Сергей Быльцов
Гераклея
270. Похищение Гесперид, вызвавшее засуху в Египте
После убийства Антея Геракл прибыл в Египет, где царствовал Бусирид (Бусирис), который предавал беспощадной смерти всех прибывавших в эту страну чужеземцев, кроме торговцев, доставлявших многие необходимые для приятной жизни товары.
Некоторые говорят, что этот Бусирид был сыном Посейдона и нимфы Лисианассы (Ливия), дочери Мемфиды от чернокожего Эпафа, рожденного Зевсу юной Ио, аргивской жрицей Геры. Лисианесса родила Посейдону двух знаменитых сыновей: Агенора, будущего царя Тира в Финикии и Бела, будущего правителя нижнего Египта.
Исократ написал большую речь в защиту Бусириса: Имея столь великих предков, он в этом одном не усматривал еще повода для гордости, но решил, что ему надлежит – оставить на вечные времена память и о собственной доблести. Подчинив себе множество людей, он приобрел величайшую власть, став царем древнейшей страны Египта.
Несмотря на кажущееся благочестие, Бусирис был очень похотлив. Однажды один торговец, не скрывая восхищения, рассказал ему о четырех Гесперидах – дочерях вечерней звезды Геспера и чернокрылой Нюкты:
– Сам я не знаком с Гесперидами, но от других слышал, что это совершенно необычные девы, они все женское племя своей красою затмили. Ни на одну из сестер мужчина не может спокойно смотреть, у него сразу непреодолимое возникает желание обнимать, целовать и ласкать этих дев на брачной постели. Вдобавок одна из Гесперид по имени Эгла на четырнадцатиструнной кифаре чудно бряцает, Эрифия виртуозно играет на флейте, а остальные две сестры грациозно танцуют и божественно поют, подобно Музам иль Грациям, вместе с сестрами Эглой и Эрифией.
Царь пожелал, во что бы то ни стало, затащить на свое ложе всех четырех Гесперид и послал за ними по широкодорожному морю нанятых им пиратов – умелых, жестоких и хитрых морских разбойников, приказав за щедрое вознаграждение похитить и доставить к нему прекрасных гесперских девушек.
Некоторые говорят, что из-за решения Бусириса нанять разбойников для похищения дочерей Нюкты, древняя Ночь наслала на его царство страшную напасть, надолго лишив страну дождей. Нюкта подала этим царю знак, чтобы он быстро отозвал разбойников, однако царь знака Ночи не понял, и несчастье из года в год стало преследовать его страну. В течение восьми лет подряд стояла такая ужасающая засуха, что на девятый год пересох даже великий Нил, кормивший и поивший весь Египет. Это было ужасное бедствие, страшнее которого нельзя было вообразить, ведь Египет называли еще «Даром Нила». Даже чадолюбивый отец Бусирида Посейдон-Земледержец ничем не мог помочь милому сыну. Колебатель земли выбил своим огромным трезубцем несколько источников с водой, но эта вода была морской и потому слишком соленой и не пригодной для человека. Плодородные земли, орошаемые Нилом, совсем высохли, и люди, как мухи умирали от жажды и голода.
Тогда Бусирис собрал предсказателей и к ним обратился с речью крылатой:
– Скажите мне правду всю вещуны и пророки: что следует совершить, какие жертвы принести и каким богам, чтобы, наконец, пошли повсеместно дожди долгожданные, и возвратилась жизнь нивам, чтобы мерзкую Лимес изгнать из нашей страны.
Некий ученый – прорицатель Фрасий, родом из Кипра, ничуть не колеблясь, тут же изрек:
– Сейчас будет совсем недостаточно, чтобы жрец бросил на поверхность воды дубовую ветку, и Зевс Афесий (Освободитель) не спасет людей от засухи, притягивая к пару над этой веткой другую влагу, которая превратится в пухлое облако, проливающее на землю желанный дождь, оплодотворяющий землю. Сейчас Зевс Омбрий смягчится только, если кровь пришельцев будет проливаться на пышном его алтаре. Слезы Зевса (дождь) прольются и неурожай прекратится, если в Египте каждый год в течение девяти лет будут закалывать хотя бы одного чужестранца на алтаре в храме Зевса. Чем больше иноземцев будет принесено в жертву богу, тем сильнее и продолжительнее будут идти дожди.
