Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Чапос поднялся, хватая Ифису за полупрозрачное платье и оставляя на нём следы крови от пораненной ладони, будто вышитые цветы на платье стали ронять свои алые лепестки. Ифиса спокойно ждала и, подхватив его мощное тело так, что он почти повис у неё подмышкой. Он был низкорослый, а она, напротив, рослая, поволокла его на выход, гордо умудряясь при этом нести и своё великолепное тело. Посетители одобрительно гудели ей что-то вслед. Крупная женщина вспоминала с печалью того, в чьих объятиях и она некогда чувствовала себя миниатюрной, но красавец богатырь где-то устаревал в роскошных аристократических интерьерах, да и не нуждался в ней давно. Чего ей было обольщаться. Её время ушло. Чапос, еле волоча ноги, но сохраняя ясный ум, был ей благодарен.
– Отплатишь мне, – шептала Ифиса ему в ухо, – ты часто с ним тут встречаешься. Хочу к нему приблизиться. Понимаешь? Гелия, паршивка, не даёт. А он тоже хочет. Я знаю. Глазищами так и шарит по мне, так и мерцает. У меня же, веришь, ноги отнимаются. Так бы и упала при всех к нему на грудь. Мне лишь бы прикоснуться к нему хоть разок. Лизнуть бы его на вкус… Я подойду в следующий раз, как увижу тебя, будто случайно, ты и поспособствуешь…
– Блудо-писа-тельница, – бубнил Чапос. – Всё туда же. Не нашлялась ещё? Не натерла за столько лет себе мозолей в причинных своих местах? Ну, уж этот-то натрёт. Спасибо за подмогу, мать. Я добро помню.
– Какая я тебе мать?
– Выглядишь как юница, а уж кому ты мать, того не озвучу.
– А какую девку-то ты у него выпрашивал? – полюбопытствовала Ифиса, – или мало тебе своих?
– Да никакую. Не девка она. Она бусинка звёздная. Она… Не отдам я её! Спрячу, а звёзды, что выкинул, соберу, найду, всё опять украшу, новые куплю. Всё куплю…
Женщина, не слушая пьяного бормотания, выволокла его на улицу и при помощи охранника элитного дома яств погрузила в свою машину. Поражаясь тому, что в столь грубом и топорном на вид теле скрыт поэт. Она подслушала их разговор, но лишь частично. Рудольф был зол, Чапос пьян, и она побоялась подойти. Она сидела за зарослями, скрытая от них, млея даже от голоса Рудольфа, хотя он и ругал немолодых женщин немилосердно. Но знал бы он, сколько неизрасходованного тепла таила в себе она, как бескорыстна в своём влечении к нему. Нельзя сказать, что он смотрел мимо неё, нет. Всегда замечал, смотрел с любопытством. Один раз было и такое, что он быстро и умело прижал её в прихожей Гелии. Движения были легки и приятны, а вовсе не грубы, как упрекал его Чапос. Ифиса была горда и деликатна, не лезла откровенно.
В этом заведении она бывала часто, сидя в самом укромном углу и наблюдала за посетителями, иногда и улавливала их искусной сетью, продуманной в мелочах, состоящей из разговоров по душам, открытых в меру платьев, продуманных прикосновений, будто случайных и откровенных, если стареющий богач за неё уже хватался. Но ей хотелось молодых объятий, страсти. И как ни хороша была сеть, полнеющие и не юные, увы, руки всё чаще совершали бросок в пустоту. Слишком много было вокруг молодых и продажных.
– Вот же аристократия тебе! – ворчал Чапос, – бросают твари под растения бутылки. Там всё в осколках. А слуги не убирают ничего. Я был бы хозяин, они бы у меня там сами спали, тогда сразу бы навели порядок. А то деньги гребут за скотный двор какой-то. И ведь что придумали, вино в Богиню Мать заливать. Глумятся над образом женщины-матери, вот и она над нами в ответ глумится. – И лизал тёмным языком свою рану, как это делают звери. Пьяное тело моталось на заднем сидении, также бултыхался в нём встревоженный, но совсем трезвый ум.
