Лариса Кольцова
Пришельцы из звёздного колодца
– «Я войду в твою кровь как жидкий аромат женщины, и ты испытаешь полёт, которого не может быть». – Чапос улыбался, губы стали мягче, и сам он утратил сходство с идолищем.
– Врёшь. Я же умею читать. Или ты решил, что я безграмотный? Но ты поэт. Тут написано: «Пей меня, как пьют женщину. И я буду ею в тебе, твоим наслаждением».
– Можно и так понять. Кому как нравится. Вы не будете?
– Ещё чего! Ну, продолжай своё повествование. Так ты сирота? Откуда же постиг высшие уровни образованности?
– Мой приёмный отец был личным телохранителем отца девушки. Отец её был из аристократов. Учёный и военный. Но… – и он замолчал, решив не углубляться в тему об отце-аристократе. – Он погиб. Отчим, тот, кто сейчас опекает девушку, поставил тогда моего отца тайно охранять вдову погибшего. У неё было двое своих детей. И от первого брака её мужа остались дети. Правда, первый родной сын аристократа погиб, а две приёмные дочери ограбили вдову до нитки после гибели своего приёмного отца. Он не оставил завещания. Не успел. А они стали наследницами и вторую жену с детьми вышвырнули за пределы их аристократического мира. В бедность. Лишили всего. Вскоре вдова пропала. Необъяснимо ни для кого. Мой отец, зная, что его ждёт кара, умер. Он был слабак. Сердце не выдержало. Хотя моя мать считала, что его убил отчим пропавшей вдовы. Отец вернулся от него и умер. Сел на постель, – а он болел ещё к тому же, – так, не сходя с места, и умер. Он был добряк, но повторюсь, слабак. Может, и болезнь усилилась от потрясения, а может, колдовство. Старик страшен, хотя и благостен на вид. Женщины от него таяли всегда. Он читает в их душах. Умеет исцелять женские психозы. Но жил и живёт как бесполый, всегда один. Я понял сразу. Его душа темна и глубока как пропасть в горах. Смертельно опасна для неосторожных. Я тоже умею кое-что понимать в других. Он страшен своими тайнами и сверхъестественным даром видеть людей насквозь, подчинять их. Но эту девочку любит как дочь. Не знаю, зачем ему объявлять себя её женихом. Какой он жених? Древний как само время. Он от того и бесполый, что все силы распылил в веках. Где-то видно накопал тайн вечности.
В эти его сказки Рудольф не верил, но слушал внимательно. Повесть о загадочном колдуне в изложении скептичного Чапоса походила на розыгрыш.
– В детстве жена моего отца не хотела меня любить и не велела звать себя матерью. Я величал её госпожой, да и работал как слуга. Я не соответствовал её представлению о сыне, которого ей не дал Надмирный Отец. Видимо, я пошёл в неизвестного прародителя. Мать не могла быть уродиной. Они же не становятся падшими никогда. Кому они нужны? Но приёмный отец меня жалел. Вам не понять, когда та, кого я считал матерью, вдруг говорит: «Ты выродился от падшей и мутанта, гнусного на вид, как и порок, который тебя породил». Вас ведь любили всегда. Такого красивого нельзя ни любить. Мне же этого не было дано с детства. Может, поэтому я избегаю близости с девушками, боясь их отвращения. Даже имея власть, мил для всякой не будешь. Отвращение девушки – это как горсть едкой, чёрной сажи в сладостный светлый напиток. Мне такая отрава для души зачем? Женщины же любят иначе, особенно зрелые. Но я стал учиться, много думать, пытался постичь смысл жизни, но не смог. И бросил это. Никому этого не постичь. Чего и стараться?
Рудольф, впервые заглянув за его тяжёлую кулису-декорацию, и впрямь намалёванную будто ради насмешки над ним тем самым Творцом -Инкогнито, не перебивал. Удивлённо и впервые он увидел там тоскующее и глубинно страдающее, забитое с детства существо. Однако, сумевшее встать и заявить о себе злым и звериным рыком, редкой в этом мире физической силой.
