Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
Они целовались, и он гладил её колени. Меня они не заметили. Я отошла в смущении. Походила по дорожке, шурша листьями. Сквозные деревья были похожи на кружево бабушкиной пелерины. Они слегка светились, несмотря на неосвещённую окраину, сюда доходил свет далёких фонарей у дороги. Я ждала, вот сейчас мама выйдет ко мне, а этот человек, из глаз которого шло непонятное свечение, уедет. Я думала о том, что у мужчин, живущих на нашей окраине и в этом городе, а больше я нигде и не была, не видела я таких блестящих глаз, такого роста и такой одежды. И запах у него был какой-то железный, пугающий. Нечеловеческий, сказала бы я, будь я поумнее, повзрослее. Вот сейчас мама придёт, я уткнусь в её душистый живот, обниму её тело, похожее на синюю вазочку, попрошу у неё браслетик с камушками. Но она всё не шла.
Я опять вышла на пустынную улицу за ограду, где в зарослях всё ещё стояла машина. Ночь наступила уже окончательно. Дедушка, видимо, уснул, выпив своей наливки из золотистых плодов. Бабушка тоже легла. Свет в доме был погашен, а бабушке временами и не было до меня дела, и ни до кого тоже. Она была уверена, что я сплю. Я подошла совсем близко. Глаза уже привыкли к темноте. И то, что я увидела, было достаточно для небольшой совсем девочки, какой я тогда была. Он зачем-то опрокинул её на откинутое сидение, задрал и смял её блестящее платье, невероятно изломав саму маму так, что её ступни были где-то у его головы, при этом он как-то глухо рычал, словно хотел перекусить её закинутую шею, белеющую в темноте. Был тот осенний период, когда даже во время дождей небо имеет свечение и не бывает особенно-то темно. Я вскрикнула от страха, решив, что он хочет её убить, а ей некому помочь. Дверца машины не была полностью закрыта, и мама почувствовала, услышала шорох и обернула ко мне своё страдальческое лицо. Она вскрикнула, толкнула его в грудь и так резко одёрнула вниз своё платье, что я даже в такой момент испугалась, что она испортит платье, и оторвутся камушки, и она не сможет отдать его мне, когда я вырасту.
Она ловко вывернулась из-под него, открыла дверцу полностью и сказала ему:
– Чудовище! Нас же ребёнок видит!
И тогда он тоже оторвался от неё, сел рядом и уставился на меня. От его гордой красоты не осталось и следа. Лицо было перекошено, и я поняла, что это лицо убийцы, и он действительно ненавидел маму в этот момент. Почему она не звала на помощь? Я дрожала от ужаса. Мама хотела выйти, обеими руками теребя на себе расстёгнутое и скомканное платье, являя собою жалкое и разлохмаченное чучело, в котором я не узнавала свою маму, к которой привыкла. Наконец она высунулась наполовину из открытой дверцы машины, спустив вниз свою голую до самого бедра ногу без серебристой туфельки на ней. Открытая мамина грудь поразила меня, поскольку я не видела её никогда полностью обнажённой, она показалась мне вопиюще, нестерпимо ненужной, лишней. Видя маму только в платьях и в красивых ночных сорочках, я никогда не задумывалась о том, как выглядит тело взрослой женщины без своего прикрытия. Она, понятно, не сразу сообразила о том, как выглядит, застигнутая врасплох. Он не отпустил её и втащил внутрь.
– Куда ты, чучело! – Он обозвал её тем самым словом, которым и я обозвала её в данный момент про себя. Но я не ставила ей этого в вину, как-то понимая, что это он растерзал её всю. Затем он также грубо и хрипло сказал мне, – А ну пошла отсюда! Спать! Быстро!
Я бросилась бежать. Сзади он с чудовищной силой захлопнул дверцу машины, и они уехали.
Почему мой папа не сосед-лесник?
