Сергей Быльцов
Гераклея
172. Гера за Стимфалид натравливает на Геракла Ареса
Волоокая Гера, увидев, как пасынок расправляется с птицами Ареса, прогоняя их неистовым грохотом трещоток, всегда красивые дуги своих бровей сильно нахмурила, сдвинув их к переносице тонкой.
– Не ожидала я такого исхода событий. Пифия объявила 10 подвигов пасынку за 12 лет совершить и этот, видно, «истратила» я понапрасну. Не знала я, что Стимфалид так просто с насиженных мест можно изгнать. И наказать Геракла, по справедливости, не за что. Да, птиц он не убил, а только прогнал, но вины его в этом нет, и Город Стимфал он от чудовищ избавил. Вот, если б они не на безлюдный остров, а в другой хорошо населенный город перелетели, вот тогда подвиг этот Эврисфей не зачел бы. Это все проделки старой Ткачихи, все у нее предусмотрено и неизбежно и с ней невозможно бороться. Но как Геракл догадался заранее взять на болото трещотки? Наверное, дело тут не обошлось без Афины или Гермеса. А, если и так, то можно ли считать, что они совершать этот подвиг ему помогали? Да и свидетелей нет. Как все не складно. Надо мне сначала успокоиться, а потом уж подумать, что дальше делать.
С невольной досады царица Олимпа до крови прикусила губу и, сморщив нос недовольно, подошла к огромному щиту, висящему на стене в ее с божественным вкусом обставленной спальне и, глядя в его полированную медь, долго любовалась собой. Так богиня давно научилась улучшать себе расположение духа и сейчас она себе ласково сказала:
– Даже сейчас, со сморщенным носом, я все равно очень красива. Мои пышные белые кудри с бесподобным золотистым отливом всегда безупречно расчесаны, а все знают, что именно в волосах таится большая часть неизъяснимой прелести женщины. И глаз таких больших и красивых нет ни у одной бессмертной богини, даже у Афродиты, которую все считают образцом красоты – потому-то меня зовут волоокой, а не ее. Об Афине нечего даже и говорить – у нее вечно выпучены глаза, как у мерзкого филина. А ведь именно через глаза, в которых заключена вся тайная женская прелесть, красота проникает в душу людей и в сердце богов. А как кожа моя чиста и упруга, без изъяна малейшего, как у недавно родившегося ребенка; это потому, что я, как женщина, не доступна пороку и как царица, всегда справедлива.
Сердце Геры всегда начинало петь и смеяться, когда она медленно облачалась в наряды или умащивалась благовонными натираниями или просто, как сейчас, без помех любовалась своим отражением.
– Однако, что же делать с нечестивым Гераклом. Не следует мне, хотя бы, из любви к справедливости, так просто сдаваться. Чтобы не сделать совсем тщетным труд мой в подвиге пасынка пятом, пусть хоть сын мой Арей и Геракл, оба очень нелюбимые мною, между собою сразятся и хотя бы поранят друг друга в драке жестокой.
Царица богов тут же, как порывистый ветер, метнулась к меднодоспешному сыну и нашла его спящим в обнимку с какой-то женщиной незнакомой; оба были обнаженные, и вокруг них амвросический сон разливался.
Гера стала в изголовье у сына и, прикрыв левой рукой очи стыдливо, правой его за длинные волосы дернула сильно и сурово сказала голосом низким:
– Все беспутные ночи во сне проводить с малознакомыми смертными девками подобает ли могучему богу? Быстро встань Эниалий! Мой неистовый сын быстрей собирайся, или зря тебя называют Олимпа защитником и оплотом?! Живо на помощь своим птицам приди, истребляет в Стимфале их сын нечестивый Алкмены.
Гера тяжко вздохнула и с по-прежнему прикрытыми ладонью глазами, поспешила удалиться, чтобы не видеть наготы нелюбимого сына, зачатого ею без участия Зевса.
Арес же быстро вскочил и с налитыми кровью глазами в пурпурный хитон облачился, а сверху плащ свой, запятнанный кровью, набросил. Затем к могучим ногам подошвы прочно приладил, шлем и панцирь одел, на плечо щит водрузил, меч на пояс повесил и копье схватил в мощную руку.
