Сергей Быльцов
Гераклея
261. Геракл завершает службу, а Эврисфей пытается ее продлить
(Рассказ Иолая)
Иолай рассказывает, как Геракл пытался закончить рабскую службу после совершения последнего 10-го подвига:
– Наконец, после долгих и опасных странствий по малоизведанным землям мой любимый дядя пригнал коров на луга киферонские, где он убил первого льва и стал мужчиной, а теперь получил от людей прозвище Боагид (Быкогон). Как все это время разлуки я его ждал и мучился сердцем! Я вместе с глашатаем Копреем и другим народом встретил его у городских ворот. Дядя мой на этот раз не пожелал даже разговаривать с мерзким глашатаем, которого он в последнее время возненавидел еще больше, чем уродливого Эврисфея. Он прошел молча мимо Копрея прямо ко мне, долго обнимал меня и целовал. Потом мы с ним, оставив пастухов и друга дяди Темона со взором слишком уж томным, вдвоем погнали стадо без остановок до дворцовых ворот, прямо в обширный царский двор. Там дядя отдал вышедшему из чертога царю всех дивных красномастных быков и коров. При этом дядя, сдвинув к переносице свои очень красиво выдавшиеся вперед пушистые брови, веско сказал ничтожному владыке пеласгийских народов:
– Я прослужил тебе не 12, а почти 10 лет, но совершил за это время все 10 предназначенных Пифией подвигов и потому отныне считаю себя от службы совершенно свободным. Закончилась моя рабская доля, конец и моим долгим скитаньям. Теперь я пойду в крепкостенный Тиринф и там буду жить, как гражданин равноправный и, надеюсь, что больше никогда не увижу ни тебя, ни глашатая твоего лупоглазого с перекошенными плечами.
Эврисфей телом хилый, но, я знаю, что он хитроумный, Он не стал спорить с Гераклом, он лишь криво усмехнулся, почесал свое большущее ухо и попросил дядю немного его подождать, сказав, что, когда он все обдумает, то сам объявит о своем решении ему и людям. Потом жалкий микенский властитель приказал Копрею людей на площади как можно больше собрать, и не был глашатай своему царю не послушен, долго кричал он, как оглашенный:
– Внемлите все, кто сейчас меня слышит и другим передайте – тем, кто не слышит! Царь сегодня желает вам важное что-то сказать! Ну-ка, скорее, микенцы и микенянки насиженные дома свои живо покиньте и все на рыночную площадь быстро идите! Не созывались давно у нас ни совет, ни собранье народа. Все сейчас собирайтесь на широкую площадь, чтоб там послушать, что наш царь объявить вам пожелает.
Земля под сходившимся к площади людом тяжко стонала, стоял несмолкающий гул. Надрывался звонкоголосый вестник Копрей, тряся глашатайским жезлом и перекрывая всех криком неистовым:
– Граждане, всякий шум скорей прекратите, если хотите нашего послушать царя, вскормленного Зевсом.
Когда люди, собравшиеся на городской площади, наконец, успокоились, заговорил Эврисфей, скипетр царский двумя руками держа, над которым искусник Гефест утомился, целую ночь проработав. Царь несколько раз тяжко вздохнул, а потом тонким своим голоском, словно заранее заготовленную скороговорку, быстро – быстро стал говорить:
– Исключительно справедливости ради 4 подвига из 10 Гераклу я не могу засчитать. Это убийство Лернейской змеи, очистка конюшен Авгия, а также похищение коней Диомеда и пояса Ипполиты. Все знают, что в трех из перечисленных подвигов сыну Алкмены помогали другие герои, а работу по очистке скотного двора Авгия всю за него сделали боги речные. Однако бессмертные боги решили, что совершение подвигов, это не просто служба Геракла, это еще и кара за тяжкие преступления, совершенные им, и потому все подвиги он должен был совершать сам, без помощников. И об этом я Гераклу заранее объявил, чтобы все было честно и справедливо.