– Чем было и жить, чтобы стать независимым? Впервые я выкрал свою сестру. Не родную, но как бы и родную. На неё положил взгляд один распутник. И я получил солидный куш. Легко и просто. А я напрягал мышцы, работая в подземных рудниках и задыхаясь ядовитой пылью. Надрывался с подросткового возраста. От этого может и не вырос достаточно, как было положено по природе. Пошел вширь. Тяжести ворочал неимоверные. Я сильный был с детства. Как отец потерял работу в тёплой ауре аристократического мирка, и выкинули его на обочину, я и его содержал. И мамашу до сих пор не забываю. Она теперь-то глядит, как побитая собачка, ждёт свой старческий лакомый кусочек. А вместо того, чтобы учиться, когда мы жили неплохо, я пахал как тюремный сброд. Да я и работал там с ними вместе. Вместо того, чтобы мне учится. Но я стал сам по себе учиться. Работу нашёл лёгкую в богатом имении. Брал книги у аристократа-военного. Отца девочки. Некоторые аристократы отдавали мне те из книг, что были совсем ветхие, зная мою любовь к чтению. Я сам пошёл к тем, кто нуждался в пополнении домов любви. Им всегда нужен свежий приток. Быстро они изнашиваются. И стал я поставщиком загулявших или зазевавшихся дур. Из тех, кто покрасивей, понятно. Невзрачные всегда честны и законопослушны даже в том случае, если они валяются под кустами у всех на виду. За тем лишь исключением, когда их отлавливают сборщики бесплатной рабочей силы для аграрных отдалённых плантаций богачей. Тут уж любая крепкая двуногая коряга сгодится. Ведь известно, женщины послушны, пугливы и глупы для того, чтобы организовать побег из неволи. В разгар сезонных работ и старухами не гнушаются, – хватают, где попало, и кто их ищет? А чем человек богаче, тем он беднее состраданием, что тоже известный факт.
– Что же стало с сестрой? – спросил Рудольф, через отвращение испытывая сильное любопытство к его рассказу.
– Она… В общем, ей повезло с моей лёгкой руки, – Чапос сжал свои кулаки, подобные кувалдам для дробления породы вручную. – Можно и так сказать. Богач содержал её, полюбил вдруг на исходе своих изношенных лет. Оставив позади себя в своём прошлом тех, кому изломал жизнь, он будто замаливал свой грех. Тем, что на случайной и не заслужившей этого ничем тупице компенсировал свою прошлую подлость в отношении хороших девушек, – благородством по отношению к ничтожеству. Так тоже бывает. После него она не пропала, открыла своё швейное предприятие после дележа наследства с многочисленным потомством ходока по блаженным местам.
– То есть ты оказался её благодетелем? – и Рудольф умышленно толкнул фигурку-сосуд на поднос. Из головы женщины-графина вылилось вино, но Чапос ловким жестом подхватил сосуд и не дал пролиться остальному.
– Да, – ответил он беззлобно, – я дал ей счастье. Избавил от унылого и каждодневного труда, которому были обречены её сестры. Они потом сказали мне: «Почему не выкрал нас»? Не знаю, что там чувствовал её муж-счастливчик, но ходил, как и привык с гордо поднятой головой аристократа, а за его скрипучей старой спиной она подставлялась во всех подходящих для этого углах любителям случек на час. Но это и было его наказанием. Не ценишь драгоценность, получай дерьмо. Надмирный Свет, Он дважды в одни руки счастья тебе не подвалит. Если случайно, как схватишь не своё. Но не своё оно и по лбу может отлететь, мало не покажется. У жизни есть свои неумолимые законы. Есть. И думаю, мне тоже достанется за всё. Только вот ещё не достиг я границ области попущения мне Свыше. Руки тяну, тяну туда, думаю: вот сейчас и вдарит! Но нет. Терпит. Видимо, припас удар на потом.
Он опять выпил и на этот раз долго не открывал глаз. Может, не хотел видеть Рудольфа, отравляющего его полёт и тянущего на грешную твердь.
– Вы уверенны, что желаете её? – спросил он, открыв свои залитые зенки, ставшие уже переполненными тоской, туманными. – Её подружка лучше. Я бы себе такую взял. Я опытный. Понимаю, что говорю. Она будет страстной. А эта? Что в ней, кроме этого, – и пьяный Чапа приставил к своей груди два сжатых кулака, намекая на пышный бюст девушки. – А подружка имеет волшебные волосы. Они похожи на утреннее небо. Кожа у неё нежнейшая. А у этой, что и есть?
