Сергей Быльцов
Гераклея
450. Геракл требует слезами не делать его кончину безобразной
На земле же горе безмерное и страшные страдания великого героя не оставили ничьи глаза сухими. Стонали все – не только жены.
Алкмена, мать Геракла в неистовстве одежды рвала, до бедер себя обнажив, лупила с воплем в алчущую грудь ладонями и в кровь ногтями раздирала, богов язвила ругательными словами и даже Зевса, и женским воем горы оглашала:
– Сын мой любимый, зачем мне, несчастной, теперь в страданиях жить, раз я тебя навсегда потеряла? Славой не только моею ты был; вся Эллада тобой, восхищаясь, гордилась. Защитником был ты могучим всех людей в Ойкумене; тебя, словно бога, все чтили, ибо был ты для всех и надеждой и великою славой в дни своей героической жизни. Но страшная смерть и неумолимая судьба тебя безвременно все же настигли, и Зевс, твой бездушный родитель тебе ничем не помог, не захотел облегчить даже невыносимых страданий…
И тут вдруг, перекрывая несмолкающий гул, чудесный голос раздался. Сам Геракл, изрек негромко, но удивительно твердо, и все, хоть шум стоял вокруг невыносимый, его услышали:
– Уймите слезы все сейчас же! Не смейте безобразной делать мою кончину! Пускай трусливых провожает плач и слабых, меня же, хороните без слез и стонов… Спрячь скорбь неутоленную как можно дальше вглубь души, о мать моя несчастная! Не надо зверской Гере дарить ликующую радость, ведь жалкие рыданья соперницы отрадны будут ей.
И с презрительным криком, в земной жизни последним, он – дерзкий такой, каким по залитой солнцем земле некогда вел ужасного адского пса, победив жуткий Эреб, саму Судьбу заставив дрожать, – он сам с непонятной улыбкой спокойно возлег на костер. Благостный светился покой в умиротворенных его очах голубых!
Герой великий никого уже не видел и не слышал, пред ним лишь высокое небо, в бесконечную даль простираясь, сияло, непостижимое, вечное!
Костер, однако, по-прежнему зажечь никто не мог.
451. Геракл дарит лук и стрелы Филоктету за то, что он костер поджег [66]
Некоторые, как Аполлодор, говорят, что Пеант, проходивший мимо в поисках своего скота, зажег костер. В благодарность Геракл отдал Пеанту свой лук и стрелы в уемистом туле, которым Илион крепкостенный предстояло увидать по предначертанью всемогущей Мойры Лахесис.
Другие же, как Сенека, утверждают, что Геракл отдал лук с отравленными стрелами сыну Пеанта, своему другу и оруженосцу Филоклету, который впоследствии вспоминал, как герой великий тогда ему сказал:
– Вот, возьми себе Пеанта сын, от Геркулеса в дар этот лук. И Стимфалид, и Гериона этот лук сразил, и всех, с кем бился я не врукопашную. Из этих ни одной стрелы в противника ты не пошлешь напрасно, а захочешь птиц бить в облаках – вонзятся стрелы верные в пернатых, и те с небес падут, как камни. Лук не обманет никогда руки твоей: привык он стрелы верною дорогою посылать всегда, и сами к цели путь найдут они, слетевши с тетивы упругой. А ты зажги за это пламя моего костра, молю. Лишь эта, неподъемная ничьим рукам, пускай в огне сгорит со мною палица и жарче сделает костер хозяина. Ее ты тоже получил бы, если б мог носить.
Геракл попросил, чтоб шкура льва Немейского сгорела так же вместе с ним, и юный сын Пеанта оказал услугу скорбную, чтоб светлый день пылал огнем Алкидовым.
