Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
– Ай – ай! – и мамин браслет-змейка, но не тот, что носила мама, а второй браслет сполз, оставшись у безумца в пятерне, которую он неосознанно сжал. Взглянув на то, что зажимал в кулаке, он выкатил свои тёмные глаза из глубоких глазниц, и тёмно-ржавые густые брови с капельками пота на них полезли наверх, собрав обширный лоб в болезненные страдальческие складки.
Нэя содрогнулась от отвращения, уловив чутким носиком острый запах мужского пота, если это не было её самовнушением. В области его подмышек также проступили мокрые пятна от пота. Фу! Аромат дорогих эфирных масел, исходящий от чудища, Нэя приписала тем парковым цветам, что в изобилии оплетали некогда окультуренную территорию. Запах пота был больше фикцией, созданной её живым воображением. Так пахли те бродяги и уставшие рабочие, которых доводилось ей встречать в ещё более периферийных кварталах города, куда они забредали с подругами из вполне понятного любопытства и тяги к путешествиям. Память услужливо воссоздала острый мускусный дух простонародья, чем усилила отвращение. Разве может это страшилище хорошо пахнуть?
Человек прижал браслет к губам, – Это вещь вашей мамы? Но как же? Он же был на ней, когда она пропала…
– Вы-то откуда знаете? – пребывая в каком-то полубреду, тем ни менее Нэя сильно поразилась упоминанию о маме. – Это другой браслет. Их было два. Он может трансформироваться, видите, у него застёжка особая, – и она лепетала, чтобы заговорить его, успокоить, отвлечь и иметь возможность отнять драгоценный браслет. Вдруг он захочет его утащить? – Застёжка регулируется, и тогда браслет можно надеть на предплечье, это если платье без рукавов, когда жарко… – она пыталась тонкими пальчиками вытащить браслет из огромной ручищи чужака. Желая сжать её ладонь своей, он сам положил браслет в её сумочку на пояске платья. После этого молниеносным движением перехватил кисть её руки и сжал.
– Мы с вами зажжём огонь в Храме Надмирного Света! А демон никогда не сделает этого. Никогда. Возьмёт вас, как падшую, будет творить с вами невозможные бесстыдства, а потом выбросит. В пустынях полно таких испитых, всё утративших. У них отнимают детей, красоту, надежду. Конечно, наш мир придумали не демоны. Но демоны врут, что пришли его спасать. Они пользуются нашими недрами, нами и нашими девушками. И целей их никто не знает. Да и тех, кто говорит о них, считают сумасшедшими или больными. Нэя – Дарующая любовь, не верь никому. Только мне, только я могу оценить тебя. Я помню твою маму. Я был поражён ею в самое сердце. Но она уже была женщина, а я тогда совсем был молод. И я как-то решил посмотреть, какая она дочь Ксенэи, и увидел тебя. Давно. И ждал твоего взросления. Я бы и не посмел обнаружить себя так грубо. Я понимаю твой страх, твоё неверие, но демон уже жаждет тебя! Увидел и ухватил твой образ, а теперь хочет твоего тела. Заодно и душу утащит к себе, под землю…
– Псих! Пусти! – закричала Нэя, уже не боясь привлечь внимания людей. – Он сумасшедший! Спасите! – но, всё же, закричала она не громко, рассчитывая только спугнуть его и оттолкнуть.
Он сразу отошёл в сторону, не желая привлекать к себе внимания прохожих. Она же отчего-то осталась стоять, продолжая ожидать его пусть и безумных, но любопытных речей. На расстоянии он казался не настолько опасным, и можно было в случае чего и убежать. Смутные и страшные выдумки – не выдумки о демонах заворожили её. И сам он загипнотизировал её своей силой и страстью. Уже приглядевшись к нему, она как бы и попривыкла к его необычной внешности. Да, он был груб, но всё же не урод, как это показалось сразу. Объяснения в любви, даже исходящие от такого, приподняли её в собственном самомнении. Будучи неуверенной в себе и стеснительной, хотя и пыталась это скрывать, она впервые слушала такие речи. В школе её часто оттесняли собою более наглые и шумно-самоуверенные, хотя преподаватели выделяли её всегда.
