Сергей Быльцов
Гераклея
152. Битва Геракла с кентаврами
Увидев несущуюся на него безудержную лавину диких кентавров, Геракл не в бег обратился, как мальчик трусливый, а ждал неподвижно, сжимая в руках лук и дубину. Так ждет, полагаясь на свою огромную силу, мощный вепрь подходящую шумно ватагу охотников смелых в пустынных горах, угрожающе спину щетиня. Злобным огнем его блещут маленькие глаза, и готовит свирепо он огромные загнутые клыки, чтоб собак и людей растерзать. Так же, как мощный вепрь, стоял, выжидая Геракл.
И вот, могучий кентавр по имени Анкий с длинными никогда не чесанными рыжими волосами, подобными конской гриве, обхватил толстый дуб, весь поспевшими желудями покрытый, и начал тянуть его вверх, раскачивая в разные стороны. Как только Анкию удалось вырвать дерево из земли, в человечье сердце его вонзилась стрела Геракловой силы, и прянувшего в прах человеко – коня багровое облако смерти с головой тут же накрыло. Другая стрела Геракла проколола кентавра Агрия, сквозь человечью голову губительный путь проложив: в правое ухо войдя, она вышла из левого уха. Отомстить за четвероногих сородичей с громким топотом двуприродный Амфион прискакал и, огромный камень, оторвав от утеса, устремился к сыну Алкмены и вот уже был кинуть готов; но пока он размахивался, герой предупреждает его и крушит ему голову нетесаной своей узловатой дубиной. Той же дубиной из дикой оливы Геракл навсегда в прах уложил могучего Рифеона, говорят, высокие деревья превзошедшего ростом. Носатый Гиппотион из травянистой земли суковатую с корнем пытался вырвать сосну, однако, не смог и, у корня с треском сломав, ствол в спину противника бросил, словно это было копье, но от мощного удара Геракл сумел уклониться, словно Палладой предупрежденный, – ему самому так верить в это хотелось! Упал ствол той огромной сосны не напрасно: высокому ростом Орею вместе с левым плечом он всю конскую грудь распорол, и страшная, беспросветная тьма еще одного Иксионова сына навечно объяла.
Много геракловых стрел клетки грудные кентаврам прорвало и навсегда в мощных сердцах их застряло. Многим двутелым разбойникам дубина Геракла головы и позвоночники раздробила так же легко, как камень дробит и колет лесные орехи. Самого же героя немейская львиная шкура, лучше любого панциря иль щита защищала от могучих ударов кентавров. На счастье Геракла, дикие конелюди не были знакомы с большого расстояния несущей смерть упругостью гнутого лука и не могли пернатыми стрелами обстреливать его издали, что с вящим успехом делал он сам.
Некоторые говорят, что большинство необузданных в еде и вине кентавров еще до битвы с отпрыском Зевса успели вдоволь напиться вина и к началу сраженья были пьяными.
Стесихор же, первый учредивший хоры певцов, поющих под дивные звуки кифары, самозабвенно поет, что Геракл двуручный кубок одной рукою подняв – преогромную чащу в три меры, залпом выпил все поднесенное Фолом вино. Это значит, что пьяным был Геракл еще до нападения двуприродных чудовищ.
Как бы там ни было, но мужественный герой не дрогнул и в одиночку бесстрашно выдержал эту битву, достойную его прежних еще не многочисленных, но великих свершений. Это страшное сражение было, бесспорно, тоже великим подвигом Геракла, хотя и не назначенным Эврисфеем.
Вспоминая об этой битве кровавой, Геракл сам потом так говорил:
– Битва была ужасной, кровь струилась ручьями, но сражался я не напрасно. Буйных кентавров стада, что в последние годы ураганом носились по окрестным лугам и лесам, неисчислимые беды людям неся и страдания, под моими губительными стрелами и гибельными ударами дубины моей знаменитой в той намокшей земле полегли навсегда. Чтобы моя громкая слава не выдыхалась, первых три доблестных подвига я перекрыл новым славным деяньем, и слава эта мне далась не легко, ее я приобрел ценой новых страданий и ран. Сук сосны, что Гиппотион в меня бросил, все же мне бок глубоко распорол, правда я это только после сраженья заметил… Дафнис палку сбоку метнул и мне в шею попал, хорошо, что не в горло…Этот кровопролитный бой не мало не заживающих шрамов на моем теле оставил.
