Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Ал-Физ вперил взгляд в красочную вышивку на её тунике и надолго застыл в неподвижности. Оскорбив его, она ощутила некое подобие торжества над ним, что само по себе выглядело по-детски беспомощно.
Ал-Физ то ли оценил её храбрость, то ли не захотел признать её оценку значимой для себя. Он продолжал любоваться ею, скользя взглядом по её фигуре и тая от предвкушения того, что уж точно мимо его лакомых уст и загребущих рук не пройдёт.
На её платье подрагивала птица, устремлённая к облакам, охваченным зеленовато -перламутровым переливом заката. И птица, и закат светила были изображены диковинными объёмными нитями. Оперение длинного хвоста птицы сливалось с вершинами далёких гор. И небо, и птица дышали дыханием самой Ксенэи.
– Женщина-картина, – вымолвил Ал-Физ. – Как вообще возможно тебе обретаться среди убогого простонародья?
– Искусство Ласкиры, – ответила она, имея в виду платье. – И почему бы не допустить того, что убогое, как ты считаешь, простонародье очень любит наряжаться и вовсе не поголовно страдает от безвкусия.
– Вот и пригодилось Ласкире её прежнее ремесло вышивальщицы и художницы. Никогда не угадаешь зигзагов судьбы, как не предугадаешь направления полёта такой вот птички. Я видел таких птиц в горах. Они большая редкость. Многие не верят в их существование. И я не верил, пока не увидел. Я слышал, что они любят садиться на грудь путешественника, если тот заснёт в тени дивных рощ. Неслышно, мягко, и спящий не проснётся, словно бы от прикосновения тени к своему лицу. А примерившись, уловив биение, ударяют железным клювом в область груди, так что сердце может остановиться от такого удара!
– Ты веришь в сказки?
– Не опровергаю никогда того, что сам не могу проверить. Но ведь путешественники часто погибают в горах по неизвестным причинам. И зачастую от остановки сердца…
– Видимо, они слишком приближаются к зонам, захваченным оборотнями. Их убивают не сами оборотни, а те излучения, что защищают места их обитания.
– Ты умна, – Ал-Физ задумчиво слушал её, думаю о своём. – Твой муж, как я слышал, вошёл в контакт с одним из этих оборотней. Что же тот не защитил его? Если обладал неведомой и мощной силой?
– Ты много чего слышал, да сам того не видел. Не было у мужа никаких контактов с оборотнями. Я бы знала.
– Зачем бы он стал тебе говорить? Подвергать тебя опасности? А ты сама видела в горах летающие сферы горных духов?
– Нет.
– А я. видел. И не верю, что духам нужны летательные аппараты. Уверен, что это всего лишь машины. И придёт время, мы обо всём узнаем.
– Никогда оно не придёт. Слишком неправедная у вас жизнь, её устроение.
– У нас? А у вас? И кто это вы?
– Мы это люди простых сословий, мы в большинстве своем чисты и простосердечны. Мы не затеваем ваших игр или борьбы, как ты говорил, в результате которых погибли все те древние города за горами и в пустынях. Мы трудимся и за себя, и за вас. И бережём то, что создаётся тяжким трудом. Мы не разрушители по своей природе, таковыми бывают только паразиты всех форм. Как высших, так и низших.
– Обладаешь умением отделять высших от низших? В чём же и разница, если исходить из физиономии?
– Низшие, то есть попросту недоразвитый вид людей, – и сословная принадлежность тут не играет роли, – лгут всегда, даже когда они молчат. К сожалению, бесчеловечные хищные навыки дали им возможность поработить всех прочих, простодушных и доверчивых. Угнетатели сделали фальшь, ложь средством коммуникации. Они деградируют, у них отвратительные лица даже в том случае, если они красивы объективно, внутренний процесс распада в них запущен. Они, погубив общество, которое оседлали, лишив его развития, потому что боялись перемен во всём, боялись утраты своих частных «островов блаженства», приговорили и самих себя…
– Узнаю тягучие напевы твоего отчима. Как-то присутствовал по случаю рядом, когда он общался с Виснэем, – Ал-Физ встал и зашёл сзади. Ксенэя съёжилась, не понимая его маневра.
