Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
И вот настал этот день, когда соломенная вдова с нечёсаными соломенными волосами плачет одна в той самой «обители счастья». И её, манящие к себе всех встречных и поперечных лоботрясов, ласковые глазки на округлом лице запухли от слёз в страдающие щёлочки, утратив свою былую темпераментную яркость, чем она и привлекала к себе, попутно зазывая и шёлковым голоском. К тому же она сочиняла по ходу и к месту, когда озорные, когда серьёзные «экспресс» реплики при помощи весьма обширной, хотя и поверхностной эрудиции.
Домашняя маета с блудным мужем изжевала её, и она впала в унылое молчание на грани отчаянного раскаяния о своём опрометчивом выборе. Маленький сын сочувствовать ещё не умел в силу своего младенчества. Он только пил молоко с привкусом её соленых слез, чмокая характерными, мамиными губками – вишенками, таращился на грешную мученицу маму синими, как само небо, святыми глазищами, – этот наиболее яркий вклад в облик мальчика, – чей? – и вызвал в тот незабываемый день смутные подозрения у Карины…
– Глазастый какой, синеокий, – не оставляла Карина затронутую тему по поводу удивительных внешних данных мальчика.
– Так в папу же, – поспешила пояснить мать Лоры.
– У Рудольфа глаза ярко-зелёные. Как у меня. Таких глаз вы и вообще нигде не встретите, – ответила Карина.
– Так у младенцев глазки меняются, – не сдавалась моложавая и кареглазая мама Лоры, так что сослаться на свою природную линию она не могла. Дочка Лора была похожа на отца, – И почему же не встретить нигде зеленоглазых людей? Да их полно! – уязвлённо отреагировала тёща.
– Неужели? – процедила Карина, – Подобный цвет глаз, если по насыщенности, а не только лишь по цвету, практически не встречается. Многие считают, что я использую цветные линзы. Вот же нелепость! – и она развернулась в сторону никчемной для неё родственницы, усиливая эффект сияния своих камней чистой и изумрудной, но холодной красотой крупных глаз. Она ничуть не возносилась, а просто знала себе цену.
– Так наш Артур не ваш же сын. Он вам внук, а как известно, в родовые наши генетические котлы какого только разнообразия и не впихнуто. Никогда не известно, чей там ген зачерпнёт повар по имени Природа.
– О каком ещё котле и поварёшке ваша речь? – Карина повторно, но уже недобро блеснула своими уникальными глазами цвета насыщенного изумруда. Не будь она столь неприязненной, ею бы и восхитились, а так неотменяемая уже родственница всего лишь подавляла этих добродушных людей, портя им праздник.
Сам молодой папа мальчика Артура, белокурый космодесантник и ярко выраженный, хотя и мифический, «гипербореец», ни словом, ни взглядом, никак вообще, не проявил своего отношения к данному факту непохожести ни на кого нежданного сына.
– Артур сам выбрал себе тот цвет глаз и волос, каковые ему и приглянулись в природном супермаркете, – заметил он серьёзно, – Парень самовольный будет.
И пояснил маме Карине, что не является знатоком расовых особенностей людей современной Земли, не изучал законов наследования и проявления тех или иных доминантных или рецессивных признаков у потомства и прочих гаплогрупп. Ребёнок и ребёнок, уж каков есть, отменить заказ уже не получится.
– Да разве наш малыш плох, Рудольф? – вопрошала его тёща, чуя нечто такое, что пугало её нешуточно. – Это же не просто ребёнок, а высокохудожественное произведение искусства самих высших сил!
– Какие такие высшие силы ты тут приплела, мама! – возмущённо перебила дочь, – Мы никого на правах третьих лиц не приглашали в нашу личную жизнь…
– Да, жизнь – кудесница, на всякие чудеса способна, – ответил муж и молодой отец, кисловатый несоответственно самому семейному торжеству, глядя в окно и следя за трансформацией облаков, тяжёлой грозовой задницей нависших над горизонтом. В отношении новой родни он родственных чувств тоже не проявлял, а мать и отца Лоры воспринимал как случайно сюда забредших соседей, -Предлагаю затянувшиеся смотрины завершать. Лоре и Артуру необходим отдых. Вы разве не видите, какая она бледненькая? Роды были непростые. Мальчик очень крупный получился. Высшие силы не поскупились.