– Сам, что ли, хочешь её? – Рудольф ловил его убегающий взгляд, Ненавидя уже его лицо, будто раздавленный нос и огромные чёрные ноздри.
– Да, – вдруг сознался Чапос. – Я хотел её выкупить у бабки, чтобы та не работала на старости лет у старика, как служанка из последних. Бабка ведь мать аристократа, не знаю, кем она была в молодости, но замуж за аристократа вышла. Старик её использует как служку. Девочку же ей надо обеспечить. Он-то денег не даёт, я знаю. Бабке платит как обычной прислуге. Я всё вызнал. Много дам ей денег за чудесную девочку, за воспитание в правдивости и чистоте. Приведу её, мою нездешнюю богиню, в Храм Надмирного Света. Чтобы зажечь вместе с нею семейный алтарь зелёным небесным огнём. Буду строить сам такие же Храмы и молить о прощении за всё.
Неприятное осложнение в виде появления опасного соперника
– Ты?!
– Да. Я ради неё купил усадьбу. Я хочу красивых детей. У неё будут такие.
– Ты веришь, что она сможет тебя полюбить? – Рудольф наступил под столом на его ногу и сильно надавил. Чапос даже побледнел. Рудольф использовал специальный приём при этом нажатии. Но Чапос не подал и вида, что испытывает боль. Он покорно сидел, как истукан. Или вино действовало так, что ощущения внешнего мира ничего не значили для того, кто пребывал в своих полётах. Чтобы не расплющить ему ногу, Рудольф убрал с его ступни свой особенный ботинок, в котором было специальное устройство, способное раскрошить и камень.
– Я бы сумел разжечь в ней любовь.
– Как ты это сделаешь, она же не похотливая и пахучая, как твоя зрелая и перезрелая аристократка. Как, урод?
– Я бы протирал ей ступни лепестками цветов и перебирал её волшебные пряди волос цветом летнего вечернего неба в ясную погоду. Они тёмные, но светятся нежным мерцанием, будто в них скрыта тайна её происхождения. Я стал бы её рабом и молился бы ей, как богине. Мыл ей ножки, сам готовил вкусную еду, нанял бы кроткую чистую прислугу, как и положено ей, аристократке. Она светла душой, сладка телом, но она не будет столь страстна, как это дано некоторым. В ней живёт стремление к тишине, и я дам ей эту тишину. Её близость буду принимать как дар себе свыше, как редкий праздник, если она не захочет любить меня часто. Хоть и раз в год. Я буду терпеть от неё всё. И уже не прикоснусь к другим, чтобы не осквернять её.
– Да ты влюблённый, оказывается.
– Да. И больше. Я люблю. Давно. Уступите мне. Вам всё равно, кто будет открывать вам своё податливое лоно. Вы просто голодны. Ваша жена вас не любит и не хочет. И вам хочется горячей женской вагины. Я найду вам любую. Самую опытную красотку. И эта розовокудрая тоже девственница, если вам хочется чистоты. Она таит в себе редкую и сладостную будущую женщину. Что вам и за разница, кто. Всё равно потом выбросите. Что вам и за разница? Она же хрупка и непрочна на грубое воздействие…
Удивление закончилось даже у Рудольфа. – А ты? В самый раз? Вонючий контейнер, где упакованы все токсичные пороки этого мира. Нежен и бережлив? Торгуешь ими как мясом, разве что не вразвес. Да ты и топором любую хряпнешь, если жрать будет нечего. Думаю, твоя приёмная мать была права насчёт твоего происхождения. Я же наслышан, как ты добр со своими жертвами. – Рудольф одёрнул сам себя, поняв, что собственная неконтролируемая эмоциональность полностью сравняла его с тем, кого он оскорблял, мня себя кем-то высшим. Он задумчиво изучал давно уже изученного Чапоса, как впервые. Видимо, тот родился в пустыне, там же полно отлавливают детей от шлюх и мутантов. Все его песни, к сожалению, опровергали деяния его же жизни, и он просто играл словами, как разноцветными камушками. Он был начитан, но жесток. Кто сможет полюбить его, кроме обожравшихся прошлыми пирами старух, которых потянуло на чёрствую корку? Им и это сейчас в радость. За столами-то сидят уже другие. А их мужья тащат свою уже редкую похоть в «дома любви». Но они же не уработались, как беднота, и им хочется тоже. А Чапос тут как тут. Молод, страстен, силён. Что им красота? Им же другое надо. А у него в штанах этакое богатство. Но юной и пригожей девушке разве это надо в первую очередь? Ножки он будет мыть. Рудольф рассмеялся.
