Сергей Быльцов
Гераклея
78. Алкид становится мужчиной
Видно, не хотела Ианта в такую чудесную ночь время зря тратить и, взор нескромный потупив игриво, взяла она Алкида за руку и повлекла к его одинокой постели. Рядом воссели они на прекрасно устроенном ложе из мягких шкур, убитых Алкидом пушистых зверей. Почувствовав прижимающееся к нему податливое упругое женское тело, юноша дернулся и слегка отстранился.
Молодая женщина от приятелей знала, что могучий телом Алкид еще девственник, воюющий с Афродитой рукой, и это ее ничуть не смущало. Она глядела в упор на него своими искрящимися от бесстыдного желания глазами и призывно улыбалась. Эрот источал нежную страсть из ее глаз, пробуждая сладостное упоение в душе юноши, и ее улыбка передавалась ему. Ианта распустила собранные на затылке в узел пышные волосы и медленно начала украшенья блестящие с тела снимать – пряжки, застежки, витые запястья для рук и ожерелье. Пояс потом распустила и сиявшую в ласковом лунном свете одежду с загорелого гибкого тела своего совлекла и кинула небрежно на теплую многодарную землю, кормилицу многих.
Алкид, как завороженный на Ианту глядел, на ее бесподобно красивые руки с браслетами, точеную шею и плечи, вьющиеся локоны, молодое лицо и полные тайны глаза, с которыми он старался взглядом не встретиться. Он тихо млел от охватившего желания сладкого, а когда увидел перед собой совсем обнаженную деву, затрепетавшее сердце его чуть не выскочило из груди и зашлось от вытягивающего душу восторга. Он поводил глазами вокруг, без конца то по сторонам озираясь, то всматривался в блистанье волос, поджидая, когда же смуглая шея и белые высокие груди из пышных прядей Ианты нагой засверкают в таинственно – серебристом свете луны. Он залюбовался грудями округлыми так, что у него дух захватило, ибо, нагие, они жгучими стрелами были эротов, направленными прямо ему в дрожащие руки! Как он жаждал сжать эти упругие гладкие полушария крепко руками, вдохнуть дурманящий запах здорового женского тела и прижаться к их розовым бутонам губами. Телом всем ее Алкид восторгался, не смея разглядывать только скрывавший сокровенную тайну женщины темный треугольник кудрявых волос в самом низу живота (тут в сторону пытливый взгляд отводил он стыдливо).
Алкид больше всего хотел Ианту нежно обнять и в зовущие губы поцеловать, но всегда мощные руки вдруг ослабли, а сомкнутые, никогда не целованные губы, никак не разжимались и мелко дрожали. И тогда он насупился, выступавшие вперед низкие брови нахмурив, и вдруг, неожиданно для себя с силой опрокинул податливую деву на спину. Словно горный медведь навалился он на Ианту всем своим мощным телом, но опытная в делах Афродиты дева не испугалась и не ощутила тяжести никакой, она чувствовала лишь огромное удовольствие и, крепко обняв юношу обеими руками, страстно целовала его в губы.
Много раз в течение этой пленительной ночи они сочетались сладострастными ласками на покрытом мягкими шкурами ложе, упругие ветви которого стонали и колебались, как в бурю.
В час же, когда пастухи на стоянку тихоходных протяжно мычащих коров пригоняют с тучными овцами к дому с цветами усыпанных пастбищ, крепкий сон, охвативший его под самое утро, Алкид по привычке без сожаленья отбросил. Ианты уже не было на его одиноком ложе, и он был благодарен деве за это. Не знал он, что после ночи такой надо деве сказать или что полагается сделать и боялся показаться неопытным и смешным.
Когда Алкид вышел из шалаша, ему показалось, что в утреннем ласковом солнце вся природа улыбалась счастливо, буйные пуская побеги зеленых растений, и в воздухе разносился аромат дыханья красочных ярких цветов.