«Неужели он не лжёт, и аристократки любят его»? – думала Ифиса, не веря в это. Сама она любила красивых мужчин. Тот, кто был лишь жизненным ресурсом, не считался. Она всё ещё хранила в памяти ту девушку-звёздочку, кем была, устремлённую, если уж не к недостижимому и возвышенному, то хотя бы к его приближению в этом мире. А та, кем она была теперь, ходячий символ торжества плотского над эфирным замыслом души, относилась к этой памяти как к чужому багажу. Она рожала и детей, но их воспитывал отец, их породивший аристократ. Эти дети считали своей матерью другую женщину, возможно, и ту, которая отдавалась Чапосу в отсутствие мужа. И это хоть как-то мирило Ифису с жизнью, когда она вспоминала возлюбленного, так и оставшегося единственным для её сердца. Человека, презревшего ее доверчивую и чистую в молодости любовь, её прекрасное тело, её доброту и её талант.
Встреча не была случайностью
Её доброту и её талант, её нездешнюю породу и он разгадал с первого взгляда на неё. Ночью, у себя на базе, когда ничего уже не мешало, – память накрыла его внезапно вместе с удивлением, почему он о ней начисто забыл? Как можно было такое забыть? – он погрузился в те события двухлетней давности, если в земном исчислении времени. Тогда она и возникла в фокусе его внимания, но… она настолько изменилась за столь короткое время, что бывает возможно лишь в этом самом переходном возрасте от очаровательной девушки-подростка к той, кто буквально сотрясла все органы чувств даже на расстоянии, вызвав сумасшедший вихрь во всех наличных настройках в голове.
– Что с твоей головой, чел? – спросил он у себя. – Твоя память стала как дырявая котомка старого путника. Ты забываешь то, что было вчера.
Он вошёл в пустой зал для совещаний, он же Центральный Блок Управления – ЦБУ. Там находился суперкомпьютер, он же связь с Землёй. По виду прозрачный и синий, как кристалл, он располагался на возвышении, подобном вытянутому овальному столу. Они обычно сидели за ним, как за столом. Вокруг стояли крутящиеся кресла. Без всяких усилий Рудольф сразу же нашёл нужную запись.
Через столицу протекала река. Не единственная, а одна из нескольких рек, рассекающих мегаполис на несколько частей. Одна из рек неожиданно задала загадку. Она начала резко мелеть, а уйдя своим руслом в Северную провинцию, скрывшись в лесах, иссякала ручьем и исчезала в непонятном провале. Значит, внутри Трола-Паралеи возникали новые пустоты. Откуда? А если они рукотворные, прорытые неутомимыми островитянами, не оставившими стремления вернуться в горы, откуда их давно вышибли земляне. Для исследования этой загадки и было в режиме реального времени просмотрено русло реки. Сама река возникла на поверхности кристалла, ставшего экраном. Она текла зелёная и широкая, отражая в себе местное небо, через окраину столицы, унося свои воды сначала в леса, а потом исчезая в загадочном провале.
И вот тогда-то при просмотре он и увидел впервые девушку у реки. Всё казалось игрушечным – новый мост, невдалеке деревянный плот, прикрепленный к столбам старого и уже несуществующего моста. На этом плоту женщины из близлежащего квартала стирали свою ветошь. Как это напоминало картины древних художников Земли! Женщины были, правда, мало живописные. Усталые, серые, обряженные в такую же серую и, казалось, уставшую от вечной носки одежду, они уж точно не стоили и минуты внимания. Некоторые труженицы, тощенькие, затягивали талию расшитым поясом. Нескладные женщины просто болтались в своих платьях, как в мешках. А на противоположном берегу, на бревнах, остатках разобранного старого моста, – новый построили каменный, – кто-то сидел, вернее, сидела. Не похожая на обесцвеченных существ на плоту. Она была в чём-то нежно-пунцовом. В уменьшенном масштабе, в расфокусированном изображении, она вначале показалась ярким пятном. Вроде как, цветущий куст. Но когда картинка была увеличена, стало ясно, что это никакое не цветущее растение, а живая девушка. Алое платье открывало её руки полностью. У предплечья чуть выше локтя стал заметен браслет в три витка, браслет-змейка. Распущенные волосы не были затянуты или уродливо обмотаны тряпьем, они открыто струились по её плечам и спине. Она не могла быть простолюдинкой, – те, даже молодые, не позволяли себе вызывающей яркости одежды, исключая праздники или вылазки в Сады свиданий.
