Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Рудольф откинул его последнюю фразу как пустую, зная, что не умеют они никому отвечать, не имеют ни малейшей защиты, но он и не собирался соваться к ним со злом. Зло таилось за горами, за океаном, и они это знали. Ни присутствие землян, ни страна Паралея за горами никогда не были им угрозой. Девушка же была вся беленькая, как зимняя горностайка, столь же юркая и подвижная, не умеющая замереть на месте и секунды, пританцовывая вокруг старика и порываясь подойти поближе, тронуть сферу машины и человека, спустившегося с небесной тверди.
– Ты вождь племени? Жрец? – спросил он у пожилого мужчины, невольно склонив голову в приветствии, не желая этого, но подчиняясь его внутренней силе. Она была словно сфокусирована лучом в его искрящихся глазах, как слюда в тёмной породе. На его непроницаемом лице шамана не было выражено ни единого чувства, но было ощутимо почти физически, как он не желает присутствия здесь Рудольфа. Отчего бы это? Подумалось ему. Обычно беженцы с определённой даже радостью шли навстречу, ища себе покровительства тайных хозяев гор, как они считали землян.
– Нет, – ответил старик, всё же смягчая и как бы рассеивая странные лучи своих поразительных глаз. Мысль этого чёрного старца – или он и не был старым, а только бел волосами, своего рода альбинос, почти осязаемо ощупывала внутренность черепа Рудольфа, и доброй она не была. Рудольф тряхнул головой, тут же ставя защиту, как их учили на Земле. Старик это почувствовал и, усмехаясь узкими губами, змеясь ими и морща сухую кожу, заметно отпрянул, но и сбросил напряжение в себе. – У нас тут нет вождей и нет жрецов. Мы семья, мы спасаемся от одной напасти, став здесь все родными друг другу. Мы бежали от жесточайшей воли правителя островов, из его страшной паутины. Мы же никому не опасны и не имеем зла в себе. Мы беспомощны и просим не тревожить нас в последней попытке дожить тут свои дни, никому не вредя и никого не тревожа.
– Отец, мы и не собираемся вас обижать или тревожить, – и Рудольф протянул руку незнакомцу. – Мы тоже тут обитаем и хотим быть с вами союзниками, друзьями. Тот, кто изгнал вас, мешает и нам – вождь страны, состоящей из группы островов, лежащих в пределах океана. Если вы нам захотите помочь и дать полезную информацию, мы вас за это отблагодарим.
– Мы живы, пока мы молчим, – ответил человек, не меняя выражения лица. У него вообще не было мимики, как у древних индейских колдунов Мезоамерики. Да он и был похож на такого реликтового жреца – колдуна, словно играл некую роль. Маскарад был, правда, несколько иной. Не было перьев и цветастых одеяний.
– У нас есть всё необходимое, чтобы не умереть.
– Рудольф, – и Рудольф протянул ладонь, открыв её старику.
– Хагор, – важно ответил тот, опустив веки и скрыв мерцающие, недобрые глаза. И руки не подал. Не понял, зачем это надо. Но девушка успела подойти и схватила его руку прохладной ладошкой и засмеялась как колокольчик, так, кажется, характеризуют столь нежный и звонкий смех. Будто она уловила диковинную ящерицу в горах и радовалась и боялась одновременно. Ладошка дрожала, когда он обхватил её своей горячей и твёрдой ладонью и непроизвольно сжал в себе пойманную удивительную находку.
Старик совсем сжал губы и без того узкие, и щель его рта кривилась от сложносоставных чувств, зажатых им – страх, гнев, бессилие отогнать свалившегося сверху технически мощного человека, о чём он сразу и не догадался, а давно знал. Поскольку не выразил ни капли удивления, как потрясающей летающей машиной, так и видом самого Рудольфа. И смотрел как на давно знакомого неприятеля, на того, кто нестерпим, а вот приходится создавать видимость приятного контакта. И дед через усилие сделал попытку кривой улыбки, скопировав её у пришельца, для чего внимательно всматривался в губы Рудольфа. А может, и не был он дедом, не поймёшь. Глаза-то на сухом тёмном личике были у него ярко-синие, молодо-сверкающие, очень необычные глаза, очень красивые и выразительные, только сердитые. Он впитывал ими стоящего напротив человека, и первоначальный гнев его уходил, а на смену приходила печаль и растерянность. Он выражал настолько и человеческие чувства, хотя и не совсем понятные, ведь Рудольф никогда не видел этого тролля прежде, как и он его. И если страх был объясним вторжением чужака, а возникшая растерянность очевидной беспомощностью, то что означала эта скорбь? Нечто, подобное молению без слов. О чём он умолял?
