Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Предельная откровенность не во благо
Впоследствии он узнал, что на длительный крик ребёнка сработал датчик на его кроватке, и сигнал был передан не только Лоре, но и бабушке, то есть матери Лоры, и ему, папочке-псу, чей контактный браслет где-то завалился в доме мамы Карины. Бабушка примчалась раньше, и когда Лора вернулась тоже, то мать-бабушка отхлестала её по лицу полотенцем. Ещё немного и сигнал достиг бы службы спасения, а это уже разбирательство.
Когда он вернулся, твёрдо усвоив нехитрую и подлую истину, что нужен Лоре больше, чем она ему, то несчастная сказала, не подойдя для приветствия, – От тебя несёт какой-то псиной, – что звучало даже не обидно, а смешно, настолько соответствовало его душевному состоянию полного разброда и бесприютности. И он опять поплёлся в тесную чистейшую душевую кабинку. Она благоухала гелем для душа, любимым Лорой. Чем-то тонким и сладко-кисленьким, вкусным и никчемным как карамелька, как сама Лора. Семейный отсек был ему чужой, уже отдалявшийся навсегда. Как и папина обитель, в которой он провёл ночь без сна, давно стала чужой. Как мамин дом, бывший чужим ему всегда. Он был бездомен, безнравственен, безрадостен. Когда он вылез, вытирая волосы белоснежным домашним полотенцем с вышитой уточкой, – полотенце для ребёнка, а он его схватил, – Лора со всепрощенческой любовью в заплаканных глазах застыла от восхищения тем, кого считала своим долговечным и качественным, а потому и очень дорогим приобретением. Само же «приобретение» уж никак не разделял её обольщения ни сразу, ни потом. То являлось проблемой Лоры, возложенной на его плечи.
Добросовестно передав ему всё, что думает о нём женщина, именуемая старинным термином «тёща», а нового так и не изобрели, Лора думала, как ему это важно. Осуждение ненужных, приобретённых по случаю родственников. Но Лоре было важно, чтобы он развеял в ничто Ксению-прелюбодейку, признал своё падение за случайное спотыкание.
– Она давно к тебе не ровно дышала. Когда ты появился в первое занятие, она изменилась в лице, но ведь ты сразу выбрал меня, да? – Лора ничего не знала о связи его и Ксении, как и никто в общей им, Ксении и Лоре, студенческой среде. Ксения шифровалась, может и зря. Может, тогда Лора не пошла бы на сближение с ним. Она не принадлежала к числу тех, кто обездолен. Напротив. Её всегда окружало повышенным вниманием со стороны студенческого молодняка. И не только.
– Что она плела обо мне? Бред! Ты ведь понял, насколько это бред? – Лора задыхалась от обнаруженного компромата на себя, он был страшнее явленной измены. Он никогда не видел Лору настолько обесцвеченной каким-то непомерным страхом. И впервые он подумал о том, а что собственно такого и сказала Ксения? Ну, дурила девчонка по малолетству. С кем не бывает. Выход из детства у многих бывает связан с не самыми умилительными приключениями.
– Она сказала правду? – спросил он так, как мог бы спросить о том случайную прохожую, поскольку земная жизнь уже не имела значения для того, кто стоял на пороге других миров. Лора заполыхала вдруг щеками, как перекрашенная матрёшка.
– А что ещё она тебе сказала? Потом, когда я ушла?
Неизменно ласковые глаза затянула страдальческая облачность, оросившая лицо скупыми слезинками, она прижала к лицу детскую простынку. Крошечный синеглазый мальчик просыпался и властно кряхтел в кроватке, требуя взять его на ручки и покормить, готовясь к оглушительному ору.
– Чтобы она ни сказала, значение будет иметь лишь твоя версия тех, скажу откровенно, непонятных мне событий.
– У меня был не простой период взросления. А тут несчастная, как водится, потому что подростковая влюблённость и накрыла мою голову как пуховым одеялом. Ничего не вижу, не слышу, дышу через раз. Помочь некому. Я выглядела на двадцать в свои пятнадцать, ты понимаешь? Парни не давали мне прохода, меня в школьном городке обзывали «секс – тинской мадонной». У меня грудь в тринадцать лет уже выросла, коса ниже поясницы. Я уже потом волосы остригла.