Не глядя по-прежнему на крепко спящую деву, Арес выскочил во двор и бросился к искусно отделанной серебром колеснице железной, в которую были запряжены его бессмертные кони – бородатого дети ветра Борея и безжалостной Эринии Алекто, никогда не знающей отдыха. Их недаром звали Блеск, Пламя, Шум и Ужас. Бурные, они, разогнавшись, как обычные кони, уже не скакали по земле и по хребтам беспредельного моря, а над ними, как огромные черные птицы, летали. Злобные глаза озверелых коней бешено блестели, из их зубастых пастей с шумом вырывались дым и пламя, а все вместе наводило цепенящий ужас на смертных. Арес с плеча неистово стал сразу хлестать бичом по спинам коней, и с места они поскакали высоко и со скоростью дивной понеслись по дороге, а вслед за ними, высунув красные языки огромные черные собаки бежали и коршун с клювом загнутым, крепким летел.
173. Афина не позволяет Аресу сразиться с Гераклом
Кони Арея мчались Зефира и Нота быстрее, под копытами застонала земля, камни и брызги песка из-под медных колес, бурными фонтанами взлетали вокруг. Увидев на дороге одетого в львиную шкуру Геракла, неспешно идущего с дубиной и луком на плечах, Арес, взвизгнув как женщина, издал воинственный клич и, подзывая собак, схватил в руку копье.
Тут бессмертным коням бога кровавой войны путь преградила Афина, бросив огромное копье перед ними. Кони резко остановились, встав на дыбы, подбежавшие яростные собаки, готовые рвать зубами все живое, сбились в рычащую кучу, коршун, привыкший терзать печень героев, с клекотом опустился на руку Арея.
Сдвинув темные кустистые брови недобро, под знаменитым шлемом коринфским, Афина процедила нелюбимому брату сквозь зубы:
– Слушай меня внимательно, Apec, ярый твердынь сокрушитель, брат мой, всегда залитый чужой кровью! Оставим-ка мы без внимания и птиц Стимфалийских, и героя Геракла, нашего с тобой смертного брата и в разные стороны ныне разойдемся без боя. Ведь он часть совсем небольшую твоих птиц уже перебил, а остальных прогнал на дальние острова и сделал все это он по приказу царя, которому служит, а также по велению Мойры и по воле родителя великого нашего. Так, что ярость свою, неуемную Арес, укроти, ибо тебе не судьба Зевсова сына Геракла сегодня повергнуть. Брань свою лучше уйми, если не хочешь прямо сейчас сразиться со мной и потом опять долго у Пеана лечиться! Не забывай, что в отличие от тебя я с рождения владею бранным доспехом.
Афина провела быстро пальцем по мощной горбинке на переносице своего прямого прекрасного носа и задиристо посмотрела серыми выпуклыми глазами на брата. Арес же, успокоив беснующихся собак, посмотрел на сестру взглядом, полным бешеной злобы, и ответил ей грубым голосом, то и дело срывающимся на визг:
– Всюду ты лезешь, совоокая сука бесстыдная! А еще сестрой называешься! Вечно мне противницей выступаешь и пику огромную свою нагло на меня поднимаешь! Не буду из-за смертного брата, прогнавшего моих птиц, я с тобою нынче сражаться, им и на острове в рокочущем море будет не хуже. Но ты в другой раз берегись – из засады собью с надменной твоей головы я этот шлем ненавистный, тебя обессилю, и сама будешь потом тяжкую рану у Пеана долго лечить! Ведь не всегда за тобой будет реять Ника – Победа и устраивать тебе пышный праздник!
И бог вероломной кровавой войны, хоть с угрозами, но уступил богине войны справедливой без боя, ведь не раз она его уже побеждала. Развернув ярых коней, Арес умчался, окинув презрительным взглядом подошедшего смертного брата, и вслед за ним свора им любимых собак устремилась.
Геракл, провожая облако пыли, поднятое колесницей Ареса, недоуменно спросил у Афины:
– Ведь это был Арес, большой оружья любитель? Зачем ты остановила его, могучая дочь Громовержца, ведь, наверняка, он хотел из-за своих птиц со мною сразиться? Я же не слабосильный и сам за себя могу постоять.
Афина посмотрела своими серыми глазами навыкате на смертного брата и надменно сказала:
– Необузданный ты Алкид, самоуверенный и очень упрямый! Какой бы ни был Арес, но он бог олимпийский, а ты и бессмертным ни в чем уступить не желаешь! Напрасно ты так уповаешь на свою необорную силу, однажды и она может тебя подвести. Сегодня же не судьба тебе с Ареем сразиться. Если же такое время наступит, я сама дам тебе доспех и копье, ибо с богом войны нельзя с одной дубиной сражаться… Да, если кто-нибудь тебя спросит, как ты догадался взять на болото кроталы, скажи, что во сне Мойра сама тебе подсказала.
