Айгуль Фаатовна Халиуллина
Криминалистика: теоретический курс
На сегодняшний день, соответственно, никаких законодательных препятствий для использования специальных юридических знаний путем привлечения специалистов в соответствующей области права, правовой науки в уголовное судопроизводство на самом деле не существует. Впрочем, таковых не существовало и раньше, в период действия УПК РСФСР. И то, что некоторые авторы, утверждая, будто бы познания в области законодательства и других вопросов права не относятся к специальным, ссылались на закон (ст. 78 УПК РСФСР),[462] лишний раз говорит об их заблуждениях. В действительности данная статья УПК текстуально никаких запретов на использование специальных юридических знаний в уголовном процессе не содержала. В ней говорилось лишь о том, что экспертиза назначается, когда при производстве дознания, предварительного следствия и при судебном разбирательстве необходимы специальные познания в науке, технике, искусстве или ремесле. И то, что в качестве эксперта может быть вызвано любое лицо, обладающее необходимыми познаниями для дачи заключения (ст. 78 УПК РСФСР).
Решая вопрос о праве, как области специальных знаний, не следовало забывать, что право – это не только система норм, применение которых является исключительной компетенцией правоприменительных органов, в том числе органов расследования, прокуратуры и суда, но и область, изучаемая специальными юридическими науками. Научный анализ специалистами в области правовой науки обстоятельств преступления, проведенный на уровне исследования, позволяющего отдать предпочтение тому или иному варианту решения юридического вопроса, возникающего в ходе расследования или разрешения уголовного дела, не противоречит нормативным правилам, установленным законом. Причём, действовавшим как до принятия нового УПК, так и сейчас. И такое исследование вполне может быть поручено как специалистам, так и экспертам в рамках назначенной судебной экспертизы в уголовном судопроизводстве. Напомню, что в свое время, например, предлагалось даже вопросы анализа собранных доказательств и квалификации преступлений решать с использованием ЭВМ, оформляя результаты «заключением оператора, которое суд и другие участники процесса оценивают с учетом всех материалов дела».[463] Надо полагать, что сегодня это предложение получило для реализации и юридическое обоснование (ст. 74, 80 УПК РФ).
С учетом изменений, внесенных в УПК летом 2003 года, такие заключения вполне можно рассматривать как разновидность письменных заключений специалиста, представленных в виде суждений по вопросам, поставленным перед ним сторонами (ст.80 УПК РФ).
Важно, однако, различать судебные экспертизы (исследования специалиста) в традиционном их понимании как экспертизы (исследования), устанавливающие новые факты,[464] и научно-консультативные экспертизы, носящие оценочный характер. Никаких опасений вторжения в сферу исключительной компетенции следователя, прокурора или суда такой подход не должен вызывать. Даже заключения традиционных судебных экспертиз, которые, в отличие от заключений специалистов, были отнесены законом к источникам доказательств, для суда, как это определено п. 14 Постановления Пленума от 16.03. 1971 года «не имеют заранее установленной силы». По тем же критериям должна оцениваться и правовая экспертиза. При решении вопроса о правовой экспертизе, проводимой в рамках уголовного судопроизводства, уместно было бы в качестве примера привести работу Конституционного суда, состав которого, очевидно, никто не может заподозрить в некомпетентности. В отличие от суда, рассматривающего уголовные дела, «Конституционный суд решает исключительно вопросы права» (ст. 3 Федерального закона «О Конституционном суде»). При этом «Судьи Конституционного Суда РФ принимают решения в условиях, исключающих постороннее воздействие на свободу из волеизъявления. Они не вправе запрашивать или получать от кого бы то ни было указания по вопросам, принятым к предварительному изучению, либо рассмотренным Конституционным Судом РФ» (ч.4 ст.29 Закона).