– Так опять выросла. Коса в смысле, – вставил он. Выходило, не один он и оценил её внешность. Она объективно была красавицей.
– Уже не такая длинная. Однажды я в составе художественной самодеятельности попала в городок для космических десантников. Я пела русские старинные песни. Выходила к зрителям в современной модификации под русский сарафан, коса своя и натуральная, ну и голосила на всю округу. Он увидел…
Там парни особенные, вроде тебя, на наших ребят ничуть не похожие. Ну и началось… я сбежала из школьного городка. Он был уже выпущен из своего космического городка и жил в общежитии при вашей космической Академии, как и ты. Мы временно поселились с ним где-то в отдалённой и какой-то декоративной деревне. Я перестала учиться. Потом он просто исчез. Как выяснилось, исчез даже из земных пределов. Его куда-то услали в учебную командировку. Я вернулась домой. Больше у меня не появилось никого! Всё то, что могло обрызгать тебе уши, как оно и свойственно разлетающейся грязи, – клевета! Папа решился на радикальные меры, он хотел мне дальнейшего счастья. Меня отправили в «Сапфир». Я нисколько не жалею. Там, куда я попала, мне открыли совсем другую сторону мира, там собраны лучшие психологи Земли, самые добрые люди, какие только и возможны на свете. Я даже забыла лицо того, кто едва не стал причиной моего слома. Я и не скрывала ничего, я всё начисто забыла. А тебя я прощаю ради нашего ребёнка. И ту девочку – первый мой ребёночка удочерила моя мама. Так что нет у меня никакой младшей сестрёнки. По факту она моя дочь. Теперь ты знаешь и это. Всё равно, ты узнал бы… когда-нибудь всё выходит наружу. Ты всё обдумаешь. Когда мы взрослеем с неизбежностью, то многое воспринимается с несколько других уже высот. То, что было, вовсе не умаляет моей настоящей любви к тебе. Самой настоящей и первой моей любви… ты мой единственный мужчина в жизни… – она плакала и облизывала несчастно искривлённые губы, несчастная жена, ставшая ею по несчастливому недоразумению.
Вот это было откровение уже подлинное, поскольку русалка могла и соврать, дабы облить виртуальные ворота соперницы информационным дёгтем. Выходит, что его жена, безумно его любящая, не только бывшая шлюшка, бывшая малолетняя мамочка – одиночка, но и бывшая психически-больная. Но Лора в совместном быту оказалась на редкость уравновешенным человеком. Ясная, ласковая, уступчивая, иногда лишь чрезмерно говорливая. Что-то не то стукнуло в голову её папы, если он сдал дочь в «Сапфир» за несчастную первую любовь к некоему космическому десантнику. Да со многими и похуже бывает, а ничего, обходится как-то. Он ощутил жалость к ней, доброй искренней девчонке, всё несчастье которой заключалось в её, несоразмерном несколько, темпераменте. Тупые родители, плохие воспитатели, безразличные педагоги вовремя не сублимировали пробуждающуюся глубинную энергию подростка в нужное творческое русло. Не помогли ей. И язык не повернулся сказать ей о завтрашнем уже отбытии, когда она бережно поднесла сына к своей груди. Преданная жена, любящая мать, она вопрошающе заглядывала в глаза мужу-изменнику. Ему, приготовившему ей напоследок самый увесистый булыжник вместо ожидаемой ею награды – его покаяния, перетекающего в любовь-прощение…
Если бы не гад Каменобродский, с кем Ксения умчалась в тот роковой вечер, ничего бы и не произошло в дальнейшем. Никакого продолжения после ни к чему не обязывающих ласк с грешной «мадонной» в пустующем доме вечного скитальца отца по фамилии Паникин. А тут вдруг случилось, что папа и нагрянул, свалившись из околоземной ойкумены им с Лорой, что называется, как кусок космического льда на голову.