Я села в саду на мокрую скамейку, сделанную волшебными руками дедушки. Навес не доставал до скамейки, и меня замочил дождик. Я плакала, потому что теперь мама опять исчезла надолго. Она не подарит мне разноцветные, огранённые камушки со своих пальцев, и мне нечем будет хвалиться девочкам завтра. У моих ног шуршали листья, и я со злостью брыляла их, не зная, на чём выместить свой гнев и обиду на того человека. Я припоминала, какие отцы у девочек и у других детей с улицы. Они бедно одеты, не так горды, но были добрее и понятнее, даже те, кто выпив после работы, шли домой. Часто они пели при этом весёлые песни. Они катали своих детей на плечах, покупали им сладости в лавочке, играли, хотя некоторым и доставалось от них. Так одна девочка говорила мне, какая я счастливая, что у меня нет отца, в то время как у неё такой драчун и вечно дерётся с ней или с мамой. Но таких было меньшинство, я же не входила даже в это меньшинство, у меня его вообще не было, и вот явился!
У одного мальчика соседа был отец-лесник. Лесник этот однажды спас в лесу детёныша копытного зверька, вырастил его, и теперь этот прирученный зверёк катал его тележку. Лесник же по очереди катал всех детей на этой тележке. И меня тоже сажал туда, весело понукая свою скотинку. Она была упрямица и не всегда его слушалась, но он даже тогда не бил её, такой был добрый. Зачастую он возил в этой тележке свои нехитрые пожитки до лесной отдалённой сторожки, где нёс свою вахту, следя за лесом и занимаясь там иногда вырубкой старых деревьев, торгуя дровами для очагов в сырую погоду. Из леса он привозил много чего: плоды, коренья, грибы и рыбу, которую ловил в лесных озёрах и реке, протекающей через лес. Всем этим он тоже торговал, а бабушке привозил и растения для её сада, и целебные коренья, о которых тоже знал. Лесник и бабушка часто вели разговоры о тайнах природы, и бабушка говорила мне о том, какой он талантливый человек и самобытный мыслитель, хотя и неуч. Бабушка часто отдаривалась тем, что давала ему наливку из дедушкиного погребка в глиняных бутылочках. Они разговаривали о травах, о редких полянах, сохраняющих свою прежнюю красоту и целебную силу растений. Мать-Вода и Небесный Отец, так говорил лесник, ещё не отвернулись от нашей земли и продолжают нас любить, дарить свои дары и надежду на исцеление.
«Она, Мать-Вода, простит меня за то, что я пью иногда эту отраву», – и он показывал на глиняную бутылочку. – «Но душа просит обезболивания от ударов жизни, и замечу, ударов, заслуженных мною. Она простит, что её водную плоть мы делаем вином и дурманим свою и без того глупую голову».
И только у меня не было рядом ни моей душистой как цветок мамы, ни моего отца. Но хотела ли я жить рядом с этим, которого она привезла сегодня? Нет! Я этого не хотела. Я хотела такого папу, как лесник. Как-то он принёс мне из леса корень в виде смешного человечка, отполированного самой природой. Он только очистил его от почвы. У человечка было забавное растительное лицо. Бабушка взяла его из моих рук и что-то зашептала в это забавное лицо и сказала, что человечек, чтобы не погибнуть, просит посадить его в землю. Я отдала. И вскоре вырос прекрасный древовидный куст за моим окном, и утром он приветствовал меня гомоном птиц и шевелением ветвей, даря периодически крупные плоды, сине-фиолетовые и сочные. Благодарил. Я представляла, как лесник катает меня и маму на своей тележке, и мама больше не грустит своими прекрасными глазами, и эти глубокие любимые глаза, опушённые ресницами, радостно сияли мне из моей детской мечты. Лесник не грыз бы её шею и не хватал за грудь, как тот, кто зачем-то распахнул её платье, я заметила и это.
Семья лесника жила грязно, бедно, но весело. У него был сын – мой ровесник, чуть лишь и постарше, и две маленькие девочки. За ними следила его старая мать, но следила плохо, напившись отравы из золотистых плодов и зачастую пребывая во сне или в своих пьяных, никому не ведомых, кроме неё, полётах. Часто она и падала, видимо, слишком высоко взлетала и тогда валялась в их запущенном и густом от сорняков саду. Сын лесника защищал меня от других детей, если они пытались отнять у меня мамины подарки, которыми я хвалилась, чтобы компенсировать своё одиночество перед ними. Жена лесника сбежала и от него, и от своих детей в поисках другой, не столь бедной и скучной жизни. Никто не знал, удалось ли ей это. Я думала, почему бы маме не быть его женой, а сын лесника стал бы моим братом. Лесник часто сидел с дедушкой на пеньках в нашем саду. Они обсуждали местные новости, политику, саму жизнь и пили настойку из веселящих плодов, которую умело готовил дедушка -кудесник в подвалах нашего весьма обширного дома. Плоды ему привозил лесник из леса, нагрузив ими свою тележку.
