Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
В первое время бабушка болела, у неё распухли руки, трескалась кожа на них, и относительно состоятельные клиентки, которых она обшивала, стали ею брезговать. Но бабушка излечилась от этой напасти, найдя в далёких предгорьях целебные травы. Об утраченных клиентках она нисколько не жалела. Другие нашлись быстро. Мама считала, что бабушка просто успокоилась и смирилась, вот и выздоровела. Организм лечит себя сам, хотя немного помочь ему никогда не лишнее. Но кожа на прежде белых и мягких руках бабушки стала шершавой, потемнела, некогда тонкие пальцы приобрели утрированную форму, на что сама бабушка не расстраивалась.
– Мне мужчин не обольщать, у меня всё в прошлом, а руки работают, и это главное. А ты, Ксенэя, береги себя, у тебя всё может наладиться. – И не давала маме ничего делать из грубой домашней работы. Мама иногда обнимала бабушку, сидя по вечерам рядом и наблюдая бабушкину виртуозную работу с изделиями на заказ. Целовала её руки, гладила их, говоря, что бабушка и есть их общая мать, а она только старшая неумеха – дочь. Но она обязательно что-нибудь придумает. Бабушка в ответ вздыхала, – Не знаешь ты, что я пережила в своей молодости. И эта наша жизнь с нашим оставшимся добром, с нашими милыми детьми – счастье, если не думать о прошлом. И ты не думай. Не переживай, цветок мой нездешний. Мы не пропадём ни за что!
– Виснэй снился мне опять. Говорит, что тоскует без меня в Надмирных селениях и ждёт к себе. Построил там новый дом для меня и показывал мне его. Я ходила по белым комнатам, освещённым ясным и неподвижным светом, как будто он был из стекла. Ещё Виснэй показывал какие-то странные, но радостные и прекрасные предметы, потом алые цветы за открытыми окнами. Я спросила, почему они красные как кровь? А он ответил, это наши муки преобразились в цветение Надмирных садов. Потом мы… Ну, в общем, настолько всё прекрасно… Я проснулась в слезах, но это были не слёзы горя, а счастья, что мы скоро встретимся. Как думаешь, что означает мой сон?
Бабушке не понравился сон мамы. Нэя поняла это по её суетливым и лишним движениям, она перебирала бусины и блёстки, загребала их и бросала опять в атласную круглую коробку, где они переливались, вызывая вожделение Нэи присвоить их себе. Но бабушка не позволяла, они покупались для работы на продажу, для украшений тех туник, что она шила женщинам из квартала. И если Нэя лезла, шлёпала её по рукам. Но иногда сама давала то, что оставалось лишним.
– Что же. Он шлёт тебе весточку, что не оставляет тебя своей душой. И душа его спокойна, она на месте. Ему хорошо, милая. А придёт время, и вы встретитесь. Все мы встретимся. Только уж позволь мне опередить тебя в своём путешествии в селения Надмирного Отца. Это будет справедливо, не считаешь?
– Я не хотела просыпаться. Как было бы хорошо мне остаться там… – мама клонила голову, повязанную ленточкой Нэи, чтобы пушистые волосы не падали на глаза и лицо во время её работы по сортировке бусин по размеру для бабушкиных изделий. Шея казалась слабой, будто была не в состоянии удержать её милую, драгоценную для дочери, голову. – Ласкира, а вдруг там ничего нет? Никого. Пустота. Ничто. И всё самообман нашего сознания?
– Как это? – пугалась бабушка, и вслед за нею сердце Нэи стискивал страх, темень. От слов мамы шёл словно бы поток ледяного воздуха. Её отчаяние, неверие физически ощущалось девочкой.
– Это искушение подземного Чёрного Владыки. Ты очень хороша, необычна, тонко устроена, вот Чёрный Владыка и мечтает заполучить тебя себе, перехватить и не дать тебе попасть в Надмирные селения. Чёрный Владыка очень похотлив, потому и мужчины, имеющие от него подпитку, столь сильны и неотразимы, даже если от них женщинам одно горе. Ты знай, что всякая преждевременная смерть, случившаяся по воле самого человека, не пускает в Надмирные селения до времени. Такие мысли гони. Скажи им: «А ну! Прочь»! Вслух. И они уйдут туда, куда им и положено, вниз. – Бабушка победно встряхивала головой. – Зачем же тогда мы созданы Надмирным Светом столь затейливо и причудливо сложно? Скажи? А не живём бессмысленной плесенью в тёмных трещинах скал и на поваленных стволах умерших деревьев? А и в плесени есть смысл, и ничего нет бессмысленного в мире. Исключая греховные мысли людей. Вот уж это подлинная плесень души – уныние. Никогда не сворачивай душу в рулон. Пусть она будет открыта свету и воздушному прикосновению, как ни больно бывает порой, как ни хочется свернуться и спрятаться. Во мраке нет утешения.
