Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
– Только посмей намекнуть об этом Нэе, тролль – прозорливец! Я тебя ещё выпотрошу, придёт время, ты мне скажешь, откуда ты это и придумал. Не ты ли и привёл её мать через тоннели? Она говорила о каком-то бессовестном проводнике, который хотел её ограбить и убить. От кого она и убежала, а потом заблудилась. Ты это был?
– Так вы её знали! Помните до сих пор? Её невозможно забыть. А дочь только её бледное подобие. Я помню, как увидел её впервые в многоцветной роще семейного клана её мужа, в которой я только выслеживал её из гущины зарослей, пробираясь вдоль дорожки, где она скользила в своих светлых и тончайших одеяниях. Я был даже не вправе показаться ей на глаза. Я был мальчишка на побегушках у своего отца – охранника заповедных мест, где обитают избранные. Да. Её муж был добр, но и он не потерпел бы моих жадных глаз, устремлённых на его поющее и живое сокровище. Она чудесно пела, подражая птицам, но в отличие от их бессмысленных трелей, её песни были ангельскими. Она была убита грязными двуногими тварями – беглецами из пустынь, а приговорили к возмездию только одного из тех двух солдат, которые её закопали у леса из-за страха, что их обвинят в преступлении. А вы видели, что происходило у того поля, но не вмешались. Оставили её одну в гуще мерзких разборок. Я как раз выбрался из тоннелей и видел всё!
– Я видел?! Если бы я видел, я уничтожил бы их всех! А что видел ты? Ну! Говори!
– Я скажу, – Чапос сел на траву возле колёс своей машины. – Садись и ты. Разговор длинный, – при этом он сел на пучок сочной травы, а рядом лишь голая поверхность истоптанной почвы.
Рудольф прежде сбросил с себя куртку. Чапос с заметным сожалением проследил за его действиями. Куртка Рудольфа очень ему нравилась, пренебрежение к дорогой вещи его озадачило.
– Как вы вынесли её спящую из своей небесной и прозрачной колесницы, оставили одну в зарослях и скрылись в своём мире, куда нет нам хода. Она спала, а я, чтобы не пугать её при пробуждении, ушёл в ближайшую сторожку лесника. Те места славятся своей безопасностью, и я был уверен, что ничего не случится с нею в её укрытии. Когда я услышал шум схватки, крики, было уже поздно. Она оказалась убита. Я обо всём рассказал её отчиму, когда он… Вы не знаете, но у него есть такая штуковина, вроде камня с острыми гранями. Стоит прикоснуться им к шее человека, как камень испускает луч, и он, проникая сквозь глотку и глубже, разрезает шейные позвонки. Я знаю точно, что старик убивал этим оружием тех, кто мешал ему. Я был бы обречён, скажи я хоть слово лжи. Он считывает ложь сразу же. Хотя он и сам говорил о том, что будь он праведен, как был когда-то, то все будущие события были бы открыты ему. Но он утратил эту способность, встав на путь отсебятины, как и все в этом мире. И я всё рассказал ему. Он посчитал, что виновник мой отец. Он просто посмотрел ему в глаза, и отец, придя домой, умер от остановки сердца. Думаю, так оно и было. Не было никакого яда. Старик дал ему такой приказ – умри, раз не сохранил ту, которую был обязан охранять! И слабак умер. Мне тоже был отдан такой приказ. Его глаза вонзились в мою грудину и прикоснулись острым холодом к моему сердцу, как будто это был реальный нож. Только я не умер. Хотя моя сердечная мышца тоже треснула, и я долгое время валялся как опустевший мешок без мыслей и сил, скрипя от боли. Мать выходила меня, за это я и питаю её до сих пор сытным куском, а так – нужна она мне была! Вот каков тот старик! Когда он увидел меня живым после всего, он был поражён. «Ты сильный, хотя и безмозглый. Наличие у тебя человеческих мозгов не говорит о наличии в них человеческих мыслей», вот что он сказал. Он понял, что я дождусь того часа, когда смогу всадить в него уже подлинный острый нож. Поэтому он стал водить меня за нос, обещая отдать в жёны Нэю, когда она вырастет. Я узнал