– Если лавина сходит, её уже не остановишь ни мыслью, ни волей.– Где-то далеко в горах возник гул, и звуковая волна принесла весть о где-то сошедшей вниз лавине. Рудольф с интересом изучал старика, предсказавшего сход лавины там, где нельзя было её увидеть, только услышать, да и то глухо, так далеко это было, у границы с пустынями.– Потом не жалей об этом, когда твоя голова окажется ушибленной куском льда. Ты захотел этого сам! – И опять глаза его загорелись угрозой.
– Ты о чём? – старик уже раздражал своим бухтением и злым лицом. Рудольф повернулся к чудесной дикарке и тотчас забыл о недружественном колдуне, или кем он там был? Но в колдунов он не верил. Жалкий тролль его уже не интересовал. Девушка сияла, словно на его глазах воплощаясь из недавно ещё унылой пустоты его жизни здесь в нечто желанное и обещающее возврат утраченного.
В плену у пришельцев
Затяжной диалог с тем, кого она считала палачом
Нечто желанное и обещающее возврат утраченного словно бы прикоснулось к её плечу, и Ксенэя рефлекторно вздрогнула, обернулась, зная, что там никого нет. А прикосновение эфирного духа, – то, что принято называть предчувствием, – уже вошло в её скомканную душу. Расправило все её преждевременные скорбные складочки, и Ксенэе стало легче, прохладнее. Это произошло внезапно, едва Ал-Физ отошёл и перестал нависать над нею своей массивной фигурой. Струя свежего воздуха из открытого окна беспрепятственно овеяла её напряжённое лицо, и она расслабила лицевые мышцы, по привычке потрогала мочку маленького тонкого уха с прозрачной и драгоценной каменной росой в ней. Нечто пришло извне, Свыше. Но что? Не есть ли это обещание скорого освобождения от всего того, что завалило её как камнепадом в горах, переломало, перекрутило, лишив воздуха и неба?
«Виснэй», – мысленно прикоснулась она к живому образу убитого мужа, – «ты никогда меня не обманывал. И если я чувствую тебя рядом, то ты пришёл за мной, как и обещал. Ты ждёшь».
Неясным оставалась то место в пространстве, где они соединятся вместе уже навечно, как и то неведомое сейчас обстоятельство, которое и отменит для неё тягостную реальность. Хорошо если это не будет особенно больно. Умереть было не страшно, а вот боль страшила. Ал-Физ следил за каждым её движением.
«Если», – размышляла она, – «оценивать со стороны, то он весьма хорош собой, не стар, умён и…», – назвать его тонким и психологичным было невозможно. Этот жестокий человек не склонен ни к малейшему сочувствию. Но проницательным, – да, таким он вполне мог быть. Отвращения к нему не было, а вот полноценно дышать рядом с ним было тяжело, как будто незримые молекулы его запаха вызывали в ней, не физическое, а скорее ментальное удушье. Причина скрывалась не только в нём, а и в самом здании, где они находились. Здание называлось Департаментом Безопасности. Он восседал тут на самой вершине. И буквально, то есть на самом высоком этаже, и фигурально, будучи одним из тех, кто возглавляли закрытую для обычных обитателей Паралеи структуру.