153. Случайные смерти кентавров Фола и Хирона
Наблюдавшая за битвой с белого облака Гера поняла, что на кентавров она понадеялась зря, но все равно позвала на помощь Тучку Нефелу.
Узрев с высоты, как дубина и стрелы Геракла, словно косы острые косят траву, так быстро и много они умертвляли кентавров, богиня облаков и дождей обрушила на сражавшихся сильнейший ливень, от которого разбухла и сделалась очень скользкой земля.
Это нисколько не помешало четвероногим разбойникам – сыновьям богини туч Нефеле, Гераклу же было трудно даже на месте стоять, опираясь только двумя ногами, о скользкую поверхность вдоволь напившейся воды земли, кроме того, от воды у него на луке ослабла совсем разбухшая тетива. Однако герой с удивительным мужеством сражался с обладавшими такими преимуществами врагами. Он сквозь неисчислимые толпы человеко-коней прорываясь, лютовал как свирепый кабан, что огромной своре собак сам навстречу бросается яростно и загнутыми острыми, как кривые ножи, колет и рвет их клыками.
Уже после битвы, Фол, вынимая из тела одного из павших своих сородичей стрелу, поскользнулся на размокшей от ливня земле и случайно уронил ее на переднюю ногу и вскоре скончался от неисцелимой раны, ибо стрела была смочена в ядовитейшей желчи Гидры из Лерны.
Геракл устроил гостеприимного кентавру величественное погребение под горой, названной по его имени Фолоей.
Немногие уцелевшие в этой битве кентавры, бежали на гору Малею, где нашли убежище у своего царя Хирона, которого лапифы, после знаменитой битвы с кентаврами на свадьбе Пирифоя и Гипподамии, изгнали с его малой родины – горы Пелион.
На Малее погиб и мудрый Филирид, который случайно поранился отравленной стрелой сам, как это произошло с Фолом. Ярый Кентавр, взяв в руки лук и стрелу, вслух стал дивиться:
– Несмотря на всю свою мудрость, я никак не пойму, как столь короткими и тонкими, по сравнению с копьями, стрелами, Геракл, совсем не размахиваясь, легко убивает двуприродных кентавров с такими мощными, большими конскими телами.
Он вытащил стрелу из тела убитого Гераклом кентавра и, положив на тетиву оперенье стрелы, как это делал Алкид, попытался натянуть упругий лук. Однако мудрый Хирон сделал это неумело, и выскочившая из его неопытной руки стрела с силой вонзилась отравленным в желчи Гидры острием ему в ногу.
Овидий поет, как вскрикнул ярый кентавр и тотчас приложил траву с холмов Пагасийских к ране, но тщетно ее он постарался смягчить: едкий яд превозмог силу трав, глубоко проникнул даже в кости, и язва насквозь тело кентавра прожгла, с ихором Хирона кровь гидры Лернейской смешалась и обрекла его на нескончаемые мученья.
– Что это случай небывалый такой, улыбка дикая вероломной Фортуны, всегда враждебной даже к самым мудрым из нас? Или это сама Ткачиха Лахесис кентавров извести всех решила, включая радушного Фола и моего старого премудрого друга Хирона?
Так вопил Геракл, глядя в небо и огромными тряся кулаками, тяжело переживавший смерть друга, прежде чем покинуть Фолою, чтобы, наконец, совершить свой четвертый назначенный царем подвиг – поймать Эриманфского вепря.
