессе расследования к «психологическим ловушкам», «следственным хитростям», рассматривая их как определенный вид психического насилия[974]. Так, М. С.Строгович указывал, что к ним относится, например, «формирование у подследственного ошибочного представления» о различных фактах. Прямо лгать обвиняемому следователь не может, но он применяет обман в более сложной форме и под менее откровенным наименованием – «формировать ошибочное представление». Такая хитроумная форма лжи, обмана с точки зрения нравственности еще более нетерпима и недопустима[975].
По мнению Р. Л.Ахмедшина, современная криминалистика не должна ориентироваться на тактику, построенную на «следственных хитростях», т. е. таких тактических приемах, определяющим фактором которых является незнание их содержания допрашиваемым. Придя к выводу об ограниченной эффективности рассмотренных тактических приемов ввиду того, что они действенны только если лицо, на которое оказывается воздействие, о содержании этих приемов не знает, ученый предлагает возвратиться к традиции исследований, базирующихся на двух аспектах: 1. На интеллектуальном превосходстве следователя над допрашиваемым. 2. На уменьшении защитного потенциала допрашиваемого в силу отсутствия у него информации о тактическом приеме либо малозначительности факта владения этой информацией[976].
Действительно, информированность допрашиваемого о содержании тех или иных тактических приемов, базирующихся на «следственных хитростях», в определенной степени может снизить их эффективность, создавать препятствия к достижению целей расследования. Вместе с тем трудно согласиться с мнением о том, что осведомленность допрашиваемого о сущности конкретных тактических приемов является критерием их эффективности. К примеру, на допросе в условиях конфликтной ситуации следователь может предложить противодействующей стороне изложить обстоятельства расследуемого события в различной логической или хронологической последовательности в целях выявления противоречий в ее показаниях и изобличения во лжи. При этом знание этого тактического приема самим допрашиваемым вряд ли будет оптимизировать его мыслительные процессы при моделировании ситуации в рамках непривычного алгоритма развития события.
Сторонники второго подхода понимают "психологические ловушки" и "следственные хитрости" как изобретательность и маневрирование информацией, допуская возможность их использования в следственной практике[977].
Следует отметить, что сами термины "следственные хитрости" и "психологические ловушки" имеют неоднозначный характер и вызывают различное их толкование. А. М.Ларин, например, считал, что «хитрость» часто употребляется в предосудительном значении – в смысле изворотливости, достижения цели обманным путем. Но когда говорят о следственной хитрости, то имеют в виду другое значение – изобретательность, искусность в чем-либо[978]. Действительно, слово «хитрость» чаще понимается в предосудительном значении и не все исследователи, говоря о следственной хитрости, имеют в виду изобретательность человека в чем-либо.
По мнению Н. А.Селиванова, следует отказаться от употребления таких терминов, ибо они вольно или невольно могут ассоциироваться с понятием обмана[979]. Н. А.Селиванов предложил ввести в криминалистику понятие психологического реагента, определив это понятие как тактически значимую информацию, которую следователь использует при производстве допросов[980]. В этой связи правы ученые, предлагающие отказаться от употребления терминов "психологическая ловушка" и "следственная хитрость", так как они ассоциируются с обманом допрашиваемого лица. Как справедливо отметил профессор Л. Л.Каневский, «правомерное психологическое воздействие не допускает ни обмана, ни недобросовестности в отношениях с допрашиваемыми. Если тактический прием основан на правомерных с точки зрения закона и этически допустимых действиях следователя, то незачем называть такие приемы "психологическими ловушками" или "следственными хитростями". Это психологические приемы допроса, которые так и следует называть»[981].
А.Б.Галимханов, соглашаясь с мнением Л. Л.Каневского, указывает, что критерием правомерности приемов, основанных на создании представлений, должна являться абсолютная недопустимость со стороны следователя сообщения каких-либо неточных сведений, утверждений, оперирования ложными посылками, создание ситуаций, исключающих возможность правильного вывода[982].