У лесника было молодое и красивое лицо с большой родинкой у края губ. Глаза были похожи на плоды с моего куста, фиолетовые и крупные, всегда задумчивые, щёки румянились от пребывания его на свежем лесном воздухе. Маме он не мог ни понравиться, если столь нравился мне и другим женщинам, о чём говорила бабушка, но вздыхала о том, что девушка за него не пойдёт из-за детей, а тётки редко бывают добры, уже измотанные жизнью. Да и сам лесник, похоже, редко обитал на грешной земле, зачастую витая, как и его старая мать где-то очень далеко. Правда он никогда не валялся, знал меру, понимая ответственность за детей, так говорила бабушка…
Я не услышала, как они вернулись, погружённая в свои печали и мечты о мамином счастье, которое жило по соседству, но она того не знала. Я очнулась, когда мама уже сидела рядом и обнимала меня, будто накрыв душистым незримым крылом. Даже будучи маленькой девочкой, я понимала, какое трогательно-хрупкое у неё тело, как у птицы. Он стоял у калитки тёмной глыбой. И вдруг неожиданно быстро и бесшумно уже стоял рядом, сзади. Накрыв маму своей курткой, он раскрыл над нами зонт. Сначала он погладил меня по голове, и рука его оказалась неожиданно мягкой и невесомой в прикосновении, а потом стал целовать маму в волосы, не стесняясь меня.
– Гелия, звёздочка, я должен ехать. Завтра днём приедет шофер из ЦЭССЭИ, – и голос его был уже другим, приятным и тихим. Он говорил почти полушёпотом всё также в её уши и тёрся о её волосы своим лицом. Мама успела привести причёску в относительный порядок, пригладив спутанные пряди.
– Ты моё всё, – сказал он ей, – я без тебя просто вместилище пустоты. Ты меня поцелуешь перед дорогой? Я привезу этот поцелуй с собой и буду с ним спать, мечтая о тебе. Завтра сразу приедешь ко мне, ладно? Не сбежишь?
Мама встала, и он приник к ней, к губам, елозя своими руками по её спине. Мне это не нравилось. Я стала теребить маму. Он отлип, наконец, сказав, – Мне всегда мало тебя. Всегда. Ну, до завтра? – но не уходил. Я продолжала злиться на него, вовсе не прощая ему ничего. В отличие от мамы, которая тоже мурлыкала с ним очень ласково и сказала совсем уж не подходящее, для него-то уж точно.
– Не грусти, мой Ангел небес. Все не так уж и плохо у нас, если Надмирный Отец подарил нам такое дитя.
– Не знаю, с какого бока он и поучаствовал. Я его не приглашал. Я не буду тебя делить даже с твоим Надмирным Отцом или Светом, как вы тут говорите. По-моему, тут только моя заслуга.
– Что же моей нет? Я в этом и не принимала участия? – и мама засмеялась, но как-то и невесело.
– Пока, мои девчонки, – сказал он, пребывая в своём непонятном веселии. Мама только махнула ему рукой. Сложив свой зонт, вернее, зонт сам закрылся быстрым щелчком, от чего я вздрогнула, человек, которого мне предлагали в качестве отца, отбросил его в траву. Даже в такую минуту я не изменила провинциальной практичности, порадовавшись этому. Завтра найду его в густом бабушкином цветнике и буду в него играть. Рассмотрю, что на нём изображено, – какие-то маленькие города, непонятные узоры. Покажу его детям на улице. Зонт впечатлил меня своей мерцающей красотой. Мама скинула его куртку на ступени крыльца под навес и села на неё, приглашая и меня. Он всё стоял и не уходил, взирая на маму и будто не видя меня. Мама усадила меня рядом, прижала к себе, осыпала своими распущенными волосами. Внутри неё я ощущала непонятную дрожь, как будто ей было холодно.
