Сергей Быльцов
Гераклея
289. Атлант приносит Гераклу золотые яблоки
Когда Атлант тяжкими шагами, каждый из которых давался ему с великим трудом, подошел к окружавшей сад высокой ограде, построенной им тысячи лет назад, и увидел обеспокоенные глаза главной, возвышающейся над забором, головы стоглавого дракона Ладона, то нетерпеливо сказал:
– Ничему не удивляйся Форкид и дай мне скорее три яблока золотых с яблони Геры.
– Что я вижу Атлант?! Ты вновь ходишь вольно, не придавленный куполом равнодушного неба?! Ты просишь яблоки с яблони Геры? Значит свершилось?! Тартар с медным помостом и воротами из седого железа, наконец, взбунтовался?! На освещенную солнцем поверхность из недр земли поднялись наши братья титаны?
Так громогласно вопросы один за другим выкрикивала главная голова Ладона, и все его огромное пятнистое тело дракона дрожало и извивалось, и все 99 его малых голов поднимались все выше и выше, пытаясь заглянуть через забор.
– Нет, Форкид. Увы, несчастные наши отцы и братья титаны, не пожелавшие служить Зевсу, по-прежнему томятся в тяжких оковах неволи в сумрачном Тартаре, в бездне великой, не имеющей дна, в которой залегают первобытные начала и первозданные концы всего сущего, страшные, мрачные. Даже олимпийцы пред ними трепещут, а братья наши титаны по-прежнему в муках корчатся там.
– Тогда зачем тебе яблоки?.. И потом – кто сейчас держит огромное небо, Атлант?
– Купол небесной громады держит сын Зевса, Геракл, и хоть он смерти подвластен, но сильнее почти всех бессмертных богов. 3 яблока нужны для него, дай же мне их скорее, Ладон.
Дракон, сверкая глазами на основной голове, несколько раз ударил хвостом по земле так, что она со страшным грохотом треснула и разошлась, образовав глубокую щель в несколько локтей шириной и длиной в несколько стадиев.
– Нет, Атлант, никогда сыну Зевса яблок золотых я не дам! Пусть теперь небо держит отпрыск Зевеса, а мы с тобой, раз ты можешь ходить, нарвем яблок с дерева Геры и спустимся в Тартар бездонный. Мы освободим наших братьев-титанов и дадим им вкусить этих яблок чудесных, и вновь по всей необъятной земле с новой силой запылает Титаномахия.
В хриплом голосе дракона отчетливо звенели нотки лелеющей сердце богини надежды Элпиды – правительницы переменчивых помыслов не только людей, но и богов, и чудовищ – всех, в ком разум светится. Если надежда на счастливый исход вливается в чье-нибудь сердце, то вмиг заставляет богиня Элпида его забыть о несчастьях. Лучшее всегда в мыслях Надежда рисует; но, лучшему в надеждах не просто пробиться. Ладон много лет терпел командование олимпийских богов, но втайне всегда надеялся на изменение правления мира.
В глазах Атланта, давно ставших похожими на два серых камня, блеснуло на миг то же предчувствие близкой свободы, но тут же погасло, и он сказал со вздохом крайне тяжелым:
– Нет, Форкид, увы, нет. Как бы ни был силен Геракл, он не сможет, будучи полубогом, долго держать огромное небо… Прошло, Ладон, отведенное природой нам время, безвозвратно все кануло в Лету. Мы титаны – дети стихий и не можем с Фюсис бороться! Не трави напрасно мне изнуренное сердце несбыточными надеждами на свободу, ведь у Элпиды нрав непостоянен и крут. Надежда призрачно витает над головой, но лишь попробуешь ее ухватить, она тут же устремляется прочь… И дай, наконец, яблоки мне поскорее, или я сам отсюда вырву с корнем яблоню Геры.
