Сергей Быльцов
Гераклея
318. Геракл приручает Кербера
Выйдя из чертога Аида, Геракл быстро зашагал с дубиной на одном и луком – на другом плече, к возвышающимся огромным воротам Эреба, расположенным у самого Ахерона, реки плача и скорби, откуда доносился хриплый лай вперемешку с рыком и воем. Там он и нашел адского пса.
Гесиод поет, что сторожем пес беспощадный и страшный сидит перед входом в Аид. Со злою, коварной повадкой встречает он всех приходящих, мягко виляя хвостом, шевеля добродушно большими ушами. Выйти ж назад никому не дает, но, наметясь, хватает и пожирает всякого, кто только попробует самовольно царство покинуть мощного бога Аида.
Фульгенций говорит, что Кербер означает Креобор, или «пожирающий мясо», и изображается он с тремя головами, обозначающими три возраста – детство, юность и старость, посредством естественной смены коих смерть приходит к живым существам.
Подойдя близко, Геракл увидел черного мохнатого пса размером с большого теленка, у него была одна мощная шея, увенчанная лобастой головой с небольшими стоячими белыми ушами, а слева и справа словно наросты на толстой центральной шее были еще две небольших головы на неестественно длинных и тонких шеях. На мощной шее адского пса был строгий ошейник с тупыми шипами на длинной и толстой железной цепи, прикрепленной к массивному металлическому кольцу, замурованному в стену пещеры, служившей ему логовом. Такой ошейник и цепь Аиду пришлось против своего желания надеть своему трехглавому любимцу и другу по приказу самого Зевса, ведь в царство немых время от времени наведывались по разным делам и олимпийцы, а пес был и подслеповатым (с детства у него все болели глаза) и забывчивым – никак не мог запомнить на кого можно и нужно бросаться, а на кого – нет. После того, как Кербер больно укусил за ногу благую Деметру, когда та дочку проведать явилась, Аид, скрепя сердце, надел на милого друга строгий ошейник и посадил его на толстую длинную цепь.
Едва заслышал Кербер трехглавый решительные шаги Геракла, как встала дыбом его черная шерсть и белые уши чутко насторожились. Пес начал оглушительно лаять и рваться на длинной цепи к Гераклу. Он то рывками так сильно натягивал цепь, что храпел от удушья, то бил мощным хвостом по земляному полу и пригибал главную голову низко к земле, тер лапами мочку главного носа и потом долго чихал от собачьего возбуждения.
Геракл, согласно указанию Аида не прибегал к своей палице, и стал бить пса голыми только руками. Кербер, получив несколько щадящих ударов кулаками и локтями по черным бокам и основной голове, заскулил и начал мягко вилять хвостом, шевеля добродушно всеми белыми своими ушами.
Однако победу праздновать еще было рано. Как только тиринфянин взялся могучей рукою за цепь, пес, вдруг наметясь своими загнутыми внутрь зубами пасти основной головы, попытался схватить его за руку. Геракл успел руку отдернуть и, обозлившись, схватил Кербера за главную мощную шею двумя руками и цепкими пальцами взялся так же крепко душить, как когда-то он душил его брата – Немейского льва. Пес, разъяряясь, возбуждаемый бешеной злобой, громким лаем тройным одновременно воздух молчаливого царства наполнил и по асфоделевому лугу стал разбрасывать из основной пасти клочья пены белесой. Основную голову на шее зажатой, Кербер не мог повернуть, но две его боковых головы небольших, но очень зубастых пытались схватить Геракла, однако львиная шкура опять выручала героя. Он продолжал душить главную шею адского пса, но не в полную силу, боялся он ему основное горло сломать. Когда Кербер стал совсем задыхаться и начал судорожно дергаться всем телом, Геракл ослабил свою железную хватку. Пес, почувствовав слабину, рванулся из последних сил, Геракл опять нежно его придушил, и тот бездыханным повалился на землю перед могучим героем. Геракл хмыкнул довольно и выпустил мохнатую шею из рук. Пес, отдышавшись, жалобно заскулил, хвостом завилял и зашевелил и большими и маленькими своими ушами, а после он ноги противника начал лизать и жаться к лодыжкам.