Ещё недавно они были соседями по жилому посёлку. В подобных посёлках – мини городках жили только аристократы. Приятельство же в делах власти с её сумрачными «инфра» корпоративными тайнами ничего не значило. Ксенэя недоумевала, зачем он привёз её сюда вместо того, чтобы им посетить один из столичных домов яств? Или он знал, что она не приняла бы приглашения? После всего радостно откликнуться на его зов? Не мог же он надеяться подавить её мощью своего всевластия ради достижения сугубо интимной цели? Было и странное при подобном обстоятельстве любопытство, каким образом попытается он вовлечь её в соблазн?
– Милое местечко, – улыбнулась она, – никогда тут не была. Надеюсь, тут неплохая кухня? Ты кушал с таким аппетитом, к тому же и на даме сэкономил.
– Мой младший офицер не предполагал, что я буду с дамой, и не успел приготовить кушанье на двух персон. А я по причине своего здоровья не могу пропустить положенный час для приёма еды. Так что, извиняюсь за досадный промах.
– Мог бы и поделиться. Твоей порции всей моей семье хватило бы на целый день, да и то день праздничный.
– Чего же ты и хочешь, если у нас теперь разные праздники, – скорбно вздохнул Ал-Физ, играя на её выдержке.
– А! – наигранно весело, подстраиваясь под его игру, произнесла она, – как же я не догадалась! Чтобы такой сноб повёл женщину, ставшую простолюдинкой, в приличное заведение? Друзья могли увидеть и стали бы потешаться. А в скромные «дома яств» мы и не ходим, это уж нарушение всяких сословных установлений. Так ведь я и не знала, что встречу тебя на улице. Я как раз на рынок отправилась за вкусными овощами для жирного бедняцкого супа. Сам ведь понимаешь, туда в наряде аристократки не пойдёшь. А как я обрадовалась, что не придётся пылить своими ножками, довезут с комфортом. Вот и довезли.
– Я как раз послал своего дежурного офицера за овощами и прочей снедью для твоей семьи. Так что не волнуйся. Без обеда твои дети и старушка Ласкира не останутся. Получается, ты сэкономила, встретив меня. А мой подчинённый потом и довезёт тебя до дома с увесистым баулом. Я человек щедрый, я скуп только на жестокости по отношению к своим врагам.
– Да, ты одариваешь всех с лихвой, как друзей, так и врагов. Не знаю даже, кому достаётся больше.
Последнее замечание Ал-Физ проигнорировал, полностью уйдя в собственные ощущения от только что проглоченного обеда. Выпил чистейшей воды из высокого бокала, откинулся в глубокое удобное кресло, блаженствуя чисто физиологически. – Привыкаешь к своему новому положению? – спросил он дружелюбно, словно они болтали, сидя у них в растительном павильоне за чашечкой бодрящего напитка. Как было когда-то. – Мне известно, что приёмные дочери Виснэя обобрали тебя полностью.
– Почему обобрали? Они получили свою долю наследства сразу после того, как вышли замуж. Задолго до гибели Виснэя. Хочешь спросить, почему не поделились? Конечно, я пыталась заменить им умершую мать, но, видимо, не смогла. Я была тогда слишком молода, слишком занята собой, потом собственными маленькими детьми, вот они и не считают себя мне обязанными.
– Вот так и проявляется подлинная низкая порода! Зачем вообще нужны чужие дети? Насколько я понимаю, Виснэй не имел к их рождению никакого отношения. Зачем он их удочерил?
Неизвестно, что знал, а что не знал Ал-Физ о жизни Виснэя. Ксенэя молчала, не собираясь тратить слов на то, чтобы наполнить ими чужой праздный час. Первая жена Виснэя после появления двух девочек-близнецов и их ранней смерти отказалась от деторождения навсегда. Виснэй страдал от того, что был только один сын, поэтому решил взять двух сирот, тоже девочек. Но, похоже, их род был омрачён некими, никому уже не известными прошлыми проступками, расплачиваются за которые всегда потомки. Сын погиб в горах при обрушении пещеры, а жена, не выдержав, сделала себе надрез отравленным ножом. Неизвестно, где она его раздобыла, – купила у каких-то профессиональных убийц. Виснэй за короткое время утратил цвет своих волос, он стал белым как снег, выпадающий высоко в горах. Когда она увидела его впервые, она ужаснулась, решив, что её выдают за старца. А потом разглядела, что он молод, добр, умён и прекрасно образован. Для неё это было важнее, чем неосязаемый, если как личное качество, аристократизм. Отчим любил её, дал ей длительное время на привыкание, но она влюбилась почти сразу после первых же прогулок с Виснэем по прекрасным местам планеты. Тогда она думала, что все несчастья были связаны только с его первой женой, которую он не мог любить. Любить можно было только её, Ксенэю, и они вместе будут счастливы до самой смерти. Оказалось, иначе…
– Почему ты не обратилась за помощью, если не ко мне, так к своему отцу?
