Сергей Быльцов
Гераклея
246. Геракл в слезах падает на колени
(Рассказ Темона)
Лигуры, почти не обращали внимания на нас – горстку юношей, сопровождавших Геракла. Они, познав на себе, безмерную мощь смертоносной дубины лучшего зевсова сына, стали осыпать его стрелами, сами держась от него на большом расстоянии. Каменная шкура Немейского льва не раз спасала могучего нашего вождя, и он перебил много врагов, не истратив впустую ни одной стрелы и не подняв зря ни разу дубину. И тут вдруг Геракл горестно завопил:
– Где все мои стрела?!
На лице нашего предводителя я увидел безвыходность и понял, что его стрелы закончились, все до единой. Наверное, впервые в своей кипучей жизни он оказался в полной власти немощной богини Амехании (Беспомощность). Дубина давно была бесполезна, лигуры близко не приближались, осыпая его тучей стрел с большого расстояния.
Я был рядом и видел, как покатились с впалых щек великого героя, дерзновенного сердцем, крупные слезы на землю. Видно, он их упорно все время удерживал раньше, но больше не мог. И вот изможденный Геракл в горьких слезах пал на подкосившиеся колени – раненый стрелами в икры, где львиная шкура ног не могла его защитить. Я хотел к нему подбежать, но в нескольких шагах от него сам был ранен двумя стрелами в ногу и руку. Упав на землю, я мог только видеть и слышать, как, вздымая к небу необорные руки, отпрыск Кронида горестно стонал:
– О всемогущие боги! Вам не ведомо ни снисхожденье, ни милосердие, вам понятна и мила лишь одна справедливость! Я ли не вынес много непосильных трудов, а сколько я жестоких мук испытал, без числа вкусил разных бед и невыносимого горя, но никогда из глаз моих еще слеза обильная не выпадала. Не думал я, что от бессилия мерзкого придется мне плакать, как ребенку маловозрастному, но видно так Судьбе проклятой угодно. И вот мои глаза, когда-то к плачу непреклонные, невзгодам слез вовеки не дарившие, всегда сухие, плакать научились! Неужто нынче жалкою смертью придется здесь погибнуть мне под стрелами лигуров?!. Зевс! Говорят, меж всеми богами ты самый жестокий! Говорят, ты не жалеешь даже тех, кто тобою же на свет порожден, ты предаешь их страшным несчастьям и самым тяжелым страданьям! О, Зевс, мой великий родитель! Если пред тобою сжигал я бедра быков тучные и помогал тебе в войне с ужасными своей силой гигантами, услышь меня и выполни желанье только одно: пусть мои слезы превратятся в камни, чтоб я мог ими сражаться!
Безучастное небо сначала молчало, но тут над горестной участью лучшего смертного сына Зевс – Милихий (милостивый) сжалился, и грозовые послал облака, и град выпал на землю необыкновенный. До земли летели обычные мелкие градинки размером с горох, но, коснувшись земли, они превращались в полновесные камни размером от кулака до головы человека.
Как во время бурной зимней метели завывающий ветер студеный швыряет крупные снежные хлопья на землю, кормилицу многих. Так же из рук необорных Геракла полетели увесистые камни в лигуров, и под ударами их медные шлемы громко звенели и тяжелые круглые щиты из кож многослойных воловьих глухо, как похоронная песня, гудели. Не выдерживали ударов камней, пущенных отпрыском Зевса шлемы лигурийские и щиты, их пробивали камни, и из раздробленных черепов, с кровью смешавшись, брызгал на землю мозг и вылетали мелкие кости.
Воспрявший духом отпрыск великого Зевса – Кронида, с помощью этих камней еще многих лигурийцев жизни лишил, а других обратил в позорное бегство. Как стая голубей иль галок до смерти напуганных несется с криками истошными, завидев стремящегося к ним сверху хищного ястреба, – так от Геракла с воплями бежали лигурийцы, забыв долг гражданина и воинскую честь.
Геракл не стал ни за кем гнаться и сразу после боя подошел ко мне, помог подняться и устало сказал:
– Радуйся Темон! Я победил; из копий вражеских и из доспехов уж строится трофей! Врагов, бежавших я преследовать не буду. Давно усвоил я правило царей спартанских, что лучше иметь славу победителя великодушного, чем жестокого – тогда противник будущий не будет драться насмерть, и побежит, надеясь хотя бы жизнь спасти, а может и свободу.