Грозно прикрикнул Атлант, недобро взглянув на своего давнего друга дракона Ладона и стоявших рядом с ним перепуганных Гесперид. Ладон главной головой издал душераздирающий рев, в котором была первобытная боль и страдание, но потом, все же сорвал пастями трех малых голов три золотых яблока с яблони Геры и отдал их Гесперидам. Девушки принесли яблоки своему приемному родителю, но тот не смог их взять в руки – слишком они были маленькими для его огромных ладоней, и руки его до локтей давно стали непослушными, словно каменными. И тогда сказал преданный правде древний титан:
– Идите со мной, Геспериды, сами отдадите яблоки Гераклу, и не вздумайте для него больше петь. Мне и так стыдно за вас – как вы отблагодарили его за спасение от разбойников.
Подходя к Гераклу, Атлант увидел, что тело героя дрожит от страшного напряжения, казалось, еще немного, и он рухнет под непомерной тяжестью купола неба, которое навсегда погребет под собой все живое. Титан, рискуя упасть, сделал несколько огромных шагов и с горестным криком подхватил небесную твердь на свои привычные плечи. Геракл тут же бессильно осел, а потом и вовсе завалился ничком в глубокую лужу из своего пота. Подоспевшие Гесприды подняли голову совсем обессиленного героя из лужи, потом помогли ему сесть и, когда Геракл пришел в себя, отдали ему три яблока, ярко на солнце сверкающих золотом.
290. Геракл сочетается с Мерой
Не сразу исполин смог говорить, опять взгромоздив на себя купол огромного неба, он, тяжко кряхтя, долго его поправлял, чтобы держать было удобней и, наконец, Гераклу сказал:
– Мера тебе об этих особенных яблоках рассказала, но я все же напомню, чтоб не забыл ты. Не вздумай сам вкусить этих яблок, они не для смертных, даже олимпийские боги кожуру только одного яблока ежедневно добавляют в амбросию, приготовленную на весь их сонм из 12 олимпийцев. Все думают, что Гея подарила яблоню на свадьбу Зевсу и Гере, чтобы, благодаря дивным яблокам, их супружеская любовь никогда не ослабла. На самом деле Гея растила их не для царственных внуков, а для своих несчастных детей – древних титанов, лучших из которых Кронид в Тартар низвергнул. Как только сможешь, сразу быстрее избавься от этих яблок коварных, не мешкая зря, отдай их царю, который тебя за ними послал. Все сказал… Сегодня больше нет сил говорить у меня. Прощай Геракл, уходи побыстрее, пока у тебя не случилось смертельной схватки с моим лучшим другом Ладоном, ведь он для тебя – просто чудовище, а ты для него – сын ненавистного Зевса.
Амфитрионид с трудом встал и долго непослушными руками засовывал яблоки в колчан, опустевший после схватки с разбойниками. Он открыл было рот, чтобы крикнуть на прощание, как было обычно принято у эллинов «Гелиайне!» (Бывай здоров), но вместо этого только кивнул головой благодарно Атланту и, сильно шатаясь из стороны в сторону, побрел прочь.
Он и на стадий не успел отойти, как позади послышался громкий топот босых тог, и героя догнала Мера с небольшой сплетенной из тонких веток сумкой в руке; она протянула сумку Гераклу и сказала:
– Каждый день для отца я ношу одно яблоко в этой сумке, сплетенной из тонких веток этой же яблони Геры. Так переносить золотые яблоки много безопасней для смертных. Возьми эту сумку в подарок и прощай. Помни Меру…
Девушка, как будто, еще что-то хотела сказать или сделать, но не решалась. Она попрощалась, но не уходила, словно чего-то ждала. Геракл посмотрел на некрасивое лицо Меры и весь засиял – таким прекрасным оно ему показалось. Он взял сумку и, переложив из колчана в нее яблоки, обнял на прощание Меру, стараясь не касаться ее торчащих, как стрелы Эрота удивительно нежных и упругих грудей. Знал он не понаслышке, как взоры Эрота огненны и остры, как свиреп его ум, хоть и сладостны речи. Мыслит он часто одно, говорит же иначе. Как мед его голос, в сердце же горькая желчь у него. Сейчас герою было совсем не до женщин, после держания неба он и колени-то при ходьбе сгибал с немалым трудом.