Папа разинул рот на «секс -тинскую мадонну» в русской её версии и одобрительно гаркнул, став вдруг пророком: «Вот это я одобряю! Такие девушки в наше худородное время на дороге не валяются. Вот от кого и надо производить наших русских богатырей. Когда будет свадьба, вызовешь. Я обязательно прибуду. Надеюсь, томить ожиданием с появлением внука не будете».
– Где же она, твоя сестра? То есть, твоя первая дочь? Почему я не видел её ни разу? В доме твоих родителей никаких детей нет, – удивился он.
– Родители слишком заняты своей работой. Они же вечно в разъездах по континенту. Девочка же совсем крошка, ей требуется постоянный уход, воспитание и развитие, а моя мама не может стать домашней клушей, как могут себе позволить лишь немногие женщины – жёны по-настоящему состоявшихся мужчин. Мой папа, к сожалению, не из таких. Мама не пожелала существовать на пособие для неработающих матерей и забыть о собственном стремлении к профессиональным высотам.
– Твои родители – аграрии. Какие могут быть профессиональные высоты у человека, всю жизнь работающего в полях? – спросил он, привыкнув отчего-то относиться к семье Лоры пренебрежительно.
– Там, как и повсюду, своя наука, свои достижения, свои победы и свои провалы. Ты ешь хлеб и прочее, даже не задумываясь о том, что это одна из главных основ нашей жизни. Ты можешь осудить и меня за кукушечье, а не человеческое поведение, но я была слишком юная, я должна была учиться, получать профессию. Малышка живёт в детском городке. Я и сама провела там всё детство…
– Оно и чувствуется, – пробормотал он. – Поскольку твои родители никогда не любили тебя по-настоящему.
– Нет! Они любили, любят… моя мама человек с большим и добрым сердцем. Виноват во всём папа. Он испугался, что я пойду по пути тех, кто способен уйти в своей деградации слишком далеко от всех прочих…
Ребёнок после предварительного хныканья жутко разорался. Он буквально глушил все её слова. И казалось странным, что такое маленькое существо способно издавать такие оглушительные звуки. Он разевал свой беззубый, обычно крошечный, ротик так широко, что тот казался пастью какого неведомого инопланетного существа. Рудольф не чувствовал к мальчику ни малейшей нежности. Неважно, чей сын он в действительности, дети в тот момент не казались ему суперценностью. Дети не были ему нужны в принципе. Ни свои, ни чужие. Он не дозрел до отцовства, как и сама Лора в дни своего первого материнства. Он был занят исключительно своими целями, а те не включали в себя ценности семьи и отцовства. Возможно, в этом и крылась причина столь бестолковой женитьбы, воспринимающейся и тогда, и впоследствии, как игра и кривляние в чьём-то чужом спектакле. Опять же на чужой сцене, куда его занесло неведомым смерчем и воткнуло в самое ключевое место, чтобы он изображал из себя статного и положительного героя. А он им не был! Для Лоры уж точно. Скорее уж, как тот хулиган, который решил испортить чужой спектакль, сделав из чьего-то искреннего и серьёзного творчества карикатуру на жизнь.
Его впервые скрутило сострадание к ней. Не её вина, что она родилась в эпоху свободы выбора партнёра как необходимого дополнения для полноценной жизни в свободном от гнетущих пережитков социуме. Друзья-партнёры, кто их считает, кому дано такое право, чтобы лезть с таким счётом в другую жизнь? Вина возникла тогда, когда она полюбила по-настоящему. Само это чувство нежданно-негаданно врезалось в её сердце, как нож в масло. Лишь самую чуточку и позднее времени, в котором учитель философии Александр Иванович воспринимался как обретённый гуру, как спаситель от душевной пустоты. А мальчик Рамон как друг и сокурсник, бродящий по пятам и дарящий многоцветные фиалки – этакую радугу в керамических горшочках, а то и розы, сворованные в парковых цветниках. Её отзывчивой душе требовался и тот, и этот. Они друг друга не отменяли, они друг другу не мешали, не ревновали, не замечали. Они жили не в придуманном мире Лобачевского, где параллели пересекаются. Они – влюблённый Рамон и брат по духу Александр Иванович – не пересекались никогда. А то, что влюбилась она не в гуру «брадолюбивого» – архаичного книжника и не в студента с молочными щеками подростка, а в шального курсанта «сказителя» из серьёзного Союза Космических Академий Земли, так называемого СКАЗА, не требовалось и объясняющих слов для этого. Она преобразилась той весной, как и сама природа вокруг после зимней нищеты. Она окутала его облаком бело-розового цветения собственных душевных садов, где он всего лишь очаровался мимоходом, спасаясь от настигшего разочарования в той, кого на самом-то деле и любил вовсе не шуточно.