– Тебя послушать, так люди и есть свет. С их глупостью и толкотнёй? С их запахами, ором, нелепым смехом не по существу. Я хочу тишины и одиночества.
– Ну и сиди в своей конуре, кто мешает? Только глупо это.
– Без людей скучно, – встряла Нэя.
– Правильно, дочка! Деточка и та понимает, что без людей нельзя человеку жить. Ты же образованная женщина, найдёшь себе и друзей, и дело по душе и умению. Потерпи. Перетерпи, как дождь межсезонья. Будет опять светло и тепло. И ты согреешься. Столица огромная, жизнь впереди длинная. Судьба всегда поворотами, и никогда не узнаешь, что за встреча ожидает там, где не ждёшь ничего. А пока я рядом, не пропадём!
Нэя, предупреждая жест бабушки, победно встряхнула головой вместо неё. Мама улыбнулась, а бабушка нахмурилась, сочтя, что её передразнивают. Но так делал лишь Нэиль, ловко и смешно копируя повадки и поведенческие особенности людей, а Нэя всего лишь выразила свою солидарность с бабушкой.
– А однажды, мама, Виснэй приснился в таком страшном месте… – мама звала бабушку то Ласкирой, то мамой. – Я увидела много, много людей, напуганных и угнетённых чем-то. Они толпились без всякого смысла и чего-то ожидали. Но само это ожидание ужасало их. И вдруг появился… Даже не знаю, как объяснить. Некто. Он был огромен в сравнении с обычными людьми. Его лицо было как у человека, но ни единого человеческого проблеска чувств оно не выражало. Каменное, но одушевлённое, оно было подавляюще-страшным. Глаза яростные, огромные и блестящие, в них не было любви, как и ненависти, но нечто испепеляющее любое чувство в сердце и движение в теле. Облачённый в странное блестящее одеяние, без волос совершенно, отчего лоб казался огромным, сияющим, белым. Говорю он, но при мысли о поле этого существа охватывал ужас. И он повёл покорных людей за собой. Куда? Я не знаю, но одна мысль об этом месте, останавливала дыхание, настолько было непредставимо и не вмещаемо оно для ума и воображения. Я успела схватить Виснэя за руку, и мы побежали в чёрный узкий и безмерно-протяжённый тоннель. Нас никто не остановил. Под ногами хлюпала чёрная грязь, но мы бежали… И вот вышли в светлое и бескрайнее хлебное поле. Утренний розовеющий свет охватил горизонт, и серебрились злаки под просыпающимся небом. И тогда Виснэй сказал: «Милая, за этим полем я жду тебя, там наш дом, тот белый и ясный, который ты уже видела. Но ты должна пройти этим полем одна». И он исчез. Я осталась одна. И мне стало нестерпимо страшно идти туда, куда он велел. Но и назад уже невозможно…
– О, Надмирный Свет! Ты хоть девочку-то не пугай своими кошмарами! – Бабушка заметила, как замерла впечатлительная Нэя. – Мало ли чепухи снится человеку. Всё помнить? Зачем? Умыла лицо холодной проточной водой, сказала – прочь! Станет легче сразу. Все удушающие кошмары твои от того, что ты молодая, а живёшь одна. Вот полюбишь опять…
– Да ты с ума сошла, Ласкира! Кого бы это? Уж не Ал-Физа ли?
– Ну, уж и Ал-Физа! Некого что ли больше? Людей на свете столько! А тебя уже караулят и отслеживают даже в этом квартале. Или ты думаешь, как и Ал-Физ, что только аристократы обладают мужскими качествами, а люди, живущие вокруг, этого лишены? Как бы не так! Простые люди как раз и способны на настоящие чувства. Здесь много образованных, тебе под стать, много «домов яств», куда ходят веселиться люди, много парков для прогулок, театры, праздники. Это же столица, милая. Это же невероятные возможности для молодых. А ты пользуйся тем, что я жива и здорова, ищи себе новую судьбу. Я не препятствую. Дети будут соблюдены, в сытости и чистоте. Да и Тон-Ат так считает. Он сказал: «Ксенэя вольна делать, что угодно. Дети будут под моим покровительством».