Было жарко, и львиная шкура болталась сзади, оставляя обнаженную грудь Геракла свободной. Почувствовав кожей тугие соски сильно прижавшейся к нему Меры, любвеобильный отпрыск Зевеса не смог удержаться и, отбросив дубину, схватил одной рукой обнаженную грудь девушки, а другой – ее ягодицы округлые и тугие. Дева, как будто, только этого и ждала, она повисла на могучей шее Геракла и, вильнув упругими ягодицами, освободилась от единственной повязки, закрывавшей ее загорелое тело.
В страстных объятьях сплелись тела сына великого Зевса и дочери исполина-титана. Казалось, Мера забыла про все, что было, что есть и, что будет на свете, душу ее и тело сладко терзало лишь необъяснимое словами нежное чувство. Смуглая кожа ее лица всегда некрасивого, курносого, конопатого, то бледнела, как снег, то покрывались густым румянцем, а глаза такой любовью светились, что лицо ее казалось Гераклу невообразимо прекрасным. Пронзительное счастье так и брызгало из ее светящихся глаз и лучезарной улыбки. Долго любовь Геракла и Меры, как пожар, бурно пылала, как будто герой и не был только, что совсем обессиленным после того, как купол огромного неба чуть его насмерть не раздавил.
Мера не напрасно милый стыд принесла к пылкому ложу Геракла на мягкой изумрудной траве, ибо она почувствовала то, что давно и страстно желала – новая удивительная жизнь пока еще почти незаметно и робко забилась под ее сердцем. Тайная радость очи Меры туманной окутала дымкой, она осторожно освободилась от задремавшего на ней Геракла и тихо ему сказала:
– Спасибо, тебе бесподобный герой, я давно об этом мечтала. Теперь же наши пути по непреклонному велению Мойры навсегда разойдутся. Тебя еще новые великие труды и удивительные подвиги ожидают, а я здесь через 9 месяцев рожу от тебя сына… и кем же он будет – титаном, как дед или, как отец – могучим героем? Впрочем, это не важно.
Геракл в ответ лишь посапывал сладко, растянувшись на теплой земле. Когда он проснулся, Меры уж не было, и герой, спросонья выпятив недоуменные губы и сморщив нос, изо всех сил пытался понять: сочетался он с Мерой любовью или это ему в сладостном сне только приснилось.
291. Геракл стреляет в Ладона и пяткой выбивает источник в скале
Говорят, когда герой, очистивший весь обитаемый мир от самых страшных чудовищ, проходил мимо высокой стены, ограждающей сад Гесперид, он услышал за стеной многоголосый злобный рев – то ревел дракон Ладон, почуявший из-за стены идущего мимо героя.
– Зверей чудовищных всегда безжалостно я истреблял, моя рука привычная к подобному труду.
Не раздумывая, Геракл схватил лук свой упругий и пустил через забор на злобный звук свою погибельную стрелу. Рев тут же изменился и стал напоминать предсмертный стон огромного раненного животного.
Некоторые, как Аполлоний Родосский, говорят, что чудовищный змей Ладон был Гераклом насмерть повержен и возле волшебной яблони стервятникам брошен, только с жалобным треском дрожал еще его раздвоенный кончик хвоста. С головы же иссини-черной до мощной пятнистой спины был он неподвижен и совсем уже бездыханен, и копошились в его ранах, гниющих жирные черви и мясистые мухи.
Около поверженного дракона Ладона Геспериды за забором, русыми головами своими поникнув, белые руки к небу скорбно воздели и протяжно стенали.
