Валерий Борисов
Децимация
– Народишко, он буйный, – прокашлялся дед Матвей. – Но он и смиренный. Разгорячится – прах идет, отойдет – переживает, с горя пьет, чтобы забыться. А потом снова за старое. Вечно в нас это есть и будет. Неразумные мы – люди.
Отец Александр поблагодарил хозяев за вечерю, попрощался со всеми, благословил их святым крестом, никого не укорил и вышел из хаты вместе с зятем, который должен был отвезти его домой. Марфа вышла провожать на подворье. Кумовья тоже засобирались домой. В хате остались только дед Матвей и Иван. Дед молча смотрел подслеповатыми глазами на лампу, потом снова стал расспрашивать Ивана, как живет семья. Погоревал о дочери – Анне:
– Не забажала жити в селе, ушла. Што в городе краще? Бедность всю жизнь у нее там. Да и здесь ей тогда нечего было делать.
Вспомнил о Сергее и, узнав, что он стал командиром, похвалил:
– Добрый хлопец. Самостоятельный. Всегда хотел сделать по-своему. Петр – молчалив, как лошадь. Знай – пашет. Добрый хлопец. А Аркадию шо нужно було? С сирой душой, да в паны. Може, штось и получится. Добрый хлопец.
Всех внуков дед Матвей оценил хорошими ребятами, и это Ивану было приятно. Только его он не оценил, за что Иван был благодарен деду. Потом Марфа, захватившая только часть разговора, стала расспрашивать о сестре и племянниках. Степан снова наливал и пил. Иван твердо отказался от водки. Степан по-пьяному буровил, что теперь он заживет, всем это покажет, но не уточнял – как. Потом стали ложиться спать. Места было мало. Дед по привычке пошел спать в холодную летнюю кухню. Мужу Марфа постелила в сенях с телкой: «Там тепло, и запах навоза пьяному нравится». Ивану постелила на полу в комнате. От усталости он долго не мог заснуть, в голову лезли кошмары прошедшего дня. Проснулся от тяжелого сна, когда Марфа стала хозяйничать дома. Было еще рано, но Иван стал собираться в дорогу. Встали остальные и до завтрака делали работу на базу. Марфа завернула в чистую холстину кусок сала в подарок сестре Анне. Иван вначале отказывался, потом взял. Прощание было каким-то тягостным. Приглашали друг друга в гости, но никто не верил в серьезность новых встреч. Еще затемно Иван со своим возницей уехал в Старобельск.
За три дня переговоров с купцами Старобельска, Айдара и других мест Иван закупил, по его подсчетам, около пятидесяти тысяч пудов хлеба. Это его радовало – прибыль выходила немалая. Единственного он не знал, да и не вникал в сложность вопроса – хлеб предназначался врагам России, с которыми сотрудничала украинская рада. Но он делал свое купеческое дело добросовестно, с удовольствием.
11
Конец ноября выдался холодным и промозглым, что всегда бывает в этих местах. Тяжелые влажные ветры гуляли над Луганском, изредка выпадал снег, который смерзался в ледяную корку. Дворники почему-то перестали его рубить, в отличие от прошлых лет. На улицах было скользко и грязно. Почти каждую ночь происходили грабежи, людей раздевали и грабили прямо на улицах. Сергею Артемову почти каждую ночь приходилось нести патрульную службу, да и днем тоже работы хватало. Однажды вечером он немного отстал от своих патрульных и, когда догнал их, увидел, что они задержали какого-то человека. Уже начался комендантский час, и патруль хотел отвести задержанного в совет для выяснения личности. Человек упрашивал не задерживать его, объясняя, что он идет с работы и зашел в аптеку Гуревича купить боржомской воды и лекарства. Может быть, молодые патрульные, старательно исполняющие свои обязанности, взяли бы его, но Сергей узнал в нем главного конструктора патронного завода – Шнейдера, и сказал ребятам, чтобы его отпустили. Шнейдер вежливо поблагодарил Сергея и спросил:
– Вы идете не в сторону Английской улицы?