При имени Тон-Ата мама сморщилась, как от горечи, возникшей во рту, и бабушка смолкла, погрузилась полностью в работу.
Новая жизнь и новые подружки
Нэя, заскучав с ними, ушла в свою маленькую комнатушку, пока там было светло и нужно было навести порядок в своём персональном крошечном хозяйстве. Мамины сны, печальные мысли были отброшены, забыты.
Бабушка любила посещать общественные городские купальни, звала с собою и Нэю. Мама ни за что не желала отпускать Нэю. Она уверяла бабушку, что зрелище разнообразных, молодых и ветхих, здоровых и больных, одинаково отвратных голых, женских тел будет тяжким для ребёнка, будет травмировать нежную эфирную душу дочери. Во дворе рядом с домом был ещё один совсем небольшой бассейн, служивший для набирания чистой питьевой воды. В каменную чашу лилась вода из подземного источника. Вода выливалась из пасти земноводного чудовища. Конструкции для бассейна, разобранные, перевезли сюда из прежнего их мира, и тут возле убогого дома его собрали нанятые бабушкой рабочие. Такова была блажь бабушки – изгнанной аристократки. Она не захотела любимое оформление садового бассейна оставлять тем, для кого он не был создан, тем, кто вселился в их рощу, в их сад, в их дом. Простая конструкция для подачи воды из подземной скважины преобразилась в роскошь, неуместную для тесного общего двора, но сразу приобретшего свою неповторимость. Жители дома были горды неожиданным украшательством и, понятно, не возражали. Тут играли дети, взрослые же следили за чистотой новоприобретенного артефакта из другого среза, верхнего, их жизнеустройства, но свалившегося к ним.
Двор был закрыт для тех, кто жили в соседних длинных и низких домах для рабочих и ремесленников. Но дети из всех близлежащих домов собирались на открытой, обширной лужайке, окружённой тенистыми деревьями, где и играли все вместе. По понятиям детей, живущих в низких домиках, Нэя была богачкой. Дома окончательных бедняков, полуподземные, расположенные у пригородных неопрятных рощ, уползающие уже за черту и самой окраины, именуемой «Крутым Берегом», вызывали оторопь у Нэи. Её водила туда подружка Эля к своей старшей маме, – заброшенной матери своего отца. Девочки носили старой женщине фрукты и то, что могли стащить со своих кухонь.
Нэя спросила как-то у Эли, почему еду надо носить тайно? Эля уверяла, что взрослые будут непременно ругаться. Но бабушка Нэи, поймав как-то внучку за подобным хищением, всё выяснив, сама давала ей с той поры целый бумажный пакет снеди. Дом, где обитала бабушка Эли, выглядел очень тёмным, отчего казался грязным, хотя был ли он таковым, разглядеть было трудно. В нём не было зелёных окон, а только бесцветные, мутные и маленькие под самым потолком. Отчего-то пожилая женщина сразу догадалась, что пакет со свежими вкусностями не дар её родной внучки, и всегда приговаривала, – Надмирный Отец даст тебе, деточка светлая, большую и счастливую любовь.
– Мои волосы светлее! – капризничала Эля и вырывала пакет из рук родной и откровенно презираемой бабушки. – Может, это я тебе собрала гостинцы? – она совала любопытную рожицу внутрь и ухватывала оттуда что-нибудь вкусненькое и для себя.
– Дождёшься от вас, – ворчала бабушка. – Твой отец тупой и жадный торгаш, разбогатевший на обмане и забывший о своей матери. За это расплачиваться будешь ты!
– Я-то за что? – изумлялась внучка, – если я к тебе хожу?
– Дак, ходишь, потому что слишком много у вас объедков и прочей пропавшей еды скапливается. Вот отец тебя и гонит ко мне, как к мусорной яме. А ты бы поинтересовалась, сколько я потом выбрасываю от его щедрот бродячим собакам, живущим в рощах? Ну, так и на том спасибо ему. Собачки, кажется, довольны всем.
