Сергей Быльцов
Гераклея
210. Геракл освобождает от пут Гесиону
Геракл, готовясь к сраженью с морским чудовищем, приказал троянским кузнецам вместо подаренного ему на свадьбу Гермесом короткого меча серповидного изготовить для себя прямой обоюдоострый меч в крепких ножнах. Этот меч только двое сильных мужей могли приподнять. Придя на прибрежную скалу, герой увидел прекрасную деву, большого роста, со смуглым стройным телом, очень красивую ликом, со слезами и брызгами моря, и даже страдание и страх не могли испортить его.
Сосредоточенный перед боем, который мог оказаться в его жизни самым последним, Геракл, тем не менее, окинул рыдавшую троянскую царевну оценивающим мужским взглядом. Она была очень смуглая, хорошо сложенная, с точеной шеей, безупречной грудью с большими коричневыми сосками, короткой талией и длинными ногами. Лицо девы, спрятанное в запутавшихся на ветру темных волосах, отпрыск Алкмены и Зевса как следует не разглядел, он не мог оторвать ни рук, ни глаз от ее обнаженных бедер упругих, которыми ловко она шевелила, помогая ему развязывать путы.
– Цепей не таких ты достойна царевна, а лишь тех, что пылких любовников вяжут. Как бы я жаждал встретиться с тобой в другом месте при других обстоятельствах, но не все для нас потеряно здесь, и мы можем в ожидании чудища на этой львиной шкуре возлечь и позабавиться играми Афродиты…
Так возбужденно приговаривал Амфитрионид, совсем о чудовище не заботясь, Он с намерением долго освобождал деву от пут, нежно и крепко лаская руками ее обнаженное тело, особенно бедра и грудь, и, конечно, пупок, как бы разглаживая на ее теле следы от веревок.
Когда же разгоряченный Геракл попытался повалить Гесиону на свою рыжую шкуру, ничего не понимающая дева с неожиданной для нее силой стала вырываться и громко вопить. Должно быть, она то ли боялась появления морского чудовища, то ли его самого за чудище принимала.
Герой пробурчал какие-то ругательства себе под наморщенный нос и приказал деве спрятаться за большой камень. Вода щедро отдавала накопленное за день тепло, и взмокший от развязывания веревок Геракл, снял с себя не только львиную шкуру, которую он, заботясь об удобстве Гесионы, подстелил на твердую каменную поверхность, но и тунику.
Оставшись в одной набедренной повязке, герой взял новый меч и занял на скале открытое место, где была привязана юная Лаомедонтида с такими словами:
– Да, такова моя незавидная Доля, – суров путь Геракла, все круче моя дорога тернистая, и все так же за подвиги тяжкие никогда не имею я достойной награды. Вот и девушка эта не захотела со мною возлечь, а я, может быть, скоро погибну, ее от морского чудовища защищая…Что может быть хуже, чем томительное ожидание схватки смертельной?!
Ждать пришлось долго. Геракл, стараясь сдерживать дрожь во всем теле, часто всматривался в чернеющий горизонт, к которому стало неслышно клониться побагровевшее солнце. Берег весь покрылся зловещей тенью высоких утесов, таинственный сумрак вечерний спешил сменить в бездонную глубину океана уходящее багряное солнце.
Наконец, из зловещей мутной тьмы послышался глухой вой, подобный одновременному рыку множества львов и мычащему реву стада коров и быков, и в клокочущем море поднялась волна высотой в десятки локтей. После того, как волна с грохотом об утесы разбилась, на взволнованной зыби при ярком свете багровой луны Геракл увидел макушку головы чудовища, напоминавшую поверхность огромного гладкого камня. От охватившего его ужаса кудрявые волосы у отпрыска Зевса встали дыбом не только на голове, но и на щеках и подбородке.
211. Геракл убивает морское чудовище
Чудовище медленно восставало из зыби. Геракл, затаив дыхание, смотрел, как из воды появлялась гладкая голова с двумя глазами, похожими на круглые подушки и с губами, похожими на два изогнутых ствола гладких деревьев, аккуратно лежащих друг на друге. Потом показалось шея и тело чудовища.
Никогда еще герой не видел такой громадины. Немейский лев по сравнению с этим чудовищем показался бы рыжей маленькой кошкой, а Гида Лернейская – комком червяков. Разум Геракла сначала отказывался даже допустить существование таких огромных животных. Когда же он поверил, что чудовище, появляющееся из морской глубины, совсем не снится ему, то глаза его округлились и он изумленно сам себя вопросил:
– Разве можно даже самом могучему герою сражаться с огромной скалой, горой иль с высоким утесом?!