потом, что один из тех военных, что схоронили Ксенэю, был любимым телохранителем нового начальника Департамента Безопасности. Ал-Физа. А следствие уже проходило под контролем человека из Коллегии Управителей, вот куда дошёл отчим убитой аристократки! Вит-Ала хозяин Департамента Безопасности, вроде как, увёл из-под следствия, да что толку. Если его товарища по обвинению в соучастии, пусть и в непреднамеренном убийстве, сплавили в рудники, лишив всех званий и социальных прав, то Вит-Ала, кого отпустили, нашли мёртвым. Ал-Физ буквально вырвал его из лап следствия, задействовав всю свою мощь, а всё одно не спас. Блудный пёс Ал-Физ всегда знает своё потомство в лицо, в отличие от псов подлинных. Ценит своё драгоценное семя, а его многочисленные всходы всегда отслеживает. Правда, не ко всем одинаково благоволит, иных и видеть не желает, через посторонних лиц шлёт свои куцые дары. А Вит-Ал был из числа любимчиков, образованный и сытый, – тут Чапос скривился, как будто проглотил невыносимую гадость, тяжело задышал как от внезапного предчувствия приступа бронхиальной астмы. Но он был здоров в этом смысле, просто он нешуточно разволновался по причине, загадочной для Рудольфа. – Во внутреннем дворе того самого развлекательного заведения «Ночная Лиана» Вит-Ала и обнаружили у контейнера с объедками. Целёхонького, а бездыханного. Ни один попрошайка к бесплатным дарам не приблизился, они так и протухали на горячем дневном свету, а Вит-Ал лежал чистенький и целенький, как в насмешку туда сунули – вот мол, падаль лежит. При вскрытии установили, что его шейные позвонки были как будто аккуратно и ровно разрезаны чем-то непостижимо острым, как тончайшее лезвие ножа, а внешние повреждения начисто отсутствовали. И как такая загадка разрешается? Ради меня стараться бы не стал… – пробормотал он непонятно к чему.
– Кто? О ком речь-то? О старике?
– Да я так. Имею в виду, что мой отец ради меня не стал бы так стараться, чтобы с самой Коллегией Управителей бодаться. Да и денег мне никто на сладких девочек и дорогие кушанья-напитки никогда не давал. Опять же – образованием моим никто не был озабочен, исключая одного человека… да не суждено было ему помочь мне, как он того хотел…
Тут Чапос издал странный звук, или же зубы его заскрежетали. – Вит-Ала же холил, питал, не гляди, что падшей был рождён. В самый верх Департамента Безопасности протащил как аристократа уже подлинного… – он опять скривился. Лицо пошло бурыми пятнами по тяжёлым скулам. – Я его знал. Красавчик был, а изнежен как девочка, рубашечки тонкие любил, украшения на себя вешал, когда форму снимал и гулять приходил. Какой он мог быть военный? Таким ли я мог быть, дай мне кто эту возможность…
– Ты ему завидовал? Ты же завистлив, как и все неполноценные существа. У тебя ведь не было такого высокопородистого папы-производителя. Да теперь-то что? Изнеженный мальчик убит, а ты, хотя и шершавый подкидыш, не только жив, но и сыт, пьян.
– Пока ещё не сыт и не пьян.
– Ну, скоро будешь. Только ты куда-то уехал не в ту сторону. На кой мне знать о каких-то изнеженных блудных детях влиятельных блудников.
– В ту самую сторону я и заехал. Про старика ведь речь и про его колдовство.
– Чего же тот колдун не попытался убить тебя повторно?
– Не мог, значит. Его камень-убийца заряжается от его собственной психики, и для нанесения удара нужен очень сильный гневный импульс, а старик не может заказать себе наличие сильной эмоции, если для неё нет повода. Я всё это понял сам, поскольку не дурак и обладаю наблюдательностью. Он стал опасаться меня после того, как я выжил. Сделал попытку приблизить к себе. Я понял, ага! Не всесильный ты! И чем больше он меня опасался, тем сильнее я становился.
– Он мог бы нанять убийцу. На вашей планете в этом смысле раздолье для любого нечестивца, – Рудольф встал и отряхнул куртку, но натягивать её на себя уже не хотелось.