– Ну, что же вы замолчали? – и она гордо откинула голову, приняв театральную позу неотразимой красавицы, подражая Гелии. Он хрипло засмеялся. Смех был натужным и диким каким-то. Смеяться ему тоже, видимо, приходилось редко, и смешливость не была его свойством.
– Актриса! – сказал он. – Но госпоже не пристало это ремесло. Вы, какая вы есть, вы богиня. А эти девки из вашей школы – все будущие, да и настоящие подстилки. Не берите с них пример. Вы не того достойны. Не вам ломаться перед пресыщенными богачами и пустыми бездельниками. Вы аристократка, как была ваша мать, ваш отец. Тон-Ат не любит вас, иначе он не допустил бы вас до участи быть чьей-то ублажающей глаза и слух пустышкой. Вас, как пустые сосуды наполняют мерзостью и заставляют изливать её в тех, кто приходит на вас глазеть, пленяясь вашей игрой. Но это не жизнь, и даже не её подобие, а фальшь и ложь, подобная пузырям на поверхности воды. Нэя…
– Откуда вы узнали моё имя? – спросила она, как-то сразу устав от него и пятясь всё дальше и дальше. Он же продолжал стоять, не двигаясь.
– Возьмите, это ваше, – он протянул ей утерянный недавно браслет, сделанный из тех же кристаллов, что и ожерелье. Даже издали она узнала свою вещь. Подойдя ближе, она поспешно, с опаской ожидая повторного захвата своей руки, выдернула нитку кристаллов из лапищи новоявленного ничуть нежелательного воздыхателя. Он так и остался стоять с протянутой широкой ладонью, как мощный шершавый монумент в «Парке скульптур». Повторное сравнение его со скульптурой насмешило её, и Нэя прыснула, возвращая себе привычную уверенность и гордую осанку. Не спеша и не скрывая радости от возвращения утраченной драгоценности, нацепила браслет на руку, улавливая новый всплеск восхищения собою в глазах человека. На уровне отработанных уже автоматизмов она расправила плечи и выпятила грудь, как на сцене, а он и был её ошеломлённым зрителем. Она купалась в мощном и ощутимом потоке его биополевых излучений, интуитивно ощущая своё женское всесилие над столь крупным и явно опасным субъектом. Хотя это и была только минута его покорной слабости, она умело ею воспользовалась, не ведая в своей наивности, что вполне могла стать его добычей.
Чапос настолько неожиданно размяк под воздействием её близкого присутствия, что забыл о собственном плане её захвата. Совсем рядом на обочине дороги, куда выводила дорожка из зарослей, стояла его грязная и неприметная машина. Туда-то он и планировал её втащить, обездвижив при помощи средства, данного Рудольфом. Но вовсе не ради Рудольфа. Он готовил своё продуманное заранее нападение, уверенный, что никогда соперник не найдёт местоположение его усадьбы в далёкой Южной провинции на границе с джунглями. Чапос плохо представлял себе предел возможностей того, кого считал демоном, считая дееспособность Рудольфа, хотя и могучей, но ограниченной в пределах столицы и близлежащих окрестностей. И Нэя, стоящая в одном шаге от похищения, продолжала свою девичью игру с реальным огнём, готовым пожрать её.
Рассуждая во время принятия еды в «Ночной Лиане» о тонкостях обращения с девушками, Чапос вовсе не собирался реализовывать всё это на практике. Он настолько долго вожделел эту девушку, даже не ускользающую, а вырываемую из его рук наглым соперником, что готов был наброситься на неё тут же, как только притащит её в свою усадьбу. А там, пусть и ценой её гибели, но враг уже никогда не увидит её! С удерживаемой, распирающей грудь, звериной и страстной жаждой он медленно и незаметно для неё приближался всё ближе, и всё тянул момент фатального броска, ослеплённый её хрупкой красотой.
Поблагодарить его за возвращённый браслет ей и в голову не пришло. Какое-то время она любовалась своим запястьем, увитым разноцветной лучистой игрой. – Если я так хороша, почему у меня нет поклонников?
