Валерий Борисов
Децимация
Шаповал исподлобья оглядел присутствующих, словно готовясь к бескомпромиссному бою, и, взяв в руки лист бумаги, стал читать:
– Предлагается такое представительство в будущем Учредительном собрании: от Киевской губернии – сорок пять депутатов, Волынской – тридцать шесть, Подольской – тридцать девять, Екатеринославской – тридцать шесть, Острогожского окружного округа – пятнадцать, Галиции – тридцать, остальные губернии от двадцати восьми до тридцати четырех мест. По нашему мнению, это наиболее разумное представительство, служащее укреплению нашей державы.
В зале пронеся легкий шумок и последовали осторожные вопросы:
– Но Галиция еще окончательно не присоединена к Украине. Австро-Венгрия не дает на это согласие.
– В Екатеринославской губернии населения больше, чем в Подольской и Волынской вместе взятых. Представительство неравноправно.
– Острогожск – территория России. Как бы не было конфликта с москалями.
– Южным губерниям – Таврической, Херсонской – выделено недостаточно мест.
Шаповал молча записывал вопросы и, когда те прекратились, начал на них отвечать:
– Я специально не сделал большого выступления, ожидая от вас этих вопросов, а теперь разъясню. С Австро-Венгрией будут вестись переговоры о присоединении Галиции к Украине. Этот регион мы не можем оставить без представительства хотя бы потому, что там живут наиболее национально осведомленные украинцы, которые должны оказывать решающие влияние на остальную часть Украины. Посмотрите на наш кабинет, наших руководителей? – он повернул голову в сторону Грушевского. – Подавляющее большинство из нас – выходцы из Галиции или проживали там определенное время и получили огромный заряд национальной осведомленности. Без Галиции не может быть самостийной украинской державы. Поэтому мы посчитали нужным увеличить их представительство произвольно, не беря в расчет количество населения, проживающего там. Галиция – аккумулятор, дающий энергию нашей национальной борьбе. Что касается Екатеринославской губернии, – там действительно населения больше, чем в западных губерниях. Но это русифицированное городское население, и пророссийские тенденции велики. А Донбасс – осиное гнездо большевизма. Таврической губернии даем девять мест, но это только трем уездам без Крыма. Крым, как российская территория, не получает ни одного места. Также меньшее представительство по этим же причинам получает юг. Учредительное собрание не должно раствориться в пророссийском море. Мы не можем допустить, чтобы судьбу нашей державы обсуждали русифицированные элементы, тем более какие-то донбасские хунгузы. Мы не боимся гражданской войны с ними и мы подчиним их своей идее. И в этом нам поможет непримиримый национальный дух. Что касается Острогожска, то позвольте мне пока на этот вопрос не отвечать, но депутатов от этого района необходимо иметь в будущем собрании.
Шаповал победно, исподлобья смотрел на членов кабинета, готовый к безальтернативным ответам. Но по лицам присутствующих было видно, что они спорить не намерены. Только оба немца, неизвестно из каких соображений, быстро и старательно записывали что-то в свои тетради. Грушевский, не по-суровому, а как-то по-отечески смотрел на своих молодых соратников, задавших столько вопросов по уже ранее решенному вопросу.
– Шановни панове! Я услышал незрелые разговоры. Начну с того, что нам нужно переименовать многие города и поселки. Вот возьмем Екатеринослав. Его основала не Екатерина, а наши запорожские козаки. И он должен называться Сичеслав. Одессу также заложили козаки. Есть какой-то городок – Новомосковск, и это оскорбительно для наших чувств…
– А возле Харькова есть села Бавария, Париж, Нью-Йорк… – раздался чей-то голос, но Грушевский не смог определить, кому он принадлежит.
Он покосился на немцев, которые внимательно все это слушали.
– То – поселения немцев-колонистов, передовой нации. И эти европейские названия приближают нашу державу к западному миру. В отношении Острогожска дам разъяснение. Мы этот регион, заселенный в основном украинцами, включили в состав основной территории. Наши союзники уже оккупировали этот район, и мы закрепимся в нем и отторгнем его от России. По этому поводу есть соглашение с союзниками, и считаю нужным довести его сейчас до всех. Мы не должны давать Московии спокойно жить, мы должны постоянно от них что-то требовать и обвинять их в чем-то… тоже постоянно. Давайте примем к сведению информацию об Учредительном собрании и представительстве в нем, а комиссия по его подготовке пусть продолжит работу в этом направлении.