– Дал же Бог такого! – воскликнул отец Лоры, ярясь уже на зятя, но добавил поспешно, – Чудесного богатыря, – и умильно нагнулся над внуком, – Ну, парень, ты будущий космический орёл! Вырастешь, батю своего, королевича без королевства, точно превзойдёшь.
Старшие мамы с обеих сторон в смущении примолкли, а Рудольф пояснил, что ему предстоит скорое уже отбытие за пределы гелиощита Солнечной системы. А это вам, милые родители, не дюжину каких-то там тряпичных башмаков из музеев износить. Впереди глубокий Космос, шаг навстречу иному миру. Так что, земные радости пусть пребудут с остающимися, а ему совсем скоро придётся торжественно и скупо-печально произнести, – прощай Земля! И каждый ему подобный прощался навсегда – это была традиция. Гарантий возвращения никто не давал. Будет оно, это возвращение, прекрасно, а нет – статистика была пятьдесят на пятьдесят процентов убыли среди космической десантуры.
Лора впервые, пожалуй, за свою жизнь оправдала собственную кличку, но став уже не «секс-тинской», а самой настоящей горестной мадонной. Она тоже вглядывалась в окно, как в своё будущее, тонущее в непогоде, прижимая к себе бесподобного синеглазого младенца, как ни странно, тоже глядящего в окно. И яркий луч солнца, изгоняемого сонмом тёмных полчищ, на миг озарил его, даря ему персонально прогноз на будущность уже иную, светлую и непременно счастливую.
– Как же так? Что же вы думали-то, когда ребёнка зачинали… – тёща Рудольфа по-простецки всхлипнула, а свекровь Лоры, Карина, уже с проблеском сочувствия взирала на всю эту семейную драму.
– Не надо плакать. Ребёнок, если он здоровенький, всегда награда свыше для всякой женщины. К тому же вы сами молоды и всегда поддержите свою дочь.
– Да у нас ещё одна маленькая дочка есть! И на неё-то времени нет. Муж исследователь-практик, мы вечно с ним в разъездах, наша вторая девочка почти всегда в детском городке живёт.
– Да? – холодно спросила Карина, – Ещё одна дочка? Не эта ли? – и она кивнула на туалетный столик Лоры, где стояла декоративная миниатюрная голограмма беленькой девочки в шляпке с розами, сидящей в цветах и держащей в охапке двух разноцветных котят. Платьице девочки тоже было в цветочек. Таково было, видимо, их семейное пристрастие к жизнеутверждающим элементам декора в одежде.
– Милое дитя! – восхитилась искренне Карина, – на Клариссу похожа. К сожалению, Кларисса, я не могу предложить тебе практическую помощь. Я тоже очень занятый человек, но всегда готова дать тебе поддержку, когда Рудольф отбудет.
– И в чём же она будет выражаться, ваша поддержка, если помочь не сможете в воспитании внука? – недружественно спросила мать Лоры.
– В моей дружбе, разумеется. У всякой женщины, если она становится временно-одинокой, может возникнуть потребность поплакать на плече близкого человека.
– У неё есть мать. Я!
– Так вы же всегда по полям, по долам разъезжаете. Как в пословице: «По полям, по долам, где баран, там и кафтан», – Карина исковеркала детскую загадку, преподнеся её как пословицу, но никто не засмеялся, – Ваша вторая малышка, цветок дивный, тоже в общественной оранжерее растёт. Как её зовут?
– Неличка, – ответила мать Лоры, – такая девочка умная, самостоятельная у нас. В живом уголке уже ухаживает за животными. Воспитатели не нарадуются.
– Настоящая Белоснежка. У вас порода на девочек. Я бы, имея такую дочь, бросила всю эту полевую вашу страду и нянчилась бы только с детьми.
– Чего же не нянчитесь сами? Ещё бы нарожали, вы молоды и у вас такая завидная внешность. Это же преступление, имея такие природные данные, не родить ещё ребёнка, если уж не пару. Мальчика бы и девочку.