По грубым шуткам пастухов, преследовавшим красного от смущения Алкида весь следующий день, было ясно, что они знали, где и с кем красотка Ианта ночь провела. Отношения между пастухами и их подружками были простыми, и на следующую ночь Ианта опять посетила Алкида, который теперь был не юношей не целованным, а ее мужчиной, исполненным кипучей отваги и пылкого мужества в сладких сражениях Киприды, любящей ласки, улыбки и смех. Молодая женщина посещала своего нового любовника всякую ночь, когда не была занята. Когда же Ианта не проводила ночь у Алкида, к нему являлась одна из ее милых подружек – всем им хотелось испытать сладкую доблесть необычного ростом и силой юного пастуха в брачной постели.
Алкид не однажды потом своему племяннику и другу возлюбленному так говорил:
– В то лето, когда мне было 15, как тебе сейчас, милый мой Иолай, наконец-то я стал мужчиной, давно я мечтал оставить сраженья с Афродитой рукой. Конечно, с дивной Иантой все ночи были прелестны, мне всегда было очень приятно, и все подружки были у нее хороши. Но, знаешь, друг мой, сердцу вечно не хватает чего-то, и потому и тогда, и потом по утрам, когда тайны все исчезали всегда зияла в душе какая-то пустота. Вот с тобой, милый, все по-другому, между нами нет низменных чувств, наша дружба нас возвышает и потому мы всегда стремимся друг к другу.
79. Алкид у Феспия
Живя до 18 лет среди пастухов на лугах лесистой горы Геликон, Алкид не раз слышал страшные истории о Киферонском льве. Этот зверь, живший в пещере на одной из непреступных диких вершин горного хребта Киферона, каждую неделю пожирал нескольких коров Амфитриона или Феспия, который был царем в славном южнобеотийском городе Феспии. Нередко жертвами этого льва становились и пастухи.
Однажды, после долгого отсутствия, Ианта явилась к Алкиду сама не своя. Вся в слезах, она рассказала, что ездила в Феспий, хоронить убитого львом старшего брата, который там женился и был пастухом. Греки выше всего ставили почитание родителей, потом братьев и сестер, ведь ни тех, ни других нельзя было завести новых, как, например, супругов или детей.
Впечатлительное сердце юного Алкида защемило от жалости, когда он смотрел на безутешные слезы и расцарапанную шею, и грудь, и нежные щеки женщины совсем молодой, сделавшей его настоящим мужчиной.
– Я убью этого льва, Ианта! Зевсом клянусь: жить ему не долго осталось!
Сказал Амфитрионид, грозно сдвинув вместе выступавшие вперед брови над загоревшимися от гнева синими глазами и до хруста сжал свои огромные кулаки. Он быстро собрался, благо имущества не имел никакого и пошел в Беотийский город Феспий, который лежал у подошвы Киферонской горы Геликон, обиталища Муз со сладкими голосами и вечно цветущих Харит. Именно там в последнее время чаще всего видели ужасного льва – людоеда.
Явившись во дворец Феспия, сына легендарного афинского царя Эрехтея, Алкид увидел высокого роста, тощего, но еще крепкого светловолосого старика лет 60, с маленькими бегающими глазками и длинным горбатым носом. Пастухи про него говорили, что он был очень образованным и хитрым.
Феспий слышал историю о том, что фиванский Амфитрион был приемным отцом одного из двух сыновей по имени Алкид, а родным отцом его был, якобы, сам Громовержец. Он не очень-то верил этому, ибо знал, что многие цари корысти разной ради приписывали себе родство с могучими олимпийскими богами. Однако, увидев необычайную телесную крепость Алкида, царь сразу понял, что это не простой смертный и гостеприимно пригласил его остановиться в своем дворце.
В зале, накрытом для пира, он, непрерывно окидывая Алкида бегающими глазами сверху вниз и обратно, сказал более, чем радушно:
– Радуйся, гость дорогой. Пищи нашей, прошу тебя не побрезгуй, вкуси! Только после того, как жажду искрометным вином утолишь и голод разной пищей насытишь, мы спросим тебя – что ты за человек и к нам прибыл зачем и откуда? В тебе не исчезла, я вижу, порода родителей славных и божественных предков. Род от царей ты, конечно, ведешь, скипетроносных питомцев Зевеса, захудалые родители таких, как ты, никогда не произвели бы на свет.