Многим из сидящих закрадывалась в голову крамольная мысль. «Как это понять? Не успев встать на ноги, мы претендуем на чужие территории. Хорошо это или плохо?» И только немногие пришли к выводу, что плохо. Другие думали так – раз России плохо, значит – это, вообще, хорошо.
Перешли к следующему вопросу – международному. Суть его состояла в том, что Румыния, пойдя на соглашение с Германией, позволила ей оккупировать Бессарабию – российскую губернию, расположенную по Днестру. В зал пригласили бессарабскую делегацию, находящуюся уже несколько дней в Киеве и ведущую переговоры по этому вопросу. И сейчас глава делегации Новаковский излагал суть вопроса – русский и другие народы, проживающие здесь, хотят создать на своей территории Бессарабское государство, независимое от Румынии и Украины, с выводом оттуда немецких войск. Взаимоотношения с Россией оставались пока открытыми, – до окончательной стабилизации обстановки. В дальнейшем предполагалось включение Бессарабии в состав России. Эта перспектива вызвала недовольный шум в зале. У министров Центральной рады заблестели глаза в предвкушении расправы над бессарабцами. Они стали так громко высказывать с мест свое мнение, что Новаковского стало не слышно.
Немцы стали ускоренно записывать выступления в свои тетради. Новаковский пытался еще что-то объяснить, но его на слушали. Грушевский стал объяснять позицию Украины по этому вопросу, но было видно, что он это говорит для своего правительства, а не для бессарабцев.
– Все империи рано или поздно распадаются, и Россия – не исключение, – но, почувствовав что-то не то в своих словах и увидев насторожившиеся взгляды немцев, поправился: – Имеются ввиду азиатские. Цивилизованные, – как, например, Австро-Венгрия – вечны. Так вот, могу ответить господам бессарабцам, что на этой территории проживает значительное количество украинцев, и они проживали там издревле, еще до прихода валахов, молдаван, гагаузов. У вас нет общих границ с Россией, и эта небольшая частичка бывшей империи должна войти в состав нового государства, – я имею ввиду Украину. Я понимаю, что у вас могут быть различные интерпелляции по этому вопросу, но мы придерживаемся единой линии – Бессарабия должна быть включена в состав украинской державы, и мы ведем в этом направлении переговоры с нашими союзниками – Германией и Австро-Венгрией… и надеюсь, они закончатся положительным результатом. А теперь пусть выскажутся члены кабинета министров.
Грушевский величественно поднял руку, приглашая членов рады к дискуссии. Но дискуссии не получилось. Все поддержали точку зрения головы. А предварительный итог подвел премьер-министр Голубович, который терялся или просто не умел выступать перед публикой. Его анемичное лицо от волнения несколько заалело:
– Мое правительство не может признать Бессарабию… вот… там могилы наших предков, – он взглянул на Грушевского, будто ища помощи и, поймав одобрительный кивок его головы, заикаясь от волнения, продолжал: – Там же живут украинцы! Они всей душой желают присоединиться к своей родине… вот… мы не оставим их без поддержки. Нет! Это, значит, решение моего кабинета, – заключил он и, словно стыдясь своего невразумительного выступления, резко, будто подломились ноги, сел.