Казалось бы, в судебном рассмотрении «исключительно вопросов права», при недопустимости «постороннего воздействия» и запрете «запрашивать или получать по этим вопросам какие-либо указания», еще меньше оснований для обращения к экспертам – правоведам. Во всяком случае, по сравнению с рассмотрением уголовных дел, поскольку решение вопросов права – это не просто исключительная компетенция Конституционного Суда РФ, но и тема, исчерпывающая его полномочия. Но, несмотря на это, законом установлено, что «в заседание может быть вызвано в качестве эксперта лицо, обладающее специальными познаниями по вопросам, касающимся рассматриваемого дела» (ст. 63 ФЗ «О Конституционном Суде»). Иными словами, эксперты подвергают анализу те самые вопросы, которые надлежит в окончательном виде решить самому Суду, и при этом никто не усматривает в таком использовании специальных юридических знаний «вторжения в сферу компетенции Конституционного Суда» несмотря на то, что оснований для подобных обвинений на первый взгляд более чем достаточно. Если, конечно, руководствоваться логикой рассуждений о недопустимости постановки в уголовном судопроизводстве перед экспертами правовых вопросов.
С принятием УПК РФ 2001 года законодатель решил вопрос о привлечении специалистов различных областей знаний, в том числе правовой науки, предложив для этого две правовые формы. Первая – путем получения устных консультаций по возникающим вопросам права, реализуемого в форме допроса специалиста следователем или опроса адвокатом, вторая – путем дачи письменных заключений специалистом, высказывающим свои суждения по юридическим вопросам, поставленным перед ним сторонами.
С такой трактовкой уголовно-процессуального закона фактически согласился и Верховный Суд РФ, указав в ст. 4 своего постановления «О судебной экспертизе по уголовным делам» № 28 от 21 декабря 2010 года на недопустимость ставить перед экспертом правовые вопросы. Верховный Суд ограничил при этом круг таких вопросов исключительно оценкой деяния (например, что имело место – убийство или самоубийство), а значит, признав недопустимыми для постановки перед экспертом не всех правовых вопросов, которые могут возникнуть в процессе расследования и судебного рассмотрения уголовных дел, а только вопросов квалификации преступлений. Важно при этом заметить, что Суд высшей инстанции оставил за рамками своего запрета устные и письменные консультации специалиста, которые, как можно понять, допустимы, в том числе согласно позиции Верховного Суда, по любым вопросам права.
И поэтому с полным основанием можно сегодня говорить о недопустимости любых отказов в праве сторон уголовного процесса обращаться к специалистам различных областей юридической науки за получением как научных консультаций по возникающим вопросам права либо вопросам правоприменения, так и за получением письменных заключений по юридическим вопросам. Важно только, чтобы такие обращения к сведущим лицам имели юридические последствия. Но это уже проблема совершенствования закона о специалисте как субъекте дачи заключений, имеющих доказательственное значение.
И хотя эта проблема продолжает оставаться решенной не до конца, уже сегодня получила распространение практика обращения к более опытным работникам правоохранительной сферы, либо ученым-юристам за получением консультаций по правовым вопросам. По этому поводу В. А.Образцов писал: «На практике порой возникает необходимость привлечения сведущих лиц и для решения тех вопросов, которые входят в компетенцию субъекта поисково-познавательной деятельности. Примером тому может служить обращение оперативно-следственных работников по конкретным делам за помощью к ветеранам розыска и следствия, имеющим большой опыт выявления и раскрытия преступлений. Необходимые консультации, советы, рекомендации практикам могут дать и ученые – специалисты в области уголовного права, уголовного процесса, криминалистики, судебной медицины, психологии, психиатрии».[465]
Думается, что появление новых форм использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве ничего, кроме пользы, принести в практику не может. И не следует, очевидно, опасаться вторжения в компетенцию следствия, прокурора, суда, поскольку получение квалифицированной юридической помощи никому еще вреда не приносило, кроме недобросовестных работников, чью некомпетентность до недавнего времени удавалось, таким образом, скрывать от гласного обсуждения.
Развитие института специальных познаний в российском уголовном процессе.