Дорога через Лигурию была беспрепятственной, и Геракл направил нас и свое стадо необыкновенно прекрасных коров в Лигурийские Альпы. На следующий день на привале Геракл, вспоминая сраженье, задумчиво мне сказал:
– Не устаю я, друг моего сердца Темон, удивляться родителю своему, и сейчас изумляюсь ходу мыслей его всегда необычному. Ведь, кажется, ему было бы проще сбросить сразу камни с большой высоты на лигуров и поразить насмерть их всех, чем помогать сыну так необычно, засыпав поле градинками, вырастить из них камни, которые я мог бы кидать во врагов. Возможно, Олимпиец своим явным вмешательством в битву не хотел злить свою не в меру ревнивую супругу или того больше – оскорбить Старуху Лахесис в предначертанья ее слишком явным вмешательством?
247. Конец человеческим жертвам у римлян
Говорят, в древнее время сам Зевс так изрек:
– Старцу с серпом, племена, приносите хотя бы два тела в ежегодную жертву, ввергая тела в глубины реки!
Дойдя до реки Тибр, Геракл увидел, как двух связанных девушек грузят в лодку. Он краем уха слышал о ежегодных человеческих жертвах Крону и понял, что девушек готовят к неминуемой смерти в глубинах реки. Герой захотел освободить несчастных, ведь он считал себя защитником простых людей, но жрецы стали ему объяснять, что все происходит согласно древнему ритуалу изгнания духов, чтобы умилостивить великих богов.
Тогда сын Громовержца решил взять на себя смелость и положить конец древним обычаям подобных человеческих жертвоприношений. Геракл, разбросав руками по сторонам всех прислужников и жрецов, освободил девушек от веревочных пут и весело им приказал:
– Вы свободны! Идите девы домой и обрадуйте родителей милых и братьев. Знайте сами и другим расскажите, что от мучительной гибели в пучине реки вас освободил сын Зевса могучий Геракл, величайший герой во всей Ойкумене.
Однако, к большому удивлению знаменитого истребителя чудовищ, не довольны были не только жрецы, готовившие девушек к жертвоприношению, но и сами спасенные им девушки вместо светлой радости испытывали непонятное какое-то уныние.
Когда стал уходить Геракл от реки, он все время назад обращался, как гривастый лев бородатый, гонимый криком и копьями пастухов и злобных псов яростным лаем прочь от загона с животными. Сердце бесстрашное в нем коченеет, и неохотно, оборачиваясь часто назад, он без добычи скотный загон покидает. Так в нерешительности и раздумье отходил от реки Алкид русокудрый.
Упорный тиринфский храбрец, не привыкший отступать ни перед какими трудностями, решил для себя не останавливаться на полпути и найти способ, как навсегда прекратить человеческие жертвоприношения и не только тут, и чтобы все при этом остались довольны. Всю беспокойную ночь Геракл глаз не сомкнул, лежа на улице на любимом ложе из высохшего тростника и к утру, наконец, глядя в предрассветное небо, понял, как надо поступить и так сказал своему милому сердцу:
– Дед мой – первый коронованный правитель богов Крон с сердцем жестоким и хитрым, чтоб не лишиться верховной власти, проглатывал своих детей целиком. Это продолжалось, пока Рея не решилась по вещему совету праматери Геи, вместо очередного ребенка, которым был Зевс, мой родитель, положить перед мужем большой камень, туго завернутый в пеленку. И вот, чтобы у здешних людей, лишившихся привычных жертв, не осталось никакого уныния в душе, я научу туземцев, как по примеру моей бабки Реи умилостивлять бога так, чтобы при этом никто не лишался жизни.
Утром сын Зевса и прекраснолодыжной Алкмены пожелал воздвигнуть пышный алтарь на холме, посвященном Сатурну, и начать не кровавые приношения на очищающем огне, а собравшимся людям так объявил громогласно:
– Зверей чудовищных и злых людей всегда я истреблял по воле Рока – теперь же по велению Судьбы мне больше хочется спасать здесь невиновных. Не надо больше вам в Тибр бросать людей для жертв богам бессмертным. Сейчас я силой сам сдержу любого, кто все равно захочет это продолжать. Я настойчиво вам предлагаю вместо связанных живых людей в Тибр сбрасывать одетые в одежды чучела из тростника или из тряпок.