– Хороша! – произнёс Чапос о куртке. – Он дал мне понять, что Нэя может стать моей…
– Бери! – Рудольф бросил куртку в лицо Чапоса. – Пользуйся! А то, пока сидел, в карман уж точно залез какой-нибудь паук, утративший в процессе инволюции свои избыточные ноги, но не свой яд и свой нрав коварного членистоногого. Ну, давай! Дерись, как положено человеку, а не как насекомому заползать за шиворот к ничего не подозревающему простаку!
Чапос встал быстрым и натренированным движением. Бережно убрал подаренную куртку в салон дрянной машины. Других у него не водилось. Он их постоянно у кого-то отбирал, не желая тратиться на дорогую колымагу. Тесня Чапоса, напирая на него, Рудольф явственно ощущал каменистую твёрдость его выпуклой грудной клетки, раскормленный желудок защищал не менее твёрдый пласт тренированных мышц. Обжорство только увеличивало его телесную силу. Под тканью рубахи от прикосновения к ней что-то заскрипело, хотя и возникла определённая податливость нажатию. Впервые Рудольфу пришла в голову мысль, что бандит носит какой-то прочный и гибкий защитный корсет под рубашкой от непредвиденного нападения. От этого он и кажется таким неповоротливым бегемотом. Но Чапос не спешил затевать уличный бой для зевак.
Люди останавливались, видя их общение на грани, переходящей во что-то антиобщественное, грозя уличными надзирателями. Они встали сзади в любопытствующий полукруг.
– Кыш отсюда! – заорал на них Чапос, освобождаясь от Рудольфа и теряя пуговицы. От лица отливала тёмная кровь. Он уже был прежним и боевитым. Он выставил бочкообразную грудь вперёд и пошёл на зевак. Они рассыпались в разные стороны.
Рудольф ощущал опустошённость и внутренне искал оправдания перед кем-то, не имеющим вроде бы ни лица, ни образа, но пребывающим внутри него самого. Перед тем, кто осуждал его за общение с таким вот персонажем, но кто это был, если не сам же он?
– Меня плохо воспитали, и я ощущаю этот недостаток в себе всю свою сознательную жизнь. Мне просто не вложили в нужное время вожжи в руки для обуздания скота в себе. А время это, оно упущено в младенческом ещё возрасте, если ты понимаешь, о чём я. Но ты не понимаешь, потому что ты ещё страшнее запущен в этом смысле. – И само откровение местному гоминиду из корпорации работорговцев выскочило неожиданно, так что Рудольф повторно содрогнулся утрате самоконтроля.
Чапос смотрел тупо и смутно, не совсем отойдя от пережитого нападения. Причину агрессии он не понимал, но считал, что воля сильного всегда закон. Того, что понимают под человеческой обидой, в нём даже не возникло. А вот звериная, пусть и придушенная злоба никуда не исчезла.
– Там в кармане куртки валяются какие-то деньги, – милостиво обратился он к Чапе. – Рубашку себе новую купишь. Ты же привык к моим игровым особенностям.
– Да, – Чапос сфокусировал взгляд на его переносице, чтобы сохранить свой перевес над ним хотя бы и так. Он не отводил тёмных и упёртых глаз, казалось, запавших ещё глубже, будто стремящихся запрятаться в норе, чтобы оттуда нанести свой ответный удар, когда-нибудь. Но Рудольф его не боялся. Потому что презирал. При том, что старался не подставлять красномордому вурдалаку свою спину, как опасной, но низшей твари.
– Не хочешь пойти со мной пообедать? – спросил он, предлагая примирение. – За мой счёт. Чтобы компенсировать тебе нанесённый ущерб и в моральном, так сказать, смысле.
Чапос важно кивнул. Он быстро умел восстанавливать свой надменный и пугающий местных вид.
– Садись, – Рудольф великодушно распахнул дверь своей машины. – Свою рухлядь потом заберёшь. – Вдруг он замер, вспомнив о «бабочке», упорхнувшей в заросли.