И сам же себе, до предела нахмурив кустистые брови, так отвечал:
– Нет, конечно! Нельзя, но, видно, придется… Или может, схватить Гесиону на руки, броситься в воду и попытаться скрыться? – Нет, в львиной шкуре с девой в руках, мне от него не уплыть, ведь море – стихия его. Что ж я смогу ему сделать моим новым мечом? – Разве, что – оцарапать и то не сильно, ведь у него кожа, наверное, толще чем мои бедра. А он может просто меня, как муху, до смерти придавить своим боком и даже этого не заметить. О боги! Мне никогда не было так страшно! Кажется, кровь превращается в лед, и колени не держат совсем. Вроде, давно уж я научился со страхом бороться: знаю, что надо, не раздумывая, броситься в бой, чтобы от нестерпимой ярости внутри все трепетало, а не слипалось от душного страха. Но ноги, словно к праху прилипли, воздуха не хватает, и руки не поднимаются.
Отпрыск Зевеса со сладостным предвкушением посмотрел в вечернее небо, в горячей надежде увидеть Афину-Палладу, один вид которой наполнил бы его тело силой привычной, но богини на багровом небосклоне не было и следа, ведь сейчас он должен был отдыхать от службы у Эврисфея. И тогда герой, чтобы привести себя в чувство, откусил часть своей нижней губы. Острая боль пронзила от томительного страха застывшее могучее тело и вернула ему былую подвижность и силу.
Меж тем голова чудовища переместилась по влажному лону и оказалась совсем рядом с Гераклом. Выпученные глаза Тритонова Пса, совсем округлившись, излучали безмерное удивление, что вместо красавицы девы, у скалы стоял муж обнаженный, да еще и с мечом.
– Что ты меня здесь изучаешь?! Может, не нравлюсь? Ешь скорей, а то убегу!
Заорал злобно Геракл, хищно обнажая в улыбке язвительной передние зубы. Чудовище медленно тоже разверзло пасть, усеянную двумя рядами острых зубов, напоминавших клыки вепря.
Отпрыск Зевеса не стал дожидаться, когда его заглотят и будут жевать этими зубами ужасными, и сам, набрав полную грудь воздуха, прыгнул в огромный зев чудища, пролетев, как камень из катапульты, над двойной зубовной оградой.
Геракл, потом рассказывая об этом сражении с морским чудовищем своему племяннику и любимому другу Иолаю, так говорил:
– Сейчас мало кто верит, что я бился с таким огромным чудовищем, как гора восставшим из пенных волн клокочущего моря, но я тебе расскажу все откровенно, ведь тебе ни в чем не могу я солгать потому, что люблю тебя, Иолай, больше всех. Очутившись в утробе морского исполина, я почувствовал себя, словно в теплой вязкой трясине, со всех сторон плотно окружавшей мое тело, даже слипшиеся веки глаз я не мог свободно поднять. Меня куда-то неудержимо влекло и, вспоминая, как я боролся с трясиной в битве с Лернейской Гидрой, я с закрытыми глазами безвольно отдался вязкому теченью. Да, тогда только ты меня и спас, юноша, мой любимый! А в этой битве я был совершенно один, люди были на берегу далеко, Гесиона без чувств с закрытыми глазами лежала. Я же был в чреве чудовища. Осторожно, чтобы не порезаться, я прижимал к себе меч изоострый. Очень скоро я понял, что в телесной трясине чудовища скоро задохнусь без воздуха, если не прорублю мечом себе выход из его нутра. Сжатый со всех сторон, с огромным напряжением сил я начал резать мышечную стенку толщиной в локоть. За прорезанной стеной желудка или кишки оказалась стенка другая, и я понял, что не успею выбраться из чудовищного тела наружу потому, что раньше задохнусь без свежего воздуха. Я ничего не видел в кромешной тьме чудовищного чрева, ощущал всем телом лишь могучие удары исполинского сердца, и тогда в моей голове родилось единственно правильное решение. Извиваясь как ящерица или змея, прижатая сверху, я стал упорно пробираться туда, где, как мне казалось, мерно стучало огромное сердце. Время для меня словно застыло, и воздуха в груди оставалось все меньше, а до сердца добраться никак не удавалось, иногда казалось, что оно стучало везде – справа и слева, сзади и впереди, сверху и снизу. В голове начал клубился густой багровый туман, как тогда в палестре, когда я, восьмилетний, задыхался