Всеохватная отзывчивость, можно сказать, что патологическая, странного существа – начитанной садовницы могла лишь озадачить, но уж никак не стать причиной последующего семейного союза.
«Я без тебя погибну! Я полюбила впервые…», – страдальчески всхлипывала она. И в этой постельной истерии не чувствовалось фальши. Как не могло быть у неё и расчёта. Вцепиться в неустроенного курсанта означало осложнить всю свою дальнейшую жизнь. Что и произошло. Вся его дальнейшая профессиональная устроенность для неё означала как раз неизбежность разлуки. Поэтому, как правило, девушки и юноши, мужчины и женщины из космических структур создавали брачные пары лишь со своими коллегами.
«Я без тебя погибну», – повторяла она, – «Ты необыкновенный»!
«Я обыкновенный. И не надо тебе погибать. Будь рядом, если хочешь».
Рядом же пусто. Та, кто и занимала это «рядом» совсем недавно, выпихнута с этого места за то, что посмела после пустяковой размолвки отправиться на неудачный эксперимент с целью сравнить первого и единственного с кем-то и ещё. И таким образом, поставила знак равенства между собою и садовницей. Существенное отличие сработало не в пользу изменницы. Лоре – «садовнице» по данной той кличке со стороны Ксении, – не за что было мстить. Оформление брачных уз стало злой игрой – фарсом над обеими юными женщинами. В результате этой игры обе оказались не дороги, не нужны, как запорченные марионетки в экспериментальном, дилетантском кукольном театре. Экспериментатор же пришёл к выводу – женщины не просто никчемный пустяк, а то, что засоряет собою душу, экологическая катастрофа для мужской природы. Александр Иванович и в этом оказался прав!
Но рядом уже жил, плакал, пускал пузыри губками-вишенками, образцовый по всем показателям младенец. Он глядел на отца сурово и осмысленно, матери радовался, и очень часто таращил свои чистые и мистические глазищи в загадочные дали собственного будущего, открытого, как говорят те же мистики, святой душе младенца в первые месяцы жизни после воплощения в вещественное тело. При этом потрясая выражением космического сосредоточения на глубинных тайнах, скрытых, не иначе, где-то в самом центре Млечного Пути, с каким глядели на всех без исключения и глаза преподавателя философии Александра Ивановича! Неужели так проявило себя духовное воздействие «гуру» на будущую мамашу? Телегония? Информационное воздействие на некие особые структуры женщины со стороны любящего её мужчины? Не исключалось, конечно, что у молодого папаши в те дни разыгралась паранойя, и кроха-сын не имел к Александру Ивановичу никакого отношения. Лора же уверяла, что Александр Иванович – аскет, сознательно практикующий воздержание от женщин ради высшего просветления разума. Она ничуть не смеялась над своим гуру, она его искренне обожала. Она им восхищалась, духовно обогащалась, если было, конечно, чем. На взгляд Рудольфа «духовный корм» напоминал просроченные консервы.
А ведь подозрение вызывал и чистый юноша Грязнов. Ещё один неудачный эксперимент, но уже самой садовницы. Он привязался как щенок, слонялся по пятам, – смеялась Лора. Стоило раз погладить его лобастую голову, а уж он и не отстаёт. «Сущая ерунда! Ты же сам видишь, он не мужчина. От него молоком топлёным пахнет»! Сопоставление генетических данных отца ли с сыном, матери ли с дочерью и прочее находилось под этическим запретом. Такие данные использовались лишь в случае медицинской необходимости. Например, ради спасения жизни человека. Поэтому ребёнок официально числился его родным сыном. Не исключено, что он им и являлся.