Тотчас в ответ не доверчиво сказал Бусирид:
– Ты сам и падешь, Фрасий, первою жертвой великому богу ради желанной воды, ведь ты чужеземец, прибывший к нам с острова Кипр. Так мы быстро проверим, какой ты провидец.
Все было сделано царем… и были жертвы чужестранцев без числа, и кровь пред царским алтарем без меры чистая текла. Первым же по приказу Бусирида самого Фрасия принесли в жертву Зевсу, и злополучный вещун по закону справедливости жертвой своему прорицанию стал, ибо сама Правда решила, что кто другим преднамеренную смерть злоумыслил – тот сам этой смертью умрет.
После принесения в жертву Фрасия, небольшие дожди прошли повсеместно, но быстро закончились, их оказалось недостаточно для того, чтобы сделать Нил вновь широкой, полноводной рекой.
Теперь по приказу Бусириса, согласно подтвержденному оракулу, стали убивать всех чужестранцев и приносить их в жертву Зевсу, получившему в удел широкое небо в прозрачном эфире и в дождевых облаках.
271. Геракла спаивают на пиру, чтобы принести в жертву
(Рассказ Алкона)
Геракла, проходившего по Египту, по-прежнему сопровождал лишь один спутник – Алкон, которому 20 лет недавно исполнилось. Этот Алкон так рассказывает о прохождении Геракла через Египет:
– В поисках острова, где находился легендарный сад Гесперид, Геракл решил пройти по всему Нижнему Египту и попробовать там разузнать хоть что-нибудь об это саде. Мы побывали в городе Навкрате, у канобского рукава Нила, где только и дозволялось торговать грекам и пришли в Саис, столицу Нижнего Египта.
Я давно оделся, как местный, а Геракл был, как всегда, в своей львиной шкуре, с палицей на плечах, а лук и колчан он мне доверил носить. В Саисе на выглядевшего необычно Алкида люди засматривались и даже показывали на него руками и пальцами, а потом и вовсе напали. Я немного научился понимать их язык и понял, что его, как чужестранца, хотят связать и отвести в храм Зевса, чтобы принести в жертву. Геракл их речи не понимал, но силой куда-то себя вести не позволил. Он кинул дубину на землю, видно, не хотел много людей убивать и голыми отбивался руками.
Я попытался ему помогать, но в давке мне в локте руку сломали, и дальнейшее мне пришлось со стороны наблюдать. Я увидел, как синие глаза Геракла ужасной злобой наполнилось, гнев его охватил такой бешеный, что он и без дубины немало жизней на земле прекратил, еще больше людей искалечил. Все разбежались, оставив на главной площади Саиса множество раненых и убитых. Геракл сломанную руку мне кое-как на повязке на шею подвесил, и тут к нам подбежали слуги египетского владыки, и главный из них, с глашатайским жезлом вежливо так обратился к Алкиду на эллинском языке:
– Радуйся, гость чужестранный! Не сердись, что на тебя напали, приняв за разбойника, ведь такая необычная у тебя одежда на могучих плечах, но и ты не сдержался и в справедливом гневе многих убил и покалечил людей, хорошо, что они были рабы. Мы, глашатаи царские, посланы объявить, что тебя радушно сейчас приглашает во дворец наш царь Бусирид. Он приказал тебе передать, что не только тебя накормит пищей вкуснейшей, достойной богов, но и поможет узнать о далеком острове, где располагается диковинный сад с яблоками Геаперид, ведь нам сказали, что ты его ищешь.