намертво зажатый удушающим приемом ирэна. Тогда я прокусил руку Тимофея до самой кости локтя, сейчас же так просто от чудовища мне было не отделаться. Я напряг последние силы и принялся резать и рубить своим огромным мечом мягкую податливую плоть направо и налево. Потом люди мне рассказали, что творилось в это время на берегу, на который белая пена с бурлящими волнами низвергалась. Оглашая громовыми воплями все море, монстр, как все живые твари, чувствительный к боли, крушил прибрежные скалы своими толстыми щупальцами-руками. Вся земля сотрясалась и стонала, словно сам Колебатель земли Посейдон неустанно бил огромным трезубцем по скалам. И вдруг чудовище, наполовину вылезшее из воды, словно застыло и стало медленно оседать, словно низкая черная туча. Я, резавший внутренности на куски, все же добрался до мышцы сердечной и как только проткнул его, чудовище тут же издохло. В наступившей тишине я услышал неясный шум волн и понял, в каком направлении ближе всего вода, туда и надо мне с мечом продвигаться. К счастью, огромное сердце чудовища было не в центре исполинского тела, а с краю, и я успел прорубить дыру и, почти уже задохнувшийся, как мешок, вывалился в воду. В течение того мига, что я падал из прорезанной дыры в теле чудовища в воду, моя грудь сама успела кратко выдохнуть и так же кратко вздохнуть спасительный глоток воздуха, и потому, оказавшись в воде я опять некоторое время мог не дышать. Тяжелый меч с силой тянул меня вниз, в глубину, и помутневшим разумом я понял, что обязательно утону, если не брошу оружие. Избавившись от меча, вконец изнуренный я стал подниматься вверх, радуясь, что на мне не было тяжелой львиной шкуры. Воздуха все же мне не хватило, и когда до поверхности воды оставалось совсем немного рот сам собой вдохнул воду, и я, чувствуя режущую, обжигающую боль в груди, все равно упорно плыл к берегу. Выплыв на мелководье, я вскарабкался на плоский камень, чуть возвышавшийся над водой и, изрыгнув изо рта много соленой воды, вконец обессиленный, тут же уснул.
212. Лаомедонт обманывает Геракла
Когда Геракл пришел в себя, на небе уже царила увенчанная звездами чернокрылая Ночь, богиня древняя, как мир, существующий под луной. Серебристые лучи Селены сменили багряную вечернюю зарю, и мягким светом заливали плодородную землю, кормящую многих и широкодорожное море, обильное разной рыбой. При появлении луны море, словно охваченное неясным беспокойством, с тревожным шумом прибивало волны к темнеющему берегу.
Очнувшийся от сна Геракл увидел на берегу множество возбужденных людей с факелами, которые радостно кричали и махали руками, показывая друг другу на неподвижную тушу чудовища, выступавшую из воды, словно небольшой островок без кустарников и деревьев в нескольких стадиях от берега. Когда Амфитрионид вплавь добрался с давшего ему временный приют прибрежного камня до берега, толпа подхватила его на руки и понесла к царскому дворцу, однако покои властителя Трои оказались запертыми. Стража бичами разогнала людей, одному лишь Гераклу разрешили войти и лечь спать со слугами.
Говорят, что Лаомедонт принял безоружного Геракла лишь утром и в присутствии многочисленной свиты сразу заявил, прячась за охрану:
– Я не люблю беззастенчивой лжи и потому скажу тебе совершенно правдиво: я не отдам тебе обещанных божественных коней, во-первых, потому, что ты, как великий герой, должен совершать свои подвиги безвозмездно, ведь именно для этого тебе так же бесплатно дана богами неимоверная мощь духа и необыкновенная телесная сила. Ты должен брать пример со спартанцев, которые презирают всякую собственность, а за жадное стремление к богатству из Спарты сейчас изгоняют, а раньше могли даже казнить. Во-вторых, если я отдам тебе тех коней, то это может очень не понравится Зевсу, потому что это его мне подарок. Ты скажешь, что я обещал и не сдержал обещания? – Да, обещал и от слов своих не отпираюсь! Всех покоряющая Необходимость заставила меня дать невыполнимое обещание, ведь чудовище хотело съесть мою дочь Гесиону. Ради любимой дочери и не такое пообещаешь!