– Этот вопрос было бы уместнее обратить вам к себе самой, – Карина со сдержанным негодованием отвернулась от бестактной труженицы современных нив и обратилась к Лоре, – Кларисса, ты знаешь, что мой дом и твой тоже. Рудольф же вернётся когда-нибудь, если ты, конечно, ждать его захочешь.
– Рано прощание тут затеяли! – закричала Лора, – неизвестно ещё ничего…
– Твоя сестрёнка будет тебе помогать, – сказала Карина.
– Да она кроха совсем! – воскликнула мать Лоры. – Какая от неё польза? Только лишняя забота для Лорочки.
– Я профессионально давно состоявшийся человек, – невозмутимо продолжала Карина, – и смогу в свободное время уделять не только часы для общения с тобою, Кларисса, но и дать тебе материальную помощь в любом виде. У меня есть всё и даже с избытком. Мне лично мало что нужно. Ты же знаешь, эта господдержка и соцзащита матери и ребёнка очень скупа, как оно и водится. Я буду приобретать для тебя и Артура хорошую натуральную одежду и качественную вкусную еду. Также и для твоей младшей сестры.
– Спасибо, моя младшая дочь не сирота! – возразила мать Лоры.
– Что же тогда она у вас в детском городке живёт, а не в семье? Ещё наживётся самостоятельно в школьном городке. Я своего сына только в семь лет отдала в школьный городок, тогда как многие делают это с шестилетнего возраста. – Карина взяла в руки хрупкую голографию с изображением девочки и долго вглядывалась в её личико. – Как я мечтала о дочери. У вашей Белоснежки грустные глазки. Вам следовало бы почаще баловать её семейными радостями. Разве кошки и птички заменят ей семью? – Карина застыла глазами на лице невестки, – девочка-крошка в умильной шляпке отчего-то встревожила её. Лора ширила свои узковатые глаза, окаймлённые густыми ресницами, с непонятным, но тоже тревожным чувством следя за манипуляциями с прозрачным кристаллическим кубиком, внутри которого мерцало объёмное изображение девочки в цветах, – Да поставьте вы на место!
– Ты любишь свою сестру, Кларисса?
– Какую сестру? – очнулся Рудольф, выходя из глубокой задумчивости.
– Эту, – Карина сунула ему в нос голографию девочки.
– Да это же всего лишь игрушка! – отмахнулся он. – Дюймовочка. Она всегда тут торчит, подарил кто-то. Нет у Лоры никакой сестры, – предыдущий разговор двух женщин прошёл сквозь него по непонятной причине. Он был тут, но постоянно куда-то отлучался своими мыслями.
Все надолго замолчали, пока суетливая мать Лоры не усаживала всех за стол, – Ладно, отец, мы с тобой дома отметим, как оно и положено по нашим традициям. Деда Соловья нашего позовём, девчонок моих с работы, а ты своих ребят. Песни попоём, вспомним, что было, помечтаем о том, что будет. Раз уж тут такие аскеты – схимники живут. А мы от жизни в процессе самой жизни не отрекаемся. Пока живы, то и не умерли. И кушаем, и пьём от души, как и работаем на благо Родины в полную силу. Как хотите, дорогие, так и живите теперь. А закуску-то убогую такую, Лорочка, ты где ж заказывала? Вот говорила ж я, к нам надо было тебе сразу возвращаться. У нас простор, тенистый сад…
– Сад у вас тенистый, а ваша чудесная крошка играет с котятами в общественном саду. И Кларисса вместо того, чтобы жить в просторе, живёт в тесноте студенческого общежития, – укорила её Карина.
– Так я и говорю, у нас лучше. Чего уж теперь тут торчать, раз одинокой мамочкой придётся оставаться… Там и колыбелька, и кроватка Неличкина сохранились, даже игрушки остались. Помнишь, Лорочка, те птички на веточке, что пели как настоящие, если она их ручками трогала? Мы их поперёк колыбельки натягивали. Они и в темноте светились…
– Рот закрой! – закричала Лора, и глаза её увлажнились непролитыми слезами, – как же ты меня утомила!