– Я не имею сил вас покинуть, – сказал он. – Можно, я останусь с вами, и мы будем спать вместе.
– Где это мы тут разместимся? – спросила мама, а я ощутила неприятное чувство, по-детски поверив в его шутку.
– Я, как Лиса из сказки, лягу на лавочку, а хвостик под лавочку. – И он засмеялся всё так же весело. Я тотчас же представила его, лежащего на дедушкиной скамейке, поливаемого дождём, и засмеялась.
– Кто это «Лиса»?
– Лесная рыжая собачка с пушистым хвостом.
– Я не знаю о ней. Спрошу потом у лесника. Лесник очень добрый, очень красивый. Я тебе, мама, его покажу завтра. Ладно?
– Твой лесник никогда её не поймает.
– Кого?
– Лису с хвостом.
– Где же тогда твой хвост? – спросила я, заливаясь смехом и забыв свою злость только что. Он посмотрел на меня весёлыми глазами, совсем не похожими на те, что были у него недавно, страшные и ненавистные.
– В штанах, где же и ещё быть хвосту, – ответил он.
– Без пошлости нельзя ли? – спросила мама, но я не поняла её. Мне было уже весело с ним.
– А кто же будет держать над тобой зонтик? Тебя зальёт дождик тут на скамейке.
Он схватил меня так же, как в доме, с лёгкостью, и поднял высоко, – А ты не хочешь охранять мой сон? Я всё зову маму жить нам вместе, но она не хочет жить у меня. Может быть, ты сумеешь упросить её оставить дурацкий кукольный театр и поселиться нам всем втроём?
– Где это? – спросила я, твёрдо решив уговорить маму как раз об обратном. Ни за что не селиться с ним, а жить здесь с лесником вместе. Я не раз представляла себе, как мы сломаем нашу общую ограду и будем бегать в уже общем саду, где бабушка наведёт, наконец-то, порядок у них там. Правда, я не знала, куда девать мать лесника – любительницу полётов. Оставлять её с нами не хотелось. Но я уже и придумала, пусть живёт в дедушкином подвале, где и будет пить свои, вернее, дедушкины наливки и совершать свои полёты, избавив от себя всех нас. Я, довольная, засмеялась собственной находчивости. И он не понял причины моего веселья и моих тайных замыслов. Он веселился вместе со мной.
– У меня есть собственный дворец. Если соотнести моё жилище с этим, то точно дворец. Наверху у меня есть хрустальная башня, она вся прозрачная, и через стены виден прекрасный лес. А ещё я покажу тебе подземный город, полный волшебных чудес. Там есть одна штуковина, она сама создаёт любую из вещей, какую ты захочешь, чьи параметры и вид ты только себе представишь, а я введу в неё особую программу, проще прикажу ей – и раз! Всё готово!
– Она живая? Волшебница? – заинтересовалась я, не веря ни одному его слову, поскольку и в волшебников я давно не верила.
– Нет. Она не живая, но она способна исполнять желания, хотя и не все.
– Врунишка! – я продолжала смеяться, – ты выдумщик, как сын лесника, который врёт, что нашёл в далёких лесах вход в чудесные подземные пещеры, где стены из драгоценных камней, и есть движущиеся тоннели, которые могут увезти человека в другие края за океан и горы. Но он всего лишь подслушал пьяные выдумки своего отца.
– Конечно, он врунишка, как и его отец, но я – нет, – сказал он. – Ты смеёшься как колокольчик. Ты моя дюймовочка, – он прижался лицом к моему животу, я же была поднята им высоко.
– Какая ещё «дюмочка»? Ты сам-то кто? Ты не из пустынь случайно убежал? Ты, наверное, разбойник, раз ты нашёл подземные сокровища и построил себе хрустальный дом. Тебя поймают хупы и посадят в тюрьму.
– Тебе не будет меня жалко?
– Никогда! Мама переедет жить к нам.