– Из какой такой загадочной тары выскочил этот любопытный дух, твой отчим? Он же точно не человек… – неожиданно Ал-Физ обхватил сильной и крупной рукой её плечо, трогая с лаской, которую Ксенэя не почувствовала, лишившись от внезапного страха всякой чувствительности, окаменела среди причудливо мерцающих стен. И только когда рука поползла к вышитой птице на груди, она резко отбросила эту руку.
Ал-Физ отошёл в сторону. Он слишком ценил себя, чтобы навязывать жене так и не оправданного аристократа, а значит преступника, свою любовь. Он слишком привык к тому, что женщины падали ему на грудь сами. И эта упадёт. Он будет ждать её добровольного падения. На свою откормленную широкую грудь опытного соблазнителя, влиятельного богача, которому вскоре, если повезёт, может открыться путь на самый верх – в Коллегию Управителей Паралеи.
– Я мог бы ты отправить тебя в убогие бараки, где содержат сельскохозяйственных работниц – преступниц для работы на бескрайних полях. Конечно, ты возразишь, что не преступница, а кто бы узнал о твоей участи? Ты почернела бы под палящими лучами и высохла от скудной однообразной кормёжки. Лишилась бы навсегда красоты и здоровья. А также и своих прекрасных детей, которых я, к примеру, с радостью бы принял в свою семью. Но я никогда так не сделаю. Я дарю тебе полную свободу пропадать в нищих кварталах самостоятельно. В конце концов, у тебя есть вполне себе состоятельный отец, пусть и приёмный…
«Ага! Вот кого ты боишься»!
Тон-Ата боялись все. Почему? Она не знала. Может, Виснэй и знал, почему никто и никогда не может тронуть Тон-Ата – её приёмного отца. Впрочем, трогать его было и не за что.
– Возможно, ты найдёшь себе мужа – ремесленника, – продолжал Ал-Физ, – а может, и торговца или мелкого фабриканта. Ты образованна и хороша. Вполне молода. Но никто уже не полюбит тебя так, как я. И никто не даст тебе того, что мог бы дать я…
– Моё и моих детей собственное добро мог бы ты дать! Дом моего мужа вручить как дар, навсегда отняв всё прочее! – тут уж она не выдержала. – Вначале отнять всё, а потом всучить лишь частичку отнятого как дар Надмирного Света.
– Отнял не я, а закон, – спокойно возразил Ал-Физ. – Я только купил конфискованные земли с домом вместе, и по немалой цене, у Коллегии Управителей. Владения ваши красивы, а дом-то с парком мне к чему? Если только оставить для детей Ифисы, – и он опять играл на её выдержке, ждал очередного вскрика. Ксенэя решила не радовать его своим отчаянием.
– Я помню тебя с таких времён, когда ты была всего лишь незнатной девушкой, пусть и хорошо образованной, но всего лишь дочерью врача и по совместительству селекционера лекарственных культур. Однажды в столице один приятель показал мне тебя с твоим отцом и сказал: «Представь, эта простолюдинка будет женой вдовца Виснэя Роэла. Виснэй решил продолжить традицию своего отца, тот тоже женился на простолюдинке». Я увидел тонюсенькую девушку, очень серьёзную и с необычным цветом глаз. Ты оставила меня равнодушным, так мне показалось, но я отчего-то не мог забыть тебя. А ты не помнишь ту встречу? Ты пристально посмотрела мне в самые глаза.
– Нет. Не помню. Мало ли кому мы смотрим в глаза.
– Тот взгляд не был безразличным. Чем руководствовался твой отец, как и знать. Скорее всего, не чаял от тебя избавиться. Он был всего лишь знахарь, пусть знахарь и толковый, а ты попала в аристократические рощи. Это была удача и для тебя, и для него. Он получил неплохие угодья под столицей для своих экспериментов с полевой и лесной флорой, стал известным фармацевтом. Но это он. А ты? Ты никогда не была из тех, кого заботит фасон платья, содержимое тарелок, размер дома. Ты, насколько мне известно, даже с прислугой обращалась как с равными тебе людьми. У вас с Виснэем был весьма незатейливый быт. Что же, отец хорошо воспитал тебя и обучил всему. Даже тому, что тебя настигло – навыкам выживания в самой неблагоприятной среде. А ведь тебя даже трудно было назвать красавицей, если при первом взгляде на тебя. Мне потребовалось время, чтобы понять нездешнюю огранку твоей тончайшей души.