154. Пленение Эриманфского вепря
Геракл не считал четвертый подвиг простым и, пробираясь через заросли по горным склонам, все время его обдумывал, вслух так приговаривая:
– Не просто мне будет доставить живьем Эриманфского вепря, чтобы показать Копрею. Сражаясь с этим огромным и сильным зверем, мне надо безошибочно уловить самое подходящее мгновение: если зверь будет еще достаточно сильным, я могу сам погибнуть от его огромных и острых клыков, тогда, как переусердствовав в схватке, я могу убить кабана, а в таком случае деяние будет выполнено не так, как приказано. Мне надо вырезать дубину полегче и расставить как можно больше сетей.
Когда Геракл обнаружил вепря в труднопроходимых зарослях терновника на горе Эриманф, что находится на севере счастливой Аркадии, тот, несмотря на свою свирепость и громадные размеры, кинулся в чащу так резво, как быстроногая лань скачет по ровному лугу, заросшему одной невысокой травой.
Выносливый в беге Амфитрионид преследовал клыкастого зверя до самой реки Эриманф, несущей свои прозрачные воды рядом с горой Эриманф, которая являлась священной горой Артемиды. Геракл не хотел опять оказаться на грани смертельной схватки с воинственной богиней охоты, понимая, что во второй раз все может закончиться для него печально, особенно, если ей на помощь придет ее брат Стреловержец или сам Владыка Олимпа, который обожал свою вечно юную дочь от Латоны. Ставя крепкие сети на поросших зелеными кипарисами склонах горы Эриманф, Геракл обдумывал, что сказать Артемиде, если она внезапно появится. Так ничего и не придумав, он спрятался в густых камышах на берегу реки.
Вскоре послышался громкий треск сухостоя и камыша, и на большой поляне оказался огромный вепрь-секач с клыками, выгнутыми вверх полумесяцем, действительно напоминавшими бивни небольшого слона. Зверь долго принюхивался, шумно втягивая воздух, и неуклюже поводя в стороны огромной клинообразной головой на толстой, словно у быка, шее, заросшей длинной грязной щетиной.
Сжимая в руках небольшую дубинку, специально вырезанную из дикой оливы для того, чтобы не убить, а только оглушить кабана, Геракл, стал медленно приближаться, стараясь раньше времени не спугнуть зверя. Герой был внимателен и сосредоточен, видно было, что он не беспокоился за свою жизнь, потому что был уверен в благополучном исходе дела.
Вепрь щетинистый, на удивление долго не замечал крадущегося ловца, и тот сумел подобраться очень близко. Гераклу вдруг показалось, что огромный зверь следит за ним немигающим глазом, обращенным к нему, и он, поняв, что замечен, бросился на кабана, чтобы оглушить его первым же ударом по голове, похожей на клин. Тут секач в мгновение ока повернулся, и, не раздумывая, сам ринулся на Геракла. Вставшая дыбом на могучем хребте щетина напоминала кинжалы, слюна и пена во все стороны летели комками и хлопьями с огромных клыков, словно белые птицы. Кабан был ростом чуть меньше быка-пятилетки и мог легко затоптать охотника или убить одним ударом клыка в грудь или голову.
Геракл почувствовал, как кровь мгновенно вскипела в напряженных жилах, и боевая дрожь пронзила все тело. О бегстве он даже не думал – кабан, круша все на своем пути, несся на него, как лавина, неудержимо. Он же непоколебимо стоял, как скала, и крепко, до дрожи, сжимал дубинку в руках; он был подобен сжатой пружине, готовой с бурной силой в нужный миг распрямиться. Когда клыкастое рыло кабана оказалось в нескольких локтях, и Геракл уже ясно видел налившиеся кровью маленькие глазки, излучавшие дикую звериную злобу, он, уклонившись от длинного бивня-клыка, ударил своей дубинкой, норовя попасть вепрю в самое темя.