Основные варианты применения следователем при допросе в строго конфликтной ситуации "следственных хитростей", направленных на получение правдивых показаний, достаточно подробно разработаны и изложены в трудах О. Я.Баева, Р. С.Белкина, И. Е.Быховского, А. В.Дулова, Л. М.Карнеевой, А. Р.Ратинова и других ученых криминалистов. Например, А. Р.Ратинов предложил девять таких вариантов[983]. И. Е.Быховский выделил следующие группы приемов:
1. Приемы, направленные на сокрытие намерений следователя относительно целей допроса.
2. Приемы, направленные на создание у допрашиваемого преувеличенного представления об осведомленности следователя об обстоятельствах совершенного преступления и наличии уличающих доказательств.
3. Приемы, направленные на создание у виновного представления о том, что другие соучастники преступления сознались.
4. Приемы, направленные на обнаружение скрываемых объектов и лиц.[984]
Необходимо отметить, что использование недоказательственной информации при преодолении конфликтной ситуации с целью оказания убеждающего психологического воздействия на допрашиваемого весьма ограничено. В частности, А. Б.Соловьев и Е. Е.Центров полагают, что использование следователем на допросе информации, не имеющей подчас доказательственного значения, осуществляется обычно либо с помощью сообщения допрашиваемому детальных сведений по каким-либо второстепенным обстоятельствам дела, либо посредством помещения в поле зрения допрашиваемого предметов-аналогов, а также иных подлинных предметов, документов и фотографий, не имеющих прямого отношения к данному расследуемому делу, но в силу возникающих у допрашиваемого ассоциаций с совершенным им преступлением способных породить представление о доказанности определенных обстоятельств дела или о том, что следователь располагает определенными доказательствами[985]. Подобной точки зрения в отношении предметов-аналогов либо предметов и документов, не имеющих непосредственного отношения к уголовном делу, в целях косвенного убеждения допрашиваемого лица придерживалась и Л. М.Карнеева[986]. Представляется, однако, что использование аналога доказательства, воспринимаемого допрашиваемым в качестве реального доказательства, в целях его изобличения, а также недоказательственной информации, оперирование которой создает у лица представление о наличии доказательств его виновности, которых в действительности нет, следует считать формой обмана. Такая форма воздействия недопустима, поскольку, по сути, речь идет о фальсификации доказательств, сообщении ложных сведений.
Если предъявлять допрашиваемому аналог в качестве реально существующего доказательства, то это, как отмечалось выше, безусловно, обман. А если создавать условия, при которых он «обманывается» сам, например, воспринимая «случайно» оставленный следователем на своём столе аналог вещественного доказательства, то это тактический прием, следственная «хитрость», вполне допустимые. Представлять себе, воспринимая что-либо, и создавать представление – это надо полагать, не одно и то же.
"Следственная хитрость" – это маневрирование достоверными сведениями, создание в ходе коммуникативного следственного действия такой ситуации, при которой допрашиваемый дезориентируется о степени осведомленности следователя об обстоятельствах дела, о наличии у него определенных доказательств. "Следственные хитрости" и "психологические ловушки" нередко толкуют как обман, однако это неверно. В их основе лежит не обман допрашиваемого, а расчет на такую оценку им ситуации, которая приведет его к необходимости самостоятельно принять правильное решение. Следователь не имеет права на ложь, но может умалчивать о некоторых данных, которые важно было бы узнать заинтересованным лицам.
Психологами замечено, что зачастую недосказанность играет не меньшую убеждающую роль, чем разъяснение какой-либо информации. Поэтому следователю не всегда следует прибегать к объяснению не ясных допрашиваемому данных. Используя прием создания впечатления об осведомленности относительно определенных обстоятельств преступного события, следователь, по сути, использует недосказанность, намек для усиления убеждения. Безусловно, прав Л. Л.Каневский, который писал: «Итак, создание определенного представления об осведомленности следователя путем уверенного тона, убежденности в раскрытии преступления, правомерности своих действий или путем использования при допросе достоверно установленных фактов – правомерный психологический прием допроса…»[987].
Думается, что возможность использования "психологических ловушек" и "следственных хитростей" следует оценивать с точки зрения всех существенных факторов конкретной следственной ситуации. Представляется правильным подход А. М.Ларина по данному вопросу, который полагает, что применение "психологических хитростей" допустимо, но с учетом индивидуальных качеств каждой личности»[988].