Геракл же брезгливо сморщился и продолжил опасный свой путь. Вскоре отважного духом героя начала мучить нестерпимая жажда, ведь целую лужу он пота пролил, пока небо держал, а потом еще неистово с Мерой сопрягался пылкой любовью, да и сейчас вокруг непереносимая стояла жара.
Никакого источника воды не было рядом. Долго, как бешеный пес, везде рыскал Геракл в поисках хоть какого-нибудь ключа или хотя бы лужи, томясь страшной жаждой, прибавившейся к его прежним мученьям, но были все розыски тщетны.
Тогда Геракл, запрокинув голову вверх, заорал:
– Нет ничего для людей ужаснее жажды! Она мучительней даже тяжелых страданий, которые нам приносит проклятый желудок, бывший долго без пищи. Но не судьба здесь мне от жажды погибнуть. Если Мойра и боги не хотят дать воды мне напиться, то я сам добуду ее!
Герой изо всех сил ударил дубиной по ближайшей скале, но – тщетно, тогда он бросился к соседней скале и опять остервенело бил и бил по ней дубиной, пока верное оружие не растрескалось и не распалась на части. Отбросив остатки дубины, Геракл схватился обеими руками за выступ утеса, чтоб не упасть от сильного головокружения и жажды.
Почувствовав приближение смерти, Геракл взвыл, низкие брови его грозно сдвинулись к переносице, в потемневших глазах заметался шальной огонь, задрожавшие губы раздвинулись в хищном оскале, обнажив крепкие зубы, и он с душераздирающим воплем их последних сил ударил пяткой своей многомощной так, что из-под нее забил ключ чистейшей воды.
Геракл пил словно бык или конь, на котором работали, а жару целый день и не поили ни разу и только к ночи привели к водопою. Напившись так, что поджарый живот совсем округлился, сын необорный Алкмены, несмотря на страшную усталость, с луком за плечом, но уже без верного друга – дубины, упорно продолжил свой путь в далекие Микены.
292. Последнее благодеяние аргонавтам [4]
В это самое время аргонавты, эти мужественные герои – скитальцы, прорывавшиеся с золотым руном в город Йолк, славный площадками для песен и хороводов, из плена у Сирта к Атланту и Гесперидам всей толпой подошли в надежде отыскать хоть какой-нибудь источник пресной воды. Очень они страдали от жажды.
Титан-исполин, ненавидевший всех олимпийцев и среди них больше всех Зевса, понял, что перед ним полубоги – герои, рожденные земными женщинами от бессмертных богов, безраздельно на Олимпе царящих. Поэтому Атлант на аргонавтов свысока своего огромного роста посмотрел, не скрывая открытой вражды и, тяжко вздохнув, презрительно в сторону очи отвел.
Геспериды сначала тоже не пожелали беседу вести с героями, плывущими с руном золотым из Колхиды. Тогда чарующий божественной песней Орфей к дочкам Геспера воззвал, бесподобным музыкальным искусством своим их так умоляя:
– О, богини прекрасные, дивные, нам свою милость явите! Внемлите, не отвергните нашей мольбы, исполните то, о чем мы моленье смиренно возносим! Ваши алтари мы венчаем смиренной мольбой наших ветвей с листьями всегда свежими. Нимфы бессмертные, блистающие влажной прелестью юного тела! Как прекрасны ваши вьющиеся волосы, всегда украшенные венками из свежих цветов. Выслушайте благосклонно нашу мольбу и нам, молящим усердно, покажите невидимый смертному глазу горный ручей с холодной водою или из-под земли бьющий ключ, чтобы мы смогли бы унять нестерпимую жажду! Мы вам много щедрых даров воздадим и обильные возлиянья свершим, и будем всегда с огромной благодарностью вас почитать.
Божественный кифаред высокие скалы и прибрежные утесы звуками песен своих чаровал, горные потоки и полноводные реки очаровывал, свирепых зверей приручал и огромные деревья двигаться заставлял, которые сами из земли выворачивали корни и стремились к нему, только заслышав звуки его божественных песен и музыки.