– Я ваш поклонник!
– Вы? Ой! Ну да! Вы сделаете честь любой своим поклонением. Такой красавчик! А уж мне-то какая честь иметь такого воздыхателя. Не смейте и приближаться ко мне! Я пожалуюсь Тон-Ату, Нэилю, Реги-Мону, они вас побьют. Вы оскорбили меня своим прикосновением, я утопилась бы в реке, будь у меня такой жених! И вы смеете ещё мечтать, что я пойду с вами в Храм Надмирного Света? Да вы слепец к тому же, вы же мутант! Вы где-то украли одежду и напялили её на себя. Да! Ограбили кого-то.
– Глупая пискля! – заорал он и двинулся к ней. – Ты совсем не умна и достойна того, чтобы тебя обесчестили и распотрошили, как безмозглую птицу! Да я калечил и за меньшее оскорбление, какое ты посмела тут мне швырнуть! Я и сам сверну тебе твою тонкую шейку, раз она носит на себе настолько скудоумную головёнку!
– Ты грязный мутант! – неожиданно резво и стремительно она побежала от него прочь, сминая все его замыслы. – Тварь! Псих! Я ещё покажу тебе твоё место!
– Я всегда знаю своё место. Это ты не потеряй своё! – крикнул он, скорее горестно, поняв свой провал. Его нерешительность сыграла ей на руку. Он вовсе не управлял ситуацией, как себе воображал. Она не была теми другими девками, кого схватить и скрутить было настолько легко и привычно.
Арсений, не увидевший лица собственного счастья
Нэя отбежала на приличное расстояние и, всё же, обернулась. Он сидел у кромки заброшенного парка на траве, и голова его была склонённой на грудь, будто он устал держать её. И это не было театральной позой, столько очевидной тоски было в этом человеке. И Нэя осознала это, не будучи ни глупой, ни жестокой, а только очень молодой. Она орала как фабричная работница. Она оскорбила человека за то, что он объяснился ей в любви. Будь рядом бабушка, она оттаскала бы Нэю опять за волосы, сказав, как посмела ты распускаться и оскорблять человека, не тронувшего тебя и пальцем, да ещё человека психически больного или просто странного. Его манеры выдавали в нём образованного человека, прекрасно владеющего речью. Он был безупречен в смысле одежды и умения её носить. Конечно, он не мог быть вором. Но кто он? А то, что он кричал в ответ, было от его срыва, от безуспешности попытки очаровать её. Добрая молоденькая девушка была настолько далека от понимания, кто был тот, кого она великодушно жалела.
Она опять обернулась, и он поднял голову. Их взгляды встретились. В его лице не было и тени злобы, только печаль, только упадок недавней ярости и вернувшееся отрезвление, понимание, что бесконтрольный порыв мог завести очень далеко. И если бы демон нашёл место, где был его новый купленный дом, а также и саму девушку после того, как Чапос немедленно присвоил бы её физически, то её пришлось бы убить. Свою часть, а она стала бы уже его неотъемлемой частью, он бы не отдал. А найти его самого – да у демона времени жизни бы на это не хватило, поскольку огромная планета не была устрашением для разбойного потомка древней красноволосой расы. Чапос с удивлением разглядывал девушку, не ожидая такого быстрого прощения для явленной ей только что агрессии. Она была по-настоящему добра, глубока и доверчива. Таким был её отец, таковой была её прекрасная мать. Нет. Он никогда не смог бы причинить ей вред, сделать её жертвой насилия. Легче было убить себя, чем лишить света такие глаза.
Она какое-то время топталась на месте. Безопасное отдаление вернуло ей смелость. Даже возникло сожаление о проявленной грубости, – Благодарю вас за то, что вы нашли мою вещь. Как вы узнали, что она моя?