– Нет. Лучше приходи туда вечером, в этот «Цветок Лианы». А сам дуй за нею. Вдруг кто пристанет. – И хотя это было сродни предложению «козлу охранять капусту», Рудольф прекрасно понимал, что Нэю Чапос уже не тронет. Опасный момент был, но уже не теперь. Видимо, Чапос не просто так рассказал о непонятном старике – родственнике девушки. Он таким образом сам себе напомнил о существовании тех границ, выходить за которые смертельно для жизни. А также и Рудольфу дал понять, какая неодолимая сила стоит за девушкой «бабочкой», пусть и живущей на простецкой окраине Крутой Берег. Безумный порыв Чапоса – влюблённого ловца сменился трезвостью, и его рептильные глаза стали по-прежнему, по- бесчеловечному, расчётливо-проницательными.
– Да не тронет никто. Этот район тихий. Законопослушный. Там все смирные живут. Да и народ бродит потоком. Экономят на общинном транспорте. Да и вообще работяги своих девушек не обижают. Не в пример аристократам гордо жопастым. У них же страха перед законом нет. А простые люди чтут традиции, данные нам нашими Небесными Праотцами.
Рудольфу не хотелось, чтобы скотина вваливался в салон его машины. Приглашение вышло необдуманным, – В своей колымаге докатишь до обители порока, а уж там и встретимся.
– Рот ссохся. Угостите опять?
– Этой самой, что ли, «небесной девой»? Не привыкнешь слишком-то к полётам? А что её пить слаще, чем твоих аристократок тормошить?
– Тут разное. Но и то и другое даёт радость телу и душе.
– Если сопьёшься? Не боишься?
– Таким изысканным нектаром не спиваются. Как и не устают любить тех, кто назначен свыше в небесных чертогах. Жизни не хватит, чтобы разлюбить.
– Особенно с таким непредсказуемым концом, какой может наступить в твоей жизни. Почему ты, злопамятный и жестокий, всегда прощаешь меня?
– Потому что понимаю, вы найдёте себе любого другого агента, ваши цели мне неведомы, но я никогда не найду себе такого … – Чапос задумался над определением. – Такого неподвластного нашим правителям человека. Подозреваю, а вернее и знаю, вас много, но я-то им зачем? Обиды, это знаете, не для такого, каков я. Но придёт и моё время, когда я смогу поквитаться с главным своим обидчиком. Не с вами. Вы-то и не человек.
– Кто же я, по-твоему?
– Зачем мне знать? Но если бы вы были человеком, как я, то я бы вам сказал – в любви нет предела, нет и временной ограниченности. А то, у чего всё это есть, это нечто другое. Это категория телесная, организменная. И ещё бы я вам сказал, тем, кто выгрызает чужую долю, Надмирный Свет не даёт счастья. Они лишают других судьбы, но и сами своей уже не находят. Так множатся горести этого мира.
– Ты странный и двойственный человек. Вероятно, твои родители были настолько несовместимы друг с другом, что в тебе так и осталась эта трагическая печать. Но, впрочем, я и сам такой…
– В отличие от вас я почти уродлив. От того и менее опасен. Всё, так сказать, на лице. А вы своё уродство таите за прекрасной оболочкой. Она у вас настоящая или призрачная? – Вопрос был и смешон, и поразителен! Он подозревал нечто и такое, о чём большинство и не думает тут никогда.
– Ты что-то слышал о возможности искусственных оболочек? Откуда?
Но Чапос замялся и даже, показалось, спохватился, словно сказал нечто лишнее, – Я имел в виду оборотней. Принятие ложного облика. Вот вы, какой в действительности? Покажите мне это, я не испугаюсь.
– Идиот, я и есть таков, каким тебе кажусь. Я живой и настоящий. Но хотя ты и тупой, временами ты меня забавляешь.
– Вы меня тоже, – ответил Чапос. – Порой отношусь к вам как к брату…
Иметь такого братца? Вот уж увольте! Но Чапосу Рудольф ничего не сказал. Как-никак это было объяснение в родственной любви, и оскорблять его не хотелось. И так он на сегодня нахлебался, и еще неизвестно, сколько ему и придётся ещё хлебать «братской любви».
– Что же, братец, и я к тебе привязан. По-своему. А уж что такое моя привязанность, ты ещё узнаешь. – Рудольф опять толкнул Чапоса, играя, но сильно.