– Нет. Это ты скоро переедешь ко мне. – И он подбросил меня вверх с лёгкостью, так что я завизжала, и тут же была поймана в крепкие и очень удобные руки. Мне не хотелось в эти мгновения вылезать из них. Но и милые игры не примирили меня с ним. Я вообще по природе злопамятна и прощала с трудом обиды своему окружению. Я продолжала лелеять свой план против него, уверенная, что повлияю на маму, когда он уедет, наконец. Я смотрела сверху вниз в его глаза, они затягивали в себя, как в воронку, было даже нечто вроде головокружения. Свет от фонариков освещал дворик прекрасно. И я уже не была так уверена в том, что он хуже лесника. Я непроизвольно потрогала его высокий лоб, брови и ресницы тоже. Он, играя, схватил мои пальцы губами. Губы его оказались нежными. Вблизи он был настолько человечным и уже не похожим на того, кто дарил мне куклу, а уж тем более на чудовище из машины. Что за контрасты были свойственны этому человеку? Сейчас он и впрямь казался Ангелом небес, как назвала его мама.
– Почему ты без волос? – спросила я.
– Если бы мама попросила меня, я бы отрастил их, но ей всё равно, какой я. Она не любит меня всякого.
Я промолчала на это, ничуть не удивившись тому, то мама его не любит. И опять ухватилась за мечту о леснике, но уже без прежнего воодушевления. Он поставил меня на землю. Обнял одной рукой меня, другой маму:
– Я поехал? – Он будто спрашивал разрешения, но кто его и удерживал? Мама кивнула, он продолжал стоять.
– Гелия, моя милая, напоследок? – попросил он тихо. Мама встала, и он нагнулся для поцелуя. И опять он долго не отпускал её, терся лицом о её волосы.
– Как хорошо, Гелия, когда мы все вместе. Когда ты такая милая ко мне. И наша девочка, это же наш совместный шедевр. Давай подарим ей ещё одну малышку. Ты хочешь сестру или брата? Маленького, чтобы с ним играть, ухаживать? – спросил он у меня, поставив в тупик подобным вопросом. – Тебе же одиноко, как и мне?
Мама принялась толкать его в грудь, не было похоже, что она играла.
– Проваливай! Я спать хочу, и ребёнку пора. У меня и так всё внутри болит, дай же мне отдых, наконец! И ребёнок – из-за тебя она испытала эмоциональный шок! Нечего сказать – навестил!
– Где болит? – всполошилась я.
– Голова болит от усталости, – объяснила мама. – Сейчас мы пойдём пить бабушкины напитки, а после ляжем с тобой в постель и будем дрыхнуть до обеда. Какое счастье, что завтра никуда не надо, и я буду утром обнимать тебя, моя родная, моя драгоценная дочка!
– Если хотя бы раз ты сказала такое мне, – пробормотал он, но подчинился и направился в сторону выхода из сада.
Машина уехала, но он вдруг оставил во мне смятение и уже лишил мечту о леснике её вожделенности, и яркости тоже. Мама опять села на ступени, прикрытые курткой.
– Где камушки? – спросила я, тревожась за остальные заколки, ведь их было больше, чем две, которые я подняла. Она, смеясь, протянула мне ладошку, на которой блестели и переливались заколки.
– Смотри, – сказала она, – они как звёзды.
Но сейчас звёзд не было. Небо мерцало ровным перламутровым оттенком на его тёмно-сером массиве. Я была рада, что мы, наконец-то, вдвоём. Я вспомнила, как жалобно она всхлипывала и спросила:
– Он мучил тебя? Хотел убить?
Она опять затормошила меня, смеясь при этом.
– Чучелко ты моё! Да он никогда не сможет меня убить. Он же любит меня, как никто. И тебя любит.
– А ты его любишь?
– Я? – она не ответила сразу. – Ну а ты? Что думаешь о его предложении жить вместе? Стоит попробовать?
– Нет! – поспешно вскрикнула я. – Я не люблю его! И не полюблю даже в хрустальной его башне. Не хочу в его подземный страшный город, где невозможно жить. Как? Там же нет окон? И мне нужен другой папа. – И я рассказала ей о своём проекте нашего будущего жизнеустройства. Но как-то уже и не уверенная в том, что по-прежнему этого хочу. Просто заготовка рассказа была столь длительно во мне хранима, что не рассказать о ней я уже не могла. И она опять смеялась, как синий колокольчик, усыпанный росинками. И синие кристаллы на её туфельках были похожи на голубые колокольчики.