Человек грыз травинку, глядя перед собой и молчал. Сунув руку в сумочку, она неожиданно вспомнила о просьбе Тон-Ата занести в лавку продавца древних и прочих необычных диковинок небольшую, но увесистую запечатанную наглухо коробочку, в которой что-то погромыхивало и перекатывалось. Она же начисто забыла об этой вещи и даже не положила весьма тяжёлую коробочку в сумку на поясе, полностью поглощённая своим предстоящим выходом в новом платье. Следовало бы зайти к тому пожилому человеку-владельцу лавки, чтобы объяснить свою забывчивость и извиниться перед ним и тем клиентом, который, как сообщил ей Тон-Ат, будет ждать вещь в самой лавке. Поскольку лавка под названием «Послание из вечности» находилась по дороге к дому Гелии, Нэя подошла к её дверям и замерла в нерешительности перед стеклянной, слегка зеленоватой дверью. Заходить внутрь помещения ей совсем не хотелось. К чему это было? Пусть Тон-Ат сам как-нибудь объяснит солидному клиенту причину, по которой тот не получит свою вожделенную вещь. А ей, Нэе, по любому от Тон-Ата будет суровый выговор за необязательность. Так чего ещё краснеть и оправдываться перед незнакомыми людьми?
Арсений, разглядывающий глубокие витрины, заваленные разной невидалью, а также откровенным барахлом, повернулся к двери в тот самый момент, когда за нею на верхней ступени обозначился изящный и складный силуэт девушки, утянутый и без того в хрупкой талии. Она была в ярко-синем, искрящемся платьице, с открытыми пышными волосами, что имело значение, поскольку подчёркивало её независимый нрав. Арсений даже отметил её яркие красные туфельки с завязками вдоль подъёма маленьких по размеру ног. «Куколка», – подумал он с невольным умилением. Любопытствуя от скуки ожидания, он рассматривал неизвестную через стекло, плохо различая её лицо, поскольку она стояла спиной к свету. «Красивая или нет»? – задал он сам себе праздный вопрос, зная, что некрасивой такая девушка быть не может. Сложена она была что надо, несмотря на невысокий рост. Но, потоптавшись, девушка так и не вошла в помещение, так и не открыла дверь. Вопрос не получил разрешения. Она упорхнула прочь. Видимо, перепутала дверь, а поняв, ушла.
Лицом к лицу с Рудольфом
Она брела к Гелии, не испытывая уже никакого подъёма, с каким красовалась на мосту перед Реги-Моном. Открывать калитку во двор дома Гелии не потребовалось. Ворота были распахнуты, а недалеко от них стояла чья-то машина, только что въехавшая сюда. Нэя вспомнила, что видела похожую машину у открытой площадки дома-кондитерской, и ещё подумала, чья это? Каков владелец? Молодой или старый? Конечно, какая-нибудь аристократическая развалина с брезгливым ко всему лицом. Какой и прок в машине, где сидит подобный человекообразный гриб. Под красной или тёмно-зелёной бархатной шляпкой аристократа лицо роняющего споры дряблого и сырого гриба. Фу! Она опять подумала о психе, вернее, и не забыла о нём. Он был молод, элегантно одет, мужественен. Лицо? Да, оно было странное. Интересно, любит ли его хоть кто? Ведь бабушка говорила, что привыкнуть можно к любому. Много ли значения придают люди красоте или, напротив, неказистости своих домочадцев? Но псих подействовал тяжело, нервы были натянуты и вибрировали почти физически ощутимо. Будто он успел перелить в неё часть своей вселенской тоски. Вряд ли и весело ему живётся.
Тут ей показалось, но это уж точно было её выдумкой, что через зеркальное стекло машины кто-то внимательно рассматривает её, будто ожог возник у неё на ложбинке позвоночника между лопатками. Нэя дёрнулась и обернулась, понятно ничего не увидев, кроме отражения окружающих двор деревьев в зеркальной и начищенной поверхности стекла.