Так сказал Эврисфей и в груди взволновал беспокойное сердце у всех, кто его слышал, но особенно – у моего любимого дяди.
262. Геракл просит Афину о справедливости
(Рассказ Иолая)
Всколебался на площади весь народ, словно огромные волны Понта Эвксинского, когда бурно они закипают от ветров Эвра и Нота, которые, ударив из облаков Зевса владыки, страшно колеблют волны морские.
Видно было, что некоторые посчитали решение Эврисфея не справедливым, и они взмахами рук и гневными криками выражали свое несогласие с царским постановлением.
Другие же, среди которых был и Темон, пастух, ставший на время дядиным другом, и которых было явное большинство, наоборот, были довольны таким решением царька арголидского. Они, не жалея горла, кричали, что истинная справедливость превыше всего и что Геракл не зря стал великим героем и потому должен продолжать совершать так необходимые людям подвиги. Я лишь удивлялся тому, как неблагодарность людская может не ведать никаких пределов.
Дядя мой, конечно же, яростно возмутился, услышав, что Эврисфей ему не засчитывает не 2, как он до этого сам думал, а целых 4 подвига, и от такой несправедливости разъярился. Давно я таким его не видал. Белые зубы его скрежетали, как мельничные жернова; прекрасные синие очи из-под низко нависших пушистых бровей, потемнели, как тучи перед самой грозой и вдруг засверкали, как молний всепожирающий пламень. Было видно, что могучее сердце ему – герою великому – раздирает тоска нестерпимая, когда он поднял руку и в наступившей тишине еще больше нахмурил свои низкие брови и, вздохнув тяжело, сказал, обращаясь к народу:
– Я вижу, что множество граждан толпится на площади города, и всем мила справедливость. Так выслушайте меня. Я уже смирился с тем, что микенский тиран мне не засчитает 2 подвига: убийство Гидры и очистку конюшен, но не засчитать целых 4 подвига! Это уж слишком не справедливо! В походы за конями Диомеда и Поясом Ипполиты мне было дозволено в помощь героев набрать. Эврисфей сам корабли снарядил для похода за поясом Ипполиты, а теперь отказывается этот подвиг зачесть потому, что мне помогали. Что молчишь Эврисфей?! Но Правды путь неизменен и всегда будет прям, куда бы ее ни старались неправосудием своим своротить нечестивые люди, даже, если скипетроносцы они. Я против такой вопиющей несправедливости буду и с царями бороться!
Я видел, как дядины руки сжались в кулаки и не заметил, как в них оказалась нестроганая дубина из дикой оливы. Я понял, что сейчас может произойти такое, о чем дяде придется потом сильно раскаяться и всем телом повис у него на правой руке, держащей дубину, и стал умолять, чтобы он ее бросил на землю, на что он мне голосом хриплым ответил:
– Как же мне хочется, Иолай, в разные стороны всех здесь разбросать и палицей размозжить голову царя ненавистного. Если бы не эта охрана, плотной толпой окружающая Эврисфея, я бы убил его без всякой дубины, ударив в любое место его тщедушного тела голой рукой или, как цыпленку, двумя пальцами свернул бы его ненавистную тонкую шею. Но знаю: это убийство мне не простят ни люди, ни олимпийские боги.