Аид издали наблюдал как Геракл душит его любимого пса. Черные очи царя Преисподней страшно, как пламень, светились, мускулистая грудь резкими толчками то вздымалась и застывала надолго, то так же резко вдруг опадала, и он уж не первый раз себя спрашивал:
– Может схватить мне нетленный двузубец и, прыгнув в крепкую колесницу, подобно стремительно брошенной пике, помчаться на выручку к любимому Керберу?
Однако Аид так и не кинулся на выручку к своему любимому псу потому, что каждый раз, дергаясь от возбужденья бровями, так сам себе отвечал:
– Перед собой я должен откровенно признаться, что Геракл делает все справедливо: он приручает Кербера, как сам ему я разрешил – только голыми руками, ни к какому оружию не прибегая. И потом, я уверен, что непреклонная Старуха Лахесис давно этот подвиг Гераклу соткала, и нам с милым Кербером, обоим, остается только стиснуть зубы и все претерпеть, что Могучей Судьбой предначертано.
Позже Аид, испив стигийской воды, дал страшную клятву, что когда-нибудь покарает злодея, истязавшего его любимого пса.
Тут издалека до Аида донесся грозный голос Геракла:
– Все, Кербер! Ты побежден! Смирись чудовище трехглавое и мне безмолвно повинуйся! Ведь не желаю я тебя убить, как твоих братьев и сестру. Но, если будешь впредь кусаться, найдешь от рук моих такую боль, что сам молить будешь о смерти.
Герой рукой по шее мощной потрепал чудовище и на цепи повел его, как пса обыкновенного. Бессонный сторож царства беспросветного, прижав все уши и позабыв о злости, послушно влекся следом, по бокам себя хвостом хлеща нещадно. Геракл заметно повеселел и сказал ему, совсем, как человеку:
– Так-то лучше. Не унывай служака! Ведь я тебя возьму на землю ненадолго. Людям только покажу и отпущу сюда обратно.
319. Эринии терзают Геракла
По пути к переправе через чудовищную Стикс Геракл сделал небольшой крюк, чтобы захватить Тесея, который, прощаясь с царем лапифов, все еще надеялся своим дружеским любящим сердцем, что и Пирифоя из плена отпустят.
До каменного трона Леты было еще далеко, как вдруг из-за высокого особенно пышно разросшегося куста асфоделей послышался громкий пронзительный свист, и на героя сзади обрушился удар бича, затем последовал еще удар, и еще, и еще…
Геракл оглянулся и мельком увидел отвратительного вида старух, которые, несмотря на возраст, очень резво размахивались бичами, норовя ударить его побольней. Тогда он, не выпуская цепи из левой руки, дубиной, которая мигом слетела с плеча и оказалась в правой руке, с разворота ударил назад, но дубина ни в кого не попала.
Герой развернулся и разглядел трех ужасных старух в черных окровавленных одеждах и по их жуткому виду понял, что это древние богини мщения за кровные убийства Эринии. Свои костлявые руки с синими венами сестры широко разводили и вскидывали мерзкие головы со змеями вместо волос, которые злобно зашипели. Часть гадюк лежала у них на плечах, другие, спустившись по тощим отвисшим грудям, мерзкий свист издавали, извергали свой яд, раздвоенными языками быстро мелькали и прищелкивали. Из водянистых глаз чудовищных старух капала темная кровь, и из страшных ртов, больше похожих на звериные пасти, неслись ужасные нечеловеческие звуки, похожие на звериное завывание и свирепое рычание.
Геракл, уразумев, что бить старух дубиной бесполезно, попытался хоть одну из них схватить свободной рукой, но хватал только воздух, и тогда в паническом страхе он пустился бежать. Кербер при этом, радостно лая, бежал на цепи впереди.
Резвые старухи не отставали, у них словно выросли крылья, и продолжали отпрыска Алкмены и Зевса сзади хлестать своими бичами, норовя зацепить его незащищенные шкурой голые голени и открывающиеся при беге колени. Догадливые сестры могильного мрака, поняв, что его хорошо защищает львиная шкура, старались бить по оголенным ногам. Тогда сын необорный Алкмены остановился и, присев, весь оказался под шкурой.
Удивительно, но Кербер в этой схватке оказался на стороне своего укротителя. Несколько сильных болезненных ударов по воле скучающей Тюхе достались и трехглавому стражу, и он, лежа на спине с поднятыми лапами, ощетинился злобно и главной пастью пытался хватать зубами бичи.