– Зачем он снимал с тебя туфли? Вывернул тебе ноги, скомкал платье… Хотел тебя изломать? Тебе было больно? Он мучитель?
– Как ужасно, что мы причинили тебе такую травму. Как он мог настолько забыться, а я подчиниться? Что это за затмение нашло? Забудь. Прошу… – мама прижала меня ещё теснее к себе, и я опять уловила её дрожь.
– Ты мне подаришь свои туфельки, когда я вырасту? – Я поняла, что нельзя к этому прикасаться. Нельзя ничего выспрашивать и необходимо забыть. Невозможно ей ничего объяснить, и не надо мне этого понимать.
– Ну конечно, – она опять раскрыла ладонь. – Звёзды прекрасны, и папа там жил.
– На таких маленьких? Как же это?
– Они большие, огромные даже. Они непредставимые. Иногда вокруг них рождаются планеты. Они их дети. Звёзды дарят им тепло и энергию. Мы и живём на таких планетах. Мы и есть дети звёзд. Наш физический состав такой же, как и у звёзд. Ты вырастешь, и папа увезёт тебя в другой мир.
– В какой другой?
– Там прекрасно. Там никто не обижает друг друга. Там светло и ярко. Люди, звери все дружат. Все хорошие.
– Мама, давай поедем туда без него. Ладно? – И она опять смеялась от радости, что мы вместе, что будем рядом спать и прижимать друг друга к себе. Она будет рассказывать о звёздных людях, зверях и птицах.
– Глупышка, зачем нам твой смешной лесник и его тележка? – и она тормошила меня, смеясь как девочка. – Когда я летала с папой на небесных сферах, то видела и звёзды более яркими, и нашу планету с высоты. Когда ты вырастешь, к тебе прилетит жених со звёзд, если, конечно, к тому времени папа сам не увезёт тебя туда, в далёкий мир. Жених будет красивый и высокий, как папа. Он посадит тебя в свой звездолёт, играющий своими гранями, как алмаз, и ты с ним улетишь от этих мрачных мест, от несчастных здешних людей.
– Кто же поможет им стать как те люди со звёзд? Дружными и добрыми?
– Я не знаю, возможно ли это? Ты заметила, как прекрасен папа? Ты должна гордиться, что у тебя такой отец.
– Он непонятный. Он же был такой страшный, когда… Если люди на звёздах такие, то я туда не хочу. У нас таких не бывает… – Мама мгновенно закрыла мне рот мягкой ладонью.
– Ну что ты! Там живут прекрасные люди. И папа… и я…– мама не умела мне чего-то объяснить. Я решила сменить тему.
– Мой жених будет добрый, как лесник?
– Лучше, гораздо лучше. Он увезёт тебя из этих тусклых дней, когда ты его увидишь, ты сразу узнаешь его.
– Скоро?
– Скоро. Время летит так быстро. Быстрее времени только звёздные корабли.
– Он будет дарить мне камушки? Как тебе папа?
– Зачем тебе мёртвые камни? Он подарит тебе живой и драгоценный Кристалл – своё сердце. Чистое, любящее, верное одной тебе.