– Еду я заказывала, – подала негромкий голос подружка Лоры, – и стол тоже я оформляла. Еда очень вкусная, я уже попробовала всё. Зря вы…
Рассказала об этом во всех подробностях та самая Вика, ещё одна из присутствующих на семейном празднике своей подруги. Просто она деликатно молчала, пребывая немного в сторонке, не вмешиваясь в родственный разговор. Незаметно для всех она сунула маленькую голограмму сестрёнки Лоры в шкафчик, не очень понимая напряжённую атмосферу праздника, чтобы отвлечь всех от обсуждения девочки, которую родители забросили в детский городок как сироту. Так многие родители делали, а всё же таких детишек жалели. И все сразу забыли о Неличке в трогательной шляпке.
За столом царило странное и опять непраздничное молчание, будто на поминках сидели. Вика с тайным осуждением косилась на родителей Лоры, не прощая им пренебрежения к заказанной еде, а также жалея малышку с котятами. Вскоре Карина их покинула, а мать Лоры сказала, – Без обиды, Рудольф, но я боюсь твою маму. Она подавляет меня своим величием и ледяным холодом, как Снежная королева. Ты сам-то её не боишься?
– Боится, боится! Да ещё как! – ответила Лора, – она и дерётся к тому же.
– Да ну! – перебил он, – не выдумывай.
– Все его прежние девчонки были изгоняемы из её дома, когда он приводил их в гости. Не подчинившихся не имелось. Она их просто сгребала в охапку и выбрасывала за ограду своего дома. А домик у неё, ого-го какой, Вика! Реальный, хотя и маленький замок. И работает она в настоящем уже и огромном старинном замке-музее.
– А тебя почему не тронула? – робко поинтересовалась Вика.
– Потому что я умная, я её буквально подавила своей развитостью, какой она не ожидала, – Лора была не совсем адекватна, как это часто бывает с теми, кто совсем недавно прошёл через роды и сопутствующие тому переживания. – Ты не представляешь, Вика, какой он был неукротимый до нашей встречи.
– А теперь? – спросила Вика.
– Теперь он отец! – гордо сообщила Лора и прижалась к плечу мужа, в данный момент сильно напоминающего свою ушедшую мать выражением затаённого высокомерия на уникально красивом лице.
Вика не могла отвести взгляда от мужественных и одновременно точёных черт этого лица, решив, что наигранная отстранённость лишь род защиты от окружающего, чтобы скрыть свою чувствительную и даже застенчивую натуру, а также наработанная уже привычка уберечь себя от женских домогательств. Лора же говорила, что космовоительницы из его Академии прохода ему не дают.
– А та девчонка Ксения Воронова тоже хотела к вам прийти, с подарками, – сказала Вика. – Но я ей объяснила, что не надо. Лора не в лучшей форме после осложнённых родов. Да и к чему всей толпой дышать на ребёночка? – об этом она Ксении, конечно, не рассказала, но ясно было, что без сплетен Вика жить не умела.
Рудольф взглянул на Вику так, будто только что увидел и возмущён её ненужным присутствием.
– А почему нет? – спросил он, – можно было и всё племя полян-древлян пригласить, как и положено по традиции.
– Каких древлян? – возмутилась Лора, – маменькины бредни не повторяй тут! А то ещё повтори про барана в шубе.
– По горам, по долам бродит шуба и кафтан, – засмеялся он, и все тоже засмеялись, вдруг вспомнив Карину, то, как смешно она исказила загадку, переделав её в пословицу.
– А жаль, что вы не захватили с собою дедушку Соловья. Он спел бы нам тут частушки, подходящие под ситуацию. Матерные.
– Замолчи! – потребовала Лора. – Почему такая потребность портить людям праздник? Или для тебя такое событие не праздник?
– Праздник, моя куколка, у нас с тобой уже закончился. Начались трудовые будни.
– Если так, то и я уже не куколка. Наигрался уже, похоже. Впервые вижу тебя таким.
– Каким?
– Колючим и хмурым. Где же радость отцовства?