Юные бирюзовые глаза смотрели в зеленоватое небо цвета старой бирюзы, будто о чём его вопрошали или вели с ним безмолвный диалог. Она ничем не отличалась от девушек Земли. Только тем, что показалась неправдоподобно-прекрасной. Её босые гладкие ножки загребали песок, сухой и розоватый…
И то, что не пришло в голову пару лет назад, стало очевидно теперь. Сразу же и выпукло выплыл из подсознания тот самый сон, на сон не похожий, посетивший в первые дни его мучительной адаптации к условиям жизни в подземном городе на чужой планете. Нет, то были не физические мучения. Он ощущал себя, пожалуй, как в некой коме, от которой уже невозможно очнуться, как ни старайся. Как в некоем хрустальном шаре, вроде впаянного туда игрушечного человечка, который обречён там болтаться без воли и цели. Тогда-то в одну из ночей и явилось к нему привидение Лоры.
«Ну вот, ты стал психом, чел», – сказал он сам себе, – «космическим шизоидом». Призрачную девушку, сменившую Лору без всякого перехода, он воспринял, уже пребывая в блаженно-расслабленном состоянии, не рефлексируя о том, кем и зачем даровано ему такое вот наваждение. Он был бы не против, являйся она каждую ночь. Кто послал ему её образ из будущего? Ведь она не казалась размытым или нечётким видением, а такой, что её можно было рассмотреть во всех подробностях, вплоть до рисунка её тонко-рисунчатых бровей, до очертаний губ и ноздрей… даже ушко её он помнил, когда прикасался к нему опалёнными губами… И только Лорина брошка не дала бесконечно продлевать начатое, больно воткнувшись в шею…
Он не верил сам себе и пялился на неё как на ту, с которой у него всё уже произошло, только вот продолжения не случилось в силу вполне понятного её исчезновения в другом измерении…
И страстно вдруг возжелал этого самого продолжения, реализовать которое было почти невозможно в силу вполне понятных причин, хотя и не связанных с другими мерностями. Для начала её стоило бы найти и приблизить.
В записи она смеялась и махала рукой кому-то, кто купался в реке. На берег выкарабкалась маленькая девушка в бежевой мокрой хламиде, одна из купальщиц, и встала рядом с девушкой-вешним цветком, с тою, кого он из-за уменьшенного масштаба и растущих рядом зарослей принял поначалу за растение. Пышность её наряда и густая тень помешали сразу рассмотреть, что там сидит живая девушка. Подошедшая, оглянувшись и, видимо, убедившись, что поблизости никого, стащила с себя мокрую хламиду, обнажив извилистое бледноватое тело уже вполне себе оформившейся девушки, и поспешно натянула другое и сухое платье.
Две девушки сидели рядом. Та, что пришла только что, встряхивала волосами, – мелко вьющиеся завитки были розоватые и светлые, как песок. А та, что в пунцовом одеянии, обладала дивной бело-розовой кожей, словно ткань бросала призрачный отсвет и на лицо. Широкие доверчивые глаза искрились необычной для этого мира радостью, а волосы длинные, тёмные и пушистые напомнили вдруг земную девушку по имени Вега Капустина из тех времён, когда она не остриглась под мальчика…
Вега никогда и не принадлежала ему по-настоящему. Она рылась в обширном условном коробе, – в казарме будущих космических десантников, – как привередливый и обиженный ребёнок, выбирая себе игрушку на время, поскольку её лишили главной ценности её жизни. Любви её незаменимого шефа Воронова. От чего красивые, обманчиво глубокие, с поволокой, глаза её казались чуточку заплаканными или чуточку утомлёнными. Из-за нерешаемой задачи при ясном понимании, что выбор не тот, не там, – безнадёга и маета, короче. А поскольку и она ни в ком по-настоящему не нуждалась, то и в ней ответной нужды ни у кого не возникало, чтобы надолго.