Алкид лишь мальчиком бывал на подобных пирах и покраснел, оказавшись на таком пышном пиру, да еще в самом центре внимания. Царь же положил пред ним лучший кусок бычьей жирной спины, своей рукой отделив от собственной большой доли. Отпрыск Зевеса в юные годы много есть не любил, вина почти не пил и потому насытился очень скоро. Только тогда исподтишка наблюдавший за ним Феспий, не скрывая интереса, спросил кто он и откуда. Алкид покраснел еще больше и так ему ответил:
– Кто родом лишь хвалится, тот чужим гордится, но я тебе скажу правдиво: я сыном прихожусь внучке Персея Алкмене и его внуку Амфитриону, а назвали меня Алкидом в честь деда Алкея, ныне царствующего в крепкостенном Тиринфе. Из Фив 4 года назад, понуждаемый необходимостью, я ушел пасти отцовские стада на хребет Киферона… после несчастного случая с учителем Лином… К вам же, сюда я явился, чтобы убить льва-людоеда, которого называют все «киферонским».
– Боги бессмертные! Неужели в доме своем принимаю я правнука прославленного героя Персея, могучего зевсова сына, отрубившего голову ужасной Медусе-Горгоне?! Значит ты праправнук самого Олимпийца, пространногремящего Метателя молний?
Алкид покраснел, как мальчишка и прикрыл горящее лицо рукой, словно желая что-то утаить, но потом тряхнул головой и быстро сказал:
– Мать моя говорит, что за 9 месяцев до моего рождения во сне она была с Зевсом.
– Боги великие! Значит, правду тысячеустая молва говорит, что ты родной сын Громовержца?!
– Я никогда не видел Владыку Олимпа. Если ж он и вправду отец мне, то таких сыновей у него, говорят, очень много…
Сказал не уверенно сын прекрасноволосой Алкмены, крепкий теребя подбородок. Феспий же, шмыгая длинным носом и бегая глазками, быстро затараторил:
– Хоть Зевс и отец всех бессмертных и смертных, но такой исполненный истинной доблести сын, как ты, у него, конечно, только один! Это я говорю не из лести лукавой, а вполне справедливо – ведь я вижу своими глазами, как силой огромной тебя боги одели! Думаю, при встрече с тобой несдобровать киферонскому льву-людоеду. Много он уже людей погубил, особенно пастухов, но ты не спеши, ведь поспешность может стать причиной гибели охотника, а не зверя. Умные люди говорят: всему свое время. Поживи у нас, осмотрись, с дочерями моими познакомься поближе, их у меня целых 50 и все красавицы. Выследи кровожадного льва, а потом я тебе дам в помощь охотников, хоть и не таких сильных, как ты, но опытных в львиной охоте, и вместе, если Мойра поможет, ужасного льва вы одолеете… Ну, а теперь, когда Нюкта черными крыльями всю землю объяла, не пора ль нам всем в постели отправиться, чтоб сладостным сном насладиться.
80. 13-й подвиг
Говорят, каждое утро, к работе зовущее, Алкид отправлялся выслеживать зверя-людоеда, а пировать и ночевать приходил во дворец Феспия, отца 50 дочерей, рожденных то ли плодовитой Мегамедой, дочерью Арнея, то ли разными женами – по свидетельству самого Феспия.
Царь не только гостеприимно принимал Алкида в течение пятидесяти дней, но и в первую же ночь после пышного пира, любезно предложил гостю нарочно заплетающимся, будто от вина, языком:
– Друг мой юный! Прости мою простоту и откровенность. Ты сейчас пойдешь спать, но, если хочешь спать не один, то можешь разделить ложе с моей старшей дочерью Прокридой, которой давно уж пора замуж. И я, и она будем этому только рады, даже, если ты пока не надумал твердо жениться.
– Да, мне жениться еще слишком рано!