Предложение могучего героя было добровольно-принудительным, и, глядя на его мощное тело, никто даже не попытался с ним поспорить.
С тех пор вместо людей стали связывать тростник, чтобы по форме он напоминал очертания человеческой фигуры и одевать тростниковые чучела в старые одежды. В остальном ритуал проводился, как прежде, чтобы действительное зло, что когда-то пряталось в душах порочных, нечистых, изымалось из них, при этом и приверженность древним обычаям сохранялась.
Благодарные Гераклу римляне еще долго совершали этот обряд, проводя его ежегодно немного позднее весеннего равноденствия, в середине мая, т. е. в конце месяца мунихиона, начале таргелиона, в так называемые Иды. В этот день, подготовив установленные священнодействия, понтифики, знаменитейшие из жрецов, и вместе с ними непорочные девы весталки, свято хранящие немеркнущий никогда огонь, а также преторы и другие граждане, которые имели право присутствовать при священнодействиях, скидывали со священного моста в поток Тибра тридцать человеческих изображений, называя их Аргеями.
Согласно Лактанцию, кровавый вид жертвоприношения был навсегда отменен Геркулесом, но он все же сохранил обряд, ибо вместо настоящих людей стали сбрасывать чучела из тростника, как о том поет и Овидий:
– Вплоть до того, как пришел к нам тиринфский герой, ежегодно здесь этот мрачный завет, как на Левкаде, блюли. Первый он вместо людей утопил соломенных чучел, – и по приказу его так поступают досель.
248. Пафийка изменяет Гефесту
Переправляясь через одно из труднопроходимых ущелий Лигурийских Альп, Геракл прорубил широкую дорогу, по которой смогло пройти его стадо круторогих скотов масти огненно-красной. По пути он разгромил все встретившиеся шайки разбойников, грабивших и убивавших путников на горном перевале, ведущем в местность, которая сейчас называется Этрурия. Знаменитый истребитель чудовищ двигался со стадом тихоходных коров с севера по западному побережью Италии.
Вечером Геракл переплыл через реку, гоня стадо перед собой, и уставший прилег отдохнуть на высохшую на солнце траву. Совсем рядом от этого места, в глубокой влажной пещере, жил огромный великан по имени Какос (плохой, уродливый), младший сын озлобившегося после развода с Кипридой Лемносца, колченогого бога огня.
Почему у известного своим добродушием и трудолюбием бога Гефеста появился такой ужасный ребенок следует рассказать подробно, хоть эта история непосредственно и не связана с отпрыском Зевса.
Говорят, что юный Гефест стал первым законным мужем фиалковенчанной Афродиты, которую ему сосватала златотронная Гера в качестве искупления за то, что уродливого обликом сына она сбросила в гневе с Олимпа, и он провел все детство и отрочество на дне океана. Вскоре златая Пафийка, о которой мечтали все боги, изменила хромоногому мужу, вечно пропахшему дымом, с блестящим Аресом, умевшим красиво ухаживать. Сами Мойры, должно быть, решили, что безумство войны сродни безумству в любви, и бог войны, богине любви немало даров подарив, обесчестил ложе Гефеста.
Однажды всевидящее Солнце узрело Ареса и Афродиту, «воевавших» нагими на ложе любви в открытом внутреннем дворике дома Хромца олимпийского. Тотчас Гелиос злорадно Гефесту сказал, что Арей с супругой его в любви сопрягаются тайно. Лемносец заковылял быстро в кузню к себе и выковал сети нерасторжимые, которыми в спальне ножки кровати опутал и с потолка их спустил паутиною тонкой, потом сделал вид, что на Лемнос уходит, а сам стал следить за Ареем. Арес, узнав, что Амфигея нет дома, тут же к Кифереи явился, страстно желая любви. Войдя в гулкий дом, он на руки схватил Афродиту и заорал:
– Милая! Давай скорей возляжем на ложе и насладимся с тобою любовью! Будем сражаться нагими на ложе, пьяня друг друга победами и пораженьями, которые тоже желанны. Я жажду доставить немыслимое тебе наслажденье, пока нет дома хромого Гефеста. Вершины Олимпа покинув на Лемнос отправился муж твой унылый и всегда пахнущий дымом.