Как только Геракл услышал о саде Гесперил, он сразу забыл, что только, что на него нападали и пытались связать. Он улыбнулся довольно и, взяв меня под здоровую руку, пошел в царский дворец. Нам не предложили ни отдохнуть, ни помыться и сразу провели в пиршественную залу, где Гераклу отвели особое место – на одной скамейке с царем. Геракл и Бусирис, опираясь, друг мой – левой, а царь – правой, руками на лежащие за их спинами пурпурные подушки, вместе на единой скамье, покрытой пушистым ковром, возлежали, почти головами друг друга касаясь, меня ж невдалеке посадили на обыкновенное место для царских подданных и гостей. Я слышал, как Бусирис, окинув Геракла внимательным настороженным взглядом и ничего ему не сказав, приказал своему виночерпию приготовить кратер побольше, и винную смесь в нем для гостя покрепче заправить.
Геракл попросил вестника, прислуживавшего ему и понимавшему язык эллинов принести рукомойной воды и, вымыв окровавленные руки, выпил целый хоэс вина, ведь мы с ним давно ничего не пили и не ели, а только потели от палящего солнца. Утолив жажду, друг мой Геракл принялся есть с большим аппетитом.
После трапезы с обильными возлияниями искрометным вином знакомый нам вестник, говорящий по-эллински, Гераклу сказал, что пора идти в храм Зевса к жрецам, которые знают где находится сад Гесперид. Сильно опьяневшего Алкида по царскому знаку взяли почтительно под руки и с песнями повели в храм Зевса.
Меня не покидало неясное чувство тревоги, поэтому к вину я почти не притронулся, хоть и очень хотелось с его помощью попробовать заглушить пронзительную боль в висевшей на повязке руке. На меня никто внимания не обращал, и, когда процессия с Бусирисом и Гераклом направилась к храму я тихонько пошел следом.
272. Геракл на алтаре убивает Бусирида
(Рассказ Алкона)
Не зря мне все время было тревожно. Войдя в храм, все пошли по длинному мрачному коридору ведущему вниз и вскоре пришли к ярко освещенному алтарю. Когда пошатывающийся Геракл остановился у самого алтаря и стал настойчиво спрашивать, где же жрецы, ведающие о местонахождении сада Гесперид, Бусирис повелительно поднял руку и махнул ею. Тут же из многочисленных темных ниш вдруг выскочили люди в одеждах жрецов с сетями и веревками в руках и стали опутывать и вязать Геракла, словно кабана иль носорога.
Пьяный Геракл сопротивлялся как мог, я же не мог нечем ему помочь. Забыв о сломанной руке, я схватился ею за лук и тут же почувствовал такую боль, что в глазах потемнело, как ночью кромешной, и я долго ничего не видел вокруг. Потом зрение возвратилось, лук валялся на полу, а в сломанной руке жгучая боль была такая, что хотелось все время дико орать, но я только постанывал тихо, стиснув крепко зубы.
Сильно пьяного Геракла жрецы и охранники Бусириса связали веревками по рукам и ногам, как паук оплетает паутиной огромную муху, и на алтарь родителя положили. Царь крикнул что-то по-своему, и из потайной двери появился какой-то особенный жрец, высокий и тощий, в золотистой одежде с огромным лабрисом в руках. Он торжественно подошел к связанному Гераклу и быстро произнеся молитву, в которой я не понял ни слова, сильно замахнулся боевым топором с двумя лезвиями и очень длинной отполированной ладонями рукояткой.
В этот миг я все бы отдал за то, чтобы у меня в руках оказался мой лук, даже со сломанной рукой я убил бы это разодетого в золототканные одежды жреца с лабрисом в руках. И тут случилось невероятное: рукоятка у лабриса при замахе застывшего высоко над головою жреца, в последний перед убийством миг сама отвалилась, и топор с коротким обрубком рукоятки со зловещим лязгом и грохотом упал далеко позади жреца на мраморный пол. Я посмотрел на сводчатый потолок, но ничего не увидел, кроме мрачных каменных плит. Все равно мне было ясно, что великий родитель не допустил, чтобы принадлежащий ему, как верховному богу, лабрис, символизирующий единство противоположностей Неба и Подземелья, погубил его лучшего смертного сына.