– Он мне не отец.
– Неважно. Он тебя воспитал. Значит, отец.
– С чего это я буду слюнявиться перед чужими людьми? Тон-Ат учил меня, что иждивенчество всех видов хуже смерти. Никто не может унизить даже насилием, если сам не откажешься от употребления собственной воли и того, что есть достоинство человека, и сам не будешь слизывать пыль с чужих ног. – Ксенэя с важностью процитировала науку Тон-Ата, в душе понимая её неосуществимость для себя. Никакой несгибаемой воли она в себе не находила, как ни старалась, живя в настоящем за счёт трудов и усилий старой Ласкиры – матери Виснэя. – У меня только мой сын, моя дочь и мать моего мужа, ставшая моей матерью. Мы проживём.
– Проживём? Как же это? – Ал-Физ слушал её с таким выражением, с каким слушают слабоумных и не смеются только из жалости. – Или тебе удалось кое-что припрятать? Старуха Ласкира давно человеческая перхоть, отжатый материал, а ты в мире бедноты годна будешь только на то, чтобы убирать жирные объедки в каком-нибудь пищевом заведении для человекообразных кишечнополостных существ из ремесленного и торгового квартала! А как отвратительно они воняют прокисшим потом, несвежей требухой и внутренностями животных, из которых делают фарш для своего прокорма.
Но нет! Жалости он не ведал ни к кому. «Ты-то сам такой же потный брюхоног»! – обратилась она к нему мысленно и добавила вслух, – Я успела к ним привыкнуть. Люди там ничуть не хуже вас, аристократов. Может, и лучше. Еда у них нормальная, – фрукты, овощи, рыба, птица, хлеб и сладости, всё, как и положено людям. Мясо, правда, едят редко, поскольку оно дорогое, а если кто и ест какую дрянь, я не наблюдала этого. В простонародных домах яств очень вкусно готовят, только не каждый день оно и доступно, что тоже правда. А так, народ весёлый и душевный. И образованных там достаточно.
– Себя уже аристократкой не считаешь?
Она подумала: «Как ты? Конечно, нет», а вслух ответила, – Ты чётко даёшь понять моё теперешнее место.
– Ты словно гордишься своим умалением. Ну-ка, поведай мне о своём опыте, как тебе удалось столь быстро привыкнуть к донным обитателям? Хотя женщины вообще пластичны, легко привыкают к любым условиям. Простолюдинка, живя с аристократом, уже через короткое время ни в чём не отличается от тех, кто рождается в благословенной тени аристократических рощ. Вот, к примеру, мой «розовый лепесток» Ифиса, моя простолюдинка. Она уже сама изысканность, и словечки умные впитала быстро. Я неплохой воспитатель, я люблю делиться своей образованностью с окружающими. И не только духовные дары получает от меня тот, кого я приблизил. Я – щедрый человек, – повторил он, считая так вполне искренне.
– Ласкира говорила, что ты собираешься отселить свою жену в поселение отщепенок. Нет?
– С чего бы? Мне другая жена не нужна. Айра стала приёмной матерью для моих детей от Ифисы. Я не настолько безрассуден, чтобы менять выдержанную в поколениях драгоценную аристократку на, пусть и чувственное, пригожее, но изделие из простонародной глины.
– Чего же тебе и не хватает? Утешайся своей чувственной согревающей глиной, если холодный материал жены-аристократки не греет твоих губ.