В конце ХIХ века один из создателей криминалистической науки Ганс Гросс так писал о роли специальных познаний в раскрытии преступлений: «Без сомнения, важнейшим вспомогательным средством, имеющимся в распоряжении судебного следователя, являются лица сведущие, заключения которых часто оказывают решающее влияние на дело».[466] Обращение к сведущим лицам за разъяснением специальных вопросов, возникающих в процессе раскрытия преступлений, расследования и судебного разрешения уголовных дел, в наши дни стало вполне привычным явлением. Но так было не всегда. С трудностями, которые в уголовном процессе вызывало обращение к специалистам, приходилось сталкиваться всякий раз, когда наука предлагала использовать что-то новое для решения возникающих вопросов. Скептическое отношение со стороны участников судопроизводства к мнению сведущих лиц, приглашаемых для решения специальных вопросов, было обусловлено, с одной стороны, относительно низким уровнем развития науки и техники в тот исторический период, когда данный процессуальный институт переживал своё становление. С другой стороны, недостаточной осведомленностью самих «судебных деятелей», которые, не понимая сути проводимых исследований, вынуждены были оценивать их результаты интуитивно. Судьба многих отраслей криминалистической техники – наглядное тому подтверждение.
Вот как, к примеру, оценивал известный адвокат С. А.Андреевский результаты почерковедческой экспертизы, проведенной по делу Марии Елагиной, которое рассматривалось в Петербурге в 1893 году. Выступив с речью на судебном процессе, С. А.Андреевский обратил внимание на следующие моменты, связанные с проведением почерковедческого исследования:
«В экспертизу сходства почерков я никогда не верил – ни в чистописательную, ни в фотографическую, потому что признание сходства почерков есть решительно дело вкуса. Мне кажется, что почерк похож, а другому, что – нет, и мы оба правы… Что же мы встречаем здесь? Нашли сходным наклон письма и несколько букв. А между тем, если взглянуть на записку, попросту, без затей, то выйдет, – почерк, решительно неизвестно кому принадлежащий…».[467]
Критически оценивая результаты экспертизы, известный русский юрист в полном соответствии с представлениями своего времени о научности этого вида исследования был, очевидно, прав. Его оценка, хотя и не могла отличаться в то время научной обоснованностью, но интуитивно была верна. И только сегодня, с высоты достигнутого современным почерковедением, мы можем с уверенностью сказать, что для положительного решения вопроса о тождестве лица, написавшего текст записки, недостаточно было обнаружить совпадения только одного общего признака почерка – наклона, и констатировать сходство нескольких букв. Вывод проведенной в конце ХIХ века судебно-почерковедческой экспертизы, в котором, судя по выступлению адвоката, утверждалось о написании текста записки конкретным лицом, по современным меркам нельзя признать научно обоснованным. Но не потому, что этот вывод оказался «решительно делом вкуса» (надо думать эксперты и в ХIХ веке не были столь примитивны в своих суждениях), а потому, что положительный вывод о тождестве был сформулирован без анализа имеющихся различий в общих и частных признаках почерка, без оценки криминалистической значимости всего комплекса совпадающих и различающихся идентификационных его признаков с точки зрения их устойчивости и частоты встречаемости. Но такой анализ почерка в ХIХ веке был еще невозможен, ибо участники уголовного процесса, состоявшегося более ста лет назад, знали много меньше о почерке, чем мы знаем сегодня, что было вполне естественно.
Несовершенство специальных познаний, несомненно, оказывалось в прошлом препятствием на пути их активного использования в уголовном судопроизводстве. Исправить этот «недостаток» можно было лишь со временем, по мере совершенствования знания в тех областях, которые в уголовном процессе привлекались как специальные.
Иное дело с законотворчеством.
В ранних источниках процессуального права можно обнаружить немало интересных законодательных решений проблемы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, о которых сегодня часто рассуждают как о новом и прогрессивном, обнаруживая их в современном законодательстве, и не подозревая, что эти решения либо напрямую заимствованы из источников дореволюционного уголовно-процессуального права, либо имели в них свои исторические корни.