Дядя мой бросил дубину и, ни на кого не глядя, стоял на агоре в окружении многих людей, на скулах его перекатывались желваки и опять, не переставая, сжимались и разжимались огромные кулаки. Наконец, с моей помощью, ему удалось взять себя в руки. Успокоившись, он воздел к небу свои прекрасные синие очи и стал шевелить беззвучно губами. Я уже давно каждое слово умел понять по его беззвучным губам и осознал, что он взмолился о помощи Афине-Палладе:
– Слух преклони, в моих трудах помощница дивная, дочь Эгиоха – Кронида, богиня неодолимая, мощная, мудрая. Часто ты мне во многих трудах помогала, но теперь мне твоя благосклонность еще больше необходима, и о ней я тебя умолю. Я не знаю, как мне спорить с царем, питомцем всемогущего Зевса, но и подчиниться ему не могу. Ничтожный Эврисфей с глазами собаки, ушами осла и сердцем оленя совсем обнаглел: не 2, а целых 4 безмерно тяжких деяния он решил мне не засчитывать! Если в прошлом оказал услугу я бессмертным богам в битве с гигантами, то помоги мне Афина мирным путем достичь справедливости. Пусть боги, призвав Дике святую, вместе с нею рассудят, сколько мне еще подвигов тяжких надо свершить на службе у Эврисфея! Тебе ж в жертву годовалую белую телку с позолоченными рогами я принесу, под ярмом не бывавшую в жизни ни разу.
Потом мне дядя сказал, что тогда он в своей голове ясно услышал:
– Зевса отпрыск самый лучший из смертных, сама я о твоем продлении службы у Эврисфея беспокоюсь сердцем немало. Взволновало меня то, о чем говоришь ты, но ничего сразу мне не придумать. Но ты духом не падай, – ведь с тобою Паллада!
263. Афина жалуется Зевсу на Геру и Эврисфея
Мудрая Тритонида, только услышав мольбу своего подопечного смертного брата, сразу поняла откуда дует шквалистый ветер и, тут же, словно быстролетная молния, бросившись к Зевсу, ему быстро сказала:
– О мой родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Ты сам поручил мне приглядывать за твоим сыном Гераклом, и сейчас я о том беспокоюсь сердцем немало. Очень волнует меня то, что Эврисфей, занявший, благодаря обдуманной хитрости Геры, место царя, предназначенное тобою Гераклу, совсем обнаглел, подстрекаемый злокозненной твоею супругой. Решил он, подстрекаемый Герой, Гераклу целых 4 подвига не засчитывать, чтобы еще, на много лет продлив его службу у Эврисфея, его погубить.
Громовержец от возмущения сморщил нос и скривил надменные губы, потом косматой потряс головой и зубами крепкими поскрипел так, что нетленный Олимп всколебался, как пьяный.
Когда же Отец всех бессмертных и смертных справедливым успокоился сердцем, запустил мощную пятерню в волны нетленных волос и, почесывая голову, Афине ответил неспешно и с большим раздраженьем:
– Бывает, Афина, что даже я не знаю, что делать! Ты мудрая дочь, но меня сейчас принуждаешь ссору с Герой затеять. Станет она опять растравливать меня бранною речью и средь богов с обвинительными словами на меня нападать, заявляя, что, помогая Гераклу, я рабов защищаю и царской власти я совсем не охранник, хоть сам же ее учредил…
В выпученных совиных глазах Афины промелькнула хитринка, и она вскричала:
– Отец! Внемли мне и подумай сам, не пора ли опять заносчивой нашей царице напомнить и указать, кто на Олимпе настоящий хозяин, заодно и другим небожителям, к высокомерию склонным, наглядный урок преподать?!
Так, хитрую пряча усмешку, воинственно заявила мужеподобная Афина, высокая, сильная с широкими плечами, грудью высокой и большими мощными руками.
Вместо ответа быстро власы благовонные вверх поднялись у Кронида вокруг бессмертной главы, и весь гулко затрясся Олимп многохолмный.