До настоящего времени в научной литературе острым, дискуссионным остается вопрос о допустимости использования обмана в работе следователя. Тем не менее, важно остановиться на решении этого вопроса в свете нормативных предписаний: попадает ли обман под один из запретов, предписанных в уголовно-процессуальном законодательстве. Представляется важным определить с процессуальной точки зрения, будут ли допустимыми доказательства, полученные при производстве следственных действий, проводимых с использованием обмана в тактических целях. К примеру, вопрос о необходимости дезинформации о причинах появления на месте производства обыска при появлении следственно-оперативной группы перед дверью в квартиру, где предполагается произвести обыск, всегда решался однозначно положительно и особых дискуссий не вызывал. Современное уголовно-процессуальное законодательство по сфере реализации процессуальных гарантий в контексте ч. 4 ст. 164 УПК РФ существенно отличается от ранее действовавшего, на что обратил внимание О. В.Полстовалов: «УПК РСФСР запрещал домогаться показаний путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 3 ст. 20 УПК РСФСР), но в ч. 4 ст. 164 УПК РФ 2001 г. закреплено более общее правило, распространяющееся на все производимые следственные действия …»[989].
В уголовном процессуальном законодательстве обман прямо не запрещен. В соответствии с ч. 2 ст. 9 УПК РФ никто из участников уголовного судопроизводства не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению. В ч. 4 ст. 164 УПК РФ закреплено положение, согласно которому при производстве следственных действий недопустимо применение насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц. Упоминание в законе об "иных незаконных мерах" никак не раскрывается и не комментируется. В самом же уголовном процессуальном законодательстве подобные запреты встречаются не часто. В частности, в ч. 2 ст. 189 УПК РФ, регламентирующей общие правила проведения допроса указано следующее: «Задавать наводящие вопросы запрещается. В остальном следователь свободен при выборе тактики допроса». А. Р.Ратинов и Ю. М.Захрин, глубоко исследовавшие проблемы следственной этики, указывали: «Безусловно, недопустимы любое насилие, игра на низменных свойствах и страстях, использование невежества и предрассудков, ложь, обман и т. п. Даже временный успех таких средств весьма сомнителен. Если же учесть необходимость воспитательного воздействия следователя, то совершенно ясно, что приемы такого рода резко не соответствуют этическим требованиям и задачам уголовного судопроизводства …»[990].
Против использования обмана в следственной деятельности выступает И. А.Макаренко, которая применительно к допросу несовершеннолетнего обвиняемого отмечает, что закон запрещает добиваться дачи показаний от обвиняемого и других участвующих в деле лиц путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 4 ст. 146 УПК), к которым относятся обман, подкуп, заманчивые обещания, разжигание и использование низменных чувств и т. д.[991]
Другой точки зрения придерживался Р. С.Белкин, который в связи с отсутствием прямого запрета обмана в законе настаивал на его допустимости, однако приводил перечень случаев, когда он действительно абсолютно недопустим и не может быть оправдан. Так, по мнению Р. С.Белкина, обман недопустим, если он основан на правовой неосведомленности противостоящего следователю лица, на заведомо невыполнимых обещаниях этому лицу, на фальсифицированных доказательствах, на дефектах психики подследственного и иных его болезненных состояниях, мистико-религиозных предрассудках[992].
М.И.Еникеев считает, что «правомерен любой тактический прием психического воздействия, если он не направлен на вымогательство признания, не связан с нарушением норм нравственности, прямой ложью, подавлением воли подследственного лица»[993]. В этой связи важно отметить, что обман в целом напрямую законом не запрещен, но расширительное толкование отдельных правовых норм позволяет сделать вывод о косвенном недопущении сознательного введения в заблуждение, если оно сопряжено с другими формами нарушений требований нормативных предписаний. В частности, недопустимо применение таких методов допроса, когда, например, от допрашиваемого подозреваемого не только скрывается информация о том, в чем он подозревается, но и делаются заявления о подозрении его в совершении другого, нередко вымышленного преступления с тем, чтобы получить информацию о соучастниках, что является грубым нарушением п. 1 ч. 4 ст. 46 УПК РФ.