– Что за шутник сотворил наши миры? – спросил он вдруг у Чапы, но тот его не услышал или не понял вопрос.
– Я нашёл её сам. И ты мне уже не нужен. А вот беречь её будешь, как свою шкуру. Даже если кто другой посягнет, отвечать будешь ты. А я перебью тебе все кости и закопаю живьём. Буквально. За неё. Ясно? Скажи – да!
– Да, – отозвался Чапос, закрыв глаза. Голос был покорен. А что в душе? Веки успели это скрыть. Лицо, как скорбная маска дикого идола, застыло. Скорее, это была не покорность, а понимание правоты Рудольфа, которому он не мог быть соперником.
– Я ждал её взросления столько лет, – проговорил Чапос и открыл глаза плачущего монстра, пребывающего в мучительной трансформации к чему-то противоположному. И тут его понесло в неудержимом словесном потоке, увлекшем за собою и Рудольфа. Чапос словно бы держал Рудольфа за шкирку и не отпускал, ныряя совместно с ним в гущу насыщенных подвижных образов, поскольку слова мало уже что значили. Инопланетный преступник как фокусник вынимал их из своего виртуального мешка и наделял подлинной жизнью.
– Я хотел ей быть всем. Я ради этого служил её старому покровителю, понимая, что она ему не нужна, хотел заручиться его поддержкой для брака с нею. Я увидел её сразу после исчезновения матери. Она пришла с бабкой в игрушечную лавку. Она бегала по помещению и радостно смеялась куклам в витрине. И хотя ей было немного лет, всё обещало в ней удивительную будущую красоту. И грудь уже наливалась у неё под платьицем, и ножки были стройны и резвы. Все формы уже наливались, как это бывает у румяных, но ещё маленьких плодов, лишь один бочок розовеет и манит, и ты ждёшь, предвкушая их будущее и ароматное великолепие. Бабка не хотела покупать ей куклу. Бедность уже толкалась в их дверь. Но что-то она ей купила. Пустяк какой-то. Бусики для куклы. Любила её, любит, себе видимо в булке отказала, а ей что-то купила. Баловала её. Я купил лучшую куклу. И войдя в их двор, подозвал одного дворового кота и велел передать ей, сказав, что от друга её отца. Этого кота дворового я тоже знал. Он был поставщик девчонок, время от времени, так сказать, на общественных началах. Он их портил и бросал. Не всем и везло. Иные попадались. Он завлекал их внешностью и обещанием зажечь огонь в семейном алтаре в Храме Надмирного Света. Я это знал. Но это был и их выбор тоже. Они же знали, чем это кончается. И он таскал ей мои дары. Врал. Сам, дескать, покупаю, рассчитываю на твою будущую благосклонность. Я его прижал, я догадливый в отношении сволоты, говорю: «Если ткнёшься к ней тем самым, то и без этого самого проживёшь оставшиеся годы». Он струсил. И не смотрел на неё. А облизывался, как и положено коту. Я же видел, как она, сидя под цветущими густыми кронами деревьев на скамеечке показывала другим подружкам платья, что шила моим куклам. Она всё ещё играла, хотя и делала вид, что уже выросла. Я шептал: «Играй, моя радость, играй». Я представлял, как она также будет нянчить наших детей. В ней есть этот дар – её будущего материнства. Не всем им он и дан. Сколько я отшиб от неё, когда она выросла, едва они и смели к ней сунуться. И все боялись. Старик знал это, но делал вид, что не знает. Я смотрел в его глаза, как преданный пёс, чтобы он дал своё разрешение, когда придёт время. Ему-то что? Ему же женщины без надобности. Он холоден, как те точки в небе, которые глупые люди считают за алтари детей Надмирного Отца. Ни да, ни нет. Но использовал меня для своих надобностей без зазрения совести. Да у него её и нет…
Любовь одна на двоих с выходцем из тёмных столичных ущелий
Из тёмных глаз пьяного Чапоса лились слёзные потоки. Злой крокодил был сентиментален, как ему и полагалось. Яркое кино свернулось, как ему и полагалось тоже, в отживший жгут киноплёнки, убранной в душу-шкаф Чапоса до востребования.