Враг дедушки, живущий в загадочном Архипелаге
Дедушка втайне от бабушки говорил мне, – Правильно, не люби его. Он с лёгкостью убивает своих врагов и всех, кто может быть опасен ему. И это вовсе не значит, что те, кто ему опасен плохие люди. Вовсе и нет. Он оборотень, имеет сказочное здесь богатство и тайную власть. Он вхож даже в уголовный мир, и они там трепещут перед его могуществом. Он не хотел, чтобы ты родилась, он только хотел играть твоей мамой, как красивой куклой. Не люби его. Нет! Едва мама проявила себя, как живой и независимый от него человек со своими стремлениями и чувствами, не подвластными ему, он возненавидел её. В глубокой и тёмной расщелине его незримой другим сущности, такой глубокой, что она глубже пропасти в горах, ведь ей может и миллионы лет, там живёт опасный зверь с зелёными глазами, как и у него. И этот зверь губит твою маму. Своими когтями он уже нанёс ей такие непоправимые травмы, что она… – тут дедушка опускал голову и плакал пьяными слезами. – Она вся уже больная. Ей недолго жить. Его магические снадобья уже скоро перестанут действовать. Он такой же, как тот Паук Обаи, сидящий в сердцевине страшной страны островов, на вершине горы в хрустальной обсерватории. Он тоже любит созерцать звёзды, думать о вечности, но разве это делает его менее жестоким и извращённым? Он тоже двойственный и умеет предстать перед тем, кого хочет обаять лучезарным и мудрым. Но он ничтожество. Ибо в нём нет доброты, справедливости и жалости к людям, хотя он может, с только ему одному и известными целями, быть великодушным и даже якобы жалеть бедняков.
Не верь и матери. Как он может любить её, если нанёс ей увечья, сделавшие её психической калекой? Не может человек любить того, кому причинил зло, будет только ненавидеть и в дальнейшем, доказывать сам себе, что тот, кому он нанёс разящий удар ненависти, это заслужил. Таковы люди. А сделав случайный дар добра не заслужившему этого ничем, будут всячески такого возносить, находя и в ничтожестве то, чего в нём сроду не обитало. – Если дедушка начинал рассуждать, он любил делать это пространно и уноситься мыслью во все стороны сразу. Не всегда его можно было и понять.
– Они из разных миров, но суть их одна. Любят власть, единоначалие. Пусть и на жалком остатке огромного и некогда затонувшего материка, а он там один. Как и твой отец. Как ни клянет здешние места, домой-то не рвётся. Там других таких много. И посильнее есть.
Я боялась, когда он говорил о Пауке, и не верила бабушке, если она говорила, что дед всё сочиняет. Я чувствовала страшную правду его рассказов.
– Принцип устроения жизни, её вселенская матрица, всюду один. Несмотря на бесконечное многообразие форм и миров. Тёмное и светлое завязаны в единый и трагический узел Бытия…
Я переставала его понимать:
– Что он делал с нею в машине? – спрашивала я, не находя этому никакого объяснения, – Зачем? Она не могла вырваться…
– А! – и он брезгливо махал рукой в сторону за ограду, где стояла тогда машина. – Забудь это, моё бедное чистое дитя. Зверю всё равно, где утолять свою похоть. А бедная горная лань, она только и может, что трепетать и покоряться неодолимой силе зверя. Твоя мама была как птица. Она влетела в раннее утро своей жизни и думала, что летит в хрустальные сады своих снов-грёз, где в разноцветных и вечных бутонах будет пить вечное счастье, но напоролась на безбожный и стальной стержень, так и повисла на нём. Первое время она ещё билась, пытаясь освободиться, но сейчас уже нет.
– Почему так, дедушка? Почему?
– В этих людях, милая, скрыта огромная сила, которой нет у нас. Она неодолима, как будучи доброй, так и будучи злой. У себя там, на своей планете, они тоже борются друг с другом. Немного иначе, чем раньше, когда они заливали свой мир потоками крови и заваливали трупами убитых и невинных жертв огромные котлованы, сжигали в плазменных грибах целые города с мирными людьми, убивали и детей. Сейчас этого нет, но зло ещё таится в природе подсознания их единого и вроде доброго человечества. Они и сейчас борются. Узел добра и зла ещё не развязан. Жизнь и смерть пока единое целое. Если бы мама была женщиной из их земного мира, у неё нашлись бы силы для одоления этого зверя, но мама другая. Её кроткая душа ангела более разреженная что ли, и поэтому он как плотный и тёмный сгусток делает что хочет.