Афина на прощание сморщила нос и совсем презрительно искривила тонкие губы, как будто кругом дурно пахло и, оттолкнувшись от земли своим огромным копьем, взмыла вверх, с воем разрезав застоявшийся воздух. В этот раз не пыталась она скрываться от Геры, ведь Арес все равно все ей расскажет. Так не начавшись, закончилась в этот раз встреча Геракла с богом вероломной войны кровавым Ареем.
Златотронная Гера, прекрасные сузив глаза, наблюдала как бесславно уехал Арес, вслед за ним и Афина, копьем оттолкнувшись, умчалась. Тут она увидела, как по дороге ведущей из Стимфала в Коринф спешно промчался элидский владыка Авгий, и от его грязной колесницы вверх поднималось зловоние. Опущенные уголки губ царицы задорно поднялись – новое задание для Геракла зародилось в золотисто-белой ее голове.
174. Гера придумывает шестой подвиг трудный и позорный
В очередную ночную встречу с Эврисфеем, Гера надменно высказала ему свое неодобрение:
– Я не довольна тобой, Эврисфей! Почему Гераклу было приказано изгнать, а не убить Стимфалид? Ведь не трудно даже твоим скудным умом было понять, что изгнать их намного проще, чем убить. Стимфалиды – не вепрь, которого легче было убить, чем живым захватить…
Царь намеренно втянул голову в плечи и вслух сказал, добросовестно заикаясь:
– Богиня великая самая и самая справедливая! Меня ты бранишь не напрасно, за дело бранишь ты, виноват я в том, что глашатая своего не проверил, понадеялся на него. Это все лупоглазый Копрей перепутал, думает много он не о порученном деле, а о том, чтобы видели все, что он Пелопид и к тому же красавец. Теперь я его так изругаю, что он позабудет кто его предок! Впредь буду заставлять Копрея мне подробно докладывать обо всех его разговорах с Гераклом.
В мыслях же Эврисфей себе совсем другое довольно сказал:
– Как правильно я все рассчитал. Пифос и глашатай не раз еще меня от неминуемой кары спасут.
Царица богов пока и не думала наказывать царя – он был ей еще нужен, да и вины его в том, что случилось не было, и не потому, что глашатай все перепутал, а потому, что подвиг изначально был задуман ею не верно, ведь всех птиц не возможно убить и не только потому, что их слишком много, но и потому, что они с крыльями, а требовать невозможного от героя – не справедливо. Изругала же она царя лишь затем, чтобы знал свое место и служил ей впредь более ревностно и, главное, точно исполнял каждое ее слово.
Сверкая при свете факела дивной своей диадемой, строго Эврисфею богиня богинь приказала:
– В качестве следующего труда отправь Геракла чистить от навоза авгиевы конюшни. Много там за 30 лет его накопилось – ведь Авгий на широкодорожной земле самый богатый скотовладелец из смертных. Я видела на дороге, ведущей из Стимфала в Коринф, как он куда-то спешил на грязной повозке, от которой сильно воняло навозом. Скоро весь Пелопоннес пропитается этим запахом для носа не выносимым. Хорошенько запомни все очень точно: всю работу сын фиванской блудницы должен сделать за один только день, а не растягивать это дело на все оставшиеся годы службы. Если опять что-нибудь перепутаешь, или перепутает твой глашатай, то я не его, а именно тебя накажу – зренья лишу, как Тиресия иль языка, как нимфу горную Эхо.
Последние слова Геры прозвучали подчеркнуто грозно, и у царя от такой речи богини уже по-настоящему отвисла нижняя челюсть, от цепенящего страха он даже речи дар растерял.
Довольная Гера, светло засмеявшись, небрежно потрепала длинное мясистое ухо царя и примирительно возвестила:
– Не бойся Эврисфей, я пошутила, даже самые могучие боги любят хорошую шутку, но все же лучше бы тебе впредь не ошибаться, а то на самом деле уши тебе так надеру, что они станут еще больше, чем у Мидаса, которому Феб за несправедливый суд уши хорошенько надрал.
– Все я понял, богиня богинь! Прикажу Гераклу очистить весь скотный двор у Авгия за один-единственный день. Я от всего сердца восхищаюсь твоим великим умом – ведь никак невозможно высокие горы навоза, скопившегося от тысячи лошадей, коров, свиней и овец за 30 лет убрать за один день… А что мне делать после того, как твой пасынок не справится с этим заданием? Как его наказать? Просто подвиг не засчитать или как-нибудь посерьезней? Боюсь, что мне одному, хоть я и царь Арголиды, это сделать будет не просто – уж очень он телом силен и не обуздан бешеным нравом.