Быстро сказал Алкид, но не смог сдержать похотливый блеск голубых глаз. Увидев, как загорелись желанием глаза гостя, Феспий довольно шмыгнул своим длинным носом. Вдруг неожиданная хитрая улыбка сморщила его губы, и он уже уверенно продолжил:
– У меня 50 дочерей, и все, заметь, – от разных жен. Так вот, скажу откровенно – я очень боюсь, что им достанутся безродные и хилые женихи, от которых родятся такие же хлипкие внуки. Поэтому, если даже ты не женишься ни на одной из моих дочерей, то все равно попрошу тебя сделать так, чтобы они родили от тебя сыновей, и я тебе за это всю жизнь буду благодарен. Признайся, ведь тебе по сердцу такие мои слова?!
Алкид был на небе от такого предложения царя. Некоторые говорят, что каждую ночь на ложе Геракла приходили по одной, а иногда и по несколько дочерей Феспия. Все, кроме одной, Феспиады были очень веселыми, и Алкиду было с ними легко и приятно. Так от него забеременели все дочери Феспия, кроме одной, отвергнувшей его. Имя той, которая отвергла ненасытную любовь и ласки Геракла, не сохранилось, но известно, что она осталась девственницей до самой смерти, служа потом жрицей в феспийском святилище Геракла. Поэтому до сих пор феспийские жрицы должны быть непорочны, как Пифия в знаменитом Дельфийском храме Аполлона.
Григорий Назианзин иронически называет плотские отношения Алкида с дочерями Феспия тринадцатым подвигом Геракла, а Климент Александрийский говорит, что Зевсов сын Геракл растлил пятьдесят дочерей Феспия всего за одну ночь, став сразу и совратителем, и женихом девушек. Не без основания поэты называют его дерзким и нечестивым. Пожалуй, будет долго рассказывать о разных его прелюбодеяниях с юными девушками и развращении мальчиков, когда он стал знаменитым героем.
Отец Ор Ликабант (круговорот года) обошел три четверти круга, и через девять круговратных месяцев в один день 49 Феспеид родили от юного героя 51 сына. Две сестры родили Гераклу по два сына: старшая Прокрида родила близнецов Антилеона и Гиппея, а младшая родила еще двух близнецов, имена которых не сохранились.
С тех пор в Феспиях каждые четыре года устраивалось в честь сладкоистомного Эрота празднество – Эротидии, сопровождавшиеся гимнастическими и музыкальными состязаниями. Кроме того, Эрот как бог любви и нежной дружбы, соединявшей юношей и девушек, пользовался почитанием в гимнасиях, где его статуи ставились рядом с изображениями Геракла.
Сыновья Алкида, еще не получившего имя «Геракл», в отличие от его будущих знаменитых потомков от второй законной жены Деяниры, названных Гераклидами, получили общее имя Феспиады от дочерей Феспия. Когда Феспиады возмужали, Геракл узнал оракул, в соответствии с которым, ему надлежало отправить переселенцев на Сардинию, а во главе их поставить своих сыновей, рожденных дочерями Феспия. Послушный неизбежной Судьбе, Геракл отправит сыновей Феспиадов основать поселение на Сардинии.
Согласно Диодору Сицилийскому, поставив во главе флота своего прославленного племянника Иолая, сына брата Ификла, Геракл поручил ему заботу о Феспиадах и поселении. Из пятидесяти сыновей двое остались в Фивах, их потомкам оказывают почести и поныне, а семь остались в Феспиях: их называют «демухами», а потомки их правили городом до недавнего времени. Иолай стал во главе остальных Феспиадов и других добровольцев, пожелавших принять участие в основании поселения, и отправился в Сардинию. Одолев в битве туземцев, он разделил по жребию лучшую часть острова, в том числе равнинную область, которая до сих пор называется Иолайей. Приведя землю в порядок, Иолай сделал эту страну желанной для многих захватчиков. Остров настолько прославился обилием своих урожаев, что усилившиеся впоследствии карфагеняне пожелали завладеть им, претерпев ради этого много страданий и бед.
81. Убийство Киферонского льва
Алкид из юношеского хвастовства отказался от помощи выделенных Феспием помощников в охоте на льва, сказав, что не хочет рисковать их жизнями и убьет зверя в одиночку. После многих приятных трудов на брачном ложе с Феспиадами в течение 50 ночей, Алкид, наконец, встретился с Киферонским львом-людоедом.