– А вот я, когда ты родилась, ужасно был угнетён, если честно, – встрял отец Лоры. – Тоже мальчишкой был, если по сути. Что же такое, думаю, все вокруг радуются, а мне страшно! Неужели, думаю, прежняя эпоха жизни завершена? Прощай юная беспечность? Но потом привык. С коляской по парку гулял и даже выучился тебя переодевать. Ты такая горластая была.
– А вот Артур такой молчун, – улыбнулась Лора. – Даже когда не спит, не плачет и глядит осмысленно, серьёзно.
– Уравновешенный парень будет, – сказал отец Лоры, – а уж красив-то как, а, дочка? В кого бы?
– Разве Рудольф у нас не красавец? – спросила мать Лоры, всё же хлебнувшая лёгкого винца, откровенно любуясь на зятя и прощая ему наследственное высокомерие.
– По мне так нет! – брякнул отец Соловей. – Спеси слишком много.
– Спесь – это всегда проявление тупых и недоразвитых людей, а я уж точно не из их числа, – довольно равнодушно отозвался зять, – психологизм не ваш профиль. Не надо и пытаться вам нарисовать меня в фас и в профиль, вам это просто не по силам.
Папе Соловью уже нечего было терять, раз уж зятёк открыто заявил: готовьтесь к долгой разлуке, – Ого! Что такое ты тут выдал, ваше высочество? Проще будь, раз уж с земледельцами за одним столом хлеб жуёшь, их руками выращенный. Так и скажи, не по уму я вам, чтобы меня тут расшифровали. Оно и не удивительно при такой маме королевишне. А я тебе прямо скажу, сосунок ты ещё, чтобы нос тут задирать, хотя и вымахал как оглобля под потолок. Пустой ты пока от плодов мудрости, нет у тебя ни ума, ни опыта, а только воображение об их наличии, что и есть спесь. Ничего, дочка, я тебе такого русского богатыря найду, что ты этого викинга сразу забудешь!
– Я тоже русский, – ответил зять, храня монументальное величие и спокойствие.
– Разве? А мать-то кто по крови?
– Русская. Её удочерили в младенчестве. Генетически она русская. И отец мой тоже. Вы кубанский казак, а он донской.
– Это жена моя из Кубани, а я-то тульский пряник. Мягкий и добрый мужик. А дедушка твой немец?
– Да. Был немец. Происходил из каких-то древних родов. Пустяки теперь, но я слышал, ценится теми, кто о том знает. Мне лично всё равно. Я же по любому простолюдин.
– Простолюдины-то всегда краше и талантливее были. Только с них никто красочных картин не рисовал, чтобы они в злате-парче сияли, изваяний опять же роскошных не лепил, да и таланты их безбожно расхищали все эти высоко природные. Или породные? А если и рисовали, то в тулупе навыворот, как того же медведя, но обутого в лапти. Да ещё и грязного, лохматого. Потому и угнездился миф, что простой народ неказист да груб. А не так! Все бывшие якобы высокородные сословия выродились! Вчистую! А народ-то лишь хорошеет в каждом очередном своём поколении. И детишки какие пригожие да смышлёные рождаются, дай им Бог из вселенских высей счастья вдвое больше нашего. Сейчас рано никто не стареет, а всё же по приглядности, усиливающейся с каждым очередным поколением, можно отличить юного человека от пожившего уже, как тот ни молодись.
– А бывает, что женщина из старшего поколения превосходит по красоте молодую совсем, – подала голос Вика.
– Всякое бывает, – согласился отец Соловей, – а всё же лицо у всякого поколения своё особенное. Кто понимает, тот знает это, – он всматривался в Вику, как будто только увидел, а поскольку был, как и жена, навеселе уже, то и сказал, – А ты радуйся, что его взгляд мимо тебя проскочил. Я вот как раз и печалуюсь, что моя Лора этой мишенью стала. В этом смысле у вас, у женщин, никогда сигнал «стоп» при подобной опасности не активируется, сколько вам лет ни будь. Как красавца увидите, так вы и покорены. А чего ему недостаёт, так несуществующее легко ему приплюсуете с одновременным вычетом всех выпирающих негодных свойств.