– Ноги ваши прекрасные обнимаю и нежные целую колени, почтите молящего, сжальтесь, укажите нам, где можно напиться!
Орфей продолжал умолять так, что никому невозможно было отказать божественному певцу, и Геспериды сдались и пожалели тех, кто так страшно от жажды страдал возле них. Из-под деревьев вышли четыре прекрасные девы, и Эгла героям, жаждой страшно томимым, молвила сначала слово такое:
– Знайте же пловцы, безмерно от жажды страдающие. Незадолго до вашего появления здесь был один негодяй, очень гордый своей силой чрезмерной. Был безмерно он лют, и сверкали свирепо глаза под его низкой злобно нахмуренной бровью. Был он в желтой шкуре огромного льва, недубленой и жесткой; ствол нерушимой дикой оливы он нес на мощном плече и лук всегда напряженный. Хитрою речью он уговорил Атланта принести ему золотые яблоки с дерева Геры и потом прочь нечестивые свои направил стопы, нам оставив ужасное горе. Он надменно жизнь отнял у нашего милого друга – змея Ладона, неустанного хранителя яблони Геры. Своими стрелами ядовитыми из-за забора погубил он здесь чудовище это, нашего охранника дракона Ладона. Жажда, как и вас, видно тоже томила его, и бурно, как северный ветер, он мчался по нашему краю в поисках хоть какой-нибудь влаги. Однако струящуюся воду найти, видно, Мойрой было ему не дано, и он готов был дерзко сразиться с самою Могучей Судьбой и силой заставить ее дать ему воду. Есть скала здесь одна вблизи болота Тритона, ужасного бога морского. Знал ли он сам про нее, или действовал по внушенью милостивого бога какого, но мощной пяткой своею он ударил по ней, словно Колебатель земли вонзил в скалу ту свой трезубец, и прозрачная вода тотчас там из-под скалы заструилась. Он тут же разделся, лег вверх ягодицами, сплошь покрытыми черными волосами, уперся крепкими в землю руками и без конца пил и пил из щели скалы, пока не насытил своего огромного чрева, словно бык круторогий у водопоя.
В конце своей речи гневной и длинной Эгла указала рукой на скалу, видневшуюся вблизи болота Тритона. Герои пловцы туда, где Эглой указан был желанный родник, беспорядочно крича и махая руками, все бегом побежали, и вскоре уже толкались возле прозрачного ключа у скалы всей толпой, веселясь и ликуя.
Один аргонавт, вдоволь желанной водой омочив себе пересохшее горло и потрескавшиеся от сухости губы, задумчиво произнес:
– Товарищи мои милые, а ведь та нимфа говорила нам о Геракле – кто еще мог здесь быть с суковатой дубиной, да еще в львиной шкуре огромной?! Так, что спасенье нам, смертельно от нестерпимой страдающим жажды, пришло от нашего лучшего друга. О, если бы мы смогли его встретить сегодня и выразить свою благодарность!
Так Геракл, даже находясь в большом отдалении, облагодетельствовал своих былых спутников в плаванье на сделанном зодчим строителем Аргом согласно замыслам творческим Афины-Паллады гордом корабле «Арго». Похитители золотого руна решили найти его, чтобы горячую выразить признательность за спасение от неминуемой смерти от жажды.
Каждый из аргонавтов взялся за дело, кто к чему был пригоден, тот с тем и собрался на поиск Геракла, хотя его все следы уже под непрерывно дующими ветрами стерлись на зыбком ливийском песке. Братья Бореады мощно на унаследованных от родителя крыльях ввысь устремились. Положившись на свои необычайно проворные ноги, в неизведанный путь помчался Евфем, за ним поспешил и зоркий Линкей, лучше других умеющий видеть вдали.