Он чуточку напряг память, а какого цвета были у Веги глаза? Тёмные с просинью, как ягода терновник, от вкушения которой возникает оскомина. Хотя и считается, что после первых же заморозков они приобретают тающую сладость. Странные глаза, всегда несколько расфокусированные, как у лошади, не обладающей бинокулярным зрением. У Веги так проявляло себя подсознательное нежелание ни на ком не фиксироваться, чтобы серьёзно. Её томила неизбывная страсть, совместная с надеждой присвоить себе уже по-настоящему своё лысое громогласное и властное чудо по имени-отчеству Артём Андреевич. Того, кто то и дело её забывал, при том, что окончательно отпускать от себя не хотел…
Он смахнул воспоминание о Веге, как некую несущественную мелочь, попавшую под руку, чтобы не засоряла идеальной поверхности рабочего стола. В данном случае, его восхищённого внимания. Наверное, решил он, девушка Паралеи купалась перед тем, как он включил обозрение местности, поэтому и волосы распустила ради просушки. И он, как мальчишка-идиот, пожалел, что не застал момент её купания и переодевания. Инопланетная грёза смеялась у прозрачно-изумрудной реки, и достать её было невозможно. Как и бывает с грёзами, в то время как река отсветами струящихся переливов, то звёздчато-синими, то светло-голубыми, казалась до того обыденно-земной, в неспешном своём течении-странствии прибывшая к иноземным берегам откуда-то из-за родных, а не местных горизонтов.
– Ах ты, моя лапочка, откуда же ты тут такая взялась… – пробормотал он вслух, словно она могла его услышать. Она достала из тряпичной сумочки какую-то небольшую книжечку. Положила её на колени, что-то говоря своей подружке. Наверное, объясняла, что решила тут, на природе, загрузить себя необходимыми познаниями. Чего же терять время попусту? Книжица не была простой, она имела золочённый обрез страниц, кожаный в стразах, а может и в камнях настоящих, переплёт-оформление, что удивляло. Откуда такая диковинка – атрибут непростого сословия у неё? Наследственная роскошь? Баловство со стороны родителей? Или этот расцветающий экзотический цветок уже кто-то заприметил? Внёс, так сказать, аванс ради будущего приобретения её себе в усладу? Что являлось здесь в порядке вещей, а бедными родителями, да и окружающими считалось везением. Поскольку окраина была торгово-ремесленной, и тут богачи не обитали.
Он продолжил свой умильный монолог, – Учишься, умница, не хочешь повторить участь тех, кто тебя окружают, плещут своей ветошью в реке, на задворках кособоких тесных домов. Где же ты там прячешься? Дай хотя бы подсказку…
Вторая купальщица, с кудряшками, была та самая, кто сегодня сидела с «лапочкой» в кафе и жаловалась на отсутствие личной удачи. Она и тогда возникла как та, кто лишняя, и никакого интереса не вызвала.
…Очень внимательно, максимально увеличивая изображение, он рассматривал этот одушевлённый бутон, заброшенный сюда обстоятельствами, трагическую суть которых, как оказалось, давно уже знал. Больно ткнуло понимание где-то в очень потаённой глубине и ушло с тихим всплеском на дно, как неразличимое водоплавающее, оставив хрустальные пузырьки на текучей поверхности реки, – Гелия не настоящая. Гелия, кем-то подстроенная ловушка. И, возможно, необратимая поломка его земной души, вторгнувшейся в чужие пределы, уже произошла. А вот «алый бутон» и есть та, кто нужна. Искренняя, чистая, добрая и… невозможно земная. Тяжёлый вздох и сброс изображения, возвращение в неотменяемую уже реальность.