– Вы сильны, вы и не человек, как и её отчим. Но кто вы? Вы способны меня сделать пеплом, я знаю. Но когда вы насытитесь ею, не бросайте. Я возьму её любой, даже опустошенной и затисканной…
– Ну, ты! – Рудольф взял из его ставших безвольными рук бокал вина. – Нажрался, хлюпает тут, торгаш плодоягодный. – И он вылил вино в землю под деревья, растущие из отверстий в полу. После этого он вылил и остатки из графина-женщины. Бутыль была не малая. А сам сосуд решил взять себе, как экзотический сувенир.
– Ищи себе другую усладу. Та её подружка, розовокудрая, как ты выразился, не хуже. А для тебя так и дар небес, если расстараешься, конечно. Ножки мыть будешь… – и он опять усмехнулся, – Если, конечно, не будешь чудаком на букву «м» и не продашь её какому-нибудь членистоногому аристократу. – Остатки вина он, тряханув фляжку, вылил Чапе на макушку, – Романтики падшие, всё как было и у нас на Земле. Тут же грех, тут и любовь. Порнография и святость в одном сосуде. – И он изучил на просвет тёмно-голубую фляжку, не осталось ли там ненужной ему бурды, отравляющей мозг, и, усмехаясь искусно сделанной надписи, своими очертаниями копирующей тайное вместилище этой самой любви, то, к чему нескрываемо стремился и он сам, хотя и не так возвышенно, как бандит Чапа. Его влечение было только что возникшим, в отличие от настоянного годами чувства, что бултыхалось в груди уродливого, но оказывается тайно-романтичного человека-зверя, каким он считал его до сегодняшнего дня. Но от того, что это влечение прорвалось столь недавно из самого Рудольфа, оно тоже не было лёгким или несерьёзным, а охватило плотно и целиком. И признания Чапоса вместо того, чтобы отвести его от девушки и уступить её тайному воздыхателю, сделали её ещё более вожделенной, какой она, возможно, и не была вначале. После молений же Чапы он перешёл неожиданно на русский язык, чтобы обругать его, но не обидеть совсем уж серьёзно.
– А вот кол тебе в глотку, чтобы котёл твой от перегруза вина не болтался из стороны в сторону, а не эту райскую птичку. Размечтался! В твои лапы только и уместно тебе твою ворону-аристократку, ей перья и дери, пусть горланит тебе на радость. Полётов ему захотелось, падаль слюнявая. Слёзы льёт, крокодил…
Рудольф сплюнул туда, куда перед этим вылил вино. Контрасты не переставали удивлять. Красавицы и чудовища, любовь и распутство, унылая бесцветность и ослепительная яркость всё было перемешано и взбалтывалось в голове, как ингредиенты чудовищного коктейля непостижимого мира.
– Я и не удивлён. Я понимаю вас, – голова-котёл Чапоса продолжала клониться к груди, как у тяжко-больного или депрессивного человека. – Её нельзя не полюбить, увидев хоть однажды. Вам же тут всё подвластно. Стоит и возжелать, а уж и ваше. Всё доступно, но хорошо ли это? Не думаю. Как же ваша жена? Не за это ли и несёте наказание – её холодность?
– Кто жена? Гелия? Нет у меня никаких жён. Чем она мне помеха? Но я удивлён и не понимаю тебя. Ты верил в возможность ответной любви со стороны такой девушки? Да ты безумец! Ты обречён на покупные радости, но в этом и нет проблем. Да здесь и нет ничего бесплатного. Я тоже всё оплачиваю и не скорблю.
– Вы не человек. Вы оборотень. Их любовь не может быть человеческой. – Вино окутало сознание Чапоса своим вязким воздействием, и он говорил откровенно без всякого нажима, утратив самоконтроль полностью, – Мои девушки откровенны со мной. Я же никогда их не обижаю. А любовь подземных оборотней запредельна, как и они сами. Но кто вы? Я не понимаю. И вы там не один такой. Вас много. Некоторые помнят ваши подземелья, хотя с ними что-то делают потом, и пережитое в мире оборотней превращается в мутный сон. Но они должны всему подчиняться. Неужели и мою любимую ждёт то же самое…
– Что это «самое»? Её ждёт человеческая любовь. Подлинная, а не твоя трольская. И никогда, ты слышишь, никогда эта девушка не полюбила бы тебя! Размечтался. Детей ему. Рожай от своих ворон. Если они ещё способны нести яйца. Может, кто и вылупится от тебя. А ей я сам сделаю детей. Постараюсь немного улучшить наличную расу. Чтобы вокруг было больше красивых людей.