Речь агрария была витиевата, и Вика слабо его поняла, – Я никогда не оцениваю мужей своих подруг как красивых или некрасивых. Это же их выбор, а не мой. И вы знаете, как я презираю девушек, лезущих в чужие семьи!
– А кто тут лезет? – спросила мать Соловей встревоженно, – Есть такая? Знаешь, кто?
– Нет, – стушевалась Вика, – я за чужой личной жизнью не наблюдаю никогда.
– Такая есть, – с охотой отозвалась дочь, – и даже не одна она такая. Ох, и много таких! Будто и непонятно тебе самой, что не может мой Рудольф остаться незамеченным, где он ни появись. Не всем же такое счастье как тебе, ухватила своего невзрачного Соловья, так и радуйся.
Рудольф наблюдал за их прениями, не изменяя своему безразличию, будто обсуждают кого-то, кто ему неизвестен.
– Тут ты права, дочка, – смиренно принял отзыв о себе отец Лоры. – У моего отца Соловья рост моего выше, голос мощнее, а глаза голубые. Я же сероглаз, да неказист вышел. А ты говоришь, королевишна, в кого синие глаза? – обратился он к дочери, будто на её месте сидела Карина.
– У дедушки бледно-голубые глаза, а у Артура тёмно-синие, фиалковые, – не могла удержаться от гордости за сына Лора.
– Почему же ваша фамилия Соловей, а не Соловьёв? – спросил Рудольф, – Как было бы уместно для русской фамилии?
– Так кто ж это знает, – добродушно ответил тесть, оценив выдержку зятя во время откровенных нападок, так что решил немного смягчиться, – Люди перетекают из века в век, из края в край, с одного континента на другой. Природа наша такая неудержимо-текучая, подвижная. Трудно человеку на одном месте усидеть. Вот ты-то уже за пределы планеты нацелился, рвёшься прочь отсюда… – он долго вздыхал.
– Кушай, папа, чего ты всё болтаешь, – сказала отцу Лора.
– Не задалось у тебя, доченька, с самого начала, горемычная ты какая-то… а ведь и ум, и красота, и душа при тебе. Не должно так быть, чтобы не везло тебе. А есть!
– С самого начала? – спросил Рудольф. – То есть, я причина её неудач? А в чём тогда удача? Моя куколка мало того, что умница, так внука вам родила здоровенького. Стремится к развитию, учится, и всё у неё отлично.
– Заладил, «куколка»! Она человек, а не куколка для игры! И не мне она сына родила, а тебе! Профессия твоя ей неподходящая. Надо земной девушке, буквально земной по своим родовым корням, земного парня искать. А ты, вроде, гладкий такой, из себя чистый как отполированный, и впечатление от тебя такое, как и от матери твоей, завораживающее, прямо-таки ослабляющее все настройки в голове, что и не взглянешь критически. Вот как у реликтового озера стоишь, наглядеться не можешь, сверху гладь, да благодать, а всё кажется отчего-то, в глубине его чудовище какое-то прячется, в пещере подводной сидит. Что такое? Ведь не слышал я о тебе ничего порочащего. Если только девушки… так твоей-то вины, вроде, и нет, что из себя ты заманчивый. Я ведь и сам парень был влюбчивый, пока она, – и он указал на мать Лоры, – глазами своими карими, обманчиво-ласковыми, как у породистой овчарки, за самое сердце меня укусила.
– Я овчарка? Ну, спасибо, тульский пряник! – однако женщина нисколько не рассердилась, привыкнув, видимо, и не к таким ласкательным прозвищам с его стороны.