Зевс голосом, грому подобным, призвал уже перепуганную колебаньем Олимпа супругу. Сросшимися иссиня-черными двинул бровями Зевс Эгиох вправо и влево несколько раз, как он один лишь умел, лишь только Гера предстала пред ним. Волны нетленных волос на голове Громовержца косматой и на могучих плечах его опять взволновались, словно бурным прибоем вечно шумящее море. И Олимп, словно хребет широкодорожного моря, опять всколебался, когда Зевс обратился к устрашенной его видом супруге с такими словами:
– Ты, волоокая Гера, скоро узришь, как будет мой сын многомощный еще исполнять 2 невиданных подвига. Я тебе дозволяю самой их придумать. Однако после того, как речь я закончу, отправляйся к Эврисфею немедля, и сама ему укажи, что только 2 новых подвига еще должен исполнить Геракл. Так изначально своенравной Судьбой суждено, чтобы подвигов величайших всего было ровно 12, и я так желаю! Если вздумаешь хоть, что-нибудь возразить мне, то любые твои слова заранее в ничто я вменяю, невзирая на всю присущую тебе наглость! Даже не помысли слово мое ниспровергнуть! Если же в безудержной ненависти к Гераклу ты все же дойдешь до последних пределов…, то хоть ты и жена мне законная, я на 12 лет низвергну тебя в Тартар глубокий и узнаешь, как там без ветра и света живут не покорившийся мне титан Иапет и его сын строптиво – надменный Менетий. И все божества, сколько есть на великом Олимпе, тебе не помогут! И Ткачиха бесстрастная из-за тебя ткать по-другому свою пряжу не будет, ведь милый ее сердцу порядок я не нарушу. Так, что ты и сама понимаешь и знаешь – если что я вещаю, то все непреложно исполню.
Мудрая Афина заметила лукавый блеск в очах родителя милых, когда он Тартаром супругу пугал.
Гера же ничего не заметила – страх неописуемый сердцем всецело ее овладел. Быстро бросилась она к своей искусно сделанной колеснице, запряженной павлинами, и изо всех сил их хлестнула бичом. Не привычные к боли, не лениво полетели красавицы-птицы, между широкодорожной землею паря и усеянным звездами небом. Оказавшись у микенской стены киклопической кладки, высокой, с зубцами, удержала павлинов белокурая Гера, быстро их отпрягла, и туман вокруг птиц разлила непроглядный.
264. Эврисфей назначает еще 2 подвига
Резво царица богов на попутных воздушных потоках принеслась к Эврисфею на городскую широкую площадь и, став позади него, обеими руками больно схватила его за длинные уши, видима и слышима только ему, никому же из прочих незрима. Тихо, но внятно отчетливым голосом строго сказала белорукая Гера послушному ей Эврисфею начала в одно ухо, а потом для верности – в другое, что не 4, а только 2 подвига Гераклу следует не засчитывать.
И тут же умчалась, погоняя павлинов, богиня с потрясающей взор диадемой – символом царской власти и украшением дивным в виде расправившей крылья кукушки брильянтовой в пышных рыжевато белых власах. Она устремилась к дальним пределам земли даровитой, чтобы увидеть отца Океана седого и плодовитую матерь Тефису, своих приемных родителей. Боги эти прятали ее перед всесокрушающей титаномахией, амбросией питали ее, поили нектаром и лелеяли в собственном доме, взяв ее из Стимфала, когда она была еще девочкой маленькой и воспитывалась благопристойным Теменом, сыном Пеласга. Знала она, что всегда называть они ее будут самой почтенной и милой и потому всегда отходила к ним, когда ей на сердце ужасно тоскливо бывало. Правда, Зевсу в таких случаях она всегда говорила, что едет мирить своих престарелых приемных родителей, вместе со спутницей Пейто убеждать их ласковыми словами своими не ссориться больше, а соединиться во всепрощающих любовных объятьях на пурпурной общей постели:
– Я всегда их прошу жить в полном и дружном согласии. Ведь нет ничего ни прекраснее, если муж и жена в любви и в полнейшем мире и дружбе дом свой вместе ведут – на радость друзьям, а врагам в огорченье. Больше всего ж они сами от этого чувствуют настоящее счастье.
Так говорила Гера супругу, а думала она при этом не о своих приемных родителях, а о себе и о Зевсе.