Зверь в последний миг резко метнулся в сторону, и палица Геракла лишь скользнула по его мощной бугристой голове с длинными жесткими волосами. Бок пробегавшего мимо зверя сильно ударил сына Алкмены и тот, не устояв на ногах, повалился. Падая, Геракл отбросил теперь уже ненужную дубинку и сумел ухватить мчавшегося мимо кабана за заднюю ногу сначала одной, а потом и второй рукой. Зверь лишь немного сбавил скорость и упорно продолжал пробираться в непроходимую чащу. Упавший Геракл, несмотря на то что встречные корни и кусты раздирали ему кожу на руках и плечах, не выпускал из пальцев ногу секача, и тот продолжал тащить его по земле волоком.
– Если бы он умел лягаться как конь, то мог бы убить меня одним ударом копыта задней ноги в голову. Да, не просто мне каждый подвиг дается, но к небу ладони мои не поднимутся, не дождется родитель мольбы, мои руки сами сейчас все исполнят.
Лихорадочно так думал Геракл, оскалив от напряжения зубы, но копыто не отпустил, наоборот, он изо всех сил сжимал рукою ногу зверя, покрытую жесткими волосами. Вепрь тащил и тащил Геракла по труднопроходимым зарослям высоких кустов, пока не попал в расставленные сети. Зверь со злобным хрюканьем закружился на месте, стараясь избавиться от тенет и зацепить клыками висящего на задней ноге противника, но только сильнее запутывался.
Наконец, зверь и человек оказались плотно опутанными веревками, словно две мухи в паучьей паутине. Геракл, давно отпустивший ногу, оказался придавленным огромным задом все еще дергавшегося кабана и с трудом вылез из-под него потому, что и ему мешала запутавшаяся сеть. Достав нож, висевший, как всегда, на икре под коленом, Геракл разрезал мешавшие ему веревки и, освободившись, связал сначала задние, а потом передние ноги вепря вместе с обрывками сети и лишь затем стал резать ее веревки, беспорядочно опутавшие всю тушу зверя.
155. Геракл доставляет вепря в Микены и направляется в Иолк
И вот человек и зверь поменялись ролями – теперь Геракл волоком, изредка отдыхая, стал тащить связанного вепря. Как дерзкий лев, задрав быка или телку-трехлетку, с трудом избавился от охранявших собак, и через непроходимый кустарник с передышками тащит по земле большую добычу, крепко держа ее в пасти. Так и Геракл обвитого веревками вепря тащил. Это продолжалось до самой городской стены многолюдного града киклопов. Только там, герой кое-как взвалил на плечи огромную тушу крепко связанного кабана и, с трудом передвигая ноги, вошел в город, неся на себе притихшего вепря.
– Пусть все думают, что я на себе дотащил такую громадину сюда от самого Эриманфа и о моей силе слагают легенды и песни поют.
С такими мыслями Геракл с огромным трудом дошел до рыночной площади и там, сбросив свою тяжкую ношу, в изнеможении повалился на землю и стал дожидаться Копрея, которому должны были доложить о его появлении встреченные люди.
Тут из толпы Геракл случайно услышал о том, что целая плеяда героев – юношей цвет дивный Эллады – готовится на искусно построенном корабле Арго к плаванию в никому неизвестную землю – таинственную Колхиду. Когда он увидел вдали важно шествующего к нему Копрея с перекошенными плечами, то не стал его дожидаться и людям сказал:
– Передайте Копрею, что сам Эврисфей за хорошую службу меня наградил, мне сказав, что после пленения этого вепря я до конца года свободен. Поэтому я пока отправляюсь в Иолк, к героям, собравшимся плыть в Колхиду, а там будет видно, как дальше мне поступить. Я это громко при всех говорю, чтоб передали Копрею, и он, как беглого раба меня в розыск не объявил.
156. Геракл отбирает у Феодаманта быка и съедает
Некоторые говорят, что Геракл, когда шел в Иолк к аргонавтам, убил Феодаманта и увел с собой его красивого сына Гиласа. Потом, во время плавания в Колхиду, когда Геракл отправился за сосной для замены сломанного весла, Гилас пошел за водой и был похищен любвеобильными нимфами источника. В честь этого прелестного отрока, которого Геракл полюбил даже сильнее, чем Иолая, он впоследствии назвал своего сына от законной жены Деяниры Гилом.