– Поведёте её в Храм Надмирного Света? – Чапос даже раскрыл рот, ожидая невероятного ответа, будто норовил уловить его и пастью тоже.
– Зачем мне ваш Надмирный Свет? Я и без его рекомендаций управлюсь.
– Да, да! Служители Чёрного Владыки боятся переступать пороги Храмов Надмирного Света. Он опалит их!
– Кто? Ваш Надмирный Свет? – Рудольф весело засмеялся, наблюдая отвисшую бесконтрольно губу своего агента. – Спалить любого из вас могу только я. Но зачем мне это? Я же не убийца, как ты. Людей убивать вообще страшно, даже людей-тварей. В этом нет удовольствия. В отличие от любви, даже и продажной. Но где тут другая? Вот наши женщины – они горды и вольны в выборе. Они сильные, как правило…
– У оборотней есть женщины? Там в глубинах Паралеи?
– В каких глубинах, котёл ты ограниченный. Да и зачем тебе это понимание. А тебе приходилось встречать тех, кто помнил о демонах?
– Одной девчонке, очень хитрой, удалось избежать утраты памяти. Оборотень-старик с белой головой не сумел обжечь её предплечье непонятной штуковиной, как делал это с другими девушками. Они вскрикивали и тут же всё забывали. Она вначале притаилась, а потом притворилась такой же беспамятной. Старый оборотень не заметил своей оплошности, поскольку у неё на предплечье было маленькое как точка родимое алое пятнышко, и она заливалась слезами от страха. Он долго её вертел, но ничего не мог понять. Потом погладил её по волосам и произнёс: «Не бойся, птичка-невольница. Тебе уже никто не причинит тут вреда. Не надо переигрывать. Разве было так уж больно»? Вот такие слова она мне и передала. Она была самая послушная и приближённая ко мне девушка. Она рассказала, что в подземельях очень светло и не страшно, что там нет никакой преисподней. Там обитают красивые добрые существа, похожие на людей. Только заметно улучшенных по своему виду людей. Она хотела там остаться надолго и хотела любить одного из оборотней всегда. И он хотел. Но было нельзя. Правда, там снуют ещё какие-то существа, не люди и не животные. Но я ей сказал, что все её видения являются обманом их хозяина, Чёрного Владыки, они вторгаются в сознание и внушают о себе ложь. Они же оборотни.
– Почему это?
– Оборотни не могут дарить человеческую любовь, поскольку она создана только для созданий Надмирного Отца и Матери-Воды Чистейшей. Для радости и для продолжения рода. А кто создал тех, кто обитает под землёй? Неизвестно.
– Может, та девчонка тебя разыграла. Она всё придумала. Или у неё что-то не в порядке с головой.
– Может, кто и горазд придумывать. Я же не Надмирный Свет, над всякой душой не витаю. Но она не придумала. Ей было жалко тех, кого заточили под землёй. Кто их заточил? Надмирный Свет?
– Ну да Совет. За глупости и шалости их.
– Их прощают?
– Обязательно.
– Почему они не женятся? Кто не даёт? Ваши законы? Они у вас свои? Нечеловеческие! – заключил он уверенно. Рудольф засмеялся. Чапос смотрел и без намёка на ответное веселье.
– Что я сказал весёлого?
– Я представил, как у нас всюду кишат и бегают маленькие гибридята. А что, ведь это и мысль – улучшить вашу расу. Дать ей толчок к развитию. Используя естественные и совсем доступные средства. Но шутка. Конечно, запрета нет, но порождение гибридного потомства нежелательно. Я где-то однажды нашёл древние записи одной притчи. Она совсем о другом, но там есть слова: «Но спускаемся мы/ С покорённых вершин/ Что же делать, и Боги спускались на Землю…». И я вдруг подумал, что Боги не могут спускаться. Они тогда перестают быть Богами. Они становятся равными тем, к кому спустились. Но хуже, потому что утратили свою высоту. Так вот, человек сам должен подниматься до Богов, никакое спускание кого-то там сверху ему не поможет. А только породит соблазн. И тем и другим. Аристократы все имеют жён, так зачем им продажная любовь? Эти жуткие «дома любви»? Что об этом думаешь?