– Нет.
– Там тоже находится патруль и может еще раз задержать. А то бы вместе прошли, и мне было бы спокойней. Хорошо… я пойду, может, никто больше не задержит.
Сергей знал Шнейдера, как рабочие начальника, и с уважением относился к нему. У Шнейдера была великолепная память, он многих, даже рабочих, знал в лицо. Недавно он разговаривал с Сергеем и сейчас узнал его.
– Я вас провожу домой, – предложил Сергей. – А вы, – обратился к патрульным, – идите в совет, я скоро подойду.
Сначала шли молча. Шнейдер осторожной мягкостью переставлял ноги по ледяному тротуару, стараясь не поскользнуться.
– Вы меня, господин Шнейдер, не узнали?
– Узнал. Артемов. Недавно с фронта. Правильно?
– Да.
Они подошли к двухэтажному дому, где жил Шнейдер.
– Вот и дошли. До свидания.
– Спасибо, что проводили. Не хотите ли зайти ко мне в гости? Попьем чай. У меня китайский, еще со старых запасов остался.
Сергей хотел было отказаться, но Шнейдер мягко, но настойчиво произнес:
– Пойдемте к нам. На улице холодно, вам необходимо согреться, чтобы не было простуды. И дети мои будут рады. Они просто бредят революцией и большевиками. Старший – просто воспитан на истории французской революции.
Сергей перестал колебаться, тем более ему было приятно, что такой человек приглашает его к себе в дом. Шнейдер занимал оба этажа. Это был его личный дом, построенный по собственному проекту лет пятнадцать назад. Шнейдер жил в Луганске более двадцати лет. Приехал начинающим инженером из Германии на завод Гартмана, думая заработать и накопить денег, а потом отправиться назад в милую Германию и открыть там свое дело. Но Гартман, на паровозостроительном, начинающим работу землякам платил немного, и Шнейдер решил перейти на патронный завод. Патронный завод был государственным, и платили там инженерам и рабочим на четверть-половину больше, чем на гартмановском. Тем более, Шнейдеру предложили более высокую должность, и он согласился на переход. Цепкий рациональный ум, немецкая пунктуальность, умение ладить с людьми снискали ему авторитет в заводское среде. В войну, – несмотря на то, что он был немцем, – назначили на должность главного конструктора. Его мечты об отъезде на родину давно развеялись, когда он женился на луганской красавице, – дочери предводителя местного дворянства Пакарина – Наталье или, как ее называли на иностранным лад – Натали. У них было двое детей. Старшему сыну было уже пятнадцать лет, дочери – двенадцать. Он любил свою жену и детей с истинно немецким сентиментализмом и сердечной строгостью, которые у каждого немца в крови. Когда-то его звали Бруно, отца – Иоганном, а в России Шнейдер стал Борисом Ивановичем – немецкая душа в русской оболочке. До войны почти каждый год ездил в Германию, горделиво показывал своим родственникам очаровательную жену и прелестных детей. Его звали домой, но дети выросли, ходили в русскую школу, унаследовали от матери не только красоту, но и открытость души, чувство привязанности к России, от отца – любознательный ум, умение анализировать происходящее и общее чувство привязанности и верности к семье. Мечты о возвращении остались мечтами. Шнейдер не просто смирился с этим, он понял, что его родина теперь здесь – в Луганске. Много душевных страданий принесла ему война с соотечественниками, но он выбрал твердую линию: будет служить новой родине – России. Как иностранец он все-таки смотрел на происходящие события посторонним взглядом. Революцию он не принял своим умом, но душой чувствовал, что народ, совершивший такой поступок, где-то прав. Сейчас ему было интересно поговорить с Сергеем, показать живого большевика сыну, развеять тот вакуум в душе, который сложился с войной и революцией, когда в гости или синематограф ходить стало опасно, а иногда и невозможно.