Маленькие глазки царя беспокойно бегали, он не хотел лишиться дивных коней, подаренных Зевсом, но и его могучего смертного сына он очень боялся, хотя вокруг и стояли два десятка хорошо вооруженных охранников.
– Но как честный человек, я не могу оставить тебя без награды – можешь взять в моем табуне двух, …нет – четырех любых скакунов, рожденных обычными лошадями.
Почитающий справедливость Геракл сморщился так, словно съел комок голой соли, такой большой, что с трудом в рот поместился, но не стал спорить с царем, а затаил в сердце такую страшную обиду, для отмщенья которой и самая лютая смерть не предел. После суда с Авгием он на всю жизнь подружился с демоном мести Аластором, который в древности был спутником и помощником древней богини неотвратимого возмездия Немесиды. Аластор знал, что для людей и богов правда милее всего и потому, призывая к губительной мести, он всегда взывал к справедливости:
– Что может быть справедливее того, чтоб отомстить человеку, который первый худое сделал тебе?! Кто обидчику не отомстит, того все назовут слабосильным и трусом ничтожным, и это будет для него огромным позором и в далеком потомстве.
Однако впоследствии, когда появились богини справедливости Адрастея и Дика Аластор стал самостоятельным демоном мести и зла вообще и к справедливости больше не обращался.
Другие говорят, что Лаомедонт не отказывался выполнить условия договора, но нагло обманул Геракла, подменив бессмертных лошадей обычными, что Геракл сразу обнаружил и потребовал:
– Лучше отдай сейчас божественных лошадей согласно уговору. Если не отдашь, то я тебя сейчас не трону, но обещаю: когда стану свободным, тогда я Трою разрушу, а тебя придам позорной смерти, и никакие боги тебе не помогут!
Люди боятся лишь той опасности, которая непосредственно им угрожает сегодня иль завтра, или в ближайшие дни, если же беда грозит через годы, то человек даже вспоминает о ней редко и без всякой опаски. Такими людей сотворила Ананке, чтобы они не боялись самого страшного, что с ними может случиться – смерти, она неизбежна для всех, но, когда придет – никому неизвестно. Поэтому Лаомедонт не обратил внимания на угрозу героя, подумав: «Когда еще Геракл станет свободным… Много воды утечет, да и вспомнит ли потом он о своей мести…». Геракл вспомнит и насладится затаенной местью, но не скоро, а только после освобождения из приятного рабства у Омфалы, в которое он попадет вскоре после окончания службы у Эврисфея.
Ликофроновская Александра вещает, как злой Тритонов пес разжевал Геракла. Тот вырвал у кита живьем нутро, но был так опален на очагах без огненных, что волосы от пара пали все на землю.
Действительно, близко знавшие Геракла спутники говорят, что после того, как в свои тридцать с небольшим лет, он побывал в чреве морского чудовища, наутро совсем поседел, а через несколько дней его голова почти облысела, и он по такому случаю даже обзавелся искусно сделанным париком с такими же короткими курчавыми русыми волосами, какие у него были до битвы с чудовищем.
213. Геракл убивает Сарпедона
После того как Лаомедонт не пожелал отдать условленную плату, разъяренный Геракл отплыл из-под высоких стен священного Илиона в Эгейское море. Он причалил к городу Айну, где его радушно принял фракийский царь Полтис. Полтис был сыном Посейдона, но в отличие от отца, часто в буйном порыве сотрясавшего землю, отличался мягким и тихим нравом.
Узнав о ссоре Геракла с Лаомедонтом, он пытался уговорить героя взять за совершенный подвиг обычных коней и помириться с троянским владыкой. Точно так же Полтис во время Троянской войны, когда к нему придут посольства от ахейцев и от троянцев с просьбой о помощи, предложит Парису возвратить Елену Прекрасную законному супругу Менелаю, получив от него взамен двух юных красавиц. Однако Парис не примет предложение Полтиса, так же как сейчас не послушался его и Геракл.