Вспомнить о законодательных актах прошлого нелишне, ибо в них содержатся важные даже с точки зрения современного взгляда на сущность данного института положения, позволяющие при наличии к тому законодательной воли учесть и с пользой применить исторический опыт для совершенствования нормативно-правовой базы института специальных познаний в интересах правосудия. Возможно, излишне резко, но, по сути, верно, дали оценку нашей «забывчивости» и невниманию к прошлому В.Лившиц и Л.Прошкин: «Мы, лишенные правовой памяти, ведущие отсчет существования уголовного процесса от первых декретов о Суде и Инструкции об организации советской милиции с удивлением дикарей обнаруживаем, что те проблемы, которые мы мучительно пытаемся решить сегодня, занимали незаурядные умы русских юристов сто лет назад».[468] О некоторых из таких проблем, касающихся правового регулирования института специальных познаний в аспекте исторического развития, и пойдет речь ниже.
Как выяснил известный исследователь истории отечественной криминалистики профессор И. Ф.Крылов использовать специальные знания в форме экспертизы в отечественном судопроизводстве начали с ХVI века, однако, общей законодательной регламентации экспертных исследований долгое время не существовало.[469] Первые сведения о привлечении сведущих лиц для решения вопросов, возникающих в процессе судебных разбирательств, относятся к началу ХVI века,[470] а первые нормативные правила привлечения «сторонних людей» для выполнения функций экспертов содержались уже в Уложении 1649 года. Попытки правового регулирования деятельности сведущих лиц в правоприменительной сфере можно обнаружить и в Указе от 9 декабря 1699 года «О порядке исследования подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения».[471] Затронутые в нем вопросы относилось к исследованию документов при разрешении споров, которые в современном восприятии ассоциируются с разбирательством по гражданским делам. Надо заметить, что вообще нормативная база для разработки криминалистических рекомендаций и методики исследования документов впервые была проработана именно в гражданско-процессуальном, а не уголовно-процессуальном законодательстве. «По подозрению в подлоге акта, – говорилось, например, в ст.698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, – не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, суд уголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставе судопроизводства гражданского (ст. ст.547–554)».[472]
Лишь в начале ХVIII века Воинским Уставом Петра Первого были нормативно урегулированы случаи применения специальных познаний для целей выяснения обстоятельств преступления. Правда, касались они только установления причин смерти лица, ставшего жертвой преступления.
Обращает на себя внимание то, что эти специальные познания были не просто упомянуты в нормах права как таковые, а предложены законодателем для обязательного применения. В Воинском Уставе Петра I, принятом в начале ХVIII века, впервые появляется норма (Арт.154), где сказано буквально следующее: «Того ради зело потребно есть, чтоб сколь кто умрет, который в драке был избит, поколот или порублен будет, лекарей определить, которые бы тело мертвое взрезали, и подлинно разыскали, что какая причина к смерти его была, и о том имеют свидетельство в суде на письме подать, и оное присягою своею подтвердить».[473]
Оказывается, законодатель уже в те далекие времена, сознавая важность установления причин смерти лица, потерпевшего от преступления, в то же время ясно понимал, что сделать это без специальных медицинских исследований невозможно, и потому придал им характер обязательных, установив соответствующие нормативные правила. Обязанности «лекаря» выяснять причины смерти, равно как и требование Устава «под присягою подтвердить» письменно свои выводы, можно обнаружить и в последующих законодательных актах, относящихся к уголовно-процессуальной сфере деятельности, в том числе и в современных формулировках соответствующих норм УПК РФ 2001 года.