– Любопытно, какую такую огранку ты рассмотрел у моей души? Я никогда тебе её не открывала.
– Ну, так открой.
– Тебе? Для чего? Чтобы войти в твою спальню разовой любовницей? Мне кажется, для этого требуются какие-то иные качества. Я как была, так и осталась женой Виснэя перед Всевышним.
– Если бы ты не была скованна суевериями и предрассудками, то смогла бы войти в мою спальню не только разовой любовницей, но пожизненной женой.
– У тебя есть и жена, и любовница. Не слишком ли много для тебя одного, даже такого упитанного?
– Похвально, похвально себя ведёте, госпожа! А я тоже хорош! Сам себе не устаю удивляться. Ерошу перья перед довольно уж и не молодой птахой, выпавшей из клети прежнего хозяина. А ведь его никто пока не реабилитировал. По сути-то, ты обесчещенная нищенка, если уж муж как был, так и остался в преступниках.
– Потрясающая самокритичность! Ты признаёшься в том, что у тебя птичьи мозги?
– Я прощаю тебе твои вольности в общении с человеком, обладающим такой властью, что мне достаточно шевельнуть пальцем, чтобы изменить твою участь. А ты ведь думаешь, что хуже не может и быть? Может. Но может быть и настолько лучше, чем теперь…
– Всё лучшее осталось у меня в прошлом. Всё лучшее будет теперь только у моих детей. Это у таких как ты вечная и не облетающая юность в голове. Я давно зрелая, чтобы мечтать о повторном цветении сердца.
– Юность… – Ал-Физ надолго задумался. Ксенэя решила, что он подбирает к ней подходы, поскольку не верила в наличие у него такого качества как романтизм. Наконец он что-то такое извлёк из своей, весьма прагматичной и расчётливой, души. – В твоей юности я тебе нравился. Я тоже был молод. Когда я встречал тебя на прогулках, ты уже не смотрела пристально, ты прятала свои глаза, а всё же менялась в лице, и я уверен, ты сожалела, что не я выбран тебе в мужья. Ты была неприметной, если уж честно, тихой девушкой, привезённой в имение Роэлов для вдовца Виснэя. Ты жила там как его невеста, и лишь потом был исполнен ваш совместный с Виснэем обряд зажигания зелёного огня в Храме. Как вспомню о том, что в тот свободный промежуток времени ты вполне могла бы и передумать, уйти от него… Где были мои глаза? Но тогда ты была подобна саженцу плодового деревца, не успевшего не только явить свои плоды, но и зацвести, как следует. А вот Виснэй что-то же в тебе и разглядел? Конечно, он был уже зрелым человеком и понимал, какая уникальность заключена в твоём будущем полном раскрытии. А я тогда и не помышлял о том, чтобы обзавестись законной женой. Детей я заводил без проблем и без жены, – любая, самая пригожая простолюдинка становилась моей, если я её выбирал. Виснэй был другой. Он был, что называется, нравственным.
– Да, был.
– А ведь я уверен, ты не любила его. Ты, простолюдинка, не выглядела счастливой невестой аристократа. Что же произошло потом? Как он сумел обольстить тебя настолько, что держит и мёртвыми руками?
– Он и не умел обольщать. Он полюбил, а я полюбила в ответ. Вот и весь секрет. Как же могло такое быть, что осудили того, кого уже не было в живых? И надо же, именно ты оказался приобретателем всего имущества государственного преступника, которого таковым никто и не признал, да ещё стал начальником Департамента Безопасности после столь же скоропостижной смерти прежнего начальника – твоего тестя.
– Я не был в числе тех, кто выносил приговор о лишении его аристократического титула и конфискации всего имущества у тебя и ваших с ним детей. Моё мнение ничего не значило. Мои руки в этом смысле чисты, Ксенэя.