Значит, она возникла не просто так, скрытая и бережно хранимая до времени, и уже не призрачная. И если в ночь её необъяснимого появления в полусне всё можно было списать на психический сдвиг, связанный с трудностями адаптации к новому миру, то чем можно было объяснить её повторное появление? Поколебались уже повторно все привычные устои, зато озарило дикой мыслью, неразделимой с таким же радостно-насыщенным предчувствием, – она может войти в его реальность…
Какое-то время он сам себя осмеивал и окунал себя же в условную ледяную прорубь скепсиса, вспоминая те же самые счастливые предчувствия, связанные с Гелией. Но Гелия не приходила к нему в видениях. Зацепившись за призрачный подол говорливой Лоры, пришла синеглазая щебетунья, пусть и была она на тот момент немой и, вроде как, бесплотной тоже…
Тогда же, – после реального, хотя и виртуального, но уже не призрачного появления этой нимфеи, вклинившейся в сугубо рабочий просмотр, – в один из свободных дней он разыскал и этот мост, и эту реку. Стояла удивительная предвечерняя пора. От пространства реки шёл влажный и манящий дух, совместный с криками и визгом купающихся парней и девушек невдалеке от того самого места, где валялись и прели те самые останки разобранного старого моста в гуще цветущих зарослей. И женщины на плоту всё также полоскали свой драгоценный для всякой из них домашний текстиль. Разведка местности с моста, как и сам нелепо-юношеский поход взрослого дяди за юной «грёзой» не оказался напрасным! В то время ему даже в голову не пришло, что ей было лишь пятнадцать, поскольку выглядели местные девушки вполне себе взрослыми в эти годы и многие из них уже выходили замуж.
Он спустился вниз и направился к сваленным брёвнам, сел на самый верх и уже оттуда, как с наблюдательного поста, возвышаясь над местностью, с приподнятым настроением, почти ликуя, орлиным взором потенциального победителя местных «лапочек» озирал пляж и поверхность реки. Конструкция вполне себе могла и завалиться, она зловеще пошатывалась, скрипуче и глухо угрожая что-нибудь отдавить, случись падение с высот. А без риска чего и стоил успех вылазки? «Лапочка» там тоже купалась! Но возле самого бережка, осторожно, не заходя глубже того места, где вода доходила ей до груди. Она не умела плавать! Она плескалась и радовалась, разводя воду руками, отфыркивалась и что любопытно, почему-то сразу учуяла его внимание к себе. «Так и должно быть», – решил он, – «Потому что она мне предназначена местными Богами как… кто? Как приз? Приз за что? Скорее уж, как божественный дар, а потому бескорыстный и щедрый».
Но подойти так и не решился. Повод не находился, а «лапочка» вскоре в гуще подружек удалилась куда-то в противоположную сторону от импровизированной наблюдательной вышки, в цветущие высокие заросли, где и скрылась. Она так и не вышла оттуда. Видимо, там было что-то подобное лодочной пристани, поскольку несколько лодок скользили от берега к берегу, а также вдоль течения реки. Кто-то и перевёз «лапочку» на тот берег, где и грудились застройки городской окраины под названием Крутой Берег.