– Что же нам делать с этими старухами злобными? Убежать от них невозможно, сидеть, закутавшись в шкуру долго я не смогу. Надо биться, но как? Это древние богини отмщения за пролитую родича кровь. Дубина проходит сквозь них, как через воздух, и руками их не схватить, значит и стрела против них не поможет. Что же мне делать? Что делать?! Может ты, Кербер, знаешь, ведь ты местный житель, и такое же чудище, как и они?
Спросил со слабой надеждой Геракл у лежащего кверху лапами Кербера, но пес только огрызался в ответ на достававшиеся ему случайные удары бичей, время от времени с невыразимой тоской и надеждой поглядывая всеми тремя парами глаз в сторону аидова дома. Заметив эти взгляды адского сторожа, Геракл вскричал:
– А может и правда? Устремиться к дому Аида и попросить у него помощи против ужасных Эриний, ведь он и над ними владыка. Тебе, как любимцу, царь не откажет, конечно. Если же мне он не поможет, то я его силой заставлю и, если потребуется – в сраженье вступлю. Крепка у меня еще сила и дух мой отважен! Ведь только против этих древних богинь бесполезна вся моя сила. С Аидом же я буду сражаться и со всей его свитой до последнего вздоха, до последнего биения сердца!
Старухи бесновались и ликовали. То та, то другая вырывала змей из волос, и метала гада в Геракла, стараясь ему на голые ноги попасть. Гады застревали на покрытой рыжей шерстью львиной шкуре и с шипеньем скользили, извивались, стараясь найти в ней прореху и на тело попасть, но падали, когда герой дергался сильно или рукой срывал иль смахивал их. Эринии, видя, что змей бросали напрасно, продолжали нещадно хлестать Геракла своими пропитанными ядом бичами, порождая вокруг всей своей древней мощью Смертный Ужас и Страх нестерпимый, доводящий до Безумия с бешеным ликом.
320. Боги обсуждают битву Геракла с Эриниями
Услышавший крик истошный Геракла Аид, выскочил из своего чертога и увидел битву племянника с тремя древними мстительницами. Очень он испугался, как бы от яростной схватки могучего героя с бессмертными богинями мщения не растряслась поверхность земли и в земле не возникли глубокие трещины, через которые в его уютное царство устремится ослепляюще – яркий солнечный свет и, разогнав мрак первозданный, нарушит царящую здесь тишину и порядок.
Чтобы Зевс и остальные сородичи, на Олимпийских высотах живущие, увидели, что под землей проделывает Геракл, Гадес сам на время открыл главные врата в свое ужасное царство.
Олимпийцы в это время, как всегда, пировали, амбросию в больших количествах поглощали и неустанно честь воздавали друг другу кубками с пенящимся нектаром, который после вознесения на нерушимый вовеки Олимп Диониса, стали сначала слегка, а потом все больше и больше разбавлять вином медосладким. Заметив, как открылся главный вход в подземное жилище Аида, бессмертные боги, обладающие сверхострым зрением, увидали, что там творится. Олимпийцы в полном составе стали наблюдать со все возрастающим интересом за нападеньем на Геракла Эриний. Бессмертные дружно молчали, время от времени, поглядывая на своего верховного повелителя.
Заметивший взгляды богов, Зевс сначала косматой потряс головой и повращал кустистыми своими бровями. Потом, лукавую скрыв умело улыбку, начал меж них говорить всеобщий родитель бессмертных и смертных:
– Несчастье и горе! Своими глазами я вижу, как достойного мужа, который Гигантов нам помог победить, истязают Эринии. Знаете вы, что этот герой дорог мне: о сыне моем от Алкмены дух мой печется всегда. Поэтому, давайте-ка боги, усердно все обсудив, вместе решим, что нам с вами делать, – вмешаться и спасти от безумья Геракла, иль, как бы он доблестен ни был, позволить могучим змеекудрым богиням бичами ядовитыми разум его навсегда укротить?