– Может, ты тоже состоял в заговоре по уничтожению смертоносного оружия из горных пещер? И вашей шайке было выгодно всё свалить на Виснэя? Как бы он мог один всё свершить, не опираясь на мощную военную организацию? А она у него была? Что у него было, кроме маленького научного центра, состоящего из одного человека – из него самого. Все же всё понимают. И понимали с самого начала.
– Тебе хотелось бы, чтобы Паралея, пусть и жалкий осколок, как говорил твой Виснэй, тоже лежала бы смердящей руиной уже по эту сторону гор? Излучатель смертоносной энергии был уничтожен навсегда и очень своевременно. Тебе было бы легче, если бы вместо одного человека приговорили к смерти группу лиц? Властные кланы жадны и безумны, хотя в отдельности каждый из них, вроде бы, и обладает разумной головой. Но коллективно – это чудовище, живущее лишь собственным ненасытным брюхом и вечно длящимся нескончаемым днём – праздником. Но всякому празднику приходит конец. А за то, что Виснэю дали возможность быстрой смерти, – ведь он по любому был бы приговорён, даже если бы выжил после истязаний, – нужно быть благодарной тому, кто это совершил. Это был акт милости.
– Милости?! Говорить о благодарности подобного свойства, может только тот, кто это и совершил!
– Чего ты несёшь, дура безголовая! – гаркнул Ал-Физ во всю глотку, – не забывай, где ты находишься и с кем! Тут тебе не Сад свиданий, а и то там вокруг сплошные заросли, и никогда не знаешь, какие звери там затаились и на кого они охотятся. Твоё счастье, что мои стены, которые ты столь презрительно оглядывала, не пропускают ни единого вздоха, не то, что слова… – Он отвернулся к окну и долго молчал.
– А я знаю, что через подобные стены невозможно никакое прослушивание. Мне же Виснэй объяснял. Поэтому я и говорю, что думаю. Только они очень часто бывают заражены неким остаточным излучением. Очень опасным для жизни. – Она с удовольствием заметила, как вздрогнул Ал-Физ. – И ничего не заметишь. Пока не умрёшь от неведомой болезни. Не сразу. Но неизбежно.
– Да? Но ведь не всегда так бывает. Я несколько лет держал в этой комнате свой младший персонал, и никто пока не заболел и не умер. Я не глупец, я проверил стены на безопасность, прежде чем сюда заселиться. Я хорошо осведомлён о симптомах болезни от загадочного излучения. Они проявляются очень быстро.
Ксенэя приоткрыла рот, поражённая его подлостью. – А если бы кто умер?
– Тут служат солдаты, а они, случается, и гибнут при исполнении своих тяжёлых обязанностей перед страной.
– А ты разве так же велик как страна? Не лучше ли было не тащить сюда опасные украшения из заброшенных тайников и разрушенных городов?
– Вот уж тебя-то советником я сюда не приглашал!
– Если бы не то, о чём ты мне поведал, – я о смерти Виснэя, – никакого допроса не случилось бы. И самого Виснэя никто и никогда не нашёл бы… Тон-Ат сказал: «Тот, кто отправил его в селения Надмирного Отца, уже запрограммировал для себя точно такую же насильственную смерть, отсроченную лишь до времени. Но что есть время? Оно долго тянется и мгновенно заканчивается. В последнюю минуту в его глазах, как и в глазах Виснэя, тоже отразится убийца, и смерть его будет ужасной, как если бы ему живому вскрывали череп, и он успеет осознать, что сотворил за всю свою гнусную жизнь на этой планете». Лично я ничего не поняла из речей отчима, только то, что кто-то очень поспешил, а мог бы оставить себя не отягощённым преступлением и ничего не потерять. Ведь Виснэю устроили бы побег. Кто и как неизвестно. И уже не будет известно. А имение по любому конфисковали бы, да и пропади оно!