Второе путешествие за вожделенным счастьем
Во второй свой визит, преисполненный уже решимости, имея всё то же наитие, что она опять там купается, поскольку тут был даже не указующий перст местной Судьбы, а почти подталкивание, – она тут! – он прошёлся уже по песку пляжа вдоль берега. Едва ли не мальчишеская отвага раскупорила все наличные залежи эндорфинов, вдохновляя на дальнейшие подвиги: она возникла не просто так… Но нимфеи не было! Уходить, не солоно хлебавши, не хотелось уж никак. И он направился вдоль берега всё дальше и дальше от городской застройки, пока не прибрёл в изумительное место, поразившее почти полным безлюдьем. Длинная песчаная коса уходила в неоглядные дали, редкие купальщики виднелись в реке. Он разделся и поплыл. Плыл долго, пока не достиг живописного речного острова, заросшего мягкой травой и украшенного самой природой так, как никогда не сумел бы и самый затейливый дизайнер садово-паркового пространства. Отдохнув там, обойдя, в общем-то маленький, островок, он увидел, как на некотором расстоянии от него, чуть ближе к противолежащему и очень крутому берегу цветут огромные розовато-белые надводные цветы, похожие на полураскрытые тюльпаны. Вода вокруг бурлила в интенсивных водоворотах, а дурманящий, тончайший, колдовской дух от этих речных цветников, словно бы высаженных для самой Фаты-Морганы, доходил и сюда…
– Гелия, – сказал он вслух, – Прости меня, моя звёздочка, но эти цветочки я с адским усилием вырывал из вязкой бездны вовсе не ради тебя! Поскольку тебе они без всякой надобности, – и впервые подумал о том, а кто же доставлял для Гелии эти самые цветы, которые часто заполняли собою напольную и прозрачную вазу-шар в её спальне? Поклонники её таланта, разумеется, сомнительного лишь для него одного. Этот чудовищный шар, когда вода в нём протухала, уборщица освобождала и от цветов, утративших свою свежесть, и от воды, а вот сам сосуд приходилось вытаскивать из спальной комнаты уже ему, – он был неподъёмным для уборщицы. Поэтому однажды он взял и грохнул его, порадовав себя и уборщицу. Той тоже надоело чистить хронически вонючий атрибут роскоши. И водные цветы уже не появлялись. Или дарителям сообщили об утрате шара, или же Гелия водные цветы уже не брала.
Обвязав букет длинным тугим стеблем, он отправился вдоль затенённого берега к тому самому мосту. Путь неблизкий, но время существовать перестало, ибо незачем времени вторгаться в райские пределы. Поскольку и погода, и ландшафт, и зеленоватое чистейшее, как драгоценный берилл, небо не могли принадлежать тому пространству, где здравый рассудок отвергает возможность существования пригрезившихся дев-нимфей, где люди страдают и умирают. Вокруг же простиралась география мечты, вечно длящийся миг беспричинного счастья. Незримый инсайдер продолжал нашёптывать, в такую погоду «лапочка» уж точно дома сидеть не будет. Купальный сезон в самом разгаре.
Стоя на мосту, он видел, как она, будто подчиняясь его безмолвному зову, шла к нему по мелководью, отчётливо просматривающегося сверху. Живя тут, она отлично была осведомлена обо всех особенностях местности, в том числе и рельефа речного дна. Плавать явно не умела, а брела для чего-то именно к мосту. А когда остановилась, немного не дойдя до одной из опор моста, он бросил ей вниз свой букет. Цветы не зря были сорваны! Инсайдер – посланец инопланетной Фаты-Морганы не обманул: та, кому сей дар и предназначался, за ним придёт!
Но девушка даже не прикоснулась к цветам. Она повернулась спиной к дарителю и побрела прочь, с заметным трудом преодолевая быстрое тут течение. Было это пренебрежением или растерянностью, но какое-то время он с сожалением взирал вниз на медленно уплывающий букет, распадающийся на отдельные цветы по мере ослабления растительного жгута. Он чувствовал себя уязвлённым. Она оказалась не настолько утончённой, интуитивной и душевно ему близкой, как он надеялся. Иначе, она поняла бы всё правильно и букет приняла.
Возникло желание сразу же уйти и забыть о собственной несолидно-мальчишеской глупости. Но спустившись с моста, он опять пошёл к старым белёсым брёвнам, иссушенным многодневным зноем. Там разулся и ощутил такое блаженство от тёплого бело-розоватого песка, от прогревшейся аквамариновой прозрачной глади реки, что смешную обиду сразу же унесло куда-то прочь, как и сорванные цветы быстрым течением. Какое-то время потешался над смешными, укороченными тонкими, платьицами девчонок. Намокшие, они практически ничего не скрывали из того, что ими тщились скрыть, – такие купальные платьица надевались на голое тело. А потом где-то в укромном месте, в густых зарослях древовидных кустарников, усыпанных жирными кремовыми и жёлтыми соцветиями, купальщицы их снимали и полоскали в реке. Такими же смешными казались и просторные портки до колен, в которые облачались для купания парни. Становясь прозрачными от воды, облепляя телеса как марля, они делали их сокрытую мужскую данность подчёркнуто неприглядной и очевидной для девушек, но те заметно старались держаться поодаль от группы купающихся парней. И если кто в воде подплывал к девицам, те поднимали жуткий визг, несмотря на очевидность их взаимной и радостной игры.