Какие мысли бродили в голове Карины Венд, то есть его матери – бабушки Артура, это отдельная тема. Она нуждалась не во всяком внуке, а только в том, которого произвела бы на свет та, кого он как раз и отринул от себя. Мать, как архаичный астролог, в тишине и тайне под сводами своей музейной башни уловила посыл от звёзд. Плодотворное продолжение её рода связано только с тою, кто живёт на Земле, осиянная нимбом из золотых волос, кто разговаривает по ночам со звёздами как со своими родителями. В чьих глазах отсвет далёкой Галактики, ибо она живёт не только на Земле, а где-то и ещё одновременно. То был бред мамы Карины.
– Её душа многомерна, поэтому обычный человек будет воспринимать такое существо как несколько разных существ. А твоя цветовод из Кубани подобна червяку несытому, подгрызла её хрупкий стебель. Бог накажет ползучую похотливую тварь, но… к сожалению, и тебя заодно, – бредила мама Карина уже вслух.
– Предлагаешь бросить женщину с ребёнком? Пусть социум, как и водится в таких случаях, берёт на себя ответственность?
– Ничего я не предлагаю. Ты уже вырос. Сам решай. Ей не нужен ребёнок. Ей нужен только секс с тобой.
– Не то ты несёшь! – возмущался он. – Секс – кекс! Она любит меня.
– А кого любишь ты?
– Никого, если честно…
Сострадание – да, возникло. Вина? Нет. Ноющее осознание вины проклюнулось позже, но не перед Лорой. Перед той, которой он как раз не сострадал. И какая разница в столь запутанной нежизнеспособной конструкции, кто отец, и где чья-то там дочь. Тут бы и сказать, что личная жизнь в самом начале как-то не задалась. Да ведь сам он считал все те события лишь предисловием к настоящей жизни, что значения особого и не имело для того, что и надвигалось.
Лора могла бы и не откровенничать настолько уж до конца. Никто о первой её дочке, рождённой, по сути-то, почти девочкой, не знал. Не узнал бы никогда. Но она решила быть предельно прозрачной и в прошлом тоже, как и в своём настоящем перед тем, кому стала женой. Она безумно гордилась, что она жена, что он – невозможное, но существующее совершенство, – её муж.
– Такого мужа нет ни у кого из моих знакомых! А у меня есть!
В заключение после его выявленной измены и последующих, обрушившихся на его голову откровений она сказала, – У меня уже нет ни единой тёмной тайны от тебя. Пусть и у тебя их больше не будет.
– Ты уверена, что Артур мой сын?
– Как же ты не видишь очевидного? В кого же он такой красавец? Такой лобастый и глазастый, весь безупречный и белоснежный. У него и запах твой, родной, – и она совала малыша к носу озадаченного папы, не понимающего её нешуточного запредельного восторга. Будущий красавец, а настоящий головастик угодил своей крепкой ножкой папе по носу, что было и ожидаемо.
– Подгузник смени, – сделал он замечание, – он же разбух от такого изобилия.
Она отправилась в маленькую семейную душевую, где продолжала вслух восторгаться ненаглядным «чадушкой». Она, действительно, проявляла чрезмерную заботливость и неиссякаемую ласку матери. Она не могла врать, что сын его кровь и продолжение его рода. Или могла?