– Южная девушка, разогретая солнцем причерноморским, а здравомыслящая оказалась, меня и остепенила. Зато в профессиональном смысле я в гору полез. Такие разработки выдаю на-гора! Не гляди, что молод, а и в научном смысле остепенился. Трижды кандидат наук разного профиля. Потому что тружусь на стыке разных наук, синтезом их занимаюсь, а не расчленяющим анализом… А твоя-то мать думает что? Землю человек обихаживает и восстанавливает там, где порушены её плодоносные силы, то и тёмный весь как чернозём, – задела его Карина! – Нет, светлая королевишна, я светлее тебя умом-то буду, – разговор себя исчерпал. Тему Карины никто не поддержал. – А если погибнешь ты? Засосёт тебя вакуум, развоплотит! Вакуум не мягкая тебе землица, а твердыня страшная! Режет по живому, бездушнее и твёрже алмаза, а как бы и нет его. Сколько таких случаев-то погибели среди вашего брата, не счесть. И будет тебе выход на тот свет без обратного допуска сюда.
– Я вернусь, – сказал Рудольф. Лора заплакала.
Энтропизатор счастья один на всех
У Ксении нет сына. И плакать ей недосуг. На разлучницу нашлась ещё большая разлучница – космическая бездна. Её кулачищем не стукнешь, в её зев кляп не впихнёшь. Она растопырила пальцы руки – получилась звезда с пятью лучами. Мысли о маме сжимали сердце, туманили глаза и жгли их приступом слёз. Мысли о Рудольфе скручивали внутренности жгутом, а мысли об отце, возможном столкновении с ним, лишали воли и обливали холодной водой неверия в свой замысел. Она уже не верила в удачу своего начертанного впопыхах сценария к предстоящему спектаклю «Возвращение блудного Рудольфа». Отсутствие же веры – наполовину провал. А главное не было веры в свои силы. Они вдруг иссякли.
Ксения бросила аэролёт у запрещающей полосы. Дальше лёту не было. Там существовало незримое силовое поле, но на людей оно не действовало, и Ксения помчалась по ровной и зелёной поляне, будто была она искусственной, но покров был живой. Она мчалась, чувствуя пружинящую отдачу упругого покрытия, похожего на мох, забыв нажать сегмент отпуска аэролёта. Пока он там торчал, минуты слизывали её счет, а счёт её и так был почти опустошён. Она не работала, ушла от Робина, сосватанного отцом ненужного мужа, отец перестал пополнять её счёт, поставив перед ней задачу выживания за счёт собственных усилий. Маму надо было ждать.
Горло драло от безумного бега, будто она вдохнула в себя железные раскалённые опилки. Дыхание стало шершавым и обрывистым. И тут, когда ограждение было уже рядом, вот оно – только руку протяни – и вход! Ксения с ледяным ужасом поняла, что код доступа – маленькая пластина осталась в тех брючках, которые она и планировала надеть сразу, но решила, всё же, остановиться на комбинезоне, чтобы не привлекать ненужного внимания. В комбинезоне, взятом в своё время у отца, она сойдёт за тех, кто там находится в изобилии, женщин там было много.
И что делать?
– Ты, – прошипела она, обращаясь к самой себе, – олух женского рода! Хотя и являешься ты, что называется плоть от плоти гениального лысого папы, где же дремал твой внутренний и ленивый гений? Под подушку, что ли, завалился?
Папа-тиран с добрейшей на вид физиономией, похожей в чём-то на лошадиную. Но был он носитель сердца волчьего! Ксения стояла как столб, врытый в землю, не чувствуя своих ног. Сама она была пригожая и нежная в маму-фею, и добрая такая же. За что и терпела в этой жизни за себя и за всех прочих, как оно и бывает, и было всегда с добрыми людьми, им не прощается ничего. Они тащат на себе искупление чужих грехов, они не бывают в этой жизни счастливыми. И Ксения плакала от беспомощности как маленькая девочка, прижимаясь несчастным лицом в неумолимую сетку. Высокую, непреодолимую сетку ограждения. Панелью входа пользовались редко, потому и дорог к ней заметно не было. Через неё и видно ничего не было. Вход был запасной, служебный. Тут годами никто не ходил. У мамы она нашла эту пластину. Когда-то мама её использовала, чтобы проходить к отцу на закрытый служебный космодром. Это запрещалось по инструкции, но для отца инструкции существовали только для подчинённых и всех прочих. Собственно, это ещё не был сам космодром, а только преддверие к нему. Отсюда к месту отправки межпланетных челноков отправлялся наземный транспорт с группами отбывающих. Звездолёты же, отбывающие за пределы Солнечной системы, стартовали обычно с околоземных баз.