Она тащилась по лестнице на четвёртый, самый высокий этаж и не могла сбросить с себя ненужную тяжесть. Непонятный человек придавил чем-то, чему она не знала названия. Как будто поставил её перед неким выбором, но выбором чего? И словно именно от этого выбора и зависело всё дальнейшее не только в её жизни, но и в чьих-то и ещё жизнях. Но как это могло быть? Словно она пребывала в некой точке разъединения, даже разлёта своей судьбы на две не совпадающие ни в чём половины, а ей срочно предстояло выбрать, но кого? Безумца из заброшенного парка? Или…исчезнувшего и загадочного акробата? Она подумала про Реги-Мона, будто он уже навсегда остался на другом берегу… Если бы он хотя бы отчасти любил её, он бы обязательно оглянулся ей вслед и увидел, как вслед за нею двинулся этот страшный преследователь… Но Реги-Мону было всё равно. Реги-Мон всегда проносится мимо, всегда чей-то… Она злорадно решала, не стоит ли наябедничать брату о том, как Реги-Мон, видя, что она пошла одна по тропе заброшенной усадьбы, а за нею потопал какой-то тёмный тип, не кинулся её спасать. Пусть Нэиль отбросит от себя такого сомнительного друга! И даже если встреченное страшилище не тронул, то накинул ей на плечи нечто колдовское и гнетущее книзу, предчувствие непонятной беды, перемены всего её существования совсем не к лучшему.
Тон-Ат объяснял ей, что больные психически люди всегда действуют подобным образом на неподготовленных и обычных людей. В определённом смысле заражают своим внутренним хаосом, лишая изначальной ясности. Она нашарила ключи от квартиры Гелии. Это был знак высшего доверия, каким пользовались очень немногие. Причина была не в самой Нэе, а в нём, в Нэиле. Он был главной тайной Гелии. Кто знал о нём ещё? Кто-то наверняка и знал, но только особые друзья, проверенные. Стоило ли Гелии и Нэилю рассказывать о встрече с сумасшедшим в парке? Нэя ничего не поняла из того бреда, что он нёс, кроме того, что он хотел с нею идти в Храм Надмирного Света. О каких демонах он говорил? Они в детстве верили в демонов, – дети и старухи. Бабушка представлялась ей настолько уже человеком старым, выжившим обломком неведомых эпох. Даже мама казалась принадлежащей другому эону существования. Она жила в её памяти размытой и от того неправдоподобно прекрасной, поэтому и непредставимой в сегодняшней реальности. А там, в том эоне могли быть и демоны, и сыны Надмирного Света, летающие в мерцающих сферах. Там жили куклы, умеющие говорить и вести аристократические приёмы и праздники. Ведь все дети чуточку сумасшедшие. А сейчас вокруг Нэи кипела обыденная, пёстрая и весёлая временами, взрослая жизнь без чудес и жутких тайн, хотя и не без загадок, которые не всегда удавалось разгадать.
– Учись. Учись, любопытная голова, – смеялся над нею Тон-Ат. – Если хочешь вместить ответы на свои вопросы, раздвигай каждый день ширмы своего ограниченного внутреннего пространства. За ограничивающей ширмой может быть скрыто и окно, проливающее дополнительный свет в тёмный твой ум. Или дверь, ведущая в иные измерения.
И Нэя старалась, читала, не только училась лицедейству. Так называла искусство бабушка, убеждающая Тон-Ата, что всякая женщина должна быть актрисой, если хочет не только биологически выживать, но и процветать, пробуждая к себе любовь самых достойных из тех, кто и способен возвести женщину выше того этажа, где она родилась, и не дать ей скатиться ниже. Женщина не то, что она есть в действительности, а то, что о ней думает мужчина. А мужчину и можно и нужно обмануть. Тон-Ат смеялся, но не опровергал бабушку.
– Учись у неё, ей удалось мало возможное для большинства. Она из своей социальной низины прыгнула именно что на высший этаж.
– Да, – опечалилась отчего-то бабушка, – и сделала это как блоха на чужой шкуре. А так, где бы я и была сейчас? Ни отца бы твоего не было, ни тебя с Нэилем, – и никогда не рассказывала о своём прошлом, что такое социальная низина? Метафора, образ? Впрочем, в минуты естественной возрастной меланхолии, она иногда и говорила, что не важны тут ум и талант и прочие превосходные качества. Сколько прекрасных людей гибнет в клоаках, и сколько ничтожеств поднимаются, как определённая гадкая субстанция на поверхность, смердя на всю округу о своём великом преимуществе перед неудачниками и утонувшими в беде лучшими из лучших.