Она кормила мальчика разбухшей млечной грудью, страстно шептала, – Ты мой принц Артур, мой синеглазик… – и уже забывала обо всём, охая, когда ребёнок зажимал грудь как тисками беззубыми дёснами. Мальчик таращился ярко-синими глазами в окружающее пространство, полностью погружённый в экстатическое состояние поглощения жизненной энергии, истекающей из сосцов матери. Имело разве значение вообще, а теперь уж тем более, в кого он столь характерно синеглазый? Чудесный и крепкий младенец появился на свет, вот что имело значение. А его мать, она светилась извечной материнской святостью, и он, блудный муж, почти любил её в тот миг…
Незваный англосакс, который хуже татарина
Ностальгический отлёт в земные дали оказался внезапно прерван, – Добрый день! Не помешаю? – Робин по прозвищу Птич, войдя и не церемонясь как с более молодым и младшим по званию, стал с любопытством осматривать его жилой отсек. Но вокруг всё то же самое, как и у всех. Пусть и персональный, но отсек в казарме. Некоторые изобретали себе голографические фантазии, украшающие стены, но Рудольфа это не грело. Реальность, какая она ни есть, весомее пусть и прекрасного, но отвлечения.
Рудольф не успел убрать запись о Лоре. Лора продолжала маленькой дюймовочкой плавать на его столе. Она смеялась, болтала, плевала в ладошку вишнёвые косточки. Весёлая крошечная голограмма покинутой на Земле жены. Робин, прибывший из западного крыла ГРОЗ – Галактической Разведки Объединённой Земли, не принадлежал к высоким чинам в ГР, – то ли не стремился к тому, то ли не соответствовал по своим качествам. Он, скорее, соответствовал тем, кого полупрезрительно именовали «косматыми туристами», или же «челноками ку» и «челноками ка», в зависимости от того, курьер это или карьерист. Он носил фамилию Бёрд, отсюда и прозвище, придуманное русскими коллегами, и о котором сам он мог и не догадываться. Он прибыл на малое время, поскольку цель маршрута была не здесь, а несколько в сторону в колонию землян, опекаемую западным сектором. Обладал он или нет сведениями о том, что Рудольф отметился в его неудавшейся семейной жизни с Ксенией, оставалось неясным.
Птич, он же невезучий «Ка», уставился на Лору, вернее, на её изображение именно что глазами Птича, не злыми и не добрыми, а непонятными и пристальными. В какой степени его прибытие сюда случайность, а в какой камень, брошенный в спину добровольно-ссыльному подчинённому зловредным и злопамятным шефом Вороновым? Чем это являлось – своеобразной потехой Воронова, реальным незнанием Бёрда, кто есть Рудольф? Или же развлечением той сущности, наличие которой признают почти все женщины и лишь немногие из мужчин? Усмешка скучающей в своих информационных Вселенских сетях Судьбы. Или же судьбы – с маленькой буквы?
– Хорошо, что вы так молоды, Рудольф. И плохо, что столь поспешили с созданием семьи. Для космических странников семейный союз – большая проблема. Моя первая жена – она же моя коллега по профессии – погибла вот уже несколько десятилетий тому назад. После своей недавней второй попытки я только утвердился в мысли, что личное одиночество не худшее из зол, с каким приходится сталкиваться в явленной нам Вселенной… – Он внезапно умолк, с удивлением вытаращив на молодого десантника бледные и холодные англо-саксонские глаза.
– В явленной нам Вселенной, – пробормотал Рудольф как эхо, – вы совсем как моя мать. Она обожала это словосочетание. «Рудольф», – говорила она, – «в явленной нам Вселенной всё предельно серьёзно. Вот чего не хотят понять недоучки вроде тебя». При этом она любила цитировать древний Коран, поскольку знала почти все древние мифы человечества, что-то вроде того, «Мы не создали человека ради забавы». Мы, значит, Бог. Я всегда ей противоречил и отвечал: «Никто человека не создавал. Создают роботов и клонов. А древние русские люди считали, что происходят от звёздных божественных родителей напрямую, как и положено детям. Не знаю, как обстояло дело в смысле происхождения у вас, у англосаксов. Не особо посвящён в исторические глубины.
Бесцветные брови Птича, вернее, те места, где они отсутствовали, полезли вверх, морща его лоб с элегантными залысинами, – Если верить вашим же конспирологам, мы, англосаксы, потомки рептилоидов. Поскольку несём на себе историческую вину за все бедствия, в какие вгоняли ваших предков.
– Которых именно?