– Мне не хватает тебя, Ксенэя. Ради тебя я готов отселить жену в пригород отщепенок. А тебя и твоих детей сделать своими законными домочадцами. Ты заменишь моим детям мать. Они не будут столь неблагодарны, как приёмыши Виснэя. Роэлы испортили свою породу тем, что мать Виснэя – простолюдинка.
– Вроде, ты и умный человек, а спесь-то какая глупая! Да спесь и не свойственна умным людям. У тебя самого дети от простолюдинки! И что? И не у тебя одного. У всех там дети в большинстве своём приёмные. Откуда ты знаешь, что сам не был таковым? Вдруг твой отец заимел тебя на стороне и заставил свою жену воспитать тебя как сына? – Ксенэя сразу поняла, что попала в его болевую точку. Он побагровел широким и не лишённым своеобразного обаяния лицом, хотя было заметно, что он выдрессировал себя за годы карьеры, приучил к внешнему лицедейству, и только сиюминутная расслабленность под воздействием нахлынувших воспоминаний сделала его открытым для прочтения Ксенэи. Ксенэя думала, что ей дано понимать людей, но как все добрые люди она недооценивала глубины того мрака, в котором обитают злодеи.
– У нас рождается мало детей. Страна пустеет. – Страх оставил её, если и возник вначале. Вместе с исчезновением страха таяла и пугающая значимость существа, коему она упрямо отказывала в звании человека, который сидел перед нею. И чтобы он ни говорил, он не сможет причинить ей вред. Жёсткий и чёрствый с подчинёнными, с домашними, с нелюбимой, открыто заброшенной женой, он был развернут сейчас к ней, жене государственного умерщвлённого преступника, к изгнаннице из драгоценных мест, спрятанных в тенистых рощах, своей лучшей человечной стороной. Той самой, которая была ей открыта в дни их дружеского соседства и приятного иногда общения.
Только понимание своей власти над тем, кто не был интересен ни в каком качестве, не радовало. Внутри завывала пустота, как-то причудливо сплетаясь с элементарным голодом, а спесивый аристократ не предложил ей и лепёшки с простым травяным напитком. Сам он лоснился от принятия в себя сытного и великолепного обеда, рот его маслянисто блестел, хотя он и промокнул его тонкой салфеткой. От пустых тарелок до сих пор несло тушёным мясом с пахучими приправами. С ленивым удовлетворением раскинувшись на обширном мягком сидении и выпятив округлившееся в районе желудка туловище, он едва не засыпал по ходу беседы. Сытость делала его благодушнее, чем он был.
Она отодвинулась подальше, болезненно задетая его поведением, сделав вид, что желает полюбоваться на виды из окна. Зелень неба прочертили причудливые полосы розовых и бледно-золотистых перистых облаков. Когда-то отчим объяснял ей, что это замороженные кристаллы водяного пара, поднявшиеся на неимоверную высоту. Заряженные светоносные частицы Ихэ-Олы, пронзая атмосферу, вызывают колебания и высокочастотную вибрацию в ней, порождая диковинное мерцание, придавая облакам феерическую подсветку, создавая из них небесные миражи и иллюзии высших миров, которые простые люди воспринимают за видение счастливых селений Надмирного Отца. Но если это так и есть? Ксенэе хотелось верить, что Виснэй живёт теперь там, в вышине. Что ему хорошо, не больно, не тяжко. Он отстрадал своё уже навсегда.
– Его пытали? – ответа ей услышать совсем не хотелось. – Но я уверена, что он всё перенёс с честью, – голос женщины задрожал.
Ал-Физ задумался, борясь с накатом жалости к бледной, а всё одно непобедимо очаровательной вдове того, чья гибель обернулась удачей для Ал-Физа. Он мог бы и покочевряжиться, поиграть на её натянутых нервах, прежде чем окончательно присвоить её, пребывающую на пределе той выдержки, что давала ей способность пока что держать фасон. Присвоить как трофей. Но ему была нужна прежняя Ксенэя, а не её сломленное подобие.