– Но у мамы нет никаких ран, никаких увечий. Если бы она напоролась на какой-то там стержень, как ты говоришь, она бы умерла. Я не понимаю тебя, дедушка. Я видела однажды, злой мальчишка проткнул острой заточенной палкой маленького грызуна. Он верещал, это было так страшно, дедушка! Я взяла на дороге камень и стукнула того мальчишку по плечу со всей силы. Если бы по голове, то могла бы покалечить, а я не хотела этого. Только наказать убийцу маленькой безвинной твари. Другие девочки боялись, а я нет. Он завыл и убежал, но зверёк умер, когда перестал дёргаться. Я плакала потом, и бабушка давала мне успокоительный напиток, чтобы я успокоилась. Отец никогда не стал бы убивать маленьких зверей. Я как-то это понимаю. И маму он не смог бы. Но добряком, как лесник, он не кажется. Это правда. А если бы отец был добрый?
– Он осветил бы её изнутри ярким светом, и она бы вся заиграла, заискрилась. Он был бы, как солнце в её бирюзовой атмосфере… Вот кого они должны были посылать в Архипелаг Паука. Он схватился бы с ним на равных. А они? Послали почти мальчика. Мечтателя и полного благородных устремлений, храброго, но неумного. – Дедушка не желал больше ничего мне пояснять. Потому что из-за древовидного кустарника выходила бабушка. Она колдовала над своим живым калейдоскопом из цветов.
– Не слушай его! Чего ты плетёшь ребёнку?
– Она потом всё поймёт. Придёт время.
– Ну и расскажешь потом.
– Как знать, удастся ли мне дожить до её взросления. Удастся ли ей выполнить нашу Миссию, а мне задуманное.
– Т-с-с, – говорила бабушка, и он замолкал. Но едва бабушка ушла вглубь сада и увлеклась разговорами со своими растительными питомцами, забыв о нас, я тормошила дедушку:
– Расскажи о Пауке.
– Здесь, не в стране Паралея, а вообще на планете, есть очень опасная и самая её глубокая червоточина. На Архипелаге из множества островов лежит гигантский червь – государство Паука. Это, если хочешь, пародия на наше Созвездие Рай. Государство это состоит из множества разных колец, разных уровней их жизни. Темная клоака для одних – сброс всего ненужного им, непрестанная серая рутина и машиноподобная суета для других. А для третьих Сады блаженных. В цветах и храмах Любви, в храмах Познаний, в духовных поисках. В созерцании Космоса из высокогорных зеркальных обсерваторий. Но не так и страшен их склизкий шипастый панцирь, чем они развернуты в сторону окружающего мира, а панцирь этот их защита, и их нападение тоже. Он и изрыгает из себя гнойные клетки их убийц и диверсантов. Они хотят уничтожить главарей Паралеи и солдат, подчинённых этим главарям, чтобы им уже никто не противостоял, когда они придут её присвоить. А народ? Может, он и не заметит, что сменилась его голова, поскольку она, эта голова, уже давно отделена в своей жизни от народа. Потому и нет целей у этого народа. Какая же цель у безмозглого тела? Оно ест, спит, страдает неполнотой, и не может ничего другого. Да вот беда! В горах поселились люди другого мира. Не дают планам Паука осуществиться. Он же считает, что он будущее благо и настоящее исцеление для несчастной планеты. Люди Земли тоже считают, что они благо и несут исцеление для страны Паралея. Но понимаешь, у всякого лекарства есть и побочные эффекты. Люди, увы, несовершенны. Они тоже подвержены старым рецидивам. Паралея заражена пороками, и это их не может ни развращать. Не всех, и лишь отчасти, но всё же… Твой отец, к примеру, очень подвержен оказался воздействию, хотя и есть надежда у меня на него в одном мероприятии.
Дедушка был ангелом из Кристалла
Так вот. Главное в этом черве его голова. Мозг этого червя. В нём и сидит Паук. Он не рождён Паралеей. Он сидит там в своём хрустальном убежище, скрывая защитным полем от землян свою страну. Они не видят её из космоса. Их изумительная техника бессильна пробить это поле. Его генерирует один специфический Кристалл. У Паука он есть. А поскольку их технологии слепы в данном случае, они тоже. Они разучились жить без своего технического волшебства, не то, что прежде. Но если Обаи окажется один на один с человеком Земли, своим лицом из прошлого перед лицом из будущего, то конец Паука предрешён. И он это знает. И боится, и трепещет людей, в то время как совсем не боится тех, чью волю нарушил. Это управителей нашего мира…