Ал-Физ, чья физиономия редко его выдавала, как бы и не придал значения её эмоционально-взвинченным речам. Только глаза его стали похожи на пуговицы его же рубашки своим неживым и металлическим блеском. – Загадки после сытного обеда отгадывать мне лень. А ты не придумала ли всю эту чушь? Ты не можешь помнить того, что тебе кто-то и когда-то сказал…
– Ты всегда недооцениваешь других людей, что есть большой недостаток для человека такого положения, как у тебя. Тон-Ат ещё в детстве развил мою память, и я хорошо запоминаю слова. Я же говорила тебе, что он был моим учителем. Правда, ума мне это не прибавило. Не дано мне и практического хитрого ума, каким богат ты. Поделись, ты же щедрый. Ладно, если уж ума жалко, отпусти домой, а то я есть хочу.
Сын Ал-Физа. Непонятное предчувствие
Вошёл дежурный офицер с глубокой синей чашкой душистого бульона и хлебом, на котором лежал ароматный кусок жаркого с кружочками свежих разноцветных овощей. Всё было расставлено на простом служебном подносе. На службе аристократ не позволял себе изысков. Исключая стены из древнего загадочного камня. В стенах Департамента Безопасности даже прислуживали управителю люди из офицерского состава. Случайных людей тут быть не могло. Поклонившись учтиво женщине только наклоном головы, извинившись за задержку скромного обеда, очень стройный молодой человек с лицом приветливым и ясным, как у счастливого подростка, поставил угощение перед Ксенэей. Она неожиданно залюбовалась его руками – очень красивыми тонкими руками человека, какому уместнее было бы обретаться где-нибудь на театральной сцене в роли возвышенного мечтателя. А он был профессиональным военным, и она опять же невольно подумала о том, умеют ли убивать такие руки? Убивал ли жизнерадостный красавец людей, пусть и людей преступных? И какими бывают лица у профессиональных ликвидаторов живых душ? Правильнее, тел, поскольку души бессмертны, как уверяют жрецы в Храмах Надмирного Света. А если и душу тоже можно? Если она превращается всего лишь в пар, в лёгкое дуновение и сливается с воздухом, с ветром, со светом, с окружающим Мирозданием, теряя свою мучительную память навсегда? Почему именно он, милый юноша, без единого штриха жестокости в своих чертах вызвал в ней такой всплеск подобных мыслей?
– Вит-Ал, – представился он, как-то уловив её интерес к себе, что было и понятно, поскольку она так и определила его как человека с очень тонкой внутренней структурой, хотя и молодого совсем. Сочтя её важной персоной, уж коли сидела она на почётном месте за столом хозяина, он обратился к ней с любезной улыбкой, и чувствовалось, как приятно ему ухаживать за нею, как тянет он время, то и дело переставляя поднос и расправляя простую столовую салфетку. – Я купил овощи, горячий хлеб и рыбу, а также белое мясо птицы и фрукты для вас, госпожа. Поскольку мой господин велел сделать мне покупки на свой вкус, – глядя с нескрываемым живым и молодым любопытством в лицо Ксенэи, он ждал дальнейших распоряжений. – Может, вы хотели что-то ещё? Сладости для ваших детей? Я могу сбегать, пока вы тут. «Дом лакомок» совсем рядом отсюда.
– Свободен, Вит-Ал! Не усердствуй! Сладости вредны для здоровья. – Только после отгоняющего жеста Ал-Физа тот, кто был Вит-Алом, торопливо шмыгнул за пределы помещения хозяина.
– Какое привлекательное и открытое лицо у этого парня. И как он похож на тебя, если только представить тебя таким, каким ты был в свои двадцать лет. Я, к сожалению, тебя таким не видела. Замечу, что брать еду из рук настолько пригожего человека одно удовольствие, – Ксенэя сглотнула слюну, сбросила перчатки, что не ускользнуло от внимания Ал-Физа. – Не ожидала, что встречу настолько и любезное обращение. Я думала, что тут все люди непременно с суровыми или мрачными лицами. А он такой ясный и красивый.