Он закатал штанины, – штаны были местные, – и подошёл к воде, сожалея, что подобных порток для купания, как у присутствующих, на себе не имеет. Нижнее бельё было своим, родным. А нырять в уличных штанах на виду у всех, можно и за умалишённого сойти. Так и стоял чуть поодаль от всех. То, что произошло дальше, настолько было ожидаемым, что удивления опять не возникло. Не выискивая её, он, тем не менее, оказался стоящим рядом с ней. Местная нимфея находилась по пояс в воде, но в заметной стороне от прочих, отгороженная от пространства пляжа тенистым, широко раскинувшимся древовидным кустарником. Входя сюда, он действительно не видел её, потеряв из поля своего зрения, да и не искал уже, задетый её безразличием по отношению к столь душевно-щедрому и вовсе не пустячному дару, который тащил к ней издалека. Чтобы нарвать букет пришлось преодолеть бурное течение, в том месте очень холодное, полном опасных утягивающих омутов, водоворотов. Эти цветочки были требовательны к температуре воды и не росли на прогретых и мелких местах.
Вблизи она неожиданно оказалась настолько миниатюрной, маленькой даже, будто выточенная фигурка для украшения. Уникально гармоничные, не резкие, но отчётливо-правильные черты её нежнейшего лица, всё ещё выражали детскую неопределённость характера, инфантильность. Что само по себе вызывало сожаление от понимания, – приступить к освоению столь ценной находки сразу не получится. Придётся ждать пару лет уж точно. Но что мешает с нею подружиться, по возможности приблизиться к семье, понять, где и в каких условиях она живёт, чтобы не потерять её для себя, когда и произойдёт настоящее сближение? Невеста на вырост, – и он не без грусти усмехнулся. На Паралее в её возрасте иные девушки уже рожали детей, отданные замуж и ещё раньше, но ему так торопиться уж точно не стоило. А то, что девушка обитательница простого квартала, было само по себе потрясающим везением, – доступ к ней легко обеспечила бы демонстрация собственной материальной состоятельности, совместной с заверением посетить с нею Храм Надмирного Света. Купить её, – не было и особых проблем, – вопрос состоял в том, где её поселить? И тут можно было бы приобрести небольшой домик в любом около столичном посёлке. Многие из землян подземной базы так и поступали, особенно те, кто здесь укоренились. Наличие подобных союзов не афишировалось, но не особенно-то и скрывалось. Исключая младший и подчинённый воинский контингент, кому попросту не дозволялось без особого разрешения покидать территории горного массива, как и подземного города.
Все эти размышления пронеслись вихрем в его голове, – мгновенным по времени, – являясь и сами по себе частью того вихревого потока, состоящего из восхищения, светлой надежды и открывшихся перспектив на искомое счастье, в который его затянуло. Наличие Гелии и маленькой дочери препятствием не являлось. Гелия уже отчётливо смотрела куда-то в сторону, и убегающий её взгляд мог означать что угодно, – от желания сбежать от него до реально уже возникшего нового избранника. Дочь жила у родителей Гелии, отдельно.