Они вошли в дом. На первом этаже располагались кухня, столовая, библиотека, на втором жила семья. Старая служанка, жившая у них много лет, открыла дверь. Они прошли в зал для гостей. Вышла жена – стройная, с красивым, начинающим, правда, увядать лицом. Сначала она недовольно поморщилась, увидев, что гость одет в солдатскую гимнастерку и яловые сапоги, но муж знает, кого приглашать в дом, и она приветливо улыбнулась и пригласила садиться. Сергей чувствовал себя неловко в этой аккуратной комнате, присел на самый краешек кресла, боясь сесть глубже, чтобы не повредить его. Шнейдер снял пиджак и остался в жилетке, но с галстуком. Он выглядел усталым и несколько пожилым человеком. Обратившись к жене, он сказал, чтобы служанка подала чай и еще чего-нибудь для «легкого» ужина, – вероятно, гость проголодался. Но Сергей с такой энергией замотал головой в знак отрицания у него чувства голода и твердо выговорил: «Нет!», что хозяева не настаивали. Жена сказала, что не надо тревожить горничную, она за день устала, и что подаст чай сама. Через минуту она расставила чашечки на низеньком, маленьком столике. Сергею никогда раньше не приходилось сидеть за таким низким столиком, – колени упирались в его края, руки некуда было спрятать, и он уже жалел, что согласился зайти к инженеру. Но хозяева будто не замечали неловкости гостя, жена разлила чай по маленьким чашечкам и присела рядом сама. Сергей не знал, что делать – то ли сразу проглотить все, или подождать, когда хозяева будут допивать, и потом быстро выпить самому, и упрекал себя за то, что раньше, хотя бы в книжках, не обратил внимания на такие приемы.
– Давайте чай пить, – обратилась ко всем жена.
– Спасибо, Натали, – ответил Шнейдер, подвинул кресло ближе к столику, положил маленькими щипчиками сахар в свою чашечку.
Сергей напряженно думал, как ему поступить, и в итоге неуклюже зацепил миниатюрными щипчиками пиленый кусочек сахара и бросил в свою чашку. Жена Шнейдера предложила:
– Не стесняйтесь, кладите больше.
– Нет, нет! – возразил Сергей.
Но она, несмотря на его протесты, положила ему еще несколько кусочков.
– Вы знаете, как скучно стало сейчас жить… вечерами мы уже в гости не ходим, и к нам не ходят. Мы каждому гостю рады.
«Особенно мне», – с иронией подумал Сергей.
– Как вы считаете, скоро все это закончится, и станем жить как прежде? – завела она светский разговор.
– Как только всех буржуев прогоним, установим по всей стране свой порядок, так заживем, – но не по-старому, а по-новому, – заученно, по-солдатски ответил Сергей.
– А долго еще буржуев будете прогонять?
– Думаю, недолго. Врагов осталось немного.
– Хорошо, что мы не буржуи. Нас же не прогонит Советская власть?
– Вас – нет. Спецы нашей рабочей власти нужны. Без них мы ничто.
Шнейдер пока молчал. Видимо, в семье было заведено так, что подобные разговоры начинала жена. Но вот он вмешался:
– Дорогая, а кто твой отец? Ты забыла?
– А кто у вас отец? – переспросил почему-то Сергей.
– Предводитель Славяносербского дворянства, Пакарин. Вы удивлены?
Сергей промолчал. Он слышал об этом человеке и даже видел его до войны на народных праздниках. Тот имел имение недалеко от Славяносербска.
– Вы же знаете – мой отец отказался от всей своей земли в пользу местных крестьян. Поэтому он уже не помещик и не буржуй. Будет работать в суде. Его же вы не тронете?
– Нет, если он все честно отдал трудящимся и будет, как все, работать.
– Вот видишь, милый, – обратилась жена к Шнейдеру. – И папе ничего не будет. Не надо уезжать в Германию, да еще со взрослыми детьми. Новая власть справедливо разберется с каждым, и мы будем жить как прежде. Ты прекрасный инженер, тебя тем более никто не тронет.