– Сама понимаешь, я при том не присутствовал. Уж очень засекреченное дело. Он имел сильный характер, но телом был замухрышка, и я не уверен, что он выдержал бы. У него внезапно стало путаться сознание, и произошла остановка сердца. Это-то и спасло его от предстоящих допросов, так что можешь не терзать себя. Думаю, кто-то поспешил его устранить, поскольку у него на запястье обнаружили глубокий надрез, какой оставляет отравленный клинок наёмного убийцы. Даже при малейшем прикосновении к коже яд этого ножа приводит к быстрому распаду органики. Его рука выглядела чёрной…
Ал-Физ опять погрузился в задумчивость. Ксенэя будто выцветала на его глазах, и он сжалился, – У него в камере не могло быть ни единого постороннего предмета, самоубийство исключается…
– Он ничего и не мог сказать, поскольку ничего и не знал.
– Не знал? Думаю, что он знал гораздо больше, чем я и любой другой, кто тут и сидят, врастая своими каменными задами в карьерные места. Тут другое… Он был вне клановой игры или борьбы, это для кого как. Для тех, кто стоит за чужими спинами и управляет – игра, для тех, кто вовлечён в игру – борьба. Для одних в этой схватке есть что приобретать, для других есть что терять. Поэтому и те, и другие будут вести свою бесконечную битву, а в это время за их спинами и будет происходить подлинное торжество невидимых затейников – организаторов. Таковы наши войны. Вернее, их уже угасающий шлейф, потому что мы, по счастью, оказались в хвосте всесокрушающей и колоссальной кометы войны, которая и перетёрла затянутых в её чрево безумцев, оставив их несчастным потомкам лишь чадящие головни. Но это всё отвлечённые умствования, горестные и бесполезные. Хотя если они возникают, их следует обдумать, не так ли?
– Виснэя кто-то подставил. И ты отлично это понял…
– Что я понял, не скажу о том не только тебе, а, пожалуй, и себе в том не признаюсь. Иногда полезно впасть в определённое тупоумие. Лично себе я приобрёл, благодаря такой вот ошибке властей, ваше небольшое, но мне пригодившееся поместье. Уж коли его выставили на распродажу. Я расширил свои владения. И даже зная о его кристальной честности, я считаю его виновным. Рассуди сама. Кем были убиты все те, кто изучали секретное оружие? Кем уничтожено и само оружие? А он один из всей группы остался в живых. Это как? Но уверял отца моей жены в последней их беседе, что так и не понял технологии найденного оружия. Что его ум не дозрел до тайн погибшей цивилизации, а наше малоумие в данном случае это наше счастье. Но чую я, что он много тайн утащил с собою в несуществующие селения Надмирного Света… – Ал-Физ словно прочёл мысли Ксенэи о светлых небесных селениях, или же следил за её взглядом. – Сообщаю тебе, что время на подачу требования в Коллегию Управителей о пересмотре его вины и установлении невиновности упущено тобою, так как ты слишком долго пряталась где-то в трущобах, а только ты имела такое право.
– Если нашёл теперь, нашёл бы и тогда. Только не хотел ты никакой правды. Сам же говоришь, как рад, что расширил своё имение за счёт нашего.
– Дом и парк всегда могут стать твоими. Лес и озеро с островами я тебе, конечно, не верну. Самому нравятся. Хотя и озеро, и лес, и дом и парк словно бы утратили без тебя всякий смысл, свою душу… Потому что ты была их душой!
Она осталась безучастной к его откровению. Так слушают привычный клёкот прожорливых птиц на ветвях в саду, завывание ветра в непогоду, шум затянувшегося дождя, – и в этом не было наигранности, как и неприязни к его словам.
«Много кого ты желал, да мало кто тебе отказывал», – и произнесла уже вслух, – Не трать время на пустые разговоры.
– Хотел бы я знать, откуда твой приёмный отец добыл себе такую дочь. Ты мало похожа на женщин Паралеи. Не могу сказать, что ты ослепительно хороша. Ифиса краше тебя…
– И? – она заулыбалась, ничуть не задетая его словами. – Тогда зачем я тебе?