Тем не менее, специальной правовой нормы, которая регулировала бы общие вопросы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, российское законодательство того времени еще не знало. И лишь во второй половине ХIХ столетия с принятием Судебных Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года в законе появилась обобщенная процессуальная фигура «сведущих людей». К ним Устав относил достаточно большую группу представителей разных профессий: врачей, фармацевтов, профессоров, учителей, техников, художников, ремесленников, казначеев и лиц «продолжительными занятиями по какой-либо службе или части приобретших особенную опытность» (ст. 326 Устава уголовного судопроизводства 1864 года). Науку в этом перечне представляли «профессора». Указания на ученое звание было, очевидно, достаточным для расширительного толкования данной нормы. Принадлежность к «профессорскому сословию» всегда ассоциировалась с категорией людей, являющихся носителями научных знаний. Представительство же специалистов, основывающих свои знания на навыках и умениях, Устав никак не ограничивал, предлагая лишь примерный перечень отдельных специальностей и требуя от этих лиц лишь обладания «особенной опытностью», приобретаемой благодаря продолжительности занятий по какой-либо службе или части.
Интересно, что Устав УС допускал привлечение «сведущих людей» для участия не только в делах, подведомственных «общим судебным установлениям», по которым проведение предварительного следствия было обязательным (ст.325, 690 Устава), но и в тех, которые относились к ведению мировых судей и велись в упрощенном порядке (ст.112 Устава). Для Российской истории того периода стало весьма показательным, что даже по таким малозначительным правонарушениям закон гарантировал получение при необходимости разъяснений по возникающим в судопроизводстве специальным вопросам независимо от степени общественной опасности исследуемого события. И хотя различия в подведомственности уголовных дел судам вели к некоторым ограничениям, тем не менее, сам институт специальных познаний распространялся на все уголовное судопроизводство в разных его формах.
В уголовный процесс сведущие лица привлекались, как было сказано в ст. ст. 112, 325 Устава,[474] в «тех случаях, когда для точного уразумения встречающихся в деле обстоятельств необходимы специальные сведения или опытность в науке, искусстве, ремесле, промысле или каком-либо занятии». Л. Е.Владимиров, оценивая эту норму Устава, назвал данный перечень «общим постановлением», вполне сознавая, что он не может быть исчерпывающим. «В каких поименно случаях, – писал Л. Е.Владимиров, – должны быть судом вызываемы сведущие лица, закон определить не может: исчерпывающего вычисления таких случаев достичь едва ли можно apriori».[475]
Этот перечень источников специальных познаний, в отличие от всех последующих редакций соответствующих норм российского уголовно-процессуального закона, допуская возможность расширительного толкования, был лишен того недостатка, на который его комментаторы впоследствии часто обращали внимание. Так, в уголовно-процессуальных кодексах РСФСР оказались исчерпывающе представлены специальные сферы деятельности, знания из которых могли быть востребованы. По УПК 1923 года речь шла о специальных познаниях в «науке, искусстве или ремесле», а по УПК 1960 года о «науке, искусстве, технике и ремесле». В них, как видим, не нашлось места для «каких-либо иных занятий», о которых говорилось в Уставе 1864 года. И поэтому такие знания, например, как знания в области любительского спорта, нумизматики, филателии и т. п., не являясь ни наукой, ни техникой, ни искусством и ни ремеслом, формально нельзя было признавать специальными, поскольку они, будучи «иными занятиями», не подпадали под предусмотренный законом перечень, вынуждая выходить из положения вполне традиционным способом. Этот способ, заключался в том, что не всегда удачные формулировки норм уголовно-процессуального закона комментировались сообразно потребностям правоохранительной практики. И был этот ответ, очевидно, вполне оправдан. Прежде всего, с позиций целесообразности, поскольку любое перечисление источников специальных знаний в ограниченном определенными рамками перечне, текстуально выраженном в форме, не подлежащей расширительному толкованию, становилось формальным препятствием для использования в уголовном судопроизводстве знаний, не подпадающих под этот перечень. Отсюда могли возникать известные коллизии с законом, порождаемые нерешенными в нем вопросами, или, по меньшей мере, провоцирующие их постановку. Верно, однако, и то, что принятая Уставом 1864 года редакция перечня источников специальных знаний, предложенная в формулировках ст. 112 и 325, была изменена советским уголовно-процессуальным законом не в лучшую сторону. И сегодня, то ли не найдя пути решения проблемы, то ли руководствуясь особыми соображениями, законодатель в новом УПК РФ 2001 года просто отказался от перечисления источников специальных знаний, сохранив его в прежнем виде только в законе «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ».