Бессарабская делегация, видя, что ее предложение не нашло отклика в украинском правительстве, заметно потускнела, и тогда ее руководитель Новаковский обратился к председательствующему с просьбой еще раз прояснить свою позицию. Но Грушевский холодно ответил, что они заседают достаточно долго, а вопросов для обсуждения еще много, и позволил только высказать свое мнение по решению украинского правительства. Новаковский, еще не старый человек, с пронзительно белой сединой в черных волосах, покраснел от гнева, и его смуглое лицо еще более потемнело. Четко выговаривая по-русски слова, сдерживая этим себя, чтобы не сорваться, дрожащим, тихим голосом произнес:
– Вы стремитесь любой ценой попасть на страницы исторического учебника, не замечая народов, которые живут рядом с вами. Если бы не Брестский мир и не ввод на нашу территорию, – по вашему согласию, – немецких и австрийских войск, проблема нашей самостоятельности не встала бы. Ваши претензии насчет украинцев, проживающих по Днестру, смешны. Их всего пятнадцать процентов, русских намного больше. За украинским народом вы признаете национальные чувства и стремление к объединению, зачем же бессарабским народам отказывать в этом? Мы не претендуем на новороссийские и малороссийские земли. Мы говорим об исторических границах Бессарабии в рамках России. Почему же к большим народам, как к Германии, вы относитесь подобострастно, а к малым – нет? Такое различие отношений достойно хулиганов, панове…
Но Грушевский не дал ему договорить и, впервые за время сегодняшнего заседания, схватил колокольчик, и он непривычно чисто, для этой пропахшей политическими интригами комнаты, серебристо зазвенел. И сразу же, как по команде, раздался неодобрительный шум сидящих министров, сурово смотревших на бессарабцев, топорщивших кверху в видимом каждому неодобрении, усы. Грушевский понял, что ему необходимо сейчас перед всеми показать твердость своего духа и смелость. Другого такого момента может еще долго не представиться. Он резким движением скинул свои очки, зажав их в протянутой в сторону гостей руке, и гневно прокричал:
– Украина – это Украина! Это – держава!У нее великое будущее! А Бессарабия – ничто!
Раздались аплодисменты членов рады. Они по достоинству оценили мужественный политический выпад своего головы. Делегация Бессарабии встала и покинула зал. Грушевский внутренне был доволен собой. Он проявил политическую волю в такой щекотливой ситуации, он показал зеленой молодежи, – то есть министрам, – как надо отстаивать интересы державы. Грушевский снова сел за стол, перебрал бумажки и нарочито усталым голосом, чтобы было видно всем, произнес:
– Осталось насколько небольших вопросов, и будем заканчивать сегодняшнее заседание. К нам поступает много жалоб об искажении украинского языка. Вот, как, например, переделана вывеска магазина на Софиевской площади. Раньше было «Продажа и подборка мховъ». Согласно нашего постановления все вывески должны быть на украинском языке. Владелец магазина исполнил наше распоряжение, и вот как переделал: «Продажа й подборка мiховъ». Это безграмотность. Надо писать правильно, хотя бы так: «Продаж i выбiр хутра». Министру просвещения и культуры предлагаю создать комиссию из грамотных лиц, чтобы она ходила по городу, указывала на ошибки, и они быстро исправлялись на украинский язык.
– Надо попросить немцев, чтобы их командование писало сводки и объявления на украинском языке. А то все на русском, – ответил министр просвещения.
– При встрече с командованием немцев я попрошу об этом, – ответил Грушевский. – Думаю, вопрос понятен, интерпелляций быть не может. Давайте бороться за чистоту нашего языка.
Немцы, наблюдавшие за заседанием, явно заскучали, отложили тетради в сторону и больше ничего не записывали. Один из них, дождавшись паузы, подошел без спроса к Грушевскому и что-то прошептал ему на ухо. Потом сел на место. Грушевский некоторое время сидел молча, втупившись очками в стол, потом сказал:
– Сейчас мне напомнили, что ранее германское командование просило нас рассмотреть вопрос о запрещении празднования годовщины революции и отречение царя от престола. Есть опасения, что могут появиться антигерманские лозунги, листовки, призывы… я думаю – это разумная просьба наших союзников. Скоро мы установим дни своих национальных праздников. Какие есть мнения?
Ранее предполагаюсь широко отметить дату годовщины создания Центральной рады. Теперь все планы менялись. Но никто не возражал, и Грушевский продолжил:
– Тогда, министр внутренних дел, дайте соответствующие распоряжения и проследите за порядком в столице и в других городах, освобожденных от большевиков.
Он снова порылся в бумагах на столе:
– В связи с победной офензивой мы не смогли по-настоящему отметить день рождения и кончины нашего великого кобзаря – Тараса Шевченко. Необходимо, хоть и с опозданием, но широко развернуть шевченковские чтения, издать его книги, чтобы они были в каждой семье, открыть памятники. Для этих целей министерство финансов выделяет два миллиона карбованцев. Сами понимаете, это немного, но ради народа, чтобы до него донесся голос великого украинца, мы готовы пойти на такие расходы. Сегодня же начинаем эту работу.