Филоктет так же восторженно потом рассказывал:
– Всем доказал Геракл: и огонь ему – ничто. Осталось ли хоть что-нибудь непобежденным в этом мире им? Все превозмог он, и побежденный, как чудовище, огонь причтется к подвигам Алкидовым. И вот костер ярко пылает, но ни звука великий истребитель чудищ не проронил сквозь вой и грохот пламени. О, твердость несравненная несломленного духа! Толпа, оцепенев, не верит жару пламени: так величав он, так спокоен лик его… И тут во всех умолкло горе побежденное, иссякли слезы: плач даже беззвучный по герою, смерть гордо презревшему, казался стыдным. Даже мать несчастная, хоть женская велит природа ей рыдать, уж более не выла, как безумная волчица, нашедшая своих волчат умершими: родительница была безмятежно спокойна, уподобясь великому сыну… Но Гера мне жестоко отомстила, хоть и не сразу, за то, что я костер возжег.
452. Месть Геры Филоктету [68]
Гера с уединенного места одного из самых высоких Олимпийских холмов наблюдала, как бьется в муках пасынок немилый, и ее раздирало желанье двоякое. Сначала сердце ее смеялось и пело, от того, что, наконец-то роковая смерть явилась и за Гераклом, однако вдруг откуда-то возникла мысль, веселье отравившая:
– В конце концов, Могучая Судьба настигла мерзкого Алкида, и я теперь смогу заснуть спокойно!.. Однако ж, к его смерти я не причастна. И кто теперь не пожелает меня обидеть? – Только ленивый? Оскорбив и унизив, кто затрепещет? Все знают, что полвека я тяжко трудилась, чтоб только землю избавить от нечестивого отродья порочной Алкмены. И не смогла! И не сумела! Не только боги скажут, но и люди: вот как обширно могущество ее, вот какова и ее сила! Кентавр какой-то дикий, умирая, перед смертью, сделал то, что за полвека она сделать не сумела! С усмешкой тайной многие теперь будут меня склонять: так-то царица наша может карать виновных, так-то велика и могуча сестра и жена Громовержца!
Тут Гера увидела, как Филоктет, чтобы прекратить невыносимые мученья Геракла поджег его погребальный костер. Царица Олимпа чуть не задохнулась от гнева, которому места было мало в груди, и она истошно завопила:
– Ах! Сын Пеанта даже не знает, как тяжко меня оскорбил… Ах! Это благодеянье даром ему не пройдет! Коль не напрасно я Герой величаюсь великой и главный скипетр держать достойна – я Пеантида погублю, да так, чтоб об этом все знали. Впрочем, Филоктет не Геракл, силы пеантова сына так малы и ничтожны, что я всегда сумею ему отмстить.
О растянувшейся на многие годы тайной мести Геры Филоктет так своим внукам рассказывал:
– Когда я был на острове Лемнос, меня укусил в ногу змей, которого послала Гера, разгневанная на меня за то, что я единственный из всех осмелился поджечь костер Геркулесу, за что он подарил мне свой лук и чудесные стрелы. От гноя этой раны исходил зловонный запах, который ахейцы не смогли переносить, и они бросили меня по приказу пастыря всего ахейского войска Агамемнона на Лемносе. Потом, много позже я узнал, что царица богов явилась во сне к послушному ей Агамемнону и внушила ему бросить меня одного на Лемносе. Гера надеялась злорадно, что на пустынном острове больной Филоктет будет долго и мучительно умирать от холода и голода. Однако назло ей и братьям Агамемнону и Менелаю я выжил, меня там кормил пастух Ифимах, а также лук и стрелы Геракла. Потом ахейцы узнали предсказание, что без стрел Геракла они не смогут Трою взять. Тогда Агамемнон послал Одиссея и Диомеда привезти меня или хотя бы мои стрелы под Трою. Они не могли уговорить меня примириться с ними и помочь в войне с Илионом, но это смог Геракл, явившийся ко мне на остров, как бог. Повинуясь богу Гераклу, я поплыл к стенам Трои, где меня стал лечить сын Асклепия. Видно, Гера на время заставила себя забыть о своей безжалостной мести, ибо страстно желала скорейшей гибели Трои, для чего, согласно предсказанию, нужен был, и я со стрелами Геракла, живой и здоровый. После победоносного окончания Троянской войны, достигнув самых высших вершин воинской славы, я, один из немногих знаменитых героев, смог вернуться на родину. Мстительная Гера сумела организовать восстание жителей Мелибеи, обвинив меня в стремлении к тирании, и они изгнали меня из города. Я спешно бежал в Италию, где основал несколько городов, среди которых была и Кримисса, а легендарный лук Геракла я подарил местному храму Аполлона Архегета (основатель), покровителю странников и основателей новых городов.