При расставании она совала девочкам какие-то брошечки и подвески в их кулачки, требуя, чтобы они всё это прятали и не показывали никому. Это им для короба невесты. Как-то Ласкира, рассмотрев, что именно дарила бедная старуха Нэе, была поражена. Это были довольно ценные украшения! Почему-то нищая мать торговца не желала их продавать, а хранила и дарила тем, кто ей помогал.
– В прошлом она работала в бродячем театре, ты представляешь? – поясняла Эля, – а отец, когда она стала больной и никому не нужной, купил ей этот жуткий дом на самой окраине и не велел к нему и близко подходить! Только еду носить ей можно…
– Что такое бродячий театр? – спросила Нэя.
– Ну… такой же театр, как и в столице, только разъезжает по континенту и платят им мало. Бабушка была актрисой в молодости, а после исполняла в своём бродячем балагане обязанности кухарки и прачки. Но однажды её избили ногами какие-то воры и бросили в пески у дороги. Театр куда-то укатил, как только поняли, что она уже не может работать. Оставили в каком –то поселении и после того, как пролежала она с повреждённой спиной в хибарке у нищенки, выходившей её за маленькую горсточку каменных слёз Матери Воды, пришла к отцу в столицу. Он очень ругался, что она отдала какой-то рвани все свои накопленные драгоценности. И не захотел, чтобы она с нами жила.
– Разве так бывает? – Нэя ширила глаза в беспомощной жалости к несчастной старушке, но взять её к себе она не могла. Тесно и так. А вот если бы в тот, прежний и огромный дом с парком и озером… – У вас же много комнат. Больше, чем у нас. И туалет отдельный от соседей…
– Мы и так еле сводим концы с концами, – равнодушно ответила Эля. – Мама считает, что мы и без бабушки бедные, а с нею ещё беднее будем. Ты видишь, сколько вокруг всякого сброда? Всех всё равно к себе не заберёшь.
– А это, – Нэя протянула Эле брошь-веточку из переливающихся красно-голубых камушков, – Это же настоящие камни! Называются «улыбка Матери Воды». Моя бабушка Ласкира сказала…
Эля попыталась захватить ладошкой украшение, – Может, мне отдашь? Это же моя бабушка подарила. Я уберу её в свой короб будущей жены.
– Тебе тоже бабушка дала брошечку. А эта мне самой нравится.
– Ты же богатая и так.
– Я? У нас даже туалет общий на целый этаж!
– Ну и что. У тебя такие платья, туфельки, и у твоей мамушки тоже. И игрушки, и всякие штучки у вас в доме.
Но как ни велика была детская дружба, расстаться с брошкой-веточкой не казалось возможным, – Я лучше тебе куколку отдам взамен, – пообещала Нэя, забыв, что подарок дали ей, а не Эле. Эле старушка нацепила на шейку подвеску в виде танцующей девушки в кружевном золотистом платьице. Изящная работа, но из дешёвого сплава, она ничего не стоила. И так было не раз и не два. Когда старая заброшенная женщина дарила Нэе настоящие украшения, а родной внучке совала безделушки. Почему так? Может, случайно так выходило, и она уже сама путала, что ценность, а что пустяк. С головой у неё тоже имелись ощутимые проблемы, что понимали даже дети.
– Давай ограбим её, когда она за водой уйдёт или стирать на реку? – предложила Эля, – А то она всё раздаст этим нищим детям, которые живут вокруг.
Нэя отшатнулась от Эли. Никакая сила не заставила бы её так поступить! К тому же домик был завален всевозможным барахлом, поломанной старой мебелью, отданной щедрым сыном, рыться во всём этом? Всё равно, что в мусорной яме. Впоследствии, простодушно и по-детски, Эля рассказала ей, что она со своей матерью всё же обыскала жилище неряшливой полоумной старухи, но найдено не было ничего. – Мы после в реке купались, купались с мамой! – причитала Эля, – так противно же было! Одна грязь повсюду!
– Так убраться было надо, – подала свой совет Нэя. – У бабушки же спинка не гнётся…
– Всё у неё гнётся! Лень и привычка к безделью, это неизлечимый порок всех актрис! – Эля воспроизвела слова своей матери.
После этого то ли украшения иссякли, то ли другая причина имелась, но старушка ничего уже им не дарила.