И за всех тут же ответила ему волоокая Гера супруга:
– Черных туч Собиратель, из богов наивысший, ну, что говоришь ты! Иль ты забыл, что Эринии богини более древние, чем все мы здесь на Олимпе живущие. Они всегда действуют по воле Мойр непреложных и могут карать не только смертных людей, но и нас, богов, в небе широком царящих. Впрочем, после того как они Диониса ввергли в безумие злое, на нас бичами своими ядовитыми они больше никогда не замахивались. Так, что делай, как хочешь, но мы, члены твоей олимпийской семьи никому не нужную распрю с Эриниями не одобрим.
Тут Афина, копьем взмахнув мощно, вскочила из-за стола и, окинув Геру ледяным взглядом своих совиных навыкате глаз, ей с улыбкой злорадной сказала:
– Гера, хоть ты и царица, но не надо за всех нас говорить. Страшные древние мстительницы родились по воле Мойр после первого кровного преступления, когда Крон тяжко ранил отца своего Урана, лишив его серпом плодовитости. С тех пор Эринии всей своей губительной мощью безумием карают преступников, проливших кровь близких родичей. Да, Геракл убил своих детей от Мегары, но ведь за это преступление он сполна заплатил страданьями тяжкими, на рабской службе двенадцатилетней у Эврисфея, как было предначертано Мойрами. За какую же провинность, волоокая Гера, сейчас ты натравила на Геракла могучих Эриний? – Может быть, за то, что он Порфириона убил и не дал ему прямо на пылавшей Флегрейской равнине тебя изнасиловать, а тебе этого в тайне очень хотелось?
Тут боги воздвигли такой неистовый хохот, как никогда они не смеялись. Для Геры это было как гром среди ясного неба. Она пронзила Афину таким ненавидящим взглядом, что той показалось, будто на нее смотрит сама Медуса – Горгона. Паллада прикусила губу, было видно, что она пожалела о своих последних словах, ведь очень мстительной Гера была.
– Тритогенея, дитя мое милое, все говоришь ты, как всегда, правильно, а сейчас и остроумно еще, но пусть за брата смертного не волнуется твое справедливое сердце. Боги, властитель ваш сейчас все говорил не серьезно. Я хотел лишь проверить насколько сильно всем вам правда мила и справедливость. Геракла же защищать нам нет необходимости никакой, он сам надежно себя защитит. Ужалит трижды, с тетивы его сорвавшись, Лернейская змея своею желчью ядовитою, и Ночи дочери высокочтимые, сами станут изрыгать от боли с пеной черною все сгустки крови, слизанной со страшных ран. Мы можем пир наш пышный продолжать спокойно и наблюдать за всем, как зрители в театре. Все в нашем мире предначертано железным Роком, и силы нет ужаснее Судьбы, всем она правит во вселенной: Гераклом, Эриниями, всеми вами и даже мной!
321. Геракл побеждает Эриний
В это время голени Геракла начали сочиться кровью, пропитываясь ядом. И тут лицо героя преобразилось: нос безобразно сморщился, раскрылись хищно губы, обнажая зубы, и возник злобный оскал. Так всегда, бывало, когда в его сердце нестерпимо закипало бешенство. Он с обезумевшими глазами стал остервенело наносить удары дубиной, пытаясь поразить то одну, то другую, оказавшуюся ближе других, старуху. Он успел лишь несколько раз поразить пустоту, и тут дубина, не встречая препятствий, как птица, выскочила из рук.
И тогда герой в порыве отчаяния, не зная, что делать, схватился за лук и первые попавшиеся в колчане стрелы, а это были три стрелы, пропитанные желчью Гидры с Лернейского озера. Эриннии не успели и три раза моргнуть, как герой в упор поразил их этими стрелами, пустив в каждую богиню по стреле. Стрелы, как и дубина, беспрепятственно прошли сквозь тела ужасных старух, но яд на их наконечниках оставил в их недоступных оружию бессмертных телах следы желтовато-зеленые.
Почувствовав уколы геракловых стрел, старухи сначала язвительно засмеялись, ведь их, по воле Мойр непреложных, не брало никакое оружие, даже киклоповы стрелы – молнии Зевса. Они по-прежнему бешено кружились вокруг Геракла, потрясая факелами и истязая его бичами и при этом дико орали и завывали.