– Молодые аристократы посещают их редко. Только вдовцы. Не желающие жениться повторно. Только старики, у кого угасает чувственность. И лишь изредка те, кто жаждет временами разнообразия. Чтобы через новизну вернуть остроту тому, что притупляется с неизбежностью. А так? Аристократок учат тонкому искусству любви. Чтобы уметь дарить радость мужьям. Почему Чёрный Владыка не разрешают жениться своим подданным?
– Где? В казарме открывать филиал вашего Храма Надмирного Света? И нет надо мной ни чёрных, ни прочих разноцветных владык. Дурак ты, Чапа, хваткая лапа. Если все будут жениться, кто осчастливит твою-то лапу?
– Я и без распутных кобелей не пропал бы…
– Однако ж, ты угнездился именно в этой нише… – Рудольф указал на надпись на фляжке-женщине между её ног.
– Оставьте мне «Дарующую Любовь», – Чапос осмелел от добродушия Рудольфа.
– Кто такая дарующая любовь?
– Её имя Нэя – Дарующая любовь. Пощади её и меня. Не трогай её и не лишай судьбы меня.
– Ну, ты и болванка чугунная! – разозлился Рудольф. Неожиданно он бросил ему в лицо пустую фляжку. Она была лёгкая и не причинила вреда Чапосу, тот не оскорбился, поскольку был пьян. Он лишь лязгнул зубами, будто хотел поймать её на лету, как собака. Фляжка отлетела и откатилась в полутьму под лианами.
Кряхтя, Чапос полез за нею, поднял и стал рассматривать на просвет, поднеся к ближайшему светильнику на ветке, в надежде рассмотреть в ёмкости остатки напитка. Что-то там и бултыхалось, поскольку у бутылки помимо очень узкого горлышка имелся и узкий промежуток посередине, изображающий талию богини, переходящую в шарообразный низ, на дне которого и осталась наркотическая влага на пару глотков. Рудольф встал и погладил, как бы в утешение, густую и короткую шевелюру Чапы, но лишь из желания усугубить его унижение. Пальцы нащупали костяной вырост – гребень на голове, скрытый волосами. После чего вытер салфеткой руку с подлинной уже брезгливостью и, сложив как носовой платок, положил поверх недоеденного жаркого.
– Ешь, – сказал он мягко, – когда ещё придётся пожрать тебе за чужой счёт. – Следующую фразу он опять сказал на русском. – Зверь ты, топором инволюции тёсанный. И хотя достался тебе от высокоразвитых, сгинувших предков в дар эмбрион таланта, есть подозрение, что не родится из тебя ничего. Ящер ты по жизни твоей, и я через тебя скотиной стал. А тем, кого убиваешь по заказу, тоже реквием слагаешь белыми стихами? Тем, чью печень пожираешь? – Но злость не прошла и после оскорблений.
– Ваши колдовские заклинания на меня не действуют, – ответил ему угрюмо и угрожающе Чапос, принимая непонятную речь за магические формулы. – А сам я уже давно и неплохо изучил ваше внутреннее устроение. Вы никогда не причините мне никакого телесного вреда, чего бы вы ни бормотали, выдумывая нелепости. Вы не умеете творить жестокости голыми руками, если ваши руки не снабжены вашим демоническим инструментом поражения. А вот я могу осуществить любую из ваших угроз с кем угодно, не исключая и вас, окажись вы без своей демонической защиты…
– Запоминай! – перебил он, презирая его угрозы. – Если с девушкой что случится после нашей беседы, вдруг решишь её спрятать, украсть? Ну не выдержит влюблённое сердце, ведь ты её столько лет алкал. Так вот. Найду тебя всюду. Отрежу твой член и заставлю проглотить, запивая вот этим винищем. И это не оборот речи, не белые стихи, а чёрная правда жизни. Ясно? Скажи – да! – И Рудольф сдавил бычью шею Чапоса, стоя сзади.
– Да, – послушно повторил Чапос, наливаясь тёмной кровью.
– Умница. За что тебя и ценю.
– Хотите, я отдам вам все свои деньги и усадьбу тоже? За неё. И свою душу посмертно.