– Лично у меня все мои приближённые парни отборные. Родная кровь. Они-то не предадут никогда. Я работаю на благое будущее нашей страны во всех смыслах этого понятия. Бывает работа в солёном поту, через который испаряется огромная часть телесной энергии, в дисциплинарной клетке ограничений и напряжении таком, что гнётся и скрипит скелет внутри. А ведь бывают и сладостные затраты, когда себя не только не жалко, а хочется ещё и ещё… – его глаза покрыла плёнка сахарных воспоминаний, набух красный вампирский рот. – У меня тут есть совсем рядом одна крохотная, а такая роскошная комнатка… Давно я её не согревал своим самым горячим и отрадным трудом. Изматывающие и тяжкие будни заковали меня в железный панцирь безотрадности, всё во благо других и совсем нет времени для себя. Может, согреемся совместным усилием для получения также совместного блаженства? Если твой язык охватит ощущение вкуса подлинной мужской силы, ты забудешь прежние утехи со своим тонкокостным отшельником… – цинизм Ал-Физа был умышленный, хотя и нежно-игровой. – Прояви хотя бы любопытство к тому, что тебе предлагают. Впечатление свалит с ног, скажу тебе…
Он встал и, подойдя вплотную, ловко спустил свои форменные штаны, демонстрируя своё огромное мужское достояние в его боевом устремлении атаковать гостью, тотчас же и не медля. И если бы она инстинктивно не отшатнулась, он прикоснулся бы к её губам с непоколебимой уверенностью, что именно этого ей и не хватает в её печальной вдовьей жизни. Впечатление, и правда, с ног сшибло бы, не сиди Ксенэя на стуле. Гнусность происходящего, тем не менее, как-то мало затрагивала её, поскольку душа продолжала витать в небесном узорочье, под защитой охраняющего её эфирного духа, кем стал теперь её муж. Опасность же в виде жаждущего её растоптать реального скота, хотя и доходила, но как-то едва-едва, как сквозь весьма немалое пространство.
Без особых чувств и даже без брезгливости она изучала огромную штуковину, предъявленную ей как доказательство неотразимости, будто это был неживой экспонат в витрине, выставленный в столичном «Доме экзотических вещей» для любопытства простонародья. Она так и не подняла своего лица, страшась встретиться с похотливым излучением глаз мучителя. И Ал-Физ, не достигнув мгновенного эффекта, сбитый с толку, натянул свои штаны, после чего долго усаживался на своё место. Нет, он ничуть не устыдился, он не ведал стыда ни в чём, но его спонтанный бросок, отражённый её отстранённостью, ввёл его в явный конфуз. Привычно и быстро вернув себе победоносный вид, он продолжил её уговаривать. Он предпочёл трактовать её поведение как неспособность выйти за рамки привитых норм поведения, как врождённую стыдливость и зажатость женщины, к которой никогда не прикасался настоящий мужчина. Виснэя Роэла он упрямо не хотел считать равным себе соперником. Да к тому же мертвец уже не придёт за своим добром.
– Что скажешь теперь? Впечатляет разница калибров? Я сохраню в полнейшей тайне твой опыт по его испытанию, если ты не захочешь стать моей возлюбленной надолго. Не притворяйся, что тебе не хочется того же, что и мне. Столько дней и ночей жить и спать при полном забвении своей женской природы. Неужели, ты не хочешь мужской ласки…
– Да с чего ты и взял, что я одна?
– Я умею читать женские глаза, Ксенэя! Твои глаза чисты, как бывают они чисты и скрытно меланхоличны только у женщин, давно не вкушающих ласк. На дне этой чистоты всегда видна дымка заброшенности. Я не имею в виду твою естественную скорбь от потери, я говорю о сугубо телесной тоске, о пустоте всякой женщины, созданной только как сосуд для наполнения мужским излиянием. А я, – ты же видела, – как щедро одарён в этом смысле. Я и не пересыхаю никогда, как ни трачусь. Мой скрытый и мощный источник удачно соответствует своему внешнему резервуару, наполняя его регулярно и до краёв. Теперь, когда я стал тебе ближе, – как ни отворачивай от меня свою милую мордашку, а ты хочешь вопреки всему, – я уверен, что твоё наигранное фырканье очень скоро преобразится в уже подлинные стоны любви…
С некоторым опозданием женщину накрыла волна жаркого стыда, совместного с холодной брезгливостью к упитанному аристократическому кобелю. А тот, уловив жадным и зорким глазом её румянец, решил, что атака достигла цели, ввела её в соответствующее возбуждение, маскируемое показушной возвышенной чистотой. Не верил он никогда в женские игры!