Тем не менее, некоторые из положений УУС 1864 года и сегодня представляют интерес как положительный опыт нормотворчества, заслуживающий внимания и открывающий реальные перспективы для совершенствования действующего уголовно-процессуального законодательства.
Обращает на себя внимание то, что для обозначения процессуальных действий, проводимых следователем, и тех, которые регламентировали участие в судопроизводстве сведущих лиц, Устав не делал терминологических различий, обозначая и те, и другие как осмотр и освидетельствование. Эти одноименные процессуальные действия, однако, выделялись в Уставе, образуя самостоятельные подотделы, имевшие соответственно названия: «Осмотр и освидетельствование через следователя» и «Осмотр и освидетельствование через сведущих людей вообще».
Проводимые судебным следователем они характеризовались в УУС как действия, состоящие в восприятии, обращении внимания на видимые особенности осматриваемых предметов, местности, следов (ст. 318). В свою очередь к освидетельствованию, проводимому сведущим лицом (ст.333), законодатель относился как к процессуальному действию, имеющему исследовательский характер, и этим своим качеством напоминающему современную экспертизу. По крайней мере, в статье 332 Устава был предусмотрен один из важнейших атрибутов современной процедуры назначения судебной экспертизы: обязанность судебного следователя «предложить сведущим людям словесно или письменно вопросы, подлежащие разрешению». И хотя Устав осмотры и освидетельствования «через сведущих людей» экспертизой не называл, именно как экспертные они воспринимались участниками уголовного судопроизводства[476] и учеными-юристами того времени.[477] В конце ХIХ начале ХХ века ни у кого не вызывало сомнений, что правила «осмотра и освидетельствования через сведущих лиц», предусмотренные упомянутыми статьями Устава, и являлись теми правовыми нормами, которыми регламентировалось производство экспертных исследований.
Тем не менее, эти процессуальные действия, производимые сведущими лицами, имели и существенные отличия. В частности, названный наряду с освидетельствованием осмотр, составляя первый и необходимый этап его работы, имел цель не только дать возможность сведущему лицу (эксперту) подготовиться к предстоящему освидетельствованию (экспертизе), но и восполнить пробелы предварительного осмотра предметов (ст. 333), который обязан был проводить судебный следователь прежде, чем передать их сведущему лицу для исследования (ст. 330 УУС). Это положение Устава стало примером первой законодательной регламентации права эксперта выходить за рамки поставленных ему на разрешение вопросов,[478] и сегодня известно нам как право эксперта на инициативу.
Видимо в силу тесной взаимосвязи непосредственно с экспертным исследованием осмотр, проводимый сведущими лицами, в отличие от освидетельствования, не получил подробного освещения в тексте Устава. Однако, уже из названия соответствующего подотдела УУС можно заключить, что под осмотром «через сведущих людей» подразумевалось следственное действие, проводимое самостоятельно экспертом по заданию следователя. Без такого осмотра практически ни одно экспертное исследование не могло обойтись, предваряя экспертизу вещественных доказательств, документов, других предметов, живых лиц или трупа.
Идея Устава 1864 года проводить экспертный осмотр как самостоятельное процессуальное действие, имеющее цель выявлять признаки предметов, на которые судебный следователь внимания при предварительном его осмотре не обратил, могла бы стать весьма интересной и перспективной для реализации в современном уголовно-процессуальном законе.