…Она барахталась на мелководье, пребывая совсем рядом с тем, на кого и не взглянула пока, не ведая, что он уже мысленно её присвоил и наметил план действий к сближению. Купальное намокшее платьице этой нимфеи, цвета бледно окрашенного бирюзового льна, – но не льна, конечно, тут использовались другие растительные волокна, но схожее по плотности, – не было прозрачным. Ткань тяжело и некрасиво облепила её, не давая ясного понимания, а какая она под своей внешней текстильной защитой? Вода тоже казалась бирюзовой. И глаза такие же. Она искоса, с непониманием глядела на высокого дядьку, зачем-то не желающего окунуться, как делают это все, и щурилась от предзакатного светила, всё ещё сохраняющего остаточный бело-голубой накал. Рассмотреть незнакомца она и не стремилась, пребывая в собственных полудетских грёзах, где места никому из окружающей реальности, похоже, не было.
– Ты почему не купаешься? – спросил он.
– Я не умею плавать, – ответила она с полным безразличием к задавшему вопрос. После чего отвернулась.
Дальше он сказал то, что уж точно являлось нарушением всех установлений и правил, – общение с посторонними незнакомыми людьми, вопиющее само по себе, своей наглой бесцеремонностью ввело её в замешательство, – Я могу научить тебя плаванью… это же так просто…
Девушка приоткрыла рот, сделала заметный вдох и, наконец-то! обратила на него аквамариновые, как вода, глаза. Русалочьи и прозрачные, нереальные и такие близкие… Влажная кожа лица, открытой шеи и рук, была почти бледной и также нереально полупрозрачной… Румянца на щеках, как в тот раз, когда она сидела на брёвнах, не было. Волосы казались почти чёрными и тяжёлыми от речной влаги. Видимо, она уже успела окунуться. Ситуация была поопаснее какого-то там омута или речного водоворота. Забыв о штанах, он вошёл глубже, к ней ближе. Вода доходила ей по пояс, а ему по самое то… и он видел, чего видеть невозможно, как судорожно забилось её сердце от страха быть утянутой ко дну, тронься она ещё чуть в сторону. А оказаться совсем рядом с незнакомым детиной, когда вокруг никого, казалось ещё страшнее.
– Твою бабушку зовут Ласкира Роэл? – не то спросил, не то утвердил он, пытаясь успокоить её. Но вопрос-то задал наобум! Из-за непонятного предчувствия, переходящего в уверенность, что она точно дочь той самой пойманной «шпионки» в горах…
«Ты всё ещё не веришь в чудеса и в добрых Богов этой изумительной планеты»? – спросил он сам себя. Девушка указала рукой в сторону отдалённого плота на противоположном берегу. Вдоль того крутого берега и тянулась городская улица, и самодельная деревянная лесенка вела к тому самому самодельному плоту для постирушек. Нимфея без слов дала понять, что искомая бабушка там, делая характерный жест головой, когда отбрасывают волосы, мешающие смотреть на говорившего. Но мешали ей не волосы и не свет предзакатной Ихэ-Олы, продолжающей ослеплять, а застенчивость и опасение перед незнакомцем, тогда как сам вопрос про Ласкиру нисколько не удивил её. Но заметно испугал.
– Если вы по поводу запретных гаданий на древних таблицах, то вас ввели в заблуждение. Бабушка давно уже сожгла все таблицы ещё до того, как её оштрафовали за нарушение запретов Надмирного Отца… а кто-то продолжает свои наветы… вы не верьте, а тому, кто вас и послал, скажите, что к бабушке уже приходили хупы… – тут она осеклась, поскольку обозвала тех, кто были Хранителями уличного порядка, «хупами». Но народ так их и называл промеж себя.
– Хупы? Зачем они к вам приходили?
– Они заявились по приказу жреца из нашего территориального Храма Надмирного Света и делали обыск у нас. Всё перевернули, расшвыряли, побили хрупкие вещички, ничего не нашли… забрали часть бабушкиных драгоценностей… просто потому, что им всё можно… бабушку пихали, орали. Бабушка плакала… потом она сказала, что мой брат военный из корпуса охраны самой Коллегии Управителей. Они испугались и ушли. Но ничего не вернули. Оказалось, что хупы могли и вообще устроить полный погром жилища, так соседи говорили… нам повезло ещё… Штраф Храму Надмирного Света всё равно пришлось заплатить ввиду затратных действий власти…