Вопреки ожиданию Рудольфа Чапос устоял на ногах. И не только устоял, но и пихнул его в ответ. Рудольф, не ожидая его мгновенной реакции, свалился в траву, утратив равновесие. Чтобы не уронить лица, он великодушно рассмеялся. Принимая ответную игру и похвалив реакцию игрока-соперника, он чётко понимал, что это не игра, а проявление ненависти лжебратца. Как все коварные хищники, Чапос боялся и подчинялся только ещё большей силе, и братская любовь была тут не причём. Встав и отряхнувшись, Рудольф подумал, что верить и расслабляться с подобными людьми-зверьми верх наивности, но решил оставить свою маленькую месть Чапе на потом.
И трус, и соперник, и кое-что похуже
В элитном доме яств «Цветок Ночной Лианы» они устроились на том же самом месте в зарослях лиан. Разноцветные фонарики опять отражались в синей ёмкости, раскрывшей им свои стеклянные ляжки и то, что там не было скрыто. Рудольф не собирался пить эту гадость, но решил подпоить Чапоса, вызвав опять его беспомощную открытость.
– После того, как я ею овладею, я поставлю тебе ещё твою мать Деметру, – сказал он Чапосу. Вино стоило целое состояние, и Чапос, будучи жаден, никогда не покупал его сам, считая каждый самый мятый и захватанный дензнак за высшую суперценность. Сказав ему это, Рудольф ждал его реакции, жмуря глаза как кот и только что не мурлыча. Это и была его месть за удар.
– Считай мою щедрость за компенсацию тебе, чтобы ты утолил свою боль от потери девственной мечты.
– Мужчина не должен говорить такие вещи, тем более о любимой девушке. Низко и недостойно так говорить. – Чапос залпом вылил в себя содержимое зелёного бокала, как в пустую трубу, в свой открытый зев, запрокинув голову, и Рудольф видел не без отвращения, как задвигался его язык, а в его глотке забулькало пропускаемое внутрь вино. Он поднял голову, уставившись в Рудольфа уже туманными и беззащитными глазами, ставшими чуть больше и печальнее, будто они, глаза, решили высунуться из своих сокровенных нор – глазниц.
– А если она того, окажется и не девушкой? – Чапос воззрился с пьяной хитрецой. – Мало ли. Есть там рядом с ней один любитель-соблазнитель, дружок братца её. Она за ним бегает.
– Ври. Утешай себя. Я видел её впритык и даже прикоснулся. У неё взгляд и движения девственницы. Она чиста и стыдлива, или ты думаешь, я совсем как робот? Не имею чувств, одни функции?
– Кто это «робот»? Не понимаю.
– Искусственная оболочка, как ты говорил. Ей можно придать любой вид и дать любую функцию. Но повторить мозг человека с его несколькими сотнями миллиардов нейронов, и каждый из этих нейронов имеет несколько десятков тысяч связей с другими, для создания этого не хватит времени, которое отмерено существованию самой Вселенной. Да и зачем? Если человек рождается сам по себе? Вот скажи? Наш общий Надмирный Творец, Он что, мало дал нам возможностей для сотворения себе подобных? Естественным и очень приятным способом, между прочим… – и тут Рудольф спохватился, похолодел, – он перешёл на русский язык! Так произошло впервые, а вот утрата самоконтроля происходила в последнее время всё чаще и чаще. Но самое непостижимое заключалось в том, что Чапос не придал незнакомой речи никакого значения. Или только сделал вид. На счёт чего Рудольф и подумал, а впервые ли он настолько заговорился?