– И где жить будешь с нею? В хижине из прутьев? Троль ты влюблённый! – Рудольф ушёл.
Чапос взял фляжку и прижал её к лицу. И что-то шептал ей, плача в своём сумрачном углу. В синем стекле отражались цветные огоньки, висящие на лианах, напоминая звёзды в небе. Но Чапосу они не напоминали ничего. Он, как и все падальщики рыскал всю жизнь носом в землю, а те времена, когда и ему приходилось поднимать совсем ещё юную голову кверху лицом, были столь далеки и столь затоптаны его последующей хищной поступью, столь убиты в нём, что и были ли они, эти времена его душевных полётов?
Нет, не были затоптаны и не были убиты. Хранились, как горсть чистых и радужных искр, украшая тот его оберегаемый уголок сумрачной пещеры-души, куда он и замыслил поселить Нэю, отгородив сей угол звериной шкурой, мехом наружу, в сторону же спрятанной девы-сокровища обшил бы изысканным дорогим атласом и усыпал этими искрами. Чтобы она жила там в иллюзии звёздной, бесконечной открытости в высшие и прекрасные миры…
Появление Ифисы – спасительницы от вездесущих воров
Но не дано, и содрана шкура, и со злою тоской отодран внутренний атлас, и брошены глупые искры туда, где им и место. Чапос зашвырнул пустую бутыль-деву в заросли лиан, где она, незримая, тихо звякнула. И оттуда вдруг вышла девушка, ведь Чапос был накачан отравой. В синем платьице, с милым девичьим бантиком в пепельных волосах, забранных вверх и открывающих её маленькие розовеющие ушки, белую шейку с камушками вокруг неё. А камушки то дорогие, откуда у неё? Синие как стекло только что брошенного сосуда. Глаза мерцали теми искрами, что только что отбросил Чапос тоскливой душой в неоглядный провал, туда, куда и бросал всё ненужное, как плохое, так и хорошее. Да и было ли оно у него, хорошее?
– Всё же решила, подумала, что я демона лучше? – спросил он, тая, как соль в воде в несбыточной надежде. – Ты ведь его и не видела. С кем тебе меня и сравнить? Я первый коснусь, и первый останусь. Я первый встречу тебя, что тогда его угрозы? – И он радовался, что она пришла к нему, а не к демону, когда он тут сидел. Не осознавая, что это его сновидение наяву. Став на колени, он полез в гущу лиан искать разбросанные искры, чтобы опять украсить ими только что разорённый в отчаянье чертог любви. Но влажный мрак густо сплетённых лиан царапал ему лицо, там было много колючек. И он взвыл, не найдя там ничего и сильно поранив ладонь о разбитый сосуд. Остриё горлышка-шеи вонзилось ему в мякоть плоти, и красная густая кровь залила его рубашку, когда он поднёс её к себе, решив, что это остатки волшебного напитка. Смачно слизывая кровь, напитанную тою же субстанцией, с чем он её и перепутал, он уже забыл о Нэе, которая явилась только что. Но кто-то перед ним, всё же, стоял. Это оказалась подруга Гелии – Ифиса. Писательница и бывшая актриса, покинувшая сцену.
– Эх ты! – говорила Ифиса, тыкая его в грудь атласной туфелькой, вышитой в тон платью. – Безумец и мечтатель. Уж коли судьба приговорила тебя, ты от неё не увернёшься. Не даст она тебе счастья, коли невзлюбила. Я такая же. Без счастливая. Нет, так-то ничего себе живу, а счастья не видала. Вставай, а то не смотри, что тут аристократия озабоченная тешится, тут и ворья полно. Ограбят. А у тебя вон сколько деньжищ-то с собой, все карманы распёрло. За день, что ли, столько накопал? В навозных кучах чужого греха? Думаешь, сам не провонял? Я на машине. Довезу тебя. Без ущерба твоим карманам. А то тут каждое утро в лианах валяются раздетые и ограбленные. Представь, какая морока это для служащих? Ищи каждый раз для них рвань какую-нибудь, чтобы домой отправить было в чём. Может, не только и ворье старается, но и девицы тоже. Не теряются. Я же вот чужого не беру. А могла бы тебя обчистить и уйти. Порядочная я. Мама такую воспитала. Душу я берегу свою. Так, тело иногда тешу. Ну, вставай!