– Ваших. Обобщённо русских. Русских не в одном лишь этническом понимании, а скорее, в смысле политическом, или так, в плане общей судьбы, Вы же русский.
– Вы самокритичный, что большая редкость среди англосаксов.
– А также романтичный, сиропно-клубничный, архаичный, как обзывал меня друг Воронов.
– Добавлю, что вы к тому же ироничный.
– Самокритичный, ироничный, романтичный, архаичный, хотя и слащаво-клубничный, но в целом отличный! Не так ли? – Бёрд засмеялся.
– На вкус вас не пробовал, чтобы судить о том, насколько вы сладкий или солёный.
– Это крайности. Я человек умеренный во всех своих проявлениях. Не так ли? Воронов озвучивал подобную характеристику как указание на то, что меня нещадно выедали безжалостные женщины, пользуясь мякотью моей души…
– Мякоть души? Забавное выражение.
– Но ведь душа у человека может быть и как недозрелый фрукт, либо жёсткой, либо и вовсе несъедобной. Не так ли?
– Так. Может быть и конкретной отравой.
Бёрд не был лишён мужской характерности, и чувствовалось, что он придаёт большое значение внешнему облику, поскольку выглядел безупречно, не обладая тем, что принято считать красотой облика. Белобрысый, длинноносый и узкогубый, он был переполнен самоуважением, считая, что внешность мужчины важна только для дураков обоего пола.
Его удивление было направлено не на того, на кого он смотрел, а на собственную спонтанную болтливость. Он повертел шеей, как самый настоящий птич, от смущения осматривая пустые стены, – После перехода через нуль-пространство я разбалансирован, утратил сдержанность в проявлении своих эмоций. Но невозможно приспособиться к зависанию над ничто. Не так ли? Простите, если покоробил вас неуместной открытостью.
– Да нормально. Я сам виноват, что не приготовился к визиту ГОРа, меня предупредили, да я забыл…
Вслед за Бёрдом в отсек вошёл Разумов – ГОР, то есть Главный Ответственный Распорядитель земного военного корпуса на планете Трол.
– Ну, как тебе, Робин? Оценил, в какой дворец я его заселил? А он не ценит. Прежде, ещё в самом начале строительства подземного комплекса, тут обитал сам Змеелов! – и Разумов поднял ладонь кверху, изображая, видимо, высоту того, кто тут когда-то и обитал.
– Змеелов? – переспросил Робин. – Слышал, он одним из первых завёл тут семью, взяв себе местную жену. Какого-то волшебного облика была особа, как я слышал…
– Было, было такое, – с живостью откликнулся Разумов. – Мифы и легенды сложены уже и у нас здесь. Только она потом пропала. Ушла гулять на цветущие луга. Есть здесь в горных долинах такие цветы, похожие на павлиньи перья, вот она и отправилась за ними. И всё. Исчезла, как и не было её. А Змеелов с собою хотел её взять. Вроде, на поиски ринулся, да приказ прибыл, срочно вернуться. Он и вернулся. Больше его тут не было.
– Убежала, наверное, – встрял Рудольф, – Он ей надоел.
– Уж не проверишь, кто там кому надоел. Но Змеелов так и не забыл эту Паралею. Так и держал планету под своим контролем, пока… – шеф опять умолк.
– Что пока? – не выдержал Рудольф.
– А хрен его знает, куда он потом пропал. Теперь ГРОЗ возглавляет Вайс. Вроде как, сын Змеелова, вроде как… – и опять молчание. Разумов также принялся изучать голографическое изображение Лоры.
– Вроде как, никуда он не пропал, а просто сменил себе имя. Второе издание судьбы, так у нас это называется. Был Соломир Змеелов, стал Виталий Вайс.
– Соломир? – повторил Рудольф вопросительно. – Имечко, однако… слышал о нём что-то от одной знакомой. Кажется, она рассказывала о том, что так звали её давнего друга…
– Старая, что ли, была? – спросил Разумов. – Знакомая твоя? Если друг давний.