Однако, именно Эля стала самой близкой подружкой Нэи, поскольку была тихой, полусонной и привязчивой, на Нэю смотрела с обожанием, невзирая на то, что жила на более состоятельном этаже. Но и другие озорные дети из ближайшей округи дружили с Нэей, любя её за мягкий и весёлый нрав, а не только за её игрушки и красивые платьица, создаваемые бабушкой, её искусными руками и выдумкой. То, что бабушка была деятельным и добрым гением, пусть и на уровне быта, чей гнёт облегчала, а мрачную тесноту осветляла не только своим домочадцам, но и всем ближним, Нэя поняла только много лет спустя.
Реги-Мон – самый неотразимый парень в квартале Крутой Берег
За большим окном их самой просторной комнаты на старом и лаковом дереве с толстыми, почти горизонтальными ветвями сидели Нэиль и Реги-Мон – друг Нэиля, живущий на втором этаже дома. Нэя услышала их смех и спряталась в своём закутке, стыдясь своих слёз. Они что-то кричали девушкам, гуляющим по лужайке. Они, конечно, сели на скамейку под деревьями и прихорашивались. Нэилю было 16 лет, а Реги-Мону 18.
Реги-Мона чуть не женили недавно. И он был не прочь зажечь на семейном алтаре в Храме Надмирного Света зелёный небесный огонь с той девушкой. Он познакомился с нею в Саду Свиданий и гулял ночами. Почему за нею не следили родители? Она нарушила запрет и ждала ребёнка, так все шушукались в их маленьком мирке и за его пределами на улице, и в квартале для рабочих и в квартале для торговцев. Но отец Реги-Мона, управляющий маленькой мануфактуры, запретил ему вести девушку в Храм Надмирного Света. Реги-Мон учился в театральной школе, там же, где и Нэиль. Реги-Мон был красавчик, стройный и гибкий, с тёмными крупными глазами, искрящимися лаской, на его рано возмужавшем лице. Его волнистые волосы были столь же блестящи, как и глаза. А размах плеч, а высокая шея, а быстрые ноги, – одним словом, это был юноша -блеск! Нэиль был не хуже, но совсем другой. Даже будучи со всеми дружелюбен, Нэиль словно бы обитал за некой незримой, но непроницаемой для всех, мембраной, в особо устроенном мире, недоступном прочим. И дистанция между ним и прочими парнями невольно соблюдалась без всякого к тому принуждения, его главенство признавалось даже Реги-Моном – здешним главарём-заводилой. Нэиль был, как бы, в роли советника при местном авторитете, сам никогда не дрался, не конфликтовал лично, всегда сторонний наблюдатель, но отчего-то всеми уважаемый. Уж как ему удалось такого достичь, в семье не знали. Возможно, это было связано с особенностями его характера, – он был смел без бахвальства, силён без ненужной показухи, умён при отсутствии демонстрации собственного неординарного развития. «Аристократ духа», – как говорила бабушка, – «Пришелец свыше, добровольно избравший своё воплощение в нашем мире».
– Зачем? – спросила у бабушки Нэя.
– Затем, чтобы взять на свои плечи наши родовые грехи, – вздыхала бабушка.
– А я? Тоже пришелица? – уж очень Нэе хотелось услышать похвалу себе из уст строгой бабушка. Да куда там!
– Ты самозванка. Тебе вообще не следовало бы тут родиться. Ты в здешней жизни проживёшь, как всем посторонняя.
– Ты врёшь! Папа любил меня больше всех!
Бабушка отмалчивалась.
Если бы девушка, избранная Реги-Моном, родила, ей был бы уже навсегда закрыт вход в Храм Надмирного Света. Это был позор. Ребёнка забирал Департамент нравственности. Впоследствии его отдавали почётным гражданам общества, а девушку ждал «дом любви». Что это такое? Ни мама, ни бабушка не хотели Нэе говорить этого. Но девочка из длинного барака, хотя и ровесница Нэи, знала всё. Девочка была злая и временами бросалась песком в Нэю, подкрадываясь, когда она тихо играла с другими девочками на лужайке. Злыдня тащила в подоле песок, собрав его у дороги и делая вид, что хочет строить дом для кукол. «Я строитель», – говорила хулиганка, но подойдя, бросала песок в лицо Нэе. Нэя плакала. Девчонка, её звали Азира, убегала, сверкая длинными ногами из-под короткой туники, из которой давно выросла. Выбегала бабушка, крича: «Ух, ты – чернопятка»! – и вела Нэю в закрытый двор к чешуйчатому каменному зверю в бассейне, где умывала под струёй, бегущей из его разинутой пасти. Песок хрустел на зубах, и бабушка заставляла Нэю его сплёвывать на плиты двора, заставляла полоскать рот.