Согласно Софоклу, больного Филоктета уговаривали плыть в Трою Одиссей и Неоптолем, но в этом не преуспели. Тогда является сам Геракл, сошедший из небесной обители, чтобы возвестить Зевса вышнего волю, согласно которой Филоктет должен ехать в Трою, где излечится от болезни, убьет Париса и поможет длинноволосым ахейцам взять Илион. Геракл корыстно предрек, что Филоктет, разрушив Трою, возьмет богатую добычу и часть ее отправить может отцу Пеанту, к луговинам Эты, а другую часть должен обязательно снести туда, где некогда его пылал костер, – во славу стрел его.
Некоторые, как Сервий говорят, что рана Филоктета была нанесена не змеем, а стрелой Геракла. Геракл, якобы, взял с милого друга Филоктета клятву никому не разглашать местоположения его могилы, где был захоронен его пепел. Когда греки узнали древний оракул, согласно которому взять Трою можно только с помощью стрел Геракла, они разыскали Филоктета и стали очень настойчиво выспрашивать у него, где покоится прах обожествленного сына Алкмены и Зевса. Пеантид, помня о клятве, отвечать отказался, но молча стал на священное место и таким образом клятву все же нарушил. По пути в Трою, вновь проходя мимо этого места, из колчана Геракла выпала отравленная стрела и вонзилась в ногу Филоктета, ибо тайны богов нельзя раскрывать даже молча.
453. Зевс созывает большое собрание богов[47]
Некоторые говорят, что много жирных овец, белозубых свиней и тяжелых быков криворогих, пред костром заколов, ободрали. И, срезав с них жир, тело Геракла кругом обложили от головы до ступней. Потом на костер бросили туши, и там же расставили сосуды двуручные с маслом и медом. Когда же Филоктет поджег Гераклу костер, долго он не мог разгореться.
Тогда Иолай, встав в стороне от костра, двум Анемам молитву принес, – ветру Борею и ветру Зефиру и прекрасные жертвы им обещал. Он молил, возлиянья творя, скорей прилететь, чтобы ярко дрова запылали. Молитву Иолая услышав, ветры из пещеры своей поднялись и с шумом страшным помчались, темные гоня облака пред собою. Дуя неистово, они моря достигли, и от бури свистящей, вздыбились волны. Они прилетели к еле тлевшему срубу Геракла, и тут же в небо взвилось бурное пламя.
Только, когда по всем сторонам костра Геракла зашумело яркое пламя, и уже огненные языки стали подбираться к его спокойному телу, Зевс быстрокрыльцу Гермесу и ветроногой Ириде объявляет приказ, чтобы они отовсюду быстро созвали всех богов на большое собрание.
Словно снег из тучи или град ледяной, с высокого неба обрушившись, быстро Ирида летела к морю и рекам, уносясь проясняющим воздух могучим северным ветром бородатым Бореем. Мигом из необъятного моря и рек полноводных созывает влажнодорожных богов быстроногая вестница Геры Ирида. Быстрокрылец Гермес же на своих талариях облетает божеств воздушной стихии, а также богов и богинь лесов и долин, гор и пещер и всех на большой совет богов настоятельно приглашает.