Поиски знаменитейшего героя Эллады оказались бесплодными. Лишь остроглазый Линкей Геракла в Ливийской пустыне издали только и мог различить в очень большом отдаленье. Расстроенный Линкей вскоре вернулся обратно к друзьям и удрученно сказал, что никому из них, быстроногому даже Евфему и Бореадам крылатым никогда не догнать уже больше Геракла.
293. Эврисфей по приказу Геры возвращает золотые яблоки Гераклу
Геракл, между тем, силы былые восстановив, быстро шагал, потом ехал, потом плыл, опять ехал и проворно шагал и вскоре без особенных приключений добрался до златообильных Микен, где вручил плетеную из веток яблони Геры сумку с 3 золотыми яблоками Эврисфею.
Царь, предупрежденный накануне Герой и наученный ею как следует поступить с необычными золотыми плодами, сумку с яблоками взял и вышел, попросив Геракла подождать. Вынув необычные яблоки из сумки, Эврисфей тут же вернулся, но уже без той особенной сумки, подаренной Мерой.
Пряча от Геракла, свои сегодня особенно печальные глаза, царь быстро протянул ему на своих маленьких, как у ребенка, ладошках 3 яблока, и быстро промолвил:
– Ты хорошо потрудился, Геракл! Возьми же эти дивные яблоки, как заслуженный приз за свой подвиг нелегкий и вполне бескорыстный. Говорят, эти золотые яблоки с яблони Геры возвращают не только силу, но и цветущую молодость, всем желанную, и потому их бессмертные боги себе в амбросию добавляют. Впрочем, я этому не очень-то верю, много люди выдумывают. Ты же, пока готовься к 12-му подвигу на моей службе, который, обещаю, будет уж точно последним. Копрей, как обычно, тебя известит.
Геракл, не ожидавший подобной щедрости от царя, которого он считал не только ничтожным, но и хитрым и жадным, в первый момент даже хмыкнул, удивившись нежданной награде, но тут же, вспомнив о необычных и опасных для людей свойствах золотых яблок, язвительно сказал:
– Благодарю тебя, великий царь, за столь щедрую благодарность. За подвиги тяжкие никогда не имел я достойной награды, так, хоть теперь получил. Но где же сумка из яблоневых веток сплетенная, в которой эти яблоки я тебе дал?
Эврисфей от этих простых слов подскочил, как ужаленный, окатил Геракла злобным взглядом и срывающимся голосом крикнул:
– В этой сумке ползали какие-то мерзкие насекомые, и поэтому из брезгливости я ее бросил в очаг. Можешь взять во дворце сумку любую или всякий понравившийся мешок, ключница прямо сейчас откроет для тебя мою кладовую с высокими сводами.
Вместо ответа Геракл сморщился так, что его лицо стало безобразным, как у Медусы-Горгоны, смачно плюнул на полированную мозаику царского пола, потом долго растирал ногою плевок и только после этого, не глядя на Эврисфея, словно того и не было, молча вышел из залы, прижимая к груди грозное золото яблок с дерева Геры.
Царь же, содрогался от трепета, пока Геракл растирал свой плевок на полу, а когда тот, наконец, вышел из зала, глубоко вздохнул несколько раз, глядя печально ему вслед и сказал своему сердцу тоскливо:
– Я гнусно человека только, что обманул, героя, избавляющего мир от чудовищ, чтоб только гнева Геры избегнуть. Что же я мог поделать? Слабый должен быть послушен могучим богам, только тогда ему боги внимают. Кто ж презирает богов и богинь и, душою суров, того злобно они отвергают, и тот не живет долголетен… Все смертные должны претерпевать, как должное, что послано им богами. Кто ж сам себе устраивает беды, как Геракл, того жалеть боги не станут, но он, в отличие от меня, могучестью и силою всех превзошел, и все себе может позволить… Да, чтобы там люди не твердили, будто богам понятна и мила лишь справедливость, но в этой жизни все решает только сила.