– Нет. Не старая. Я со старыми женщинами как-то не общался. Уж не знаю, в силу каких причин. Хотя, нет. Бабушка была в детстве. То есть бабушка отца, а моя прабабушка.
– Видишь, Робин, как я его устроил? Лучшую резиденцию ему отдал, а он, думаешь, оценил? Будь начеку теперь, Рудольф, вдруг дух самого Соломира тебя навестит ночью?
– Зачем бы ему сюда являться? – спросил Рудольф вполне серьёзно.
– А затем. Печалился он шибко, поскольку та его местная женщина ребёнка ожидала. Он уж и на Землю её с собою склонил отправиться. И разрешение получил. А не сложилось задуманное. Вот он и считал, что потомство его тут вполне может обитать…
Какое-то время все молчали, созерцая подвижное, но немое маленькое изображение Лоры. Оно мерцало на столике Рудольфа в голографическом мониторе. Лицо шефа в отличие от Бёрда простодушное, скуластое, что называется непородистое, но простоватое лишь по виду, поскольку Разумов был необыкновенно умён, выражало любопытство к личному аспекту жизни своего подчинённого.
– Слышал я такую версию той давней истории. Она была выкрадена прежним своим, весьма непростым возлюбленным и умерщвлена им в отместку. Он и самого Змеелова приговорил, да тот как раз и отбыл, – поделился своей осведомлённостью Бёрд.
– Жалко, хотя и давно было, – отозвался Рудольф.
– Есть и другая версия, что этот местный Отелло, всё же, оказался не столь омерзительно жесток. Он её в жёны взял, а вот ребёнка как раз умертвил. Так что по любому, какую версию ни выбирай, нет здесь никакого потомства от Змеелова, – добавил Разумов.
– Ещё страшнее! – возмутился Рудольф, как будто речь шла о событиях, которые с достоверностью случились.
– У женщины с планеты Паралея не родился ребёнок от Соломира, – утешил его Разумов. – Просто потому, что ему не дали родиться. Тут тоже практикуют, знаешь ли, негодную практику для избавления от неугодного потомства…
– Выходит, история не миф? – спросил Рудольф.
– Не миф, – подтвердил Разумов. – Но коли уж такой час досуга у нас выдался, поведаю вам и ещё кое-какие любопытные подробности, можно сказать, полученные из первых рук, то есть уст. Когда-то, в первые годы моего тут пребывания, один весьма почтенный континентальный аристократ, местный конспиролог, рассказал мне – при вполне понятном неведении, кто я есть на самом деле, – что жена его знакомого аристократа Ниадора Роэл была в юности похищена пришельцами из звёздного колодца. То есть нашими предшественниками здесь. Какое-то время проживала в их загадочном городе, то есть в нашем. А спас её от жутких оборотней, то есть от нас – землян, лично Ниадор Роэл, о чём конспирологу и поведал при общении по душам. Когда они вместе проводили сладостные часы в компании падших особ привлекательного облика. Ибо совместное вкушение пороков сближает плотнее, чем дела добродетельные. Негодовал даже спустя годы, какой падшей была в прошлом его жёнушка по имени Ласкира. Но ненормальная любовь толкнула его на брак с нею, и он презрел все условности. Он и добыл у неё любопытные сведения о пришельцах, однако же, запретив ей под страхом кары хоть кому о них рассказывать. Сам он убедился в том, что пришельцам, то есть нам, безразлична страна Паралея, и чем они, то есть мы, заняты в безлюдной горной стране, непонятно. А коли угрозы, как и пользы нет, то и думать о том незачем. Узнал я также, что впоследствии эта фея-путешественница родила мальчика своему спасителю из якобы страшного подземного плена, но лишь спустя несколько лет. Так что, сыном Соломира он точно не являлся. Теперь тот Роэл уже умер, а Ласкира жива, моложава и бодра, несмотря на печали, её постигшие. Там что-то случилось с их общим и единственным сыном, который погиб. А семья сына – жена, дети, сама мать Ласкира изгнаны из родовых владений. В силу причин рассказчику мало понятных, но таковых, к которым лучше и не прикасаться.