Из своего далека она видела у служебной скоростной и наземной машины толпящихся людей в разноцветных, тёмных и светлых комбинезонах. И он, Рудольф, был там среди них. Но далеко же.
И она закричала, – Рудольф – и-ий! – без шанса, что кто-то услышит. Зычный глас сорвался на самой высокой октаве, возможной для неё. Бытовые контактные браслеты у космодесантников отбирались при отбытии с Земли. Связаться с ним уже невозможно.
– Рудольф – и- й! – но русский носитель нерусского имени не слышал, да и не мог с такого расстояния. Странное искажение имени, впервые услышанное из уст прадедушки, оказалось очень удобным для того, чтобы орать во всё горло. Ведь согласный звук на конце гасился бы при крике.
Тишина стояла первозданная. Небесная святая лазурь накрывала всё вокруг, своё грешное и солнечное, оберегаемое ею пространство. Носились какие-то птицы, но Ксения не была птицей. На птиц и прочих живых существ поле не действовало, только на технические объекты, у которых не было настройки допуска. Но у Ксении почему-то кружилась голова, как высоко в горах в разреженной атмосфере. Сетка также входила в систему излучателей, направленных на отключение автоматики для несанкционированных летательных и прочих технических объектов, задумай кто случайный сюда сунуться. Или с преступным умыслом, или с целью захвата межпланетного челнока. До звездолётов гипотетические злоумышленники вряд ли бы и добрались. Но подлинная статистика подобных преступлений скрывалась и никому не была известна, кроме космических охранных структур и высших управленцев ГРОЗ. Оглашение подобных нарушений земных законов означало их тиражирование, так они считали, эти охранные структуры. Человечество в целом это одно, а конкретный представитель этого человечества вполне мог вывалиться за пределы человечности, куда не следует. Преступники как вид на Земле, к сожалению, ещё не перевелись. И прадед – «вещие гусли – самогуды», как называл его отец, был прав, рассуждая о несовершенстве «человекообразных», которым далеко ещё до «подобия Божия». К каковому подвиду относил он собственную персону, оставалось неясным. Но у Ксении возникало чувство, что себя он мнил совершенным «Сыном Божиим».
Сердце билось где-то в горле, и в глазах слегка расплывалось то, что она видела. – Умру тут, будешь виноват. Рудольфи-ий!
Кто он для неё сейчас? Не муж, не любовник, кем он её считал? Беря её время от времени, как бы по случаю, делая вид, что серьёзно ему она не нужна. Ни особенной ласки, ни подарков уже не было как раньше, ни длительных прогулок и бесед. Только безумный какой-то натиск без слов и объяснений, зачем и для чего. И она терпела и корчилась, ничего не умея понять в себе и в нём тоже. И всегда уступала унизительной и спонтанной, но увы! взаимной нужде, всегда осуждаемой потом и всегда прекрасной в моменты взаимного порабощения ею.
«Презирайте. Осуждайте. Поучайте, как правильно себя вести. Как быть достойной женщиной, живущей в правильно устроенном мире. Самом лучшем мире из всех возможных, что и существовали. Как в вымышленном, так и реально бывшем, в плоском и в сферически-выпуклом, многомерном и загадочном, историческом времени -пространстве Земли».
Только кто осуждал, презирал? Кому поучать, если никто не наблюдал, не следил, кроме её собственной души, за тем, что для посторонних наблюдателей давно закончилось.
Он как-то её учуял, потому что обернулся. И все они там обернулись в её сторону. Она знала, что отец находится среди тех, кто провожал. Может, кто-то из них и услышал её писк, то, чем стал её мощный зов, погашенный расстоянием без жалости. Всё было против неё, – и живая и неживая природа. Весь ход событий этого мира.
Рудольф, всё же, стал отдаляться от остальных в её сторону. Сначала медленно, но явно в сторону сетки, к ней. Он брёл по одуряюще – яркому, неживому на вид, но живому полю и, не дойдя довольно далеко, встал и замер на месте.