Однако, начиная с первого УПК РСФСР 1923 года, и до сегодняшнего дня, мы говорим об экспертном осмотре только как об этапе подготовки к уже назначенной и принятой в производство экспертизе. Между тем, посредством экспертного осмотра, избавленного от обязательной процедуры вынесения постановления о назначении экспертизы, можно было бы решить целый комплекс вопросов, и, прежде всего вопрос о выявлении на базе использования специальных знаний новых фактических данных, новых доказательств. Обнаружение экспертом новых признаков осмотренных им предметов, помогло бы следователю не только окончательно определиться с целесообразностью назначения экспертизы, но и с кругом подлежащих выяснению вопросов, с объемом необходимых для ответа на эти вопросы материалов и т. д.
Об этой нуждающейся в решении проблеме уже в наши дни вопрос поставил Р. С.Белкин. Со ссылкой на освидетельствование лица другого пола как на предусмотренный уголовно-процессуальном законом прецедент самостоятельного проведения процессуального действия сведущим лицом, Р. С.Белкин пришел к выводу, что «законом эксперту должно предоставляться право собирать доказательства в некоторых, специально оговоренных случаях…».[479]
О потребности в расширении инициативы эксперта и включении в нее права эксперта по заданию следователя проводить не только осмотры, но и другие процессуальные действия, юристы и ученые говорили еще конце ХIХ начале ХХ века. Так, известный ученый-процессуалист того времени Л. Е.Владимиров аргументировано писал: «При производстве медицинского исследования эксперту необходимо предоставить право делать, кроме осмотра, еще и другие исследования, как, например, допросы подсудимых, свидетелей. Будет ли он это делать непосредственно или чрез следователя, – это не изменяет сущности дела».[480] Говоря о праве «врачей-экспертов» Л. Е.Владимиров, конечно же, имел в виду сведущих лиц любой научной специальности, особо напомнив об этом читателю в завершении главы, посвященной экспертизе.[481]
Допуская обращение к сведущим лицам, Устав предусматривал известное разнообразие процессуальных форм решения специальных вопросов, возникающих на предварительном следствии и при разбирательстве дел в суде. Не проводя четких различий в статусе сведущих лиц, Устав предоставлял сведущим лицам право не только проводить исследования обнаруженных предметов и следов преступления, но и принимать участие в процессуальных действиях, оказывая содействие судебному следователю или судье. По свидетельству И. Ф.Крылова именно эта правовая форма использования специальных познаний, выраженная в участии сведущего лица в так называемом «личном осмотре», то есть в осмотре, который проводили следователь или судья, а не экспертиза, была преобладающей в дореформенном русском судопроизводстве.[482]
Тем не менее, как самостоятельная правовая форма участия сведущих лиц в расследовании преступлений она была возвращена в уголовное судопроизводство России только с принятием УПК РСФСР 1960 года. Причем мотивировалось введение в УПК института специалистов не как итог положительного заимствования идей Устава 1864 года, а лишь «благодаря положительной практике».[483] Положительная практика, безусловно, серьезный и убедительный аргумент. Но не следует забывать, что эта практика начинала формироваться и законодательно была оформлена в Уставе 1864 года, то есть более 150 лет назад. Развитие института специалистов в российском уголовно-процессуальном законодательстве лишний раз свидетельствует о забвении исторического опыта, что зачастую вынуждает искать давно найденные решения, подтверждая известную истину о новом как о хорошо забытом старом.
Возвращаясь к регламентации института специальных познаний, важно отметить, что в дальнейшем своем развитии советское уголовно-процессуальное законодательство лишь отчасти использовало исторический опыт законотворчества, предав забвению некоторые принципиальные решения данной проблемы, предложенные Уставом. Например, первый советский УПК 1922 (в редакции 1923) года никаких новых идей в решении проблемы правового регулирования института специальных познаний не принес. В основном это было заимствование положений Устава 1864 года с терминологической заменой «сведущего лица» на «эксперта» при забвении уже достигнутого в уголовно-процессуальной науке и дореволюционной законодательной практике. В частности, специальные познания УПК РСФСР 1923 года ограничил познаниями только в науке, искусстве или ремесле, исчерпывающе перечислив их в ст. 63 УПК, и тем самым отказавшись от более рационального решения вопроса об источниках специальных знаний, который был предложен Уставом 1864 года.