Все были ошеломлены происшедшим, и некоторое время в зале стояла мертвая тишина. Наконец, Бусирид нерешительно начал вытаскивать свой меч из влагалища, явно намереваясь заколоть связанного пленника, но его рукоятка запуталась в одеждах, и меч, словно не желал появляться из ножен на свет. Я взмолился светлой Элпиде и ожидал, что Зевс снова вмешается и спасет Геракла, однако тот, видно, уже сам протрезвел. Он потом, когда все кончилось, мне сказал, что очень он испугался, что так бесславно может закончить свою жизнь. Я увидел, как Геракл страшно натужился, пытаясь освободиться от пут, он весь покраснел, на висках и на лбу, как веревки, вздулись синие вены.
В тот миг, когда Бусирис, наконец сумел исторгнуть из ножен свой меч, с оглушительным треском начали лопаться веревки и путы, а Геракл при этом он громоподобно орал:
– Никогда не бывать, чтобы меня зарезали на родительском алтаре, как жертвенного быка! Даже, если это мерзкой Старухе Лахесис угодно! Сильный сам хозяин своей судьбы, и не важно, что она ему начертала!
Страшный в гневе Геракл вскочил с алтаря, рот его исказил хищный оскал, а из потемневших глаз сыпались искры. Разбрасывая в стороны жрецов и царских охранников мощными ударами рук и ног, он подбежал к Бусириду и, не обращая внимания на его меч, разбил ему голову, и алтарь, многих пришельцев кровь впитавший, упился кровью царя. Отпрыск Алкмены был похож на разъяренного вепря иль носорога – так он всех сокрушал, кто под руку попадался – одним ломал могучими руками хребты и сворачивал шеи, других затаптывал своими мощными ногами, некоторых убивал небольшой своей головой.
Вскоре все было кончено. Геракл сбросил с себя остатки сетей и веревок, одел принесенную жрецами его знаменитую желтую шкуру, непробиваемую никаким оружием и, услышав мой стон, подбежал ко мне. Он во время побоища, видно, совсем забыл про меня и теперь, с удивлением глядел на меня и на мою руку, хорошо, что, хоть вспомнил, иначе и меня мог бы заодно со всеми отправить на постоянное местожительство из этого подземелья в другое – к гостеприимному богу Аиду.
Когда я рассказываю о том, как Геракл расправился с Бусирисом, некоторые мне не верят, говоря, что египтяне не могли приносить в жертву людей, ведь им не дозволено убивать даже домашних животных, кроме свиней, быков, телят. – Возможно, это так, но десять лет ужасной засухи и голода заставят пойти и не на такие жертвы. Другие не верят, что Геракл один мог умертвить так много людей. – Но ведь мой любимый друг был не простой смертный, и по силе превосходил даже олимпийских богов, за исключением одного родителя Зевса. Так, что все рассказанное мной правда, Бусирис был Гераклом убит, наши странствия по Египту счастливо закончились, и мы отправились в Эфиопию.
273. Сын Эос Эмафион
(Рассказ Алкона)
Длинноволосый Алкон, эфеб, сопровождавший Геракла и по Эфиопии, за время этого незабываемого путешествия успел отрастить небольшие усы и бородку, как у настоящего мужа. Поглаживая степенно усы, он так свой предыдущий рассказ продолжает не торопливо: пройдя Египет, Геракл рассчитывал в узком месте в течение одного дня пересечь Эфиопию и потому не стал меня посылать к местному владыке за тем, чтобы получить разрешение на проход. Однако чернокожему сыну любвеобильной Эос и похищенного ею Титона, видно, уже успели доложить, как Алкид расправился с Бусирисом и его жрецами потому, что он сам, во главе небольшой свиты неожиданно появился в одном стадие перед нами, выехав верхом на коне из-за высокой дюны – чисто песчаной горы.