На основании вышеизложенного, в самом широком смысле под обманом следует понимать преднамеренное, умышленное введение в заблуждение человека, искажение фактических данных. Обман выражается в сообщении заведомо ложной информации допрашиваемому лицу с целью получить от него правдивые показания. Например, к обману можно отнести составление подложных протоколов следственных действий с признательными показаниями соучастников, постановлений о привлечении в качестве обвиняемого в совершении более тяжкого преступления и др. Такие методы психологического воздействия категорически недопустимы, поскольку не соответствуют ни нормам закона, ни этическим основам проведения следственных действий. Как представляется, обман – это активная форма лжи, которая в руках недобросовестного следователя, использующего правовую неосведомленность участников уголовного судопроизводства и стремящегося раскрыть преступление любым способом, становится серьезной проблемой, создающей реальную угрозу самой возможности надлежащей реализации прав и свобод участвующих в следственных действиях лиц. Полагаем, что обман следует относить к числу «иных незаконных мер», названных в ч. 4 ст. 146 УПК РФ. Использование различных форм обмана при расследовании преступлений недопустимо, так как это противоречит требованиям закона и нравственным началам процессуальной деятельности практических работников.
Фактор «внезапности». Среди тактических приемов, предлагаемых сегодня криминалистической наукой, особый интерес представляют приемы, основанные на использовании фактора внезапности. В специальной литературе внезапность рассматривается как элемент характеристики действий следователя и противостоящего ему лица; как характеристика события, подлежащего расследованию[994].
«В процессе расследования внезапность выражается в такой организации следственной работы, которая обеспечивает непредусмотренность содержания и характера действий следователя противодействующей стороной»[995]. Сущность внезапности в криминалистической тактике заключается в применении следователем специальных приемов, обеспечивающих необходимые условия для получения доказательственной информации об обстоятельствах расследуемого события в силу неожиданности их характера для участников уголовного процесса.
В криминалистической литературе вопросы использования фактора внезапности в ходе расследования преступлений освещены в работах Р. С.Белкина[996], И. Е.Быховского[997], В. П.Бахина[998], B. C.Кузьмичева[999], Е. Д.Лукьянчикова[1000], М. Е.Игнатьева[1001] и других ученых. Отметим, что возможность реализации тактических приемов, базирующихся на факторе внезапности, неоднозначно оценивается некоторыми учеными. Так, возражал против использования фактора внезапности М. С.Строгович, считавший, что этот и подобные ему приемы, основанные на предвзятом отношении к допрашиваемому и на отсутствии элементарного уважения к человеку, виновность которого еще не установлена, не признана, заслуживают самого решительного осуждения, а никак не одобрения и рекламирования[1002].
Ярким представителем этого же направления в дискуссии был С. Г.Любичев, утверждавший, что использование фактора внезапности при производстве допроса приводит к стрессовому состоянию и дезорганизации психических процессов у допрашиваемого, и поэтому является недопустимым[1003].
Трудно согласиться с высказываниями уважаемых ученых. Думается, что использование фактора внезапности не предполагает никакого насилия над личностью, не нарушает требований закона и норм следственной этики. Одна из основных задач следователя заключается в том, чтобы ослабить посредством рекомендованных криминалистической наукой тактических приемов, установку противодействующей стороны на дачу ложных показаний, стимулировать лицо на дачу полных и правдивых показаний. Как писал И. Н.Якимов, «настоящий преступник сознается в совершении преступления, когда он изобличен неопровержимыми уликами или пойман врасплох при допросе»[1004].
Психофизиологическая сущность воздействия фактора внезапности во многом объясняет эффективность его применения в уголовном судопроизводстве ввиду возникновения для противодействующей стороны непредугадываемой ситуации путем применения соответствующих тактических средств, что позволяет в ряде случаев изменить линию поведения недобросовестного участника процесса. При этом абсолютно прав О. В.Полстовалов, отмечая то обстоятельство, что фактор внезапности должен использоваться не для создания стрессовой ситуации, а в целях не дать возможности недобросовестному участнику производства следственных действий подготовить и осуществить меры противодействия расследованию. Учитывая данное обстоятельство, необходимо признать то, что фактор внезапности нередко сводит к минимуму тактический риск и способствует профилактике конфликтных ситуаций[1005].