– Нет такой мудрости, которую нельзя ни опровергнуть. Примеры ничего не доказывают, а только запутывают. И там, где один найдёт, другой только потеряет. Один и тот же человек может одному дать всё, а у другого всё отнять. Так и мужчины, они топят на дне прекрасных женщин, любящих их, и возносят ничтожества за все их точечные вкрапления якобы достоинств, которые и при свете-то не рассмотришь, которые к тому же их и не любят в силу неспособности к этому, а любят лишь свое физиологическое устроение.
– Как же было у тебя, бабушка?
– Мне выпал счастливый билет взаимной любви. Любовь – талант души. Талант на талант и породил наш счастливый праздник длиною в жизнь. У него вполне могло бы ничего и не быть. Для меня это и не имело значения. Никогда. Только он сам.
– Но мы были бы настолько бедны сейчас, если бы не Тон-Ат…
– Не моя вина, – отвечала бабушка. – Был несчастный и стихийный катаклизм, в котором не надо искать виноватых, чтобы не потерять душевного равновесия. Ни тебе, ни мне.
Нэя не понимала бабушку, но ничего не уточняла. Тон-Ат обычно уходил от их с бабушкой интимных бесед, и особенно он уходил, вроде как ночной спутник в тень-облако, если речь заходила о причине, выкинувшей их в дом на бедной окраине. Он становился непроницаемо-холоден и далёк, как висящий в небе спутник Лаброн, природу которого постичь не дано тем, кто ходит по планете внизу.
– Прошлое свершилось и пропало навсегда! – обрывал он Нэю, пресекая её только что восхваляемое любопытство. – Ты можешь, как и бабушка, перебираться ко мне, оставив Нэилю возможность для его личной жизни.
Но Нэя никому и не мешала. Спутник Лаброн на вечернем небе, похожий на надкушенную дольку круглого плода ушёл в тучу как в дверь, и точно так же ушёл в свою тень и Тон-Ат. Бабушка горбилась, что было ей и несвойственно, а Нэе уже не хотелось ни о чём их выспрашивать. За ширмой оказывалась непроходимая стена. Жить у Тон-Ата? В скуке его лесной, хотя и комфортной глуши? Где и сам-то он редкий гость. Отчего там и сидит бабушка. Нэя любила толкотню столицы, школу и посиделки в кондитерской, свой дом с презираемым общим туалетом тоже любила. Там жила Эля, приходили Нэиль и Реги-Мон, поступившие в военную школу и одновременно бросившие театр, как юношеское заблуждение. Они жили в казармах, как настоящие солдаты элитных внутренних войск. Это была настоящая возможность карьеры для мужчин. А театр? Они только и делали, что смеялись над их театральным миром, как это и свойственно ренегатам. Реги-Мон, несмотря на свою броскость, как актёр был невостребованный, никудышний, если честно, а вот Нэиль… Его до сих пор узнавали на улицах города. Чтобы побыть обычными парнями, они иногда и бродили в Сады Свиданий, но больше ностальгируя о прошлом. Жизнь у каждого была своя. У Реги-Мона похождения, а у Нэиля …
Бабушка говорила, что светлоликая Гелия темна душой и принесёт им всем несчастье. Нэиль привозил её в лесной поселок к Тон-Ату, и они, Нэиль и Гелия, убредали в лесные дебри в поисках диковинных цветов, где их трудно было найти, как и эти цветы, но их и не искали. Все всё понимали.
– Она как комета – предвестник несчастья, блестящая и холодная, – говорила бабушка. Мнение Тон-Ата о Гелии было неизвестно, он всегда молчал об этом, но встречал её с любезностью. Он хорошо знал её отца, горца Хагора и её мать Инэлию.
– Инэлия была звездой, – сказал он как-то, – она упала на эту тёмную планету сверху и расшиблась вся. Из-за ничтожного Хагора. И Гелия гибнет из-за Хагора. – Но объяснять ничего не стал. Это было в его стиле говорить загадками, не давая ни ответов, ни подсказок.