Шнейдер улыбнулся, слушая наивные рассуждения любимой Натали, но сам думал о чем-то другом. Жена еще немного поговорила с Сергеем, поняла, что ее обязанности за столом уже закончились и, мило улыбнувшись, пояснила, что надо уделить внимание перед сном детям; попрощавшись, ушла. Шнейдер снова неторопливо разлил чай и спросил Сергея:
– Вы уверены, что вам удастся создать новый порядок?
– Кому?
– Большевикам. Затеяли вы очень большое дело. Такого история не знала. Но есть ли уверенность, что доведете дело до конца?
– Есть. Потому что большевики вместе с народом. А эта сила все перевернет и построит новое.
Вошел сын, худощавый в мать – подросток. Поздоровавшись, он сел на диван, вдали от взрослых. Видимо, мать сообщила ему о необычном госте. Шнейдер кивнул на приветствие сына и продолжил разговор:
– Да, на такой шаг может пойти только великий народ. Широко, размашисто действовать может не каждый. Немец прежде подумает, все отмерит, а потом отложит все на потом. Еще никто в мире не брался за такое – полностью уничтожить эксплуатацию. А получится ли у вас?
– Получится, еще как получится! – горячо ответил Сергей. – Народ хочет жить по-новому, отбросить все старое и войти в новый мир чистым душой и телом. Каждый будет работать на всех, а все будут помогать одному. И тогда не будет униженных, бедных, попрошаек – все будут равны. Проклятая старость не будет в тягость. Старые люди будут воспитывать детей и будут в почете. Не как сейчас. Все, кто не работает, будут учиться, отдыхать по-человечески, как сейчас это делают буржуи. Человек будет трудиться не ради корки хлеба, а ради радости других. Все будут свободны, равны, красивы, умны…
Сергей замолчал, удивленно глядя на улыбающегося Шнейдера. Ему стало стыдно за свой порыв. Шнейдер заговорил:
– Да, на такой шаг способен только великий народ. Повторюсь, но на западе сначала каждый бы член общества посчитал, во что это выльется. Поняв, что хоть временно будет плохо, отказался бы от всех своих идей и такой опасной затеи. Только Россия может воплотить сокровенные мечты величайших мыслителей. В том числе и немецких, не только Маркса и Энгельса, которых вы почитаете, но и других, которые вам, Сергей, неизвестны. Поистине великая и непредсказуемая страна! Страна чувств и великих замыслов, ей под силу самые смелые, разрушительные шаги. Недаром ее любили и боялись все иностранцы. Я в этом не исключение… поэтому она мне нравится. Россия живет не по-мелочному, а крупно. Мир содрогается, когда Россия приходит в движение, мир рушится, когда Россия перестраивается. Поистине великая страна в своей детско-азиатской непосредственности. Захотела – разрушила старый мир, а как строить новый – толком не знает. Потом, по ходу разберется! Я все слышу это – жить по-новому. Даже стало надоедать. А как – по-новому?|
Шнейдер говорил, как бы размышляя сам с собой, и Сергей до конца не понимал его рассуждения, но чувствовал, что он не принимает революцию.
– А так. Все будут управлять государством, все трудиться. Если дать человеку власть, он быстро научится управлять государством. – В ответ Шнейдер снисходительно улыбнулся. – Рабочий не глупый, если он делает такие детали и станки. Его пока на допускали к управлению страной. И вот он все построит по-новому… вы не верите?
– Верю. Но я думаю так: если самый честный рабочий станет руководителем государства или членом парламента, то он уже не будет рабочим. Он станет тем же буржуа, какие были и есть в стране, и вместо старых буржуа станет обманывать и эксплуатировать рабочих, бывших своих товарищей. Это диалектика жизни, и примеры других стран это показали. Вот, например, посмотрите на Америку. Там многие миллионеры, в отличие от Европы, вышли их рабочих, – сами трудились в поте лица, были эксплуатируемыми, а стали богатыми – и что они делают? Еще жестче, чем старые буржуа, эксплуатируют своих бывших товарищей! Инстинкт человека командовать другими выше чувства справедливости и равенства. Поэтому и ваши руководители, когда будет нужно, применят силу к рабочим. Пустят кровь всего народа. Природа устроена таким образом, и не вина большевиков, если у них получится не так, как они задумывали.