– У меня есть много старых книг. И что удивительно, иные написаны неизвестными никому буквицами. Я храню их из-за любопытных иллюстраций и от того, что их обложка сделана из непостижимо лёгкого кружевного металлического сплава, не подверженного ржавчине. Но не из золота и не из серебра. Ищу вот покупателя на них, какого-нибудь одержимого старьёвщика. А таких немало. Вам не надо? Уж коли вы владеете не только научными, а и мёртвыми языками. Среди старых аристократов тоже такие имеются, но редкие уже знатоки. Им по понятной причине я фамильные книги продать не могу. Виснэй Роэл – мой прежний хозяин владел многими языками, на коих не говорят в простонародье. Как он погиб, я в неразберихе и прихватил многие из его ценных книг. Держу ради их красоты и несомненной ценности у себя в усадьбе. Вообще же у меня есть и подаренная мне одним аристократическим семейством обычная библиотека, но весьма подпорченная. Читать можно, а прочее мне и не важно. Я её в материнском сарае храню. То семейство не любило читать, а все книги свалили в какой-то сырой хозяйственный склад. Вот оно явное уже вырождение высших слоёв общества! Вот оно потомство от соблазнительных, а умственно-неполноценных простолюдинок! Вот они богатые детишки, да скудные мозгишки! Я впервые вижу человека, знающего забытые языки погибших народов. Но как я наслышан, в том вашем научном закрытом городке в лесах собраны самые образованные люди планеты. Переведите хотя бы ваш стих, что вы тут напели. Красиво звучало, и у вас даже лицо при этом изменилось. Красивее стало гораздо. Хотя куда уж и красивее. Вы счастливый человек. Образованный, здоровый, сильный и не бедный, как я понимаю. Насчёт глубины вашего ума заключения давать не уполномочен, поскольку с вашей точки зрения я убогое животное.
–Ты мне завидуешь? Ну, сознайся. – Рудольф успокоился. «Братец» опьянел, вперившись в сосуд своего блаженства. Глаза отражали синеву колдовской бутыли, их инопланетная темень перетекала в настолько понятную человеческую тоску.
– Да, – согласился Чапа, – хотя и не в том низком, о чём вы думаете. Я даже никогда не овладевал девственницей. Зачем мне? Считаю, что это надо делать только по большой любви. А так? Женщины дарят мне ласки сами. Зачем я буду трогать то, что девушка обязана отдавать лишь по любви. Мне же их любовь без надобности. Одна Нэя и была нужна. А вы? Брали девственниц без любви к ним?
– Нет, конечно. Две всего и были у меня… – и тут Рудольф осёкся. Он чуть не выдал своему агенту, грязному торговцу, бандиту, сокровенную тайну души. Но к счастью, Чапоса уже повело в сторону от реальности всё дальше и дальше.
– Гадость же ваша жизнь! – скривился Рудольф, пробуя рыбу в ярко красном соусе, похожем по виду на помидорный, но вкус его был сладким, как варенье. – Кушанье похоже на девушку из вашего продажного дома. Берешь её на десерт, а в сиропе – рыба, убитая и пучеглазая, но политая чем-то приторным. Гадость несъедобная! – опять повторил он обиженно. Чапос молчаливо взял его тарелку и опрокинул содержимое себе в рот.
– Говорите «ваша жизнь», а что, есть где-то и другая? Ваша? А какая она?
Мутант ловил с жадностью каждое его слово, анализировал его. Рудольф был голоден и не ответил ему ничего, выбирая из блюд то, что было по вкусу. Отбракованную тарелку тут же подгребал к себе Чапос. Он ел всё, что ни дай. Как и положено бродячему псу.
– Здесь самая качественная еда. – У Чапоса не было и намёка на брезгливость, его не смущало, что другой человек только что отведал нахваливаемую им еду. – На этом качестве они и держатся. Вино по карману не всем. Да и жалко денег. Напиться можно чем угодно. А девушки в дорогих домах все чисты, если не считать их первого неудачного или опрометчивого опыта. Потом уж, по мере использования, они падают всё ниже и ниже.
– Ну и гады! Изобрели лестницу-чудесницу. И что, никому не удаётся обмануть закон? Скрыть своё, как это? Падение?
– Редко. Соседи доносят в Департамент нравственности. Все же следят друг за другом.
– В чём другом бы следили. А то за девчонками они следят, а вокруг-то что? Если бы не мы в горах… – Рудольф опять поразился своей разговорчивости, настолько Чапос стал ему привычным. – Ну и твари! Но как же хитры женщины, они же почти все обманывают этот департамент безнравственности. Кто туда и попадает? Совсем уж бедолаги.
– Не хватает, да. Для того и воруем.