Когда юноша услышал рядом с собой грозный львиный рык, подобный близким раскатам грома, сотрясающего землю, он на месте словно застыл, колени под ним предательски подгибались.
– Почему я отказался от помощи бывалых охотников?! Я даже не знаю львиных повадок. О боги! Как мне быть?!
Вопрошал Алкид сам себя, досадливо морщась. Он озирался по сторонам, ища глазами какое-нибудь укрытие, где от льва спрятаться можно, но на горной вершине, где было его логово, не было ни высоких кустов, ни дерева крепкого. На небольшом плато перед чернеющем входом в логово глазам юноши предстало ужасное зрелище: песчаная земля вокруг была темно-бурой от крови, повсюду валялись белые и серые кости, среди которых было много и человеческих. И тут он увидел в стадие от себя появившегося из-за высоких кустов огромного рыжего льва. Лев тяжко ступал, волоча за ногу, зажатую в окровавленной пасти, бессильно, словно тряпичная кукла, свисавшего человека. Зверь тоже заметил Алкида и, медленно положив добычу на землю, поглядел на него свирепыми глазами и начал зубами рвать окровавленное тело своей добычи на части. Зверь утробно заурчал и начал громко хрустеть костями, изредка поглядывая на зевсова сына немигающими желтыми глазами.
У Геракла совсем ослабли колени, и он одной рукой оперся на копье, а другой схватился за каменный выступ. Голова Алкида повернулась назад, а глаза с робкой надеждой посмотрели на тропинку, ведущую вниз. Он попробовал сделать шаг назад, но ноги не держали. Лев, заметив движенье Алкида, должно быть, почувствовал животный страх человека и посмотрел на юношу холодными, бесстрастными желтоватыми глазами и оставил добычу. Зверь впился огромными когтями в землю, одним движением присел на мощные задние лапы и свирепо зарычал, явно готовясь к нападению. Лев чувствовал себя здесь настоящим хозяином, он, хлеща себя по бедрам хвостом, тяжелой поступью уверенно стал приближаться к Алкиду, и в его желтых звериных глазах сыну Алкмены виделась лишь свирепая дикость, сулящая ему страшную смерть.
И тут вдруг лицо Алкида преобразилось. Грозно сомкнулись на переносице брови, глаза загорелись, дрожащие губы его приоткрылись, и зубы обнажились в хищном оскале. Юноша широко размахнулся и кинул в бегущего к нему зверя копье. Не подвели Алкида ни глаз, ни рука – бросок был и сильным, и точным. Медное жало копья громко стукнулось в львиный лоб точно над глазами, но отскочило и далеко оно в землю впилось, длинным древком сотрясаясь. Оказалось, бесполезным копье, точно брошенное многомощной рукою – зверь лишь озлобленно несколько раз мотнул головой от удара копья и потом продолжил тяжелый свой бег.
Расстояние между юношей и бегущем к нему львом быстро сокращалось, рука Алкида, уже схватившая висевший на перевязи короткий спартанский меч, вдруг сама метнулась к суковатой дубине, случайно оказавшейся рядом. Лишь только Алкид успел размахнуться, как увидел голову зверя прямо перед собою и тут же нанес по ней страшный удар, целясь в окровавленную царапину на лбу, нанесенную медным острием копья. От такого мощного удара дубиной летящего зверя, который весил раза в три больше Алкида, отбросило в сторону, и он, ломая кусты, с треском грохнулся на землю. Амфитрионид в приступе ярого бешенства подскочил к льву и обрушил на его голову и бока еще много ужасных ударов крепкой дубиной так кстати оказавшейся рядом.
Когда тяжело дышавший герой опомнился, то увидел перед собой бездыханную тушу громадного желтого зверя, с размозженной головой, рядом лежали смешанные с землей мозги и мелкие кости и валялась измочаленная дубина. Низкие брови юноши приподнялись, а уголки губ опустились, когда он увидел совсем не обильную лужицу крови, вытекавшую из – под огромной туши. Отдышавшись, Геракл сильно пнул зверя в бок, чтобы убедиться в том, что тот мертв, а не ранен и только после этого, вынув нож, стал снимать шкуру с еще теплого зверя. Это оказалось не труднее, чем освежевать шкуру быка, что он не раз делал с пастухами. Промыв львиную кожу в ручье, юноша повесил ее себе на плечи так, что с одной стороны была голова и передние ноги, а с другой стороны – задние ноги и хвост. Шкура была сырой и тяжелой, но Алкид ее не оставил и устало зашагал во дворец Феспия.