– Ты имеешь в себе внутренний свет, который вызывает потрясение у всех, кто смотрит в твои странные глаза. Какой Творец окрасил их в такой цвет? Цвет океана… – постепенно он усиливал накал собственного говорения. Послеобеденная лень сошла с него, глаза засияли мрачноватым, но вдохновением, – Чем Виснэй заслужил твою любовь? Он не был особенно умён, как его выдающийся отец, не был сказочно богат, как иные. Тихий незаметный вдовец к тому времени, как ты его узнала. Его отец Ниадор гнобил свою жену Ласкиру и его тоже, не прощая им, что единственный продолжатель рода – сын Виснэя погиб. Приёмных девчонок-простолюдинок Ниадор и близко к себе не подпускал, видя их насквозь уже тогда. Воспринимал как дешёвых кукол для игр тоскующей жены Виснэя. Надо было видеть его брезгливое лицо, едва они попадались ему на глаза. Да и сам Виснэй как увял после гибели сына, так и потом не расцвёл. Так и остался не по возрасту седовласым, пасмурным и засушенным учёным…
– И что теперь-то тебя тревожит?
– Ты продолжаешь хранить верность ему даже и мёртвому? Даже в ущерб своим детям? Если любишь детей, прими мои чувства к себе. Ни одна женщина не пожелала расстаться со мной добровольно. Все любили меня. Полюбишь и ты.
– У тебя есть твоя Ифиса. Твоё простонародное сокровище, которой ни одна из аристократок не годится и в сравнение.
– Я устал от сексуальной всеядности. Хочу верности, хочу подлинной любви с уникальной женщиной. С тобой. Тебе буду верен до смерти. Буду любоваться с тобою облаками и ночными спутниками, совершать прогулки по реликтовым целебным рощам и, возможно, мы отправимся с тобою в безлюдные горы. Там настолько прекрасная, огромная, неизученная совершенно страна. Щупальца гор вонзаются в зоны пустынь. Там опасно, туда забредают не только изгои, но и людоеды пустынь, мы же будем брать с собой оружие, а также охрану. Зато ты получишь незабываемые впечатления.
Ксенэя опять заулыбалась. Но не от приятности его признаний, а от оторопи перед его накалом.
– Что смешного я сказал?
– Ничего. Только что мне твои леса и горы без Виснэя. Там уже нет, как ты говоришь, смысла и живой души. Для меня ею был Виснэй. Да, мы любили бывать в горах, и в отличие от тебя Виснэй не брал ни оружия, ни охраны. Не был он ни пасмурным, ни засушенным никогда. Он был худощав несколько, но исключительно силён, обладая тем, что принято называть «крепкой жилой». Он был вдумчив и сосредоточен обычно, если его занимала некая мысль или исследование, а не хмур. Да он был седой, но обладал молодым горячим сердцем. Он никого не боялся, поэтому и мне не было страшно рядом с ним. В горной стране безлюдно, прекрасно, необыкновенно. Там царствует никем не тронутая тишина, потрясающая зелёная растительность. Фиолетовой же и сизой растёт мало. В зелёных лесах тонешь как в океане, и душа расширяется, но не от ужаса, а от восторга.
– В океане? Ты видела океан? Знаешь, как он выглядит? Океан находится в запретной зоне, к которой примыкают и пустыни. Как ты туда попадала? С Виснэем? Он использовал свои познания о тайных подземных тоннелях? Мы с тобой тоже побываем там. У меня есть свои тайны, свои возможности посещать закрытые области.
– Океан… Он и сам водная пустыня по виду. Бесконечная и пугающая. Огромные волны набегают на белый берег, шипят и пенятся. Откатываясь назад, они оставляют на песке неведомых гадов, многие из которых ядовиты. Я не люблю плавать в океане. Я его боюсь. Я люблю реки и озёра. Там, где есть берега, хорошо плавать. Всё, что не имеет видимых ограничений, подавляет душу.
Она озирала стены помещения. Из чего они сделаны? На вид размыто – синие, они бликовали на свету и, казалось, имели в себе глубину как вода.
– Что за материал? Из чего сделаны стены в помещении?