Сергей обдумывал слова Шнейдера и, хотя чувствовал, что его знания не могут сравниться со знаниями инженера, но упрямо продолжал:
– Все-таки вы неправы. Вы не можете понять, что люди будут совсем другими. Им не нужно будет унижать других, у них и руководителей ничего не будет, а когда человек ничего не имеет, то ему не будет смысла эксплуатировать и обманывать других. Мы не похожи на Европу и Америку, мы воспитаем по-другому себя и весь народ. Нашему примеру последуют их рабочие, и будет в мире мировая революция.
Не понимал Сергей, что он сейчас говорил так же, как и его марксистские учителя в окопах, знающие несколько великих символических фраз, а остальное додумавшие сами. Да и учили они его урывками. Но самое главное – Сергей был уверен в них и готов биться за свою идею.
– Но если ни у кого ничего не будет, как же будет жить человек? И зачем ему стремиться к лучшей жизни, если она даже не предвидится?
Шнейдер пожал плечами. Он понимал, что его собеседник – простой рабочий и солдат, но честный человек, в отличие от некоторых руководителей большевиков, которые избегали теоретических споров, направляя все усилия на укрепление власти. Он никогда с ними не спорил и не говорил. Это был первый случай откровенного разговора с большевиком, молодым человеком, который не знал жизни. Сын Шнейдера, сидевший до сих пор молча и жадно слушавший разговор старших, сказал ломающимся хрипловатым баритоном:
– Папа, вы не правы. Революции бывают разные. Вот французская революция почему не до конца получилась? Потому, что там буржуазию хотели приспособить к новому строю, а она сговорилась с Наполеоном и подавила революцию. А у нас хотят сделать правильно – убрать буржуазию, уравнять ее со служащими и рабочими. А это – основа построения социалистического общества. Большевики учли ошибки французской революции.
Шнейдер внимательно посмотрел на сына и несколько свысока улыбнулся:
– Вот представьте себе пчелиный улей. В улье живет одна пчела-женщина. Естъ трудовые пчелы. Они приносят в улей нектар и пыльцу, другие производят воск, прополис, чистят и убирают улей. Есть трутни, они ничего не делают, едят бесплатно мед и получают удовольствие. Но их трудовые пчелы терпят. Потому, что так устроен пчелиный механизм. Лишнего у них ничего нет. Так же устроено и человеческое общество. У него нет лишних людей. Ему нужны и рабочие, и крестьяне, и буржуазия. Если взять и уничтожить всех трутней, то рой их снова создаст. Они необходимы для поддержания социального мира в улье. Поэтому, если всех капиталистов уничтожить или изгнать, то все равно появятся новые – явные или тайные. Эксплуатация рабочих и крестьян при социализме будет такой же, как при капитализме, а может, и сильнее. Кто-то же должен создавать не просто предметы труда, но и богатство страны! А это рабочие. Так устроен человеческий общественный организм. У него нет ничего лишнего, – отрубишь что-то, оно снова отрастет, хотя уродливо, не до конца, но все-таки появится.
Сергей был сбит с толку. Он не знал, как возразить вроде справедливым, но контрреволюционным словам. Ему не хотелось признавать правой точку зрения Шнейдера.
– Все равно мы в России построим социалистическое общество! – упрямо повторил он. – Мы не пчелы, которые не соображают, как работают. А мы будем соображать, будем думать – и победим.
– Вы, Сергей, не обижайтесь. Это я так думаю. Но честно скажу: мне приятно, что я живу в России и являюсь свидетелем великих событий. Это под силу только вам – славянам. Только, думаю, трудно вам будет, трудно…
– Спасибо хоть за такую поддержку. Если бы вы были в наших рядах, нам было бы намного легче.