82. Пир и танцы у Феспия
Алкида с львиной шкурой на плечах люди встретили, как истинного героя, и вечером в его честь был устроен пышный пир, который долго будет он помнить, как лучший пир в своей жизни.
Просто пиром или пирушкой греки называли ежедневные вечерние обеды, на которых собирались родственники и приглашенные хозяином люди. По случаю всенародных праздников устраивались пышные пиры, на которые приглашалось множество гостей, готовились разнообразные блюда из мяса разных животных, дичи и рыбы, приглашались певцы, музыканты, хороводные плясуны и просто танцоры.
К этому пышному пиру Феспий велел двенадцать жирных баранов зарезать, двенадцать свиней белозубых и двух огромных быков круторогих. Когда широколобых быков привели для закланья, Алкид вызвался сам их жизни лишить. Широко размахнувшись новой дубиной, он в крепкий лоб поразил одного из быков, а другого, разгорячившись, свалил с ног в ухо, ударив размашисто кулаком, туго обмотанным сыромятной кожаной лентой. Быки по очереди прекратили дыхание тяжкое и, замертво рухнув, как подкошенные, шумно в землю рогатыми головами воткнулись.
Юный Алкид еще не любил в те незабвенные годы кровь проливать даже домашних животных, и медной секирой по шеям толстым, громадным рубили другие. Они же, быков заколов, шкуры умело содрали, мясо на части разъяли и священные бедра сложили, покрыв их в два слоя обрезанным белым распластанным жиром, и мясные обрезки на них возложили. Костры в это время уж ярко пылали. Тучные бедра сожгли на костре из сухих и безлиственных сучьев, потроха проткнули и стали держать над пылавшим Гефестом, щедро багряным вином окропляя. Следом за тем, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы, свежего мяса куски божественной солью посыпав, вертелами проткнули и сжарили их на красных углях осторожно после того, как дрова догорели и желтое пламя погасло.
Вдали показался блестящий дивный возок, влекомый неторопливыми среброшерстными быками, которыми управляла прелестная юная дева Селена в чудном одеянии цвета шафрана с серебряным серпом на чистом челе. Медлительные волы или туры возили обычно Селену, а быстрых коней она запрягала в особых случаях, когда торопилась уступить место своей розоперстой сестре. Пир пышный был готов.
Это был поистине не забываемый пир. Алкиду предложили возлечь на одном апокли́нтре с царем, на месте, которое всегда оставалось свободным. Некоторые рассказывают, что место у юного героя оказалось почетнее царского. Феспию, как и другим прислуживали звонкоголосые вестники, и только Алкиду прислуживали царские красавицы – дочери. Одна поставила перед ним прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою, другая – глубокий серебряный таз для умывания; третья и четвертая долго натирали мятой и другими благоухавшими травами часть большого стола перед ним, пятая кубки там поместила златые. Хлеб положила перед Алкидом Феспиада шестая, кушанья разные на блюдах серебряных принесла дочь седьмая. Обычно на пирах вино разливал один из благороднейших юношей, но тут по приказу Феспия было сделано исключение, и две Феспиады постоянно сзади героя стояли и с разных сторон сильно разбавленное вино ему подливали, которое юный герой пил очень помалу и редко. Прекрасные девы, влив в кратер напиток до самого верху, потом его по кубкам разлили. Алкид же, забыв про еду и вино, блаженно оглядывался вокруг.
Лишь Алкид и Феспий возлегали за своим столом на единой скамейке, ибо никому, кроме царя, не позволялось возлегать за столом, если только он в этот день в одиночку не убил без сетей, одним копьем, взрослого льва иль огромного дикого вепря. Алкид же в одиночку убил простой дубиной огромного льва, погубившего уже немало охотников и пастухов.