Но иногда они и дружили. Азира знала всё о взаимоотношениях мужчин и женщин и посвящала в тайны прочую детвору. Она рассказывала, как оступившуюся девушку привозят в особый дом, раздевают догола и кладут на стол. Затем хозяева «домов любви» разного уровня стоимости разыгрывают девушку, кому из них она достанется. Девушка уже выпадает из общества прочих людей, превращаясь в вещь. Дядьки бросают особые кубические фишки и оговаривают заранее, кому какой цвет достанется в зависимости от того, как ляжет кубик, какой стороной на девушку. Тот, чей цвет окажется на животе несчастной, тот и берёт её себе. Если девушка при этом плачет, они её бьют по голому телу, не трогая лица. А синяки на теле заживают быстро.
– А потом? – в ужасе спрашивала Нэя, у неё холодели ладошки.
– Потом? – ухмылялась грязная всезнайка и говорила, что бывает потом.
– Нет! Это невозможно! Им не бывает больно? Они не умирают? – Нэя трепетала, не веря в подобное.
– Ещё как бывает! Но привыкают. И не умирают. Только никогда уже у них не будет ни мужа, ни семьи.
Но та девушка сумела всё скрыть. Её спрятали в глухой провинции, а её мать прокляла Реги-Мона и его отца. Женщины шептались по вечерам о том, сидя на скамейке под деревьями, что Реги-Мону не будет в жизни счастья. Надмирный Отец не даст ему доли, раз он загубил чужую. Это закон, в который не верят нечестивцы, но который всё равно есть. Сейчас Реги-Мон сидел на дереве, и не было похоже, что Надмирный Отец наказал его. Он был весел и шутил уже с другими девушками, окликая их сверху. Вечером он опять пойдёт в Сад Свиданий, и Нэиль с ним пойдёт. Нэиль добрый и девушек обижать не умеет. Нэя думала о Реги-Моне, о том, почему он весел и не грустит о девушке, о которой грустит даже Нэя, зная её только в лицо. У девушки был тоненький голосок, тоненькие руки и талия тоже тоненькая.
– Скоро у неё под платьем будет огромный пузырь! – Азира показывала руками, какой ужасный, какой постыдный будет вид у хрупкой девушки, и как все будут плеваться ей вслед.
– Тебе не жалко её? – страдала Нэя за девушку, представляя, как ей страшно и стыдно будет ходить со своим позором.
– Она сама дала.
– Что дала? – не понимала Нэя.
– То и дала, – Азира щерила острые белые зубки, как хищный зверёк. – Дала ему забраться туда, – она подняла обтрёпанный подол, демонстрируя отсутствие нижнего белья. Нэя отворачивалась. Никакая сила не могла её заставить видеть чужую наготу.
– Как должно быть ему было это и противно! – произнесла она с отвращением к Азире.
– Парням это нравится. А девушка, да – она должна была посильнее сжимать свои ноги и не пускать туда мужские руки. Ведь всем известно, с чем они суются туда вслед за руками». Откровения Азиры вызывали то ощущение, когда смотришь в глубокую расщелину – колодец, тошнотворно кружится голова, а всё равно тянет смотреть. Однажды на границе гор, куда брала её бабушка, Нэя смотрела в такую страшную расщелину. Но бабушка давно уже не ходит к горам. Там стало опасно.
– Ага! – тут как раз подоспевшая бабушка и схватила Азиру за охапку её нечёсаных волос. – Кто имеет язык, столь же грязный, как и пятки? Пойдём, маленькое чудовище, я буду тебе его отмывать вместе с твоими пятками, а также причешу тебя.