В большом трепете, услышав Зевса приказ, боги все пребывали – какая причина их нарушает обычный покой и чем вызвана спешка? Медлить не стали званые боги и поспешили по той дороге в выси небесной, прекрасно зримой с земли, что называется Млечным Путем. Это для всевышних богов – дорога под кров Громовержца, в чертоги его, дивные смертному взору. Красуются справа и слева от чертога Зевеса атрии олимпийских богов, с дверями, всегда открытыми настежь, чернь же божественная, где придется живет.
И вот в лучезарном эфире на самом краю многоснежной горы, там, где кудрявые облака начинались, собрались по приказу Зевеса блаженные бессмертные, которые обычно все дни в сладостных наслажденьях проводят, а также другие богини и боги – из многочисленной божественной черни. Места здесь всем даются по чести: олимпийские боги – на первых, самых удобных местах; старшим божествам из разных природных стихий предоставлены вторые места: по краям и подальше стоят божества остальные, как плебеи в народном собранье.
Олимпа насельники вечные, удобно усевшись на нетленных каменных креслах, сначала с большим любопытством смотрели, как смертный сын Зевса возлег на погребальный костер и приказал его запалить, хоть был сам еще жив. Однако потом устрашились всемогущие боги Олимпа, что гибнет освободитель земли от чудовищ и зароптали. Тогда Зевс, отец всех бессмертных и смертных, с сияющим ликом черными ласково помавал бровями, распространив повсюду благоухание.
454. Апофеоз Геракла
Окинув величественным взором все большое собрание, Зевс обратился к сидящим обособленно милым братьям, сестрам и детям своим, владеющим небом широким:
– Весь этот трепет ваш неизъяснимый, который воочию я наблюдаю, – хорошее мне утешенье, о, небожители блаженные! Восхвалять себя я не устану, что я отец достойного сына, что обеспечен мой сын благосклонностью также и вашей. Вот вы сейчас справедливо ему воздаете по его непомерным деяньям, сам я, однако, до сих пор в неоплатном долгу перед ним. Но пусть перестанут опасаться верные ваши сердца: презрите бушующее внизу этейское пламя костра, ибо все победив, преодолеет мой отпрыск и этот огонь, сейчас созерцаемый вами. Частью одной, что от смертной матери в нем, он вполне ощутит всю пламени силу. Что ж от меня – вековечно, то неподвластно неизбежности смерти, и ей совсем непричастно, и огнем никаким не смиримо. Ныне его, лишь умрет он для всех на земле, восприму я в наших пределах небесных и уповаю: богам всем придется подобный поступок по сердцу. Если же кто огорчится, что богом бессмертным станет Геракл, то и те, хоть его награждать не желали б, зная заслуги его, поневоле вынуждены будут со мной согласиться.
Речь такую Тучегонитель прорек, все время кустистыми помавая бровями, а в конце речи он выразительно очень посмотрел на волоокую Геру.
Боги все дружно одобрили речь Громовержца бурными хлопками в ладоши, а богини, имевшие длинные ногти, жалели ладони и лишь делали вид, что хлопают ими. Такое выражение одобрения лишь в последние годы появилось на блистательных высях Олимпа, и еще не успело оно войти у бессмертных в привычку.
Некоторые, как Эратосфен говорят, что обычай хлопать в ладоши произошел от Кротоса (шум, рукоплескания) – сына кормилицы Муз Евфемы от деревенского Пана. Ему достались от родителя козлиные ноги, уши и хвост, а также задорное кривлянье сатира. Музы приучили его добывать в пищу диких зверей и готовить их на огне. Он изобрел хлопки ладонями в знак похвалы Парнассидам – ведь голос одного человека был для них непонятен. Музы в благодарность за славу, которую они снискали из-за него, попросили Зевса, чтобы он прославил Кротоса за его благочестие, и он вознес его на небо. Там-то Кротос и показал впервые блаженным богам, как можно без слов, одними ладонями выражать похвалу, и тем это очень понравилось, и они при каждом подходящем случае стали делать так же.