Другие же, уверяют, что отец Гиласа Феодамант был убит значительно позже, когда Геракл был уже женат на Деянире, и у них уже родился сын Гил. Не только, чтобы утолить голод самому, но – чтобы накормить своего голодного сына Гила Геракл убил Феодаманта и увел с собой его сына.
Наверное, момент, когда Геракл встретился с Феодамантом не столь важен, важнее, что между ними произошло. Итак, покинув Пелопоннес, на пути в город Иолк, славный своими площадками для хороводов и танцев, Геракл встретил пахаря.
Землепашец Феодамант, высокий, жилистый, с большими ладонями, похожими на лопаты, на плодородной черной пашне гонял запряженный двумя быками плуг, старательно ведя его по длинному полю из одного конца в другой. Каждый раз, как он, развернувшись, к меже подходил, ему в руки немедля кубок вина, веселящего душу и сердце, красавица жена подавала. И Феодамант, подобно благой Деметре, первой кривым сошником целину всколыхнувшей, гнать продолжал новую борозду, чтоб снова к меже подойти поскорее. На пашне два бурых старых вола со стараньем равным тянули плуг составной; выступал под ярмом у них пот изобильный; землю взрезая, к меже они общую борозду гнали.
Как в своей силе уверенный лев, высокими горами вскормленный, и в ветер, и дождь в любую погоду настойчиво ищет добычу, в стадо быков иль овец, не раздумывая он бросается, и всех, кто в лесу попадется тут же огромными когтями хватает. Его неизбежно принуждает желудок даже врываться в загон охраняемый, чтоб овцу иль корову за оградой похитить. Так же голодный желудок принудил Геракла потребовать у пахаря себе на обед одного из двух его волов, общую борозду гнавших.
Феодамант, разведя в стороны руки-лопаты, решительно отказал:
– Радуйся, странник! Я вынужден тебя огорчить. Не могу хорошо тебя я накормить путник голодный, и не проси. Я, как бедняк Филомел пол жизни откладывал средства, чтобы купить двух этих быков, но повозки не изобрел и не стал Волопасом. Возделывая эту ниву, я с трудом кормлю сам себя, супругу и сына. Кроме этих двух кормильцев – быков у меня нет ничего, а один старый бык мою семью никак не прокормит.
Рассказывают, что однажды Геракл, явился на шумный пир к царю Трахина Кеику с такими словами:
– Люди достойные без зова приходят на пир к не слишком достойным.
Ему очень понравилось свое высказывание, и он стал повторять эту фразу не только, являясь без приглашенья на пиры, но всегда, когда пищу надо было у кого-нибудь силой отнять потому, что в это время он был во власти богини голода Лимес, живущей на окраине Скифии льдистой, краю безотрадном, в земле, где нет ни животных, ни плодов, ни деревьев.
Так и Феодаманту Геракл сказал перед тем, как зарезать его быка и приготовить из него вкусный обед на огне:
– Люди достойные забирают все, что им может потребоваться для славного пира у недостойных даже, если те против.
Пахарь же и после этих слов не только ничего ему сам не дал, но даже оскорбил его, обозвав ругательным словом. Тогда разгневанный Геракл тут же ударом кулака свалил с ног одного из быков и зарезал его. Дело было привычное, и пока костер горел, дерзкий герой быстро бычью тушу освежевал и разделал и на подоспевших углях много нарезанных мелко кусков мяса осторожно, чтобы не подгорели, зажарил.
157. Геракл убивает Феодаманта и уводит его сына Гиласа
Пока Геракл готовил себе обед, обиженный пахарь сбегал к соседям дриопам и позвал их на помощь. Вернувшись с толпой дриопов, Феодамант начал громко ругаться и проклинать отпрыска Зевса и смертной Алкмены:
– Да, покарают тебя всемогущие боги, нечестивец, в бесстыдную силу одетый! Ведь каждый знает, что нельзя резать быка, который плуг пахаря тянет, потому что этот бык землепашец и, помогая человеку в тяжких трудах, его кормит. Ты же, убив быка, всю мою семью на неизбежную голодную смерть обрекаешь. Будь же ты проклят! Да возненавидят тебя и жена, и дети, и да накажут справедливо тебя боги и покарают жестоко!