– Пока власть предпочитает с нами сотрудничать, мы с вами. Но не дай Бог проводить по отношению к интеллигенции такую же политику, как и буржуазии. Будет плохо, страна останется без ума. Надо уметь со всеми сотрудничать.
– Мы готовы к такому сотрудничеству. Но много врагов.
– Враги всегда были и будут. Но надо, чтобы новое прошло как можно безболезненно. В этом ваш успех. Конфронтация послужит не в вашу пользу.
Шнейдер мельком взглянул на часы, и Сергей понял, что пора уходить.
– Анатоль. Не пора ли спать? – обратился он к сыну.
Сын, который внимательно слушал взрослых, и только один раз высказавший свои мысли, согласно кивнул, попрощался и ушел. Шнейдер, провожая Сергея до входных дверей, пошутил:
– Вы не боитесь, что вас задержат?
Сергей, поняв его шутку, ответил шуткой:
– Быстрее я кого-нибудь задержу.
– Да, да вы ночной хозяин города, – иронически улыбнулся Шнейдер, и они распрощались.
Сергей пошел к бывшей земской управе, где располагался ныне совет, и встретил там Нахимского. Было удивительно – когда этот человек спит? – все время Сергей видел его на ногах.
– Где ты так долго был? – накинулся он на Сергея. – Отпустил патруль! Так нельзя делать!
– У знакомого был, – Сергею не хотелось говорить о своем посещении Шнейдера. – А где ребята?
– Ты их бросил, оставил район без охраны! Так я их снова послал на дежурство, чтобы ничего не случилось.
– Да ничего не случится с городом, Абрам Семеныч, – Сергей находился еще под впечатлением разговора со Шнейдером о том, что все нужно решать мирным путем. – Особенно на Английской или Почтовой. Буржуи боятся по темноте в окна выглядывать. А мы ходим и каких-то врагов выискиваем.
– Сережа, ты что-то не то говоришь. Я ж тебе объяснял – пока есть буржуи, до тех пор нам будет грозить опасность. Нам надо быть все время начеку! Да, и есть всякая шваль, готовая пограбить народ. И надо их всех, врагов революции, уничтожить. Это сейчас наша главная задача. А ты разводишь сантименты. Будь жестче и строже ко всем.
Но концовку Нахимский все же произносил мягче, как бы журя своего любимого ученика, который проявил неожиданную слабость.
– Сережа, ты еще не знаешь, но тебе, видимо, придется ехать в Киев, на всеукраинский съезд советов. Надо решительно решать вопрос – у нас власть советов или рады. Другого пути нету. Чтобы разжечь мировую революцию, надо скинуть раду – и откроется прямой путь в Европу. Сегодня пришла телеграмма – срочно направить туда делегатов, я предложил тебя как верного товарища революции, и Клим согласился. Завтра будет собрание совета, все фракции будут присутствовать. Ты пойдешь по фракции большевиков. Согласен?
– Да. А что, ни ты, ни Ворошилов или другой повыше меня ехать не хотят?
– Опасно оставлять в это время город без руководства. Поэтому решили, что члены исполкома не поедут. Останутся здесь. А ты и все наши товарищи проведут нужную линию. Мы верим вам.
– Конечно, украинские губернии давно должны быть советскими. А то наблюдаем за Центральной радой, а ничего не предпринимаем.
– Правильно. Она воспользовалась тем, что мы боролись с эксплуататорами, и объявила о своей власти на Украине. Теперь мы закрепились и надо с ней кончать. Она – тормоз на пути мировой революции. В Питере Совет Народных Комиссаров не хочет насилия в отношении рады. Поэтому местные большевики должны проявить инициативу и выкинуть националистов. Понял? Иди домой, отдыхай, а завтра утром будь здесь, как штык.
– Хорошо, – согласился Сергей.
Они крепко пожали руки, Нахимский остался дежурить в совете, а Сергей в темноте пошел домой.