Сильная, хотя и миниатюрная, бабушка утащила её во двор, где земноводный зверь, блестя каменной влажной мордой, выстреливал чистой водой из свирепой на вид, но не живой пасти. Азира, хныча, потащилась за бабушкой. Нэя и девочки, довольные, представляли, какую трёпку задаст ей бабушка. Как будто Азира была повинна в бедах той девушки. Но она её не жалела! Спустя немного времени Азира с расчёсанными волосами и цветным шарфиком, которым были повязаны её, как оказалось, красивые волосы, вышла, жуя бабушкино пирожное. На чисто вымытые ноги бабушка подобрала ей плетёные из узких ремешков туфельки. Это были те самые туфельки, которые хранили Нэе на вырост. Нэя застыла от негодования на бабушку. Вот так наказала! Но что и толку? Туфли пропали на следующий день, как и шарфик. Их припрятала мать Азиры, считая, что пылить и босиком можно. А шарфик нахлобучила на свои чёрно-синие, как у хищной птицы, волосы.
Нэя негодовала, бабушка смеялась. Она была неисправима, она никогда и ничего не жалела для других, а вот для Нэи пожалела бесполезное платье мамы. А девушка страдалица исчезла из квартала. И о ней забыли все. Во всяком случае, делали вид, что забыли. И если тёмная провинция, самая глухая, где спряталась несчастная девушка, лучше, чем «дом любви», что это на самом деле? Скука и бедность провинции не могут быть лучше, чем та жизнь, которой живут девушки-изгои общества. Они всегда нарядны, хорошо едят и веселятся с богачами в домах увеселений и приёма вкусной еды. Их все любят, дарят подарки. Но те, кто работают на ужасных фабриках, те женщины в тусклых туниках, почти одноцветных, всё равно презирают падших и боятся их участи, если она коснётся родных дочерей.
Решимость мамы в поисках выхода
Пришла мама, взглянула на заплаканную Нэю, на безмолвный праздник её кукол, и всё поняла. Она обняла дочь, но увидев насупленную бабушку, сделала притворное строгое лицо, – Платье можно было продать. Ведь нам совсем скоро нечего будет есть. Разве ты хочешь переселиться в барак к Азире? И прочим замарашкам?
– Нет! – Нэя заплакала ещё горше. – А ты сама отдала Азире мои туфли! – накинулась она на бабушку, – Я же не таскала тебя за твои волосы. Мне было так жалко, так жалко те туфельки! Ты жадная и злая только со мной. Ты не любишь меня! – тут Нэя быстро спохватилась, вспомнив о ребятах за окном. Что если Реги-Мон услышит её визг? Она прижала ладони к своим губам.
Мама с бабушкой сидели за столом в их самой большой комнате – столовой, по совместительству бывшей и бабушкиной пошивочной мастерской. У них было пока ещё много вещей из другой жизни; шторы, скатерти, посуда, бельё, много игрушек у Нэи и много красивых безделушек на полочках. Всё это таяло с каждым днём, перемещаясь в лавку старьёвщика. За дорогие вещи он давал крохи, наживаясь на них сам. Маму не брали на приличную работу. Идти на фабрику она не могла. Или она боялась фабричных или считала, что это будет её окончательным падением. Проведя всю свою сознательную взрослую жизнь среди людей другого, верхнего уровня человеческого социума, она не имела внутренних сил для преодоления впитанных условностей. Всё это объясняла Нэе бабушка, жалея маму за нескрываемые беспомощные метания, как ни старалась мама скрыть своё взбаламученное и страдающее душевное состояние. Бабушка в себе такие силы обнаружила. «Она не жила там, где жила в молодости я», – объясняла бабушка, – «Я из металла, да еще и прокалённого, а мама, увы, из бьющегося и прозрачного материала. Она не годится для лачуг, она для украшения жизни, а не для примитивных и грубых нужд неразвитой бедноты».
– Может, уступишь Ал-Физу? Мужчина – огонь, заметен издалека. Не думаю, что он виноват, он был вовлечён в расследование по служебному долгу. А что он тебе сказал, если вкратце? Нам вернут хотя бы часть имения, дом? Он дал мне надежду, сказав, что всё будет зависеть от тебя, – бабушка говорила тихо, радостно шурша снедью в обширном и новом бауле, принесённым только что мамой. Нэя отлично слышала бабушку и насторожилась.