Те, что почитают Геракла говорят, что он лишь весело расхохотался в ответ на проклятия пахаря и, махнув небрежно рукой, сказал:
– Ты, должно быть, не знаешь, кого так злобно поносишь, а если б знал, то лучше язык бы свой прикусил, чем ругательные слова на ветер бросать! Я великий герой, победивший Немейского льва и Лернейскую гидру, мог бы и узнать меня хоть по этой львиной одежде, ведь никто не носит такую. Впрочем, проклинай, если хочешь, сильный ни во что ставит порицание слабых, и я с удовольствием под твою ругань, как под звуки кифары, буду с еще большим аппетитом обедать.
Лактанций говорит, что Геракл этого пахаря не убил, а впоследствии, став богом, сделал его своим жрецом и приказал, чтобы при всяком жертвоприношении он использовал ту же самую брань, ибо признавал, что никогда не пировал веселее, чем под те ругательства, которыми его осыпал пахарь, после того как он убил его быка.
Те же, кто Геракла не любит говорят, что он, грозно сдвинув на переносице свои выступавшие вперед брови и зубы в злобной улыбке оскалив, Феодаманту грубо ответил, как прорычал:
– Смолкни лучше несчастный! Рот свой поганый крепко запри на замок! Лучше, собака, меня не серди, если сам хочешь целым остаться. Ведь в гневе, как этого быка, мясо которого я с удовольствием ем, я и тебя могу никчемной жизни лишить, мне это сделать совсем не трудно!
Пахарь ругань не прекратил, и Геракл, в сердцах бросив на землю недоеденный кусок мяса, быстро подскочил к Феодаманту и ударил его кулаком в висок, расшвыряв по сторонам окружавших дриопов несколькими взмахами дубины из дикой оливы. Пахаря, не сдержанного в речах неприличных и дерзких тут же смерть осенила, и его глаза вечной тьмою покрылись. Геракл же, вымыв руки, как ни в чем ни, бывало, продолжил обедать.
Овидий поет, как пали дриопы, которые пытались Феодаманту помочь, вставши на его битвенный зов против Геракла.
Согласно Аполлонию Родосскому, Геракл, побуждая Феодаманта против воли отдать ему вола пахаря, так лишь предлога искал, желая с дриопами биться, ибо жили они, не думая вовсе о правде, которая сердцу отпрыска Зевса была дороже всего.
Иные же говорят, что Геракл убил Феодаманта потому, что заметил, как удивительно красива его супруга Менодика, прибежавшая на крики с другого конца поля вместе с отроком сыном.
Перед тем как уйти, наевшийся Геракл прямо на только, что вспаханном поле сочетался безответной любовью и лаской с бившейся в рыданьях Менодикой, приговаривая:
– Вот уж не думал, что, наевшись, так приятно заниматься любовью на вспаханном поле, Иксион и Деметра в этом толк понимали. А рыданья твои по глупому мужу мне совсем не мешают, наоборот, они возбуждают особой меня новизной, мне неизвестной, ведь в любви должна присутствовать неизвестность!
Потом присутствовавшего при этом деле совсем не хорошем сына Менодики и Феодаманта Гиласа, из-за его мальчишеской прелести, Геракл взял с собой.
Драконций про этого Гиласа так говорит:
– Есть у Алкида, в годах самых нежных, любимейший спутник, ярким румянцем украшен и белизною молочной, в лике его белоснежном пурпурное плавает пламя… А, между тем, одолев Эриманфского вепря, тиринфский с радостью шел Геркулес, с ним вместе прекраснейший мальчик, Гил, молненосного вепря нагруженный шкурой с зубами; пусть он, бессильный, страдал под тяжестью груза такого, все же был рад, будто сам приобщился к триумфу героя, будто Алкид не один уложил жестокого зверя.