Все собравшиеся на пиру, включая царя Феспия, почтительно ждали, когда Алкид начнет первым есть, а он долго этого не понимал, пока ему старшая феспиада Прокрида об этом тихонько на ухо не шепнула. Быстро к еде голодный юноша обе руки протянул, и только после этого руки к пище прекрасной другие пирующие протянули. Все весело пировали, и не было в том честном пиру обделенных. Алкида же особо ценной хребетной частью быка Феспий почтил, повелитель многих мужей, скипетр, имевший от Зевса; такую же часть второго быка царь оставил себе.
После того как желанье питья и еды все утолили, другим страстным желанием зажглись сердца пировавших. Главной целью всякой пирушки было насладиться вином, которым славилась солнечная Эллада. Однако на пирах, не забывали и о других наслаждениях. К увеселениям, сопровождавшим винопитие и вкушение пищи, принадлежали, например, остроумные вопросы, загадки и различные игры, которые порой бывали не только веселыми, но и жестокими.
К Алкиду одна за другой и по нескольку сразу подходили дочери Феспия и незнакомые ему их подруги и предлагали поиграть в коттаб, целью которого было потопить небольшую чашечку, плававшую в тазике, путем попадания в нее вином, выплеснутым из чаши или изо рта. При этом ценилось умение красиво и изящно, выгнув руку, с шумом выплеснуть коттаб – многие гордились этим больше, чем метанием дротика. Алкиду девы предлагали играть на поцелуи, на раздевание, на выполнение любых желаний и, конечно же, на выпивание новых порций вина. Однако юному герою не понравились эти игры, и он решительно от них отказался, сказав, что предпочитает соревноваться в стрельбе из лука или в метании дрота.
Тогда, наконец, пришла очередь музыки и плясок – этого пленительного наслаждения всякого пышного пира. Феспий дал знак рукой, и стройные юноши и цветущие девы, желанные многим, как подверженные неистовству искусные плясуны Корибанты, резво выбежали плясать, в хоровод круговидный, чтобы почтить Терпсихору, любезно сплетясь друг с другом руками. Под нежный наигрыш флейт и мерные звуки кифары вели хоровод, называемый «ожерелье», юноши, выполняющие сильные телодвижения, – в будущем они пригодятся им на войне; между ними следовали девушки, поучающие всех благопристойности, и таким образом как бы сплеталась цепь ожерелья из девичьей скромности и юношеской доблести. Стремительно они на резвых ногах в хороводе кружились и так же легко и свободно, как в гончарном станке крутится колесо под рукою привычной, если горшечник захочет проверить, насколько хорошо оно вертится.
Дочери Феспия по очереди, старшинство соблюдая, на время покидали хоровод, чтобы подойти к возлежавшему Алкиду и пригласить его танцевать, однако новоявленный герой с густо покрасневшим лицом всем отказал, сетуя на больную ногу, которую, якобы, растянул на охоте. Багровый Алкид неподвижно лежал, насупив низкие кустистые брови и с нескрываемой завистью глядя на танцующих, негромко шептал милому сердцу:
– Ну, почему я не научился плясать?! Даже воинственные спартанцы обучаются пляске не меньше, чем боевому искусству. Закончив рукопашную, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине круга и начинает наигрывать, а юноши показывают искусство свое танцевальное и песнь поют посвященную Аресу и Афродите. Эх, если б не наглый Лин и я б научился и петь хорошо, и плясать, и на кифаре бряцать. Был он слишком надменный самонадеянный и бить учеников всех любил и командовать ими, а я себе бить никогда никому не позволю. И все же как обидно и жалко, что я не могу вместе со всеми плясать. А может попробовать? – Нет, очень мне страшно, что я слишком большой и неловкий, ноги девушкам могу отдавить, они от боли будут громко кричать, и все надо мною будут смеяться.
Алкид, поджав с сожалением губы, пытался глядеть вполне равнодушно, как живо пляшут другие. Юноши и девушки ногами искусными в хороводе веселом то кружились, то развивались и плясали рядами, одни за другими, резвыми ногами землю искусно меся, а руками музыке в такт обнимали друг друга.