Так, дрожа всем телом от страсти, Арес кричал. И с радостью с ним улеглась Афродита, позволив богу сорвать с себя страстно повязки и Пояс Пестроузорный. Долго, тягой любовной пылая, бились они с переменным успехом, лежа в постели – то один побеждал и был наверху, то другая и, наконец, заключив перемирие, утомленные оба заснули. Вдруг раздался грохот ужасный – вернулся супруг колченогий. Милым печалуясь сердцем, вбежал, ковыляя на больных ногах во дворец он поспешно, и чуть в дверях не упал. Охваченный яростью дикой, он завопил во весь голос, богов созывая бессмертных:
– Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги! Придите в мой дом и посмотрите на это гнусное дело. Убедитесь, как бесчестит меня, хромоногого, жена Афродита, как бесстыдного она любит Ареса! Он крепконог и прекрасен на вид, а я хромоногим уродом на свет народился. Однако виновен-то в этом не я, а родившие меня таким боги. Вот посмотрите, как оба, обнявшись, голые они спят на постели моей! Как горько видеть мне на это! Но больше уж им так лежать не придется, как бы ни любили друг друга они. Будут теперь их держать здесь искусные сети, пока не отдаст мне приемный родитель супруги или ее любовник Арес всех ценных подарков, мною врученных за бесстыдную женщину эту! Она хоть всех прекрасней на свете, но как же разнуздана нравом!
Любовники попытались было вскочить, но тонкие прочные сети с такой охватили их силой, что ни подняться они не могли, ни даже двинуться членом, и они поняли, что бегство для них невозможно.
Боги, обожавшие скандалы, тут же примчались и стали глазеть на пойманных, как птицы, в силки, Ареса и Афродиту, а богини под влиянием богини стыдливости Айдос по домам разбежались потому, что любовники были совсем голые. Безудержный хохот овладел всеми богами, как увидали они, что искусно Лемносский бог смастерил, и не один житель Олимпа, смехом давясь, так говорил:
– Похоть не каждому не в прок. Над проворством тут медленность верх одержала. Как ни хромает Гефест, все ж поймал он Ареса, который всех быстротой превосходит. Покорен он искусством – и теперь с него справедливая пеня за брак оскорбленный.
Весь пунцовый от стыда и унижения Арес дико орал, сверкая глазами, всем грозил жуткой расправой. Богиня же красоты, решила назло всем, с удовольствием показывать свою ничем не прикрытую волшебную красоту бесподобного тела, от которой у мужчин захватывало дыхание. Гермес от восхищения бесстыдством Афрогенейи начал подмигивать часто глазами, вращать по кругу бровями и присвистывать, а потом назвал ее Кастниетидой – покровительницей бесстыдства, а царь морей, не имея сил оторвать глаз от ее божественных ягодиц, крикнул, что она Каллипига (прекраснозадая). Посейдон-Земледержец и Гермес-благодавец с нескрываемым вожделением смотрели на обнаженную Киприду, явно желая оказаться на месте Ареса, и бог морей вестнику Зевса промолвил:
– Ну-ка, скажи, милый племянник! Не пожелал ли бы ты на постели лежать с золотой Афродитою рядом, но только у всех на виду и в этих в сетях?
Аргоубийца-вожатый тотчас Посейдону ответил:
– Пусть бы опутан я был хоть бы втрое крепчайшею сетью, – пусть бы хоть все на меня неотрывно глазели богини и боги, – только бы мне оказаться с голой Афродитой, впитавшей в себя всю красоту мира, на одном ложе!
Опять поднялся меж богами бессмертными неистовый хохот. Посейдон же стал умолял Гефеста, чтоб дал он свободу Аресу:
– Освободи ты Арея. Я тебе за него поручусь, что мзду тебе он заплатит.
Но, хитро прищурив глаза, возразил знаменитый хромец обеногий:
– Этого – нет, не проси у меня, Посейдон-Земледержец! Я не глупый и знаю, что плохо, когда достойный поручается за не достойного. Как же тебя я свяжу, если Арес ускользнет и от сети моей и от платы?
И, отвечая, сказал Посейдон, сотрясающий землю:
– Если Арес, ускользнет из сети и потом не заплатит, то я тебе сам за него все возмещу.
– Просьбу твою я никак не могу и не смею отвергнуть.