– Когда я открылся тебе душой и телом, у меня не осталось выбора, как только ждать твоего отклика. Иначе же… ты будешь жить в зоне такого смертельного риска, что твои дети вполне могут остаться сиротами. Я не шантажирую тебя, а просто просчитываю перспективы жизни бывшей аристократки в среде, к воздействию которой у тебя нет механизмов защиты. А это и болезни, хроническое недоедание, преступность, возможность увечий, от которых никто не вылечит. А когда закончатся деньги? То и бездомность или жизнь в полуразрушенных зданиях и подвалах, бродяжничество по свалкам. Разве я не прав? Вообще же, я тебя проверял. Я ценю стыдливых женщин. Наглая женщина не имеет в себе женственности, как бы красива она ни была. Она утрачивает свой пол и становится только лоханкой для скота, которому всё равно из чего хлебать.
– Я могу работать.
– Где ты найдёшь работу, не обладая и самым простым ремесленным навыком? Ты можешь быть только содержанкой. И что лучше? Отдаваться за рыбу, провонявшую вчерашней тиной, или же быть осыпанной настоящими щедротами вкупе со страстными ласками… – он говорил отрывисто, не всегда заканчивая фразу, преодолевая собственное и неподходящее месту возбуждение. Тут-то он по любому не смог бы себя удовлетворить, а где была та заветная комнатка, было Ксенэе неизвестно. Уж она туда добровольно не пошла бы, а насилие над женщиной – это было ниже установок Ал-Физа, забалованного не только доступностью, но и искренней любовью женщин всех сословий. Какого качества были эти женщины, Ксенэе было глубоко безразлично. Она к их числу принадлежать не будет никогда, лучше они там или хуже.
– При возникновении последствий в виде возможного ребёнка, я осчастливлю тебя уже настолько, что… Сама же сказала, что страна пустеет. Жаль, что твой муж оставил так мало потомства. Он не был любителем чужих жён и дочерей. Надо это признать. – Ал-Физ поймал взглядом её руки, – Надела перчатки для того, чтобы не запачкать своих ручек? А говоришь, что привыкла к простонародью… Ты и трудовой город вокруг, пахучие рынки, потные толпы, бесцеремонные прикосновения и пихания. Нет! Только я обеспечу богине, подобающую ей роскошь и защиту от грубой реальности…
Не отвечая, она схватила длинный хрустящий хлебец и впилась зубами в мясо, придерживая овощи пальцами. Давно было забыто былое вегетарианство из-за утраты доступа к прежнему разнообразию. Мясо оказалось почти сырым, плохо прожаренным. Длинный брусок жаркого, розовато-смуглый и увесистый, вдруг напомнил тот самый «шедевр природы», что демонстрировал ей страшный фокусник в своём страшном балагане. Она замерла в охватившем её вселенском омерзении ко всему живому под пронзающим её насквозь взглядом человекообразной глыбы, чей не остывающий накал был, тем не менее, как ледяная тень, – движения Ксенэи были скованы, будто она и впрямь мёрзла. Ксенэя сбросила мясо в тарелку Ал-Физа, так и не убранную со стола. А всё же, Ал-Физ не сумел испортить ей аппетит окончательно. Чувство голода охватило вдруг такое, что Ксенэе казалось, что она и до дома не дойдёт. Какие бы переживания ни обрушивались на неё, аппетит никогда не покидал, что наводило порой на грустные размышления, – она не способна на глубокие чувства! Вон первая жена Виснэя, истинная аристократка, даже жить не захотела, утратив любимого сына…
Ал-Физ, глядя, как жадно она поглощает скромный запоздалый завтрак из овощей и хлеба, непроизвольно облизнул свои плотоядные губы. – Ксенэя, – проговорил он, мутнея глазами, заражаясь её пищевым экстазом, – ты настолько прекрасна! Всегда и везде. В любой ветоши, в любой лачуге я обнаружил бы тебя. Почему это был не я?