Отравленных стрел было только три, и Геракл в охватившем его бешенстве продолжал пускать обычные стрелы в Эриний, пока они все не кончились, но те пролетали сквозь божественных чудовищ без видимого следа. Удары бичей продолжали сыпаться со всех сторон. Геракл был похож на загнанного в угол крепкого загона льва. Лев грозно рычит и злобно бросается и на охотников, и на собак, но те быстро отбегают и прячутся, невредимыми оставаясь, и в это время другие пытаются его дротом иль копьем поразить. Он пытался хватать бичи, но они выскальзывали из рук. Он пытался хватать и старух, но и они, как бичи, по-прежнему ускользали из его тщетных объятий.
Необыкновенная сила, мощнейшего между всеми мужами, прославленного героя, казалось, бессильна против ужасных древних мстительниц. Он, как и Кербер, злобно продолжал огрызаться, пытался уворачиваться от бичей и медленно продвигался в направлении к аидову дому.
И вдруг вопли старух разом изменились, на смену злорадству к ним изумление сначала пришло, а потом в их неистовых криках появился страх беспокойный, и явственно боль зазвучала. Эриния, которую звали Мегера, первой отбросив свой бич окровавленный, завопила истошно:
– Милые сестры! Горе нежданное нам! Этот нечестивец и негодяй сам отравил нас! Нас – мстительниц древних, защитниц справедливости яростных самых! Я чувствую всем своим телом желчь ядовитую Гидры Лернейской, ведь только ее яд нам лишь и страшен.
Тисифона и Алекто тоже бросили на землю бичи и схватились за раны, покрывшиеся пузырящейся пеной, оставленные отравленными стрелами Геракла.
– Сестры! Давайте спасаться! Нам надо скорее ужасные раны промыть в водах Стикса, иначе Иасо и Панакея будут лечить нас от язв и гниения долгие годы. Давайте бросим этого негодяя, ведь свое здоровье дороже!
Так опять закричала Мегера. Старухи оставили Геракла и, плюясь кровавыми сгустками с черною пеной и нещадно ругая его, поплелись в направлении к чудовищной реке Стикс. Поддерживая под руки одна другую, они, непрерывно оглядываясь на Геракла и мерзко ругаясь, медленно ковыляли к берегу самой ужасной реки подземного царства.
Многие в этом мире подземных чудовищ и безмолвных теней видели пораженье для всех грозных Эриний. Гераклу показалось, что он слышит со всех сторон крики радости, он даже позабыл о своих кровоточащих ногах. Он широко улыбался – ему казалось, что вместе с ним радуется весь мрачный Эреб, торжествуют бесплотные тени и к играм весело устремляются. Это веселье в Аиде длилось очень недолго, да и было ль оно, может быть, герою это все только показалось? И все же стоны глухие немного затихли, слабее стал безысходный ужас Эреба, бичи ядовитые нигде уже не свистели.
В наступившей тиши Геракл дышал полной грудью, легко и свободно. Он почти бегом вместе с Кербером явился к каменному трону Леты, где Тесей прощался с милым другом своим Пирифоем. Герои все еще оба надеялись, что Гераклу удастся получить свободу для Пирифоя, поэтому, узнав об отказе, оба рыдали, как дети. Гераклу пришлось силой оттаскивать Тесея от его возлюбленного друга, который был ему дороже, чем брат.
Некоторые говорят, что после битвы с Гераклом не без согласия Мойры Лахесис демонические Эринии стали более справедливыми благими мстительницами, которые при наличии смягчающих вину обстоятельств могли даже простить преступника, чего они никогда бы не сделали прежде. Даже имя сестры-мстительницы получили другое, их стали звать, как и дочерей Аида и Персефоны Эвменидами (милостивые, благосклонные).
Другие не считают, что Эвмениды являются всегда милостивыми богинями и говорят, что они даже с одним и тем же преступником могут быть и белыми, и черными. Эти богини, когда они сводили с ума Ореста, безжалостно убившего мать Клитемнестру, говорят, явились ему черными. Когда же он в припадке безумия откусил себе палец, они вновь явились ему, но уже белыми, и при виде их он вновь обрел разум и, таким образом, первым он принес очистительную жертву, отвращая от себя их гнев, а белым богиням принес благодарственную жертву. Впрочем, возможно в первый раз к Оресту явились бывшие Эринии, а во второй – дочери Аида и Персефоны.