Быстро ответил кузнец колченогий и сеть распустил. Освободившись от уз неразрывных, и Арес, и Киприда мгновенно вскочили. Арес во Фракию умчался, на Кипр унеслась Афродита улыбколюбивая, в Пафос, где искупалась в очищающей изумрудной влаге вечного моря и вернула себе девственность. Угрюмый Гефест опять весь в работу ушел, вернувшись к своим любимым мехам, клещам, молоту и наковальне в кузнице дымной.
249. Страх и позор Авентинского леса
Гефест продолжал Афродиту беззаветно любить, и развод пережил, как страшную сердечную боль, оставшуюся на всю жизнь незаживающей раной. В это время он изготовил ожерелье дивной красоты – с крученого золотого обруча спускались семь ажурных цепочек; шесть кончались алыми, как кровь, камнями, а средняя была украшена изумительно сверкающим громадным алмазом, похожим на огромную слезу. Ожерелье было не просто дивно красивым – оно делало его владелицу невыразимо прекрасной, но оно было пропитано особым ядом, и потому приносило несчастье всем его обладателям, и каждая владелица его неизбежно должна была рухнуть под гнетом непереносимых бедствий. По воле бога – кузнеца ожерелье Гармонии (так звали богиню Согласия – дочь Ареса и Афродиты) обрекало на несчастье всех потомков его неверной жены Афродиты.
Через некоторое время сделал Аглаю (Блестящая краса) Гефест, знаменитый хромец обеногий, младшую между Харит, своею супругой цветущей. Аглая родила ему, согласно Проклу, четырех дочерей: Евклею (Добрая слава), кормилицу Муз Евтению (Благополучие), Евфему (Хорошая слава) и Филофросину (Дружемыслие). Однако и второй брак Гефеста не был долгим. Аглая сошлась с весело журчащим речным богом, имя которого Мнемосина скрывает и ушла от божественного кузнеца, насквозь пропахшего гарью и дымом.
На этот раз Гефест, казалось бы, легко пережил распад семьи, и сердце у него не ныло и не болело, но оно, озлобившись, навсегда перестало быть добрым, и последующие его дети от неизвестных любовниц были тоже недобрыми. Это уродливый великан Какос и его сестра Кака, Ардал (нечистый, скверный), Кекул (слепенький) и Перифет (дубинщик).
Некоторые говорят, что Какос был сыном Гефеста от чудовищной Медусы – Горгоны, и был он трехголовым, как и внук Медусы – Горгоны великан Герион, сын «золотого меча» Хрисаора. Этот огнедышащий Какос слыл страшным несчастьем всей Авентинской горы, на которой суждено было раскинуться великому Риму.
Тит Ливий говорит, что, убив Гериона, Геркулес увел его дивных видом быков в эти места и здесь, возле Тибра, через который перебрался вплавь, гоня перед собою прекрасное рогатое стадо, на обильном травою лугу – чтобы отдых и тучный корм восстановили силы животных – прилег и сам, усталый с дороги. Когда, отягченного обильной едой и крепким медосладким вином, сморил его сон, здешний пастух, по имени Как (Дурной), буйный силач, пленившись необыкновенной красотою быков, захотел отнять эту добычу. Но, загони он быков, как обычно в пещеру, следы сами привели бы туда их хозяина, и поэтому Как, выбрав самых прекрасных быков, отогнал их в пещеру задом наперед, таща за хвосты.
Вергилий поет о страшной пещере, в глубинах которой никому недоступных, прятался Как – полузверь и скрывал от света дневного гнусный свой лик. У пещеры увлажненная теплой кровью погубленных им всегда дымилась земля, и прибиты над дверью надменно головы были мужей, оскверненные гноем кровавым. Чудище это Гефест породил, хромец обеногий – потому-то из пасти черное пламя и дым изрыгал, великан кровожадный. Человеческие черепа и кости всюду свисали со сводов дикой пещеры великана-людоеда, а пол был выстлан, словно причудливой мозаичной плиткой, костями его несчастных жертв.
Овидий называет Кака страхом и позором всего Авентинского леса, страшным злом всем соседям он был, а чужеземцев всех без разбора губил. Грозен лицом он, могуч телесною силой, огромен тушей, а породил чудище это Вулкан (римляне так звали Гефеста). Логово было его – пещера, надежно в глубоком ущелье сокрытая, даже хищным зверям ее невозможно было найти. Перед шумливым ущельем висят черепа и прибитые руки, чисто обглоданные кости людей белеют кучей огромной на покрасневшей от крови земле.