Между тем, мало, что понявший из слов Афины, Эврисфей, тем не менее, догадался быстро сделать милостивое лицо и после уже с притворной улыбкой объявил и Гераклу, и всем гражданам, собравшимся на рыночной площади:
– Однако, я еще не все сказал, что хотел, микенцы и микенянки! Геракл сказал, что согласен с тем, что я не засчитаю ему 2 подвига, он сам считает, что так будет справедливо. Пусть будет так!
Микенцы стали кричать, что их царь самый лучший потому, что он справедливый, а это самое главное в жизни людей. Довольный Эврисфей продолжил свою речь и громко, чтобы все слышали, обратился к Гераклу:
– Я бы, и все подвиги тебе засчитал, но помощь Иолая в убийстве Гидры и помощь речных богов в очистке конюшен Авгия простить я никак не могу, ведь без них ты не смог бы эти подвиги совершить. Граждане, вы согласны, что царь, который некоторым подчиненным все прощает – несправедливый правитель. Потому ты должен совершить у меня на службе еще только 2 подвига, и всего их будет 12, и это для тебя совсем не беда, а гражданам нашим еще будет польза.
– Я ль на твоей службе не успел ко всяческим бедам привыкнуть! Так, что эта новая беда, что ты сейчас выложил предо мною, как ты сказал, совсем не беда, она нисколько не больше других, прежде мною преодоленных. Была бы лишь моя необорная сила в теле моем и в руках, и дух оставался таким же могучим, и по-прежнему бессмертная слава еще быстрее будет гнаться за мной.
Сказал, глядя надменно на Эврисфея, Геракл, презрительно скривив нос и губы.
265. Коварные яблоки Гесперид
Некоторые говорят, что самым трудным подвигом Геракла на службе у Эврисфея стал его 11-й подвиг. Согласно приказу Эврисфея, он должен был отправиться на край света к древнему титану-исполину Атланту, который держит на плечах небесный купол, и принести три золотых яблока из его бывшего сада, который охранял стоглавый дракон Ладон и сладкоголосые Геспериды – дочери вечерней звезды Геспера и сумрачной Нюкты, богини столь же таинственной, сколь древней.
Гесперид называют так же Атлантидами потому, что они живут там, где Атлант держит небо, и потому, что они охраняют бывший сад Атланта. Некоторые называют отцом Гесперид Атланта, хотя из общего имени следует, что их родитель Геспер. Большинство говорит, что Гесперид было четыре: Эгла (сияние), Эрифия (красная), Гестия и Аретуса.
Яблоки из сада Гесперид, названные золотыми за цвет, росли на особенном дереве, которые некоторые называют древом жизни. Это дерево вырастила всеобщая праматерь Гея-земля в подарок своей царственной внучке Гере в день ее долгожданной свадьбы с родным братом Тучегонителем Зевсом.
Говорят, Гера, чтобы вновь обрести девственность не только омывается в священном источнике Канаф у города Навплии, но потом обязательно вдыхает от своей дивной яблони чудодейственный запах золотых яблок, который похож на благоухание амбросии и нектара. Вдыхание аромата золотых яблок придавало и без того прекрасному лицу Геры особую невыразимую прелесть, а телу – неистощимое здоровье и дивную красоту совсем молодой женщины, чуждой всяких пороков.
Получив от Эврисфея задание похитить яблоки с кожурой золотистого цвета из какого-то отдаленного сада, Геракл сначала был приятно удивлен простотой и легкостью этого подвига, ведь такие труды по плечу и обычным мальчишкам, любителям лазать за яблоками в чужие сады. Однако все оказалось не так просто, и легким этот подвиг лишь поначалу казался.
Вскоре сын прекрасноволосой Алкмены осознал, что, чтобы добыть особенные яблоки из сада Гесперид, нужно было, хотя бы, знать, где находится этот сад. Расспросив множество людей, герой, упорный в любых испытания, узнал, что сад Гесперид находится на самом краю вечерней земли. Там древний титан-исполин Атлант держит на могучих плечах непомерную тяжесть – твердый купол огромного неба, которое долго лежало на земле после того, как Крон оскопил Урана.