Поднявшись на самый верх, Нэя вдруг остановилась перед чёрной дверью, узорной и массивной, в дорогую квартиру Гелии, будто увидела её впервые. Ромбовидные выпуклые узоры на двери блестели лаком столь ярко и непривычно, как и сам орнамент, не бывший интересным для неё никогда, что дверь показалась фантазерке Нэе именно той, которую вдруг и открыла упавшая внутренняя ширма. Она посмотрела на большое зелёное окно в пустынном холле перед дверью в квартиру. Служащий-охранник дома вымыл с утра окно, и оно казалось открытым, и пейзаж казался объёмным, а до этого Нэя не воспринимала ни окно, ни пейзаж за ним. Окно было почти всегда пыльное, и всё, что за ним открывалось взору, казалось плоским. Сейчас же старые огромные деревья создавали иллюзию сказочного леса, уводящего куда-то в бесконечные пространства. Игра ветра и светотени делали клочок природы за тонким металлическим переплетением рамы похожим на загадочный и прекрасный осколок другого мира, которого в действительности не было за окном. Промытое зелёное стекло окрасило листву в однородно-зелёный цвет. Было тревожно и почти страшно открывать, ставшую неизвестной, дверь. Куда она откроется? А вдруг, войдя туда, она утратит свой привычный мир? Конечно, это была игра её полудетского воображения, её сознания, взбаламученного странным человеком. В ней даже нарушилась отчасти ориентация в пространстве, оно словно исказилось, как в зеркальном шаре, лишив предметы привычных очертаний, исказив перспективу и делая её пугающе чужой и таинственной.
Нэя любила играть сама с собой, иногда наделяя знакомые и надоевшие улицы тем волшебством, каким они вовсе не обладали. Лес же в том посёлке, где жил Тон-Ат, и вообще превращался в многомерный живой лабиринт, блуждая по которому, но никогда не уходя далеко от усадьбы, она представляла, что вот сейчас она свернёт за то дерево, на ту тропинку, вильнувшую в сторону, и нечто ослепительно сверкнёт ей вдруг в лицо. И кто-то, – захватывало дух от его необыкновенности, – возьмёт за руку и посмотрит в глаза, вызвав головокружение… И головокружение накатило на неё, потому что он был где-то рядом. Но где?
Внизу хлопнула входная дверь, но шагов Нэя не услышала, хотя и возникло понимание, кто-то поднимается вверх по лестнице. Стремительно! Как в детском ужасе она стала судорожно вставлять ключ. Все движения были беспомощными. А что, если безумец выследил её и торопится к ней? И этаж мог узнать и дом, вон сколько всего он о ней знал. Наконец дверь поддалась, и Нэя почти вбежала в прихожую Гелии, с силой захлопнув дверь и закрыв внутренний замок, еле переводя дыхание и не умея справиться с паникой. Только что осиявшее её прозрение лучезарного мира исчезло без следа, вытесненное страхом. Что если этот человек будет преследовать её? Отомстит за оскорбительные слова? Или будет всегда теперь караулить в старом сыром парке, лишив короткой привычной дороги. Страх за будущее пришёл с опозданием. Слухи об этом человеке, распространённые в их квартале, о том, как он опасен и никому ничего не прощает, попросту никогда её не занимали. А само воздействие, спутавшее связность мыслей, от неожиданной с ним встречи лицом к лицу, глаза в глаза, было слишком уж сильным. Она распустила свой язык, оскорбляла никому не подконтрольного в столице бандита, не подумав о возможной мести, поскольку всегда считала себя как бы приподнятой над уровнем всех тех, кто там жил. Но откуда была такая вот уверенность в собственной неуязвимости, в почти мистической защите? Какая разница, что сделают потом Тон-Ат или Нэиль, если непонятный, но явно не светлый, а напротив, тёмный во всех смыслах безумец покалечит её? А если убьёт! Стукнет её сзади по голове чем-нибудь тяжёлым, выследив на той же самой глухой тропе. Кто узнает об этом? И разве мало