322. Харон переправляет Геракла с Кербером и Тесея
По дороге к переправе через адскую реку Геракл приложил к кровоточащим ногам серебристые в тусклом свете листья черного тополя, которые вместе с плакучими ивами росли здесь в избытке везде и почувствовал некоторое облегчение. Вот почему священным деревом Геракла многие считают серебристый тополь: двойной цвет листьев означает, что Геракл совершал подвиги в обоих мирах: наземном и подземном.
Некоторые говорят, что на земле черные тополя с серебряными в лунном свете листьями являются символом глубокой печали потому, что в эти деревья милостивыми богами были превращены безутешные Гелиады, тосковавшие на берегу Эридана по погибшему юному Фаэтону, своему любимому брату.
Другие же утверждают, что в белый тополь была превращена прекрасная океанида Левка (белый тополь), которую Аид полюбил еще до знакомства с Корой. Узнав о прежней любовнице мужа, Персефона превратила Левку в белый тополь и посадила ее на берегу реки Мнемосины, чтобы все помнили о ее ревнивом могуществе. Персефону не зря многие называют безжалостной и жестокой. Когда она узнала о другой давней любовнице Аида – наяде Минте (мята), она бросила деву на блеклые травы и буквально растоптала ее ногами, превратив в душистую мяту. Как следует из имен Левки и Минты, превращение в тополь и мяту им было предначертано Мойрами в тот день, когда они имена получали. В отличие от Персефоны Мойры не жестоки – они ко всему безразличны и знают лишь Необходимость. Владыка Аида, когда Персефона покидает его на полгода, а иногда и на целых две трети года, с помощью Гекаты оживляет Минту или Левку и скрашивает с ними свое мужское одиночество. Надменная Персефона после того, как в Аиде оказались Тесей с Пирифоем, делала вид, что ничего об этом не знает.
Начальник адской переправы Харон с глазами, вечно буйно горящими, уже не пытался бороться с Гераклом, но от нового пассажира Тесея по укоренившейся привычке стал требовать золотую ветвь из рощи Персефоны. Древний титан был так же сильно озадачен перевозкой из Аида Кербера, который не только сам никогда не покидал царства теней, но обычно и других не пускал, ведь это и было его работой.
Геракл предвосхитил все вопросы сына Эреба и Нюкты и, показав ему свою дубину из дикой оливы, не скрывая угрозы, сказал:
– Нет у нас, добросовестный перевозчик, никаких веток из рощи Персефонеи, но есть вот эта толстая ветвь из рощи оливковой. В прошлый раз я тебя убеждал твоим же веслом. Если хочешь, титан – трудолюбец, в этот раз я покажу тебе, на что способна сучковатая эта дубина, она будет намного покрепче весла. Познакомившись с ней, будешь лежать бездыханным в продолжении целого года на дне своей утлой лодчонки. И лишь сон тяжелый и злой, что кошмаром зовется, твое бессмертное тело титана объемлет, пока сгибнет года круговорот.
Начальник утлого суденышка обнажил в жалкой улыбке свои кривые, но крепкие желтые зубы и переправил героев с трехглавой собакой на другой берег Стикс, могучей титаниды – реки, пробуждающей безотчетный ужас даже в бессмертных, без всякой ветки из рощи Персефонеи.
Говорят, что не впервые такое случилось. Богоподобный Орфей с помощью, подаренной ему Аполлоном золотой кифары и своего волшебного голоса, просто очаровал сурового титана. Жалобно звенели струны кифары, и по мрачным пустотам Аида понеслись печальные звуки и нежные слова о любви, без которой жить невозможно. Восхищенный Харон не только перевез Орфея без навлона, и без золотой ветви через застывшие от восторга воды чудовищной Стикс, но и провел мимо Кербера до самых чертогов Аида и Персефоны.
Правда, когда оглянувшийся по воле старой Ткачихи Орфей второй раз лишился своей возлюбленной жены Эвридики и опять попытался незаконно проникнуть в Аид, то, словно высеченное из гранита, сердце Харона было уже ничем не пронять. Наверное, слушая божественное пение Орфея, мрачный старец ощущал себя молодым и красивым богом где-нибудь на освещенной солнцем прекрасной земле или даже в золотой лазури небес, но божественное пение окончилось, и он опять оказался в Аду.