– Об этом, любезный, не беспокойся. Сама работа будет для него истинным наказанием. Ведь унизительно делать работу, которую выполняют обычно только рабы. Надо сделать так, чтоб поразительная весть о его позоре худая Осса разнесла по всему свету. Поэтому, давая Гераклу задание, пусть соберет Копрей побольше народу, и мое имя в этот раз пусть не упоминает, и так обо мне лишнее говорят, скажешь ему, что сам подвиг этот придумал.
175. Эврисфей приказывает очистить от навоза конюшни Авгия
И вот Копрей, глядя вокруг своими выпученными глазами и длинными махая руками, уж громким кличем собирает на микенскую площадь народ:
– Собирайтесь люди скорее на площадь. Перед вами сегодня сам царь немаловажную речь желает сказать. Он будет говорить о море – страшной болезни, идущей к нам из Элиды и как нам благополучно этого мора избежать.
Много людей, возбужденных звонким кличем Копрея, собралось на главной площади города, долгое время бывшего главным во всей Арголиде. Вскоре появился и сам царь, облаченный в длинный пурпурный плащ, со скипетром в правой руке. Он, забрался на услужливо подставленную Копреем скамейку, внимательно оглядел площадь и обратился к народу:
– Слушайте, микенцы длинноволосые и низкоподпоясанные микенянки, что пред вами сегодня я объявлю! Знаете все вы сколько в Элиде у царя эпеев Авгия, сына солнечного титана навоза скопилось, ведь он самый богатый из смертных скотовладелец, и уж 30 лет никто многочисленные его конюшни не чистил. Зловоние стоит вокруг, мор уже пришел из Элиды в Аркадию и продолжает распространяться по всему Пелопоннесу, и скоро доберется до нас, если не принять правильных мер. Поэтому я, заботясь о жителях всего Пелопоннеса, и об Арголиде особенно, прикажу сейчас могучему Гераклу, силу и доблесть которого вы все хорошо знаете, очистить скотный двор Авгия от всего навоза. И самое главное – он не должен затягивать это дело, ведь откладывают его уже 30 лет.
Микенцы и микеянки дружными криками одобрения встретили речь Эврисфея. Царь довольно оглядел площадь своими усталыми, водянистыми, как у старика, глазами и, огладив рукой длинные жидкие волосы, обратился уже к Гераклу, поглядев на него одновременно и подчеркнуто доброжелательно, и строго:
– Приказываю сделать, любезный Геракл, всю работу у Авгия, о которой я сейчас говорил, за один день. Понимаю, что для обычного человека это не просто, но, и сам ты хорошо понимаешь, что надо! Видишь, граждане кричат, что больше ждать не желают. Да и человек ты не обыкновенный – ты сын истинный Зевса, усыновленный Амфитрионом, и потому должен справиться. Один день тебе даю на дорогу в Элиду и один день обратно. Значит ровно через 3 дня ты на этой площади при людях доложишь мне иль Копрею о том, что весь навоз, давно покрывший толстым слоем земли Авгия, лежит уже не в конюшнях и не на скотном дворе, а в дальних полях, где он никому не мешает иль вывезен в море.
Потом, оглядев площадь, Эврисфей опять громко обратился к народу, стараясь, чтобы все его слышали:
– Граждане Микен безупречные! Расскажите всем, что ни вони ужасной, ни тем более страшного мора на Пелопоннесе, и тем более у нас в Арголиде, не будет! Ведь расчистка зловонных конюшен Авгия мною поручена могучему Гераклу, герою, небезызвестному в нашей славной Элладе. Не должен он нас всех подвести и не справиться с порученным делом.
176. Авгий и его стада
Авгий (блистающий) был царем Элиды, славной древней Олимпийской святыней и был, как говорят одни, сыном бога солнца Гелиоса и Гермины, по утверждению других, – сыном Колебателя земли Посейдона, а по иным, – сыном Лапифа и Орсиномы или сыном заносчивого кулачного бойца Форбанта, но все сходятся в том, что он владел самыми большими стадами животных среди смертных людей.