Во время пира брат Полтиса рыжеволосый, крепко сложенный герой Сарпедон, очень красноречивый и сильный для обычного мужа, вел себя с Гераклом вызывающе нагло. Он давно слышал о ссоре и суде Геракла с Авгием, а теперь узнал о его распре с Лаомедонтом. Оказавшись на пиру напротив отпрыска Зевса, он говорил ему с надменной издевкой в черных блестящих глазах и на губах – с презрительной дерзкой улыбкой:
– Ты, хоть и сын великого Зевса, но ведь от обычной женщины смертной, и таких сыновей у владыки богов, говорят, как блох у шелудивой собаки. Поэтому ты должен не кичиться происхождением, а слушаться всех царей на земле, будь то Эврисфей, Авгий, Лаомедонт или брат мой Полтис, который сейчас тебя так радушно здесь принимает и угощает. Ведь цари – питомцы Зевеса – над всеми людьми законно властвуют в этом мире. Царь нам да будет единый, которому Зевс прозорливый скипетр даровал и законы, поэтому он царит над другими. Ты же охотно во всяких грехах царей обвиняешь и даже над внешностью их издеваешься. Слышал я, что ты говоришь, будто арголидский царь Эврисфей, господин твой, для тебя ничтожество, потому что ростом не вышел. Авгий, богатый своими стадами – жадный потому, что не захотел тебе отдать тысячу быков и коней за то, что ты дырку для воды сделал в ограде. Лаомедонта сейчас обвиняешь, что он тебе за убийство кита, который на мелководье и сам бы издох, четырех породистых лошадей предложил, но тебе этого мало – ты божественных желаешь коней. Ох, как жаден ты до чужого добра и дерзок от безнаказанности, совсем распустил тебя Эврисфей. Но здесь тебе наглеть не позволят. Больше не смей скиптроносцев порочить! Несчастный, ты хоть телесной силой велик, но сиди лучше смирно, больше молчи и других совещания слушай, более почтенных, чем ты, раб безродный!
Насупившийся Геракл, грозно сдвинув к переносице густые, как у отца, низкие брови, решил все вытерпеть за столом, хоть и зубами скрипел, как родитель и много раз сжимал и разжимал кулаки. Он на пире лишь нехотя сказал Сарпедону:
– Какие надменные и наглые речи! Я до сих пор был уверен, что разумом ты, как свой брат, превосходишь многих других, кто во фракийском краю обитает богатом. Слова твои сильно возмутили меня, яростный гнев в груди разрастается, но не хочу портить пир гостеприимному Полтису, ведь ты ему брат.
Перед отплытием, стоя на берегу Айнии сын прекраснолодыжной Алкмены вспомнил проявленную Сарпедоном на пиру наглость и дерзость. С гневным прищуром издали посмотрел на Сарпедона сын Громовержца и тихо прошептал:
– Сейчас ты замолчишь навсегда безумноречивый, хотя громогласный, вития рыжеволосый! Смертного более наглого, нежели ты я еще не встречал и, надеюсь не встречу, впрочем, как и тебя, которого властительные подземные божества уже заждались в гостеприимном Аиде.
После слов таких Геракл выстрелом из лука убил Сарпедона, хоть тот и был сыном могучего Колебателя земли Посейдона и милым братом гостеприимного Полтиса. Один из воинов Полтиса, пожилой ветеран, который многое повидал на своем веку, увидев внезапную смерть Сарпедона своими глазами, довольный воскликнул:
– Истинно, множественно и справедливо славные дела совершает безупречное чадо прекрасноволосой Алкмены. Он к благу людей всякий труд совершает, даже, если при этом кровавую брань учреждает. Ныне ж герой, в котором кровь течет Зевса, совершил еще один, хоть и не великий, но все ж – таки подвиг: ныне красавца рыжего, в речах всегда дерзкого, он навсегда обуздал велеречье! Больше не будет цвет самый яркий Эллады он оскорблять поносительной речью!
Геракл же, не великий подвиг такой, совершив, канаты, что мореходное судно у берега крепко держали, отвязать приказал и под свежим дыханием ветра попутным его прочный корабль быстро понесся вперед по влажному хребту всегда соленого моря.
214. Геракл убивает Полигона и Телегона
Приплыв к Тороне, Геракл встретился с Полигоном и Телегоном, сыновьями морского бога Протея. Люди рассказывают, что нечестивые внуки Энносигея Полигон и Телегон, унаследовавшие от деда огромную силу, вызывали всех чужестранцев на роковой поединок и убивали.
Будучи близнецами, они были очень похожи так, что их невозможно было различить, и они этим пользовались, при необходимости подменяя в борьбе или кулачном бою друг друга. Обычно блюдя справедливость, они дрались с чужеземцами по одному. Однако, если путник попадался сильный и был не робким, то, о справедливости и правде они забывали и, если единоборство начинал Полигон, то Телегон его подменял, когда видел, что брат сильно устал.