– А вот «Цветик» мой до чего же и притвора была. Лицо святейшее, а шлялась с детства почти. Ну, та, что ты мне выкрал в провинции. И лгунья патологическая. Чего и ждать от женщин рабовладельческого социума? Ложь как форма всеобщего общения, паразитизма одних, выживания других.
– Да. Нэя и в этом исключение. Если вы любите её, то войдите с нею в Храм Надмирного Света. Что вам и стоит? А её никто уже не заденет и словом. А так? Что её ждет? Грязные люди будут бросать в неё комья грязи. Это же так больно! Не пробовали этого? А я всю жизнь терпел, с детства. Потому и покрылся нечувствительной бронёй.
– Жалеешь её?
– Да. Жалею. Она стоит столь дорого, что думаю, тот, кто её оскорбит, заплатит её создателю, Надмирному Отцу, очень дорогую цену. Не каждой девушке даётся такой дар красоты и таланта. Лишить судьбы такую красоту преступление. Конечно, не к ней одной оно и относится, ко всем к ним, но она особенная. Да, может, они и дуры, но мы в ответе за всю мерзкую жизнь. Мы, мужчины. Мы делаем её адом, нашу жизнь. Своим развращением и злобой мы оскверняем источник, из которого рождаемся сами.
– Потрясающе! И это говорит торговец живыми и говорящими плодами и ягодами, садовод-счетовод, разбойник ночи.
– Что же и вы, вроде, как сын Звёздного Света, а ведёте-то себя? Или все же демон?
– Да чем я и демон? – в отличие от последнего ужина, их перепалка была вялой. – Как же мне скучно жить. Знаешь ты разве? Я же замурован. А я, между прочим, был лучшим там, в Академии ГРОЗ. Ты знаешь, что это? И не узнаешь. И что? Сижу тут, как в одном из кругов ада. За что? За то самое, как ты говоришь – лишил судьбы. А её отец? Нет, он не был Надмирным Отцом, а самым обычным. Но деспот и мститель.
Рудольф приложил к губам стеклянную женщину и выпил из её горлышка, увенчанного головой с высокой причёской, похожей на ту, что сооружала себе Гелия. Терпкий будто ананас, смешанный с острым и сладким перцем и ещё с чем-то цветочно-приторным и горьким одновременно, вкусовой коктейль ударил в нёбо. И все эти вкусовые ощущения не смешивались, а были каждый сам по себе. Вино не пролилось в горло, а проползло как змея, или нечто живое и горячее и, достигнув желудка, с удобством там устроилось, грея его и будто мурлыча, как кошка на коленях.
– Любопытно! – Рудольф стал изучать зелёный бокал, а потом опять взял фигурку, изучая её на предмет объяснения странному воздействию напитка. И фигурка казалась живой. Ножки соблазнительно раздвинулись ещё шире, и он коснулся того места, где была надпись и лизнул зачем-то. Она тоже была или казалась вкусной. Похоже, в травах, добавленных в вино, было скрыто наркотическое воздействие на мозг. Вкус и запах представились ему точно такими же, какими они будут у Нэи. И возникло сильное неуместное сексуальное возбуждение. Если этот криминальный философ под подобным воздействием, то о чём думает он? Или если утратил способность думать, что чувствует?
– Хочешь сейчас женщину? – спросил он у Чапоса, глядящего в никуда. Тот напоминал первобытного шамана, пребывающего в общении с духами, но без камлания, а в тишине, сосредоточенно и неподвижно.
– Что в них, этих женщинах? Что они могут дать такого, чего я не изведал? Любви же нет ни к одной из них.
– А я хочу любую. Конечно, лучше всего её, но пока рано соваться к ней, сам понимаешь. Говоришь же, что надо им дозреть в тёплых объятиях и сладкой бормотне. Это же долго. И девчонок твоих я не хочу. Они тоже не все хотят, а только подчиняются.