Мираж в облаках
Ал-Физ прижал ажурные перчатки Ксенэи к своему крупному, но скульптурно-красивому, правильному носу. Ксенэя вдруг припомнила, как хорош он был не столь уж и давно, но постоянные излишества, а возможно, и склонность к обжорству, придали его облику, что называется, «патину времени», только отнюдь не украшающую. И если он был некогда пусть и натуральным, а вполне себе произведением искусства для женских глаз, то теперь чрезмерно раздался вширь, утратив чистоту лица, что всегда быстро происходит с распутниками. Не видя его после тех страшных событий уже довольно долго, она вдруг осознала, до чего же он подурнел. И дело было не в возрастных изменениях. До них было пока что не близко. Обретение власти и увеличение богатства отчего-то не пошли ему на пользу. В нём угадывалась качественная и уже необратимая перемена к худшему.
«Наверное, я и сама не похорошела», – так она подумала.
Он почувствовал затаённое изучение его персоны, но абсолютно не понял сути раздумий. Облизнул губы и напрягся в ожидании того, что совсем скоро она дозреет до жажды вкусить вместе с ним все предлагаемые удовольствия. Ей стало досадно и противно от того, что мысли о его «сокровище» были особенно навязчивы. Руками без перчаток она закрыла свои губы и кончик носа, чтобы избавиться от его духа, настырно лезущего во все поры её существа. И от подобного воздействия, – ментального, а не физического, – избавления не было. Освободиться из липкой паутины можно было, только выйдя отсюда прочь. Но и тогда клочья этой субстанции застрянут в ней надолго.
– Как ты можешь изнеженными ручками готовить, стирать, мыть полы, прикасаться к грязи? – спросил он, пытаясь захватить её взгляд, пытаясь придавить превосходящей силой. – Даже привычная ко всему по своей прошлой жизни старушка Ласкира не выдерживает. Когда я видел её в последний раз, старуха имела руки, покрытые трещинами и коростой от грубого труда. Я уж подумал вначале, не от того ли и ты прячешь свои руки.
«Бедная Ифиса», – Ксенэя подумала о нежной, белокожей наложнице Ал-Физа, в чьём лице не было и намёка на глупость или душевное убожество. – «Каково это было девочке в пятнадцать лет попасть в обладание такому мощному чудовищу. Стоит ли удивляться, что она полностью порабощена и развращена им. Со мною произошло бы то же самое, выбери я его».
А такой выбор вполне мог и состояться. Только Ал-Физ о том не догадывался. Она сама призналась Тон-Ату в те далёкие дни юности, что ей сильно нравится именно Ал-Физ, а не худощавый вдовец с седыми волосами. Тон-Ат задумался и попросил её подождать, пока он добудет все нужные сведения о роде Ал-Физа. А вскоре огорошил её тем, что этот аристократ – мутант, поскольку рождён от потомков дурной расы, почти полностью исчезнувшей с лика планеты. Ни счастья, ни добра во всех смыслах ей от него не дождаться. И дети могут быть проблемные. К тому же он, несмотря на молодость, уже развратен и злостно беспринципен. «Это всё равно, что отдать тебя безграмотному огрубевшему работнику вредоносных предприятий, где люди теряют здоровье и способность производить на свет здоровых детей. Забудь о своей глупости. Ты слишком молода, и душа твоя как веточка подчинена любому ветру, налетевшему внезапно. Окрепнешь, сама поймёшь, как я прав».
– Где ты её увидел? – она подумала об Ифисе, а он ответил про Ласкиру, мать Виснэя, о ней был их предыдущий разговор.
– Она же таскалась сюда постоянно, желая узнать правду о своём сыне. А я ей сказал, что не следовало бы всё имущество переводить на сына, поскольку жена и дети преступника лишаются всего. Надо было хотя бы половину оставить за собой. Сидела бы сейчас в своих рощах и павильонах, а не шмыгала по городу в поисках заказчиков как ремесленное ничтожество. Я что ли виноват, что она оказалась без всего из-за собственной недальновидной щедрости к единственному сыну, отдав ему буквально всё! Конечно, она думала, что он будет только процветать, а сама она блаженствовать под его опекой. Даже в тучные дни надо думать о днях скудных!