Однажды чужеземец оказался таким сильным, что братья несколько раз подменяли друг друга, в то время как один боролся, второй отдыхал и восстанавливал силы. Поняв, что поодиночке им не одолеть могучего противника, они набросились на него вдвоем и, когда он, взывая к богам, закричал, что у него двоится в глазах, они весело засмеялись, повалили его и убили, пиная со смехом ногами.
Геракл, наслушавшись рассказов о нечестивом отношении Полигона и Телегона к чужеземцам, решил встретиться с ними, чтобы сойтись в поединке и избавить будущих путников от неминуемой смерти. Он подошел к воротам их дома, стоявшего почти у самой дороги, и стал бить по ним своей суковатой дубиной.
Братья уже слышали от корабельщиков и торговцев о могучем герое, убившем Сарпедона в городе Айне, где царствовал Полтис и о покорении фракийцев на острове Фасос. Они благоразумно решили даже вдвоем не пытаться биться с Гераклом одним и закрыли бревенчатые ворота на крепкий засов. Стена, окружавшая дом, была высокой тоже из бревен крепких с заостренными концами и служила хозяевам надежной защитой от множества обычных мужей, но не от такого героя могучего, как Геракл. Поняв, что ему не откроют, он легко ворота сломал, словно они были не из крепких бревен, а из гнилых досок. Подойдя к двустворчатой двери дома, Геракл не стал по ней стучать и сразу выворотил из крюков, ткнув в нее легонько плечом. Тут перед ним высочили оба брата, похожие друг на друга как две капли воды, и стали возмущенно кричать:
– Кто ты такой, метек? Что тебе надо? Для чего ты ворота сломал, а теперь без крепкой двери наше жилище оставил? Не пройдет тебе это даром, ведь мы Посейдоновы внуки, дети древнего бога Протея и Нереевой девы Псамафы.
– Я решил навести тут у вас справедливость. Слышал я, что путников вы заставляете против воли бороться и нечестно убиваете их. Теперь я хочу с вами сойтись в поединке.
С несвойственным ему высокомерием заявил истребитель чудовищ, злодеев и нечестивых владык. Однако Посейдоновы внуки, не желая бороться, стали кричать, перебивая друг друга:
– Тот, кто тебе такое сказал – просто лжец, который нас ненавидит. Да, мы любим бороться и встречаемся в поединках в том числе и с чужестранцами, но никогда никого не принуждаем к борьбе и редко кого убиваем, если только случайно. Вот и тебя мы не принуждаем к борьбе и сами с тобой мы не желаем сражаться потому, что больны мы сейчас.
– Удивляюсь я вам, братья! Как ловко вы правды путь в своих словах изменяете. Сами все лжете и других во лжи обвиняете. Видно, вас только могила исправит. Зачем только легкого ищете вы торжества, без всякого стыда побеждая бессильных, а со мной не хотите бороться? Ради святой справедливости вам придется, хотите вы этого или нет, на кулаках со мной биться, пока только я или вы в живых не останетесь! Я буду сразу с вами двоими биться, как с одним, ведь вы так похожи! И ложь бесстыдная, что вы больны, вас не спасет!
Так вызвал братьев Геракл на борьбу сразу двоих и подойдя к ближайшему брату, который называл себя Телегоном и попытался бежать, ударил его в висок. Видя, что драки не избежать к Гераклу подскочил Полигон, подхватив в руку камень, по размерам на голову человека похожий. Борьба закончилась быстро: Телегон на месте скончался, ничком грянув на землю, и все на свете разящая смерть вокруг него разлилась. Полигон, тяжким камнем ударив Геракла в плечо, камня не удержал, чтобы еще раз ударить. Тогда он попытался быстро сбежать, словно зверь навредивший, который, телку или собаку у стада коров растерзав, завидел пастуха и прочь убегает, пока гурьбой весь деревенский народ не сбежался. Геракл же, не обращая вниманья на камень, успел схватить Полигона одной рукой за одежду, чтобы тот не скрылся, а потом второй так в самый низ подбородка ударил, что кулак не только горло, но с хрустом и шейные перебил позвонки.
Словно унаследовавшие от родителя громадную силу два мощные льва, на богатых ущельями и лугами горных долинах, вскормленные матерью-львицей, много тучных овец и волов круторогих из стад похищали до той поры, как и сами охотниками были убиты. Так и Полигон с Телегоном путников убивали пока, мужем, всесокрушающей мощи, сраженные насмерть, рухнулись оба на землю, подобные срубленным острой медью кедрам высоким. Так поединок закончился необычный тем, что в нем одновременно сражалась не двое, а трое.