Царь чернокожих эфиопов, как я слышал, искусный в сражениях, на исходе дня, когда Эос уже начала окрашивать небо нежным румянцем, враждебно смотрел Геракла. Про себя я молчу – зевсов сын был намного выше меня и мощней, особенно в львиной шкуре, и я рядом с ним выглядел, наверное, как слуга или случайный попутчик. Так вот, увидев Геракла, Эмафион некоторое время его рассматривал, а сам мне казался диким черным животным в золотом шлеме и панцире. Издали он походил на черную пантеру свирепую, которая, злобой звериной пылая, в ярости лютой рычит и землю терзает когтями и, красными окровавленными сверкая глазами, готовит смертоносный прыжок на охотника.
Царь чернокожий что-то крикнул на своем языке и на быстроногом коне, словно известный своей стремительной пагубностью ветер Зефир, ринулся к нам, потрясая копьем в многомощной руке. Геракл же спокойно ждал нападенья, ни один мускул не дрогнул на мужественном его лице, которое в этот момент было словно высечено из камня; только густые брови сошлись еще сильнее на переносице и синие глаза загорелись недобрым огнем. Правда, он мельком осмотрел свою каменную шкуру, проверяя все ли тело она покрывает, и львиные лапы под горлом подвязал аккуратней.
Я помню, что тогда спросил у Геракла – не пустить ли мне стрелу в царя эфиопов, ведь я прекрасно стреляю из лука. – Однажды на моего маленького брата напал неядовитый дракон и, обвив его кольцами стал душить. Так тогда я с расстоянья в полсотни шагов или чуть меньше попал змею в голову, не причинив ребенку никакого вреда… В ответ сын Зевса и прекрасноволосой Алкмены лишь молча головой помотал.
Время показало, что не зря свою львиную шкуру Геракл проверял. Оказавшись на расстоянии полета копья, Эмафион широко размахнулся и метнул свой дрот и в львиную шкуру попал в то самое место, что Алкид поправлял, где львиные лапы под горлом верх груди прикрывали. Загремело грозно копье и, как от твердой скалы, упруго медное жало его отскочило, и Геракл с горестной улыбкой воскликнул:
– Видно, такова мне соткана судьба, – сурова и трудна стезя могучего героя, все круче путь мой тяжкий. Ужели бой со всеми мне предначертан Мойрой? Эрик, Антей, Бусирис, все не давали мне свободного прохода; теперь еще и сын Зари Эмафион, владыка чернокожий, которого я тоже должен одолеть. Клянусь Зевесом, что сам я не стремлюсь его убить, но не увидит никогда ни Гелий, ни Зареносец, чтоб сын Алкмены отступил…
Я увидел, как спрыгнувший с коня Эмафион изумился такой твердости необычной одежды противника, у него черные, как смола, округлились глаза, и отвисла толстенная нижняя губа. Царь мотнул коротко стриженной головой с черными курчавыми волосами, и глаза его загорелись страстной надеждой противника победить.
Он взял из рук подоспевшего слуги второе копье и обратился к дерзко улыбнувшемуся Гераклу на ломаном эллинском языке с речью надменной такою:
– Рано радуешься моей неудаче, смертный сын Зевса, еще солнце не село.
Сын Зари с надеждой вглядывался в темнеющее на глазах небо и, казалось, чего-то ждал, а мой могучий друг пока только морщил нос.
274. Геракл убивает Эмафиона
(Рассказ Алкона)
Через некоторое время я услышал, как царь чернокожий крикнул:
– Пусть первое копье из руки моей вылетело напрасно, видно правду говорят о непробиваемой львиной шкуре на твоем бренном теле. Но, надеюсь сломить твою дерзость и твою наглую улыбку согнать, попав вторым копьем тебе в глаз. Надеюсь, милая матерь, не подвластная смерти, сыну поможет и своим розовым божественным перстом не только укажет, но точно направит второе копье.