там калечили прохожих, даже не имея никаких к тому причин. Вот был недавно же случай. Молодая женщина – мать двоих детей шла себе из центра домой, а кто-то и воткнул в неё нож в область сердца и не промахнулся. Может, и тренировался в жуткой практике человекоубийства. Картины одна страшнее другой обступили бедняжку Нэю, всегда склонную к преувеличенным фантазиям, как хорошим, так и страшным. Любой может влезть к ним в окно ночью, используя дерево. Ограждение старого огромного окна обветшало и еле держится. Дёрни его посильнее, и входи внутрь как через дверь. Мир наполнен опасностями. Тон-Ат и Нэиль зачастую далеко. Из бабушки же страж никакой…
Гелия болтала с кем-то в гостиной. Это была Ифиса. Полная, высокая, но с уникально красивым лицом даже в преддверии своего, если и не женского заката, то умаления накала былой ослепительности. Она была нужна Гелии не только как подруга, но и как её персональный стилист и составитель хвалебных рецензий, которые Ифиса властно навязывала тем, кто и создавал театральную рекламу. Она обладала склонностью к интригам и чутьём на то, где можно хорошо поживиться и устроиться за чужой счёт, давая, впрочем, искреннюю привязанность. И интриганство её не было злым или подлым, но часто лишь мелко-корыстным. Бывшая актриса, сумевшая после бурной молодости остаться на плаву в столичной жизни с её подводными камнями и всякой хищной тварью в мутном течении, она имела свои тайны и своих покровителей. Гелия была лишь одной из её возможностей, да и то не из главных, она и сама нуждалась в Ифисе.
Ифиса вышла из гостевого холла одна. Гелия была чем-то занята или ленилась, лёжа на диване. Ифиса была в золотистом платье с большой брошкой в форме букета из самоцветов. Волосы перехватывал такой же золотистый шарфик. Она словно собралась на некое торжество, или же это была близкая встреча с очередным аристократом-покровителем, решившим провести в её обществе редкий час задушевной беседы. Ифиса уверяла, что многие пожилые статусные мужи ценят исключительно доверительное общение с нею, лёгкую утонченную ласку, а не то, о чём думают слабо развитые творческие коллеги вокруг, приписывая ей несуществующую развращённость и склонности собственной испорченной натуры. «Я женщина для утоления души, а не для животной утехи. Я люблю мудрых людей, в чьём сердце тишина и прохлада. Поэтому мои покровители в основном старые», – так она говорила. «И очень богатые, некрасивые и немощные», – смеясь, добавляли за неё мнимые подруги.
– Чего ты так грохаешь дверью? Гелия даже подпрыгнула от испуга, и стены будто сотряслись. Мы подумали, что вломился какой-то бандит, а тут вон она! Милая пташка влетела. Чего так запыхалась? Кто-то пристал на улице? Ты взрослеешь и хорошеешь на глазах, тебе скоро личный телохранитель потребуется, – Ифиса сменила гнев на милость. – Ты не устаёшь меня поражать, детка. Я скоро буду твоей клиенткой. Ты сшила Гелии то, что не имеет названия. Шедевр и потрясение основ всего, к чему мы привыкли. Моя модельер синеет от зависти, видя твои работы. Не верит, что это изобретает девочка. Шьёшь ты, конечно, неряшливо, но идеи! Что это на тебе сейчас? – Ифиса бесцеремонно стала её вертеть в разные стороны. – Мило, но наивно. Но ты хитра, это же игра, рассчитанная на любителей простушек? Гелии ты шьёшь смелее, необычнее.
– Мне же некуда самой носить подобные платья. Куда? – скромно ответила Нэя. Ифиса проницательно её рассматривала, будто увидела впервые.
– Ты не так проста, не играй перед опытной актрисой. Ты с очень большими замыслами, девочка. Почему ты не ходишь на наши мероприятия? Не была на дне рождения? Хотя и правильно, – шепнула она ей тихо, – что там было…– и обернулась в сторону гостиной, где отдыхала Гелия.
– Это ты, Нэя, крошка? – спросила Гелия оттуда.