И Гера державная на сей раз, услышав от мужа похвалу Гераклу, не омрачилась своим всегда прекрасным лицом, вместе со всеми она хлопала белыми своими руками и делала это не как богини, а как боги – мощно и громко. Омрачилась она, лишь услышав самый конец слов супруга, и, увидев его выразительный взгляд, а на прозрачный мужнин намек лишь слегка рассердилась:
– Опять ты, Кронид, обидные намеки ко мне обращаешь. Разве я когда-нибудь принижала заслуги Геракла, особенно когда он нам помогал с Гигантами биться? До сих пор вспоминаю, кто Порфириона убил, когда тот на землю меня повалил, чтобы совершить насилие надо мной прямо на поле боя… Какое уж тут огорчение! Можешь себе преспокойно решать, где после смерти быть твоему лучшему смертному сыну после того, как он станет бессмертным. А я никакому решению не буду противиться, да и мало чего тем я бы достигла: меня ты намного сильнее.
Между тем, костер разгорелся и, что было тленно в Геракле, обратилось под ярким пламенем в пепел, и обличье его неузнаваемо стало. В нем ничего материнского более не оставалось, но черты нетленные родителя Зевса в нем все сохранились. Змея, обновляясь, вместе с кожей сбросив и старость, в полной являясь красе, чешуей молодою на солнце ярко сверкает. Так и тиринфский герой отрешился от смертного тела, лучшею частью своей пышно расцвел, стал ростом казаться выше и лицом красивее: лоб его стал высоким и надбровные дуги перестали вперед выпирать.
А Иолай всю ночь напролет из двуручного кратера черпая чашей, обильно теплую землю у костра вином поливал, и земля от вина увлажнялась. Обливаясь слезами, звал он при этом бессмертную душу Геракла. Как горюет о единственном сыне отец, его кости сжигая, – тяжкое горе принесшим родителям безвременной смертью до брака, так над возлюбленным другом он сокрушался, его кости сжигая. Спотыкаясь, с остановившимся взглядом, печально вздыхая, всю ночь костер обходил он вокруг и даже не заметил огненных молний и не услышал раскатов грома. Полный безысходной тоски, вспоминал он доблесть лучшего друга, силу его, дух отважный и нежный и мужественную красоту, и не представлял, как будет дальше жить без него. Утром, когда костер загасили всюду, где пламя пылало вином искрометным, обрушился пепел глубокий. Иолай долго, перебрав весь пепел руками, искал белые кости своего лучшего друга, чтоб с плачем сложить их в сосуд золотой, окутав жертвенным жиром в два слоя, но человечьих костей не нашел.
455. Дальнейшее обожествление Геракла
Зевс Астрапей взмахнул выкованными древними Киклопами перунами и раскатисто грянул гром, с озаренного неба ломаными огненными зигзагами простерлись жгучие молнии, и весь погребальный костер до этого лишь ярко горевший, объяло неистово бушующее пламя. Темное облако скрыло изменившегося Геракла от глаз его смертных спутников, и над костром начала реять крылатая богиня победы Ника, которая накрыла Геракла щитом.
И тут среди мощных раскатов грома явилась грозная дева Афина, праха ее прекрасные касались стопы, глава же средь белых облаков гордо виднелась. Богиня могучеотцовная была в полном боевом вооружении, с ужасной головой Горгоны на эгиде, покрывающей не по девичьи мощную грудь, с огромным копьем и в шлеме коринфском с развевающимся раздвоенным пышным султаном. По поручению отца всех бессмертных и смертных богиня, прикрывшись темным облаком, чтоб оставаться невидимой всем, доставила Геракла на сияющие небеса в своей блистательной колеснице, запряженной четверкой божественных белоснежных коней.