– Ах! Какие отменные продукты, – уже громко воскликнула бабушка, – а рыба-то до чего здоровая, жирная, блестящая как серебро! Фу! Надо срочно её чистить. Пойду на общую верхнюю лоджию, а то чешуя полетит во все стороны. Вот кто увидит, так и подумает – аристократы верны своим привычкам. Нет уж. Буду в нашей кухоньке чистить.
– Ну, неужели, ты так и осталась столь наивной, что веришь в какую-то справедливость? В порядочность этих верхних, у кого нет простой человеческой опрятности в отношении к тем, кто их ниже по статусу? Если даже приёмные дочери твоего сына знать тебя не хотят. Кто и что тебе вернёт? Всё сожрано и продано. И меня ещё на десерт хотели сегодня сожрать и водичкой из серебряного бокала запить.
– Почему не хочешь тогда идти к Тон-Ату? Он всё же отец тебе…
– Нет. Он не отец! Я окончательно поняла, что Тон-Ат несёт огромную вину! Конечно, в последнее время Виснэй не доверял Тон-Ату свои мысли как прежде, но Тон-Ат сам выстроил такие неприязненные отношения, что они мешали доверию. И вот итог. Мужа убили, а этот сидит теперь в своём пустынном доме один. Он знал о находке в тех заброшенных городах, в то время Виснэй рассказывал ему всё. Почему Тон-Ат не предупредил Виснэя о страшной опасности, нависшей над ним? Как мог он не знать об этом, если ему дано так многое предвидеть? Если, конечно, он не одурачивает людям головы, в чём очень подозревал его Виснэй. Когда информация о тех находках оказалась у людей из Коллегии Управителей, Тон-Ат даже не сказал, что за спиной мужа всегда находился предатель. Там, у Ал-Физа, мне вдруг показалось, что Ал-Физ и был предателем.
– Ал-Физ был как раз заинтересован в ограничении произвола тех, кто сидят в Коллегии Управителей. Ведь при наличии такого оружия можно было сменить всю Коллегию целиком. А он как был, так и остался под ними, и они как гнули, так и гнут его как хотят. Его нынешний пост только кажется значительным. А на самом деле Ал-Физ просто обслуга тех, кто вверху.
– Не забывай о его обогащении за наш счёт. Кто мог уничтожить ту установку? Я даже думала на Тон-Ата. Но как бы он мог это сделать, сидя в своей маленькой плантации лекарственных растений? У него же нет войска. А в горах была перестрелка, и установку могла уничтожить только немалая сила. Тон-Ат места себе не находил, когда группа Виснэя приблизилась к пониманию принципа работы той дряни. А Виснэй ему говорил, как же иначе скинуть нарост из жирных паразитов, мешающих устроить если уж не справедливость, как в Надмирных селениях, то хотя бы сносную жизнь для народа. А Тон-Ат, – нет! Это не выход. Вы погубите всё окончательно. И если в прошлом идиоты с рептильными мозгами погубили половину планеты, то вы угробите оставшуюся половину. Потом он спросил у Виснэя: «Если бы тебе предложили на выбор – твоя жизнь или жизнь целой страны? Чтобы выбрал»? Виснэй сказал: «Ответ очевиден. Что такое моя жизнь? Только кто может предложить мне такой выбор»? «Ты уже всё сказал. Я и не ожидал другого ответа». А потом… Я так кричала, когда Виснэя увезли на допрос. А Тон-Ат мне: «Я его спасу. Не кричи». И тут же: «Нет. Я не успею. У Виснэя нет настоящих друзей, все эти аристократы – подлое отребье. Они дрожат за свою шкуру, а организация побега требует времени. Если же его сразу начнут пытать в Коллегии Управителей, то он останется инвалидом. Ты согласна на мужа инвалида»? «Да»!! – заорала я, – «ты его вылечишь, а я буду ему матерью и слугой, если что случится. Только бы он остался живым»! После Тон-Ат куда-то исчез, перед этим сказав, что через сутки Виснэй будет освобождён, но нам всем придётся жить совсем в другом месте. Я ему сказала: «А что именно привязывает меня к этому месту? Только Виснэй». И в ту же ночь как исчез Тон-Ат, Виснэй умер в подземельях Департамента Безопасности, куда его заточили до времени допроса его людьми из Коллегии Управителей. Ал-Физ сегодня дал мне понять, что это был наёмный убийца, и что Виснэя никто не пытал. Просто не успели. И Тон-Ат не успел. Зато успел убийца.