Авгий был царем племени элейцев, живших поблизости от элидских городов Эфира и Писы. Часто Авгия называют владыкой эпеев, однако некоторые говорят, что племя эпеев было враждебно Авгию. Он был настоящим евпатридом. По величине стад и табунов, дарованных ему отцом, Авгия следует считать сыном венчанного огнем Гиперионида, ибо он был самым богатым смертным скотовладельцем на земле, а Титан златояркий имел коров и быков больше всех в этом мире.
Говорят, по милости божественного родителя скот Авгия никогда не болел и хорошо размножался. Никто не знает точно сколько всего у него было скота, но многие уверены, что у него было триста пятьдесят (по числу основных дней в году) белоногих быков и коров с белыми спинами и черными головами и с белыми отметинами на лбах и столько же краснопородных, рыжих и пестрых коров и быков, всего 14 сотен обычных быков и коров с белыми отметинами на лбах.
Кроме того, в каждом из четырех стад у него было по двенадцать прекрасных серебристо-белых быков, соответствующих лунным месяцам, но посвященных его отцу солнечному Титану. Эти 4 могучие дюжины необычайно мощных и свирепых быков с огромными острыми рогами надежно защищали стада Авгия от нападения самых свирепых зверей, живших на окрестных лесистых холмах. Было у Авгия и несколько табунов лошадей, а также бес счета свиней, коз, овец и прочей мелкой живности с крыльями.
Геракл, получив шестое задание, заметно приуныл и с большим негодованием говорил своему племяннику милому Иолаю:
– Будь проклят этот царственный недоносок с большими ушами! Как я ненавижу его! Если бы ты только знал это благородный мой Иолай! Как сильно и возвышенно тебе я люблю, так же сильно, но низменно его ненавижу. Ну, что за неслыханный подвиг такой придумал, этот ничтожный уродец?! Меня просто всего распирает от справедливого гнева! До сих пор были ужасные чудовища, люди жестоко страдали от них, и потому мне была от них благодарность и добрая слава… А теперь он решил заставить меня возиться в вонючей грязи… Да, кто ж назовет это доблестным подвигом? И потом – как можно столько навоза убрать за один только день?!
На этот раз предстоящая работа вызывала у Геракла только злобное чувство к поручившему ее царю, и он, брови до предела нахмурив и надутые губы выпятив криво, так сам себя распаляя, любимому племяннику говорил:
– Этот мерзкий уродец, видно, решил поиздеваться всласть надо мной. Когда Молва тысячеустная разнесет дурную славу об этом подвиге, то люди будут показывать на меня руками и смеяться как над презренным рабом иль слабосильным слугой без роду и племени… Эх, если б не возвещающий волю Зевса Феб-Аполлон, определивший мне 12 лет служить у этого скипетроносца – пигмея, одной рукой, как птенцу, шею ему набок свернул бы… Ох, Иолай, мой мальчик прекрасный! Ты думаешь, что никакой страх совсем мне не ведом, что Геракл, любимый твой дядя – великий, бесстрашный герой. Тебе одному, мой милый, я скажу вполне откровенно, что больше всего на свете худой молвы я страшусь и думаю, что не напрасно – ведь слава дурная быстро к человеку приходит. Зла изворотливей и пронырливее Молвы на свете трудно найти: жмется она стыдливо в сначала, оставаясь никому неприметной у самого праха, но потом быстро взлетает, как хищная птица, аж до самого солнца, тогда уже мощно шагает она по земле, голова ее скрывается в тучах. Поднять славу худую человеку очень легко, но нести ее тяжко даже герою и избавиться от нее ох как не просто. И не пропадает бесследно дурная молва, что в народе витает: как ни суди, но Молва бессмертная тоже богиня.
Иолай же, влюбленными глядя на дядю глазами, чтобы его успокоить, ему отвечал голосом безмятежным:
– Не бывает зла без добра. После очистки Авгиевых конюшен, а я верю, что ты это сделаешь, и уж тогда ты не будешь бояться ни дурной Оссы, ни осквернения своего прекрасного тела никакими нечистотами, как герой величайший. И потом знаешь ты сам, что нет позора ни в какой работе: позорно безделье.
Геракл на словах согласился с возлюбленным племянником, но все равно не хотел не только начинать безнадежное дело, но и встречаться с элидским царем. Авгий был участником плавания аргонавтов, и Геракл про него Иолаю так говорил:
– Он запомнился мне, как муж хитрый, осторожный и жадный. Никогда первым он не вызывался идти на опасное дело, хотя и не отказывался, если принуждала всемогущая необходимость. А вот имущество свое, это я хорошо помню, он всегда хитро прятал и за все плавание ни разу ничем ни с кем не делился.