Там светлоокая Афина-Паллада взяла Геракла за руку и торжественно представила бессмертным небожителям, владеющим многоснежным Олимпом:
– Наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший, поручил мне сегодня доставить к вам нового бога Геракла! И вот я вам его представляю. Думаю, будет он среди нас достойным бессмертным, кому – сыном, кому – племянником, а остальным, как и мне – милым братом!
Дружно хлопая ладонями, боги приветствовали появление нового бога, и даже сам Зевс, до сих пор никогда так не делавший, один раз хлопнул могучими своими руками да так, что всколебался великий Олимп, и многие второстепенные боги из черни, не сумев удержаться, попадали кверху ногами.
Скоро устроили пышный пир, на котором не только виночерпица Геба и виночерпий Ганимед, но все боги и по одиночке, и малыми группами кубками Гераклу честь воздавая, старались его угостить нектаром, и все наперебой говорили ему:
– Прими пищу и напиток богов, Геракл, и, как мы, стань бессмертным. Ведь амбросия, которая в 9 раз слаще меда и не менее сладостный нектар даруют кроме бессмертия нам, олимпийским богам, еще и могучую силу, и вечную беспечальную молодость, и непреходящую красоту.
Некоторые, подобно Диодору Сицилийскому, рассказывают, будто Зевс сразу захотел, чтобы Геракл вошел в сонм 12 великих олимпийских богов. Однако новоявленный бог, сияя синими гордо очами из-под по-прежнему пушистых бровей, но после земной смерти гармонично приподнявшимися к верху, решительно отказался:
– Сегодня смертный род навсегда я покинул и вознесся к сверкающим вечно светилам. Кто же горнее небо и сияние немеркнущих звезд изобильное мне здесь уготовил? Отца я великого вижу, вижу его красавицу сестру и супругу и других блаженных небожителей вижу, как зрю и второстепенных богов, собравшихся на большое собранье. Чертог нетленный в светоносном Эфире я наблюдаю, зрю Млечный Путь, что огненной колесницей Гелия проложен по небосводу. Внизу еще от моего костра Эта дымится, подо мной простерт весь бренный мир, видимый как на ладони. Я на святом Олимпе, бессмертных обители, вовек нерушимой. Мой великий жребий, предначертанный Мойрой, свершился! Но в сонм 12 великих олимпийских богов я не войду и не просите, ведь невозможно принять меня в это число, не исключив оттуда кого-нибудь другого. Принимать почесть, несущую бесчестие богу другому, мне не пристало.
Другие говорят, что премудрый Зевс не предлагал богу Гераклу место в олимпийском пантеоне, поскольку его уделом было истребление чудовищ, и он их истребил. А больше ничего он делать пока не умел…
Диодор Сицилийский говорит, что те, кто пришли с Иолаем собирать останки после сожжения, не смогли найти ни одной кости и поняли, что Геракл, согласно древним пророчествам, ушел от людей к вечноживущим богам, блаженным владельцам жилищ олимпийских. Воздав поэтому Гераклу священные почести, как великому герою и насыпав высокий земляной курган, все возвратились в каменистый Трахин. Следуя этому примеру, друг Геракла Менетий, сын Актора, принес ему в жертву огромного клыкастого кабана, тучного быка тихоходного и жирного барана круторогого и велел ежегодно приносить в Опунте жертвы и почитать Геракла как великого героя. Нечто подобное учредили и фиванцы, ведь их семивратный город – родина нового бога.
В Афинах же сначала говорили, будто Геракл не сжег себя, а нашел последний приют от всесокрушающей злобы Геры в Афинах, у своего молодого друга, афинского царя героя Тесея. Тем не менее, впоследствии афиняне первыми почтили Геракла жертвоприношениями, как бога, подав пример его почитания, научив этому всех прочих эллинов. Только после этого Геракла стали почитать как бога во всей туманной Ойкумене.
По вполне понятным причинам жители многих городов и не только Эллады говорят, что именно у них впервые Геракл стал почитаться богом.