Несостоявшаяся жрица Матери-Воды
Из полумрака вышла вдруг Ифиса в платье-картине. Оно было вышито неизвестной умелицей, – здесь всё это проделывалось вручную. Ифиса казалась вырезанной из живописной поляны, усыпанной цветами. Цветы спускались с её холмов-грудей и облепляли весь её заманчиво просвечивающий округлый живот. Платье было облегающим, полупрозрачным под вышивкой. Несмотря на зримую объёмность её фигуры, она была гладкой и соразмерной, невероятно красивой. Соблазнительной. И удивительно ко времени проявившейся из безотрадного фона.
– Повернись, – сказал ей Рудольф, и она повернулась, показав круглые и совершенные холмы ягодиц, просвечивающих через свободную от вышивки ткань. Весь рисунок был сосредоточен впереди, особенно густ он был цветами на груди и ниже живота. Стало очевидно, что платье надето на голое тело. Волосы, слегка розоватые, как у той малышки, сидящей в кондитерском заведении рядом с Нэей. Но здесь такие волосы встречались, они были у Ифисы её природные. Она гордилась их экзотической красотой и длиной, распустив по несколько полноватым плечам, небрежно перехватив ленточкой, будто она юная девушка. И ленточку он узнал. Нэя её обронила у Гелии в прихожей. Или же у этой лишь подобие такой же.
– Ты ждал меня? – обратилась она к Чапосу, модулируя свой голос на сладкозвучие. Чапос молчал, делая вид, что в упор её не видит.
– На ловца и зверь… – и Рудольф любезно предложил ей пустое сидение. Чапа так не удостоил её словом.
– А что тебя с ним связывает? – Рудольфу не понравилось, что подруга Гелии общается с таким вот специфическим ловцом живых душ.
– Ничего, – ответила она. – Просто я оказала ему как-то случайную услугу, а он обязался мне отплатить дорогим ужином в дорогом местечке. Не думаешь же ты, что я из тех, кто бродит тут в поисках своего счастья?
– А разве нет? – подал, наконец, голос угрюмый Чапос.
– Да разве счастье ищут здесь? – ответила она и демонстративно отодвинула кресло поближе к Рудольфу, подальше от Чапоса. – Ты не забыл? – презрительно обратилась она к Чапосу, – чем ты мне обязан? Так что ужин за твой счёт.
Чапос промолчал. Рудольф, трогая её ленточку с нежностью, предназначенную совсем не ей, поглаживая узкую шелковистую полоску так, будто это Нэя присела с ним рядом, и тоскуя от её отсутствия, – Чем он тебе обязан?
– Тем, что я спасла от воров его карманы, набитые деньгами, когда он валялся пьяным.
– Ты любительница посещать те же самые места, где он обычно и находит свою нирвану? – не отставал Рудольф.
– Слово странное, я такого не знаю.
– Да уж признавайся, что ты не девственница, – пробурчал Чапос.
– Что же, – ответила Ифиса, нервно и радостно елозя обольстительной задницей в кресле, – я ведь не молодею день от дня. И это всё заметнее по утрам. А тело, знаешь ли, всё ещё просит любви, всё ещё не верит в уходящее из него обольщение…
– Он никогда не платит тем, кому должен, – ответил ей Рудольф, – И благодарности он не ведает. Так что пришлось бы тебе уйти отсюда голодной, не встреть ты меня. Я отплачу тебе сам за тот шикарный обед, что ты приготовила мне и Гелии.
– Не переживай, – вставил словечко и Чапос, – я тебя твоей подруге не выдам. Хотя тебе возле него ловить своё счастье без шансов. Обладая такой женщиной как Гелия, кто ж польстится на ту, кто давно уж отыграла все свои блистательные роли.
– Так ведь Гелия актриса одной роли. Как влезла в образ непорочной «Матери Воды», так и не может его сбросить с себя, – Ифиса всё ближе клонилась к Рудольфу. – Холодная, обтекаемая вся, переливается на свету, а тепла от неё нет. Никого она не любит, зато всякого норовит поглотить в себя. Я от такого мужа глаз бы не отводила, руки бы ему целовала. А она? Даже не всегда помнит, что он её муж, даже дочь их общую не всегда помнит. Тогда как он, может, единственный такой на всю Паралею. Ну, если ещё один, другой отыщется…
– Это кто же, не Ал-Физ случаем? – спросил Чапос.
Ифиса внезапно порозовела, – Уж ясно, что не ты!