Однако никто из расспрошенных не ведал, где находится этот вечерний край земли, а о самом саде Гесперид в то время существовало больше легенд, чем достоверных знаний.
Некоторое время Геракл ожидал, что Афина, на помощь которой он надеялся и на этот раз, расскажет ему о том, где находится этот сад легендарный, но богиня упорно не появлялась, словно совсем забыла о нем и на молитвы его не отвечала никак.
Герой продолжал расспрашивать всех, особенно чужеземцев, и один прорицатель ему рассказал, что золотые яблоки из сада Гесперид – это совершенно не обыкновенные плоды, не имеющие ничего общего с обычными яблоками. Особенность золотого цвета этих яблок заключалась в том, что они, якобы, давали (или возвращали) цветущую молодость, и телесную силу многократно приумножали. Однако это не давало повода радоваться их обладателям, ибо эти яблоки Гея-земля, умеющая быть и коварной, сделала такими, чтобы они давали вечную молодость и необыкновенную силу не всем, а только древним богам, к которым принадлежала она сама и ее самые первые чада – титаны первого поколения.
Гераклу никто не сказал, что яблоки Гесперид могли и отнимать силу, если их вкушали не те, для кого они предназначены были. Даже просто владеть этими яблоками было опасно, ибо они могли вызывать тяжелые неизлечимые болезни, как телесные, так и безумие. При этом, была и другая опасность: завладев яблоками Гесперид, и избавиться от них было не просто… Поэтому этот подвиг, показавшийся поначалу Гераклу таким легким и простым, на самом деле оказался самым трудным и опасным из всех до сих пор им совершенных. Герой, готовясь к походу в сад Гесперид, многого не узнал о необычных свойствах дивных яблок, ибо все о них знала лишь сама Гера, да ее бабка широкогрудая Гея.
Именно ревнивая Зевса супруга, любуясь в полированной меди огромного щита своим отражением в тиши своей спальни задумала этот коварный подвиг, беседуя так со своим добродетельным сердцем:
– Конечно, я надеюсь, что пасынок мой, только лишь силой могучий безмерно, никогда не найдет сада Гесперид, находящегося на самом крае земли. Ему не хватит ума и уменья, и остаток жизни он проведет в бесплодных поисках края Атланта, и в конце концов сгибнет, не оставив следов, где-нибудь в безжизненных ливийских пустынях. Если же какой-нибудь бог найти сад с моей яблоней ему и поможет, то он не сможет похитить плодов с нее потому, что их охраняет не только страшный стоглавый дракон Ладон, но и коварные Геспериды, которые своим сладким голосом так усыпляют, что смертный человек может никогда не проснуться. Если же Геракл все же похитит чудодейственные яблоки, и при этом останется жив, то они же его и погубят. Он не сможет от них даже избавиться, и они одной своей близостью лишат его не только чудовищной силы, но и самой жизни, как губит ядом людей погибельный мор. И тогда, наконец-то, справедливость восторжествует – не будет он больше, как свой родитель, с помощью своей чудовищной силы вытворять, что захочет!
Геракл, между тем, отправившись в путь наугад, продолжал расспрашивать всех о дивном саде в земле гесперийской. Одни говорили, что Геспериды жили в северной земле гипербореев, другие же утверждали, что сад Гесперид Атлант разбил на Атласских горах в Мавритании.
Некоторые посылали героя за извилистый поток Океана – омывающей крайние пределы обитаемой земли мировой реки, на остров, лежащий у мыса под названием Западный Рог неподалеку от эфиопских Гесперий, что на берегах знойной Ливии, где правил могучий Антей. Туда-то и направил свои стопы отпрыск прекрасноволосой Алкмены и Зевса.