Эмафион, прежде чем опять кинуть копье, чего-то стал дожидаться, наверное, чтобы светлое солнце главу лучезарную, как обычно, спрятало в море, а мать его розоперстая Эос окрасила сгустившийся вечера сумрак своим дивным румянцем. Царь, сверкая белками глаз с красными прожилками на черном лице, что-то говорил своим слугам или охранникам громко, но на своем языке, и потому я ничего не понял.
Геракл между тем был спокоен и так эфиопскому царю отвечал:
– Увы, рука Эмафиона, зачем копья ты снова ищешь? Бессильна ты, и тщетны все твои порывы! Аравии владыка чернокожий, зачем ты не даешь пройти мне незаметно, зачем со мной стремишься биться? Ведь я не только средь героев смертных самый сильный, но и богам бессмертным не уступаю в силе, ибо я – лучшая поросль земная Громовержца Кронида, хоть своим рожденьем хвастаться мне не привычно… Или ты совсем обезумел, что по-прежнему хочешь со мною сражаться и гибелью мне здесь угрожаешь, или ты здесь о моих подвигах мало, что слышал? Неужели ты надеешься, что твоя мать, розоперстая Эос исход нашей битвы теперь решит единолично?
Мне в этот миг отчетливо показалось, что розовый луч к месту схватки протянулся с высоких небес и, блеснув отраженьем на наконечнике копья Эмафиона, вдруг к Геракловой голове протянулся, и тут же второе копье полетело в моего друга Геракла. Я видел по розовому лучу, как острие копья точно в прорезь для глаза в львиной голове жадно стремилось Алкиду, но, видно, ему не положено было жизни Геракла лишить в этот день в быстротечном сраженье. Герой величайший Эллады в миг самый последний дернул вправо и вниз головой, и копье мимо над ним пролетело с жалобным свистом, сбив с его головы, служившую шлемом желтую голову львиную.
Тут я увидел, как яростный гнев вспыхнул в бесстрашном сердце Алкида. И я его понимаю: пока он стремился мирно встречу с Эмафионом закончить, тот его попытался уже дважды убить и наверняка собирался продолжить эти попытки, до достижения своей цели.
Великий герой гневно взревел, и его необорная сила во врага роковую дубину мощно метнула. Страшно в воздухе, тут вдруг запахнувшем гнилью и тленом, завертелась со свистом и воем знаменитая дубина Геракла и выбила старшего сына Зари из седла вместе с огромным щитом, которым он напрасно закрылся. Вращающаяся дубина тонким концом коснулась верха щита, а ее толстый конец, щит обогнув, Эмафиону голову размозжил, словно капустный кочан.
Если бы Геракл бросал копье, то его острие от щита могло отскочить или застрять в нем, а вращающаяся дубина щит обогнула и вбила висок Эмафиона в его голову так, что бело-розовый мозг брызнул из черной головы во все стороны. С шумом ужасным Эмафион грянулся в прах, и дух его тело тут же с тихим жалобным кликом навечно покинул.
Как свидетель скажу, что моему великому другу убедительная победа над Эмафионом доставила столько труда, сколько могучему орлу – битва с нежной голубкой. Мы, потеряв совсем немного времени на такую незабываемую встречу с царем эфиопов, могли дальше спокойно продолжить поиски сада Гесперид.
Румянец, которым вечер обычно алеет, вмиг побледнел, а потом и вовсе покрылось тучами темными вечернее небо. Мне показалось, что розоперстая Эос видела, как в поле широком поразила сына насмерть огромная нестроганая дубина, и богине зари осталось лишь смириться с Могучей Судьбой, стоящей над всеми богами столь же высоко, сколь бессмертные возвышаются боги над нами, ничтожным, жалким племенем людей, которые, родившись для смерти, всю жизнь дышат и ползают в прахе. Эос оставалось лишь позаботиться, чтобы Эмафиона, ее старшего сына положили на подобающий погребальный костер, а потом воспитывать младшего сына Мемнона.