– Тут целая история. Кажется, что они монолит как камень, верно? Но это обман зрения. Тончайшие пластины, которые я привёз из подземелий в горах. Мы обнаружили там много пещер, правильнее, комнат. И в одной из них часть стен имела обрушения, поломанные плиты валялись рядом. Оказалось, что они с лёгкостью снимались и с остальных стен, если удавалось обнаружить определённую точку. Стоило её нащупать, и плиты сыпались, как игрушечные и невесомые. Если же нет, то они были подобны каменному монолиту. В неповреждённых же пещерах снять их было невозможно. Впоследствии кто-то обрушил все те тоннели, которые и привели нас к сокровищам. Несомненно, то сделали духи гор. К тому же люди стали пропадать в горах. Было принято постановление о запрете вылазок в глубину горных и безмерных пространств. Многие верят в то, что там живут опасные духи. Их лучше не тревожить. Сами они никогда к нам, людям равнин, не суются. За горами, как и в пустынях, о чём я слышал ещё в детстве, лежат разрушенные древние города. Там свирепствуют нелюди и жуткие болезни.
«Но и оттуда ты готов всё тащить к себе, в своё безразмерное логово, которое ты называешь поместьем, жадная зубастая зверюга. Даже плиты из пещер приволок, не поленился, чтобы украсить и рабочий филиал своего многомерного обиталища. Рептилия человекообразная»! – но сказать так вслух Ксенэя не могла. Не от страха перед ним, а из-за ответственности за жизнь близких. Что будет, останься они одни? Если злобный ящер, скрытый внутри двуликого человека, совершит свой произвол? Кто призовёт его к ответу? Одно и утешало, что, не будучи образованным до такой степени, как был её муж, этот аристократический ублюдок не понимал того, что всё, чем и наполнены загадочные пещеры гор, несло в себе очень часто незримую опасность. Они испускали из себя некие разрушительные, хотя и остаточные, древние потоки энергии, лишая человека части здоровья и являясь причиной нарастающей немощи. И плиты вполне могли нести в себе остатки скрытого пагубного излучения. Это её даже развлекло. Прекрасно, что вскоре он может лишиться своего главного достояния – утратит свой боевой венец вечно побеждающего самца. Импотенция – это малое, чем грозили древние артефакты тому, кто тщился ими владеть как украшательством в своём, пресыщенном излишеством, быту. Вот отчего Виснэй остерегал её на будущее. Сколько таких сокровищниц он ей показывал! И не было известно никому, какие из них заражены, а какие чисты от зловредной энергии. Кроме Виснэя, поскольку его жена Ксенэя владела уникальным наследственным сокровищем.
Ксенэя посмотрела на свой рукав, слегка отодвинула край тонкой перчатки, которой было скрыто запястье с браслетом вокруг него. Украшение было создано в виде змеи с каменными глазами, обладающими эффектом астеризма. Браслет обладал свойством менять чёрный цвет на ярко-синий, если поблизости был скрыт источник подобного излучения, где бы оно ни пряталось. Это было уже её тайной. Наследственная драгоценность от давно умершей матери. Увы! Браслет не изменил свой цвет. Ал-Физу везло и тут. Никаких зловредных излучений в декоративной отделке не было. Оставалось только надеяться, что он по неуёмной жадности однажды всё же затащит к себе некую древнюю дрянь из пещер, которые не уставал изучать.
– Мать моего мужа верит в прекрасных своим ликом оборотней, живущих под горными массивами. Муж в них не верил. Он был храбр и умён, – она зашлась в самозабвенном восхвалении утраченного мужа. Её сильно задело, что Ал-Физ обозвал Виснэя «замухрышкой». – Он был наделён светлым и сильным духом в сравнении с теми, кто мнит о себе нечто высокое, являясь тёмным земляным карликом по структуре своего ума. Но всегда говорил, что наша страна – осколок древней погибшей цивилизации, который забыл о своём прошлом величии. Жалкий больной осколок – вот что есть наша Паралея, – и добавила, холодея от собственной дерзости, – И твоё величие тут тоже жалкое!