Он пожевал бесцветными губами:
– Министерство финансов выделяет триста тысяч карбованцев на издание иллюстрированной книги по истории нашего флага, герба и другой символики. Почему – вы спросите – нужна эта книга? Я отвечу. В непросвещенных массах, в результате большевистской пропаганды, существует мнение, что это галицийский флаг, а не украинский, дарованный нам австрийским императором; трезубец – знак вражды и раздора и вообще, будто бы это – упрощенный герб. Привыкли к царскому двуглавому уроду-орлу, хочется видеть что-то более сложное. Надо провести такую линию, что наша символика имеет многовековые исторические корни и берет начало от киевских князей, а не недавно нами приобретенная и чуждая остальной Украине. Коллектив историков, знакомые мне люди, подготовили по моей просьбе книгу о родословной наших символов. На мой взгляд, аргументация исторических корней нашей символики получилась основательной. Ее надо внедрять в народ. Никто не возражает против таких расходов? Также у меня просьбы… заявления о выделении денег на открытие украинской библиотеки, театра, постановку пьесы, пошив национальных костюмов, смену табличек с названием улиц по-украински и еще много другого. Я думаю – пусть министерство финансов рассмотрит и удовлетворит такие запросы.
Один из немцев вышел из зала и через несколько минут вернулся. Не останавливаясь у своего места, он напрямую прошел к Грушевскому и что-то зашептал на ухо председателю. Было заметно, что Грушевский краснеет – первый признак недовольства. Немец пошел к своему столику. Грушевский достал из-за борта пиджака часы:
– Панове! Я забыл вам сказать, что у меня сегодня назначена встреча с начальником штаба германских войск, генералом Гренером. Вот пунктуальный немецкий офицер мне об этом напомнил.
Грушевский поморщился и всем стало ясно, что их голова – уважаемый профессор – просто врет. Никакой договоренности ранее не было, немец передал телефонный приказ – немедленно прибыть в штаб оккупационных войск. Такие случаи срочного вызова были и раньше, но в отсутствии соратников по национальной борьбе. А в присутствии их такой срочный вызов был уже оскорблением его чести – главы украинской державы. Но он своим видом не показал признаков оскорблённости, только понял, что предстоит серьезный и нелицеприятный для него разговор с командованием немцев. Он торопливо объяснил, какие еще решения принимаются по другим вопросам. Но был щекотливый вопрос о выделении денег членам рады для обустройства квартир, приобретения необходимого гардероба, содержания семей. Грушевский знал, что большинство членов кабинета министров не женаты, но семейные деньги требовал каждый из них. Он предложил вот этим, каждым, выделить, кроме штатного пособия, дополнительно по сто тысяч карбованцев. Все были довольны, что вопрос о деньгах не обсуждался. Грушевский хотел было попрощаться, но Голубович попросил его задержаться на минутку.
– Пан голова! Всем известно, что из-за варварских бомбардировок большевиками города вы остались без крова, – он имел ввиду сгоревший шестиэтажный особняк Грушевского. – Правительство, за ваши огромные заслуги перед народом, желает вам подарить новый дом…
Грушевский засобирался еще быстрее. Сгоревший дом достался ему бесплатно, по наследству от отца, новый должны подарить от имени государства.
– Мне некогда, некогда обсуждать этот вопрос, – торопливо ответил он, внутренне довольный сообразительностью своего премьера.
43
В штабе главнокомандующего немецких войск Грушевского быстро провели к генералу Гренеру – начальнику штаба оккупационных войск на Украине. По-военному подтянутый адъютант открыл перед Грушевским дверь, и он вошел в кабинет генерала. В большом кабинете было сумрачно из-за плотных портьер, наполовину закрывающих окна, и Грушевскому пришлось некоторое время протирать свои очки и щурить глаза, пока они не привыкли к слабому освещению. Генерал Гренер – невысокий, склонный к полноте человек при виде председателя рады быстро встал, отдал ему честь, вскинув руку под козырек военной фуражки, которую он успел надеть при виде входящего Грушевского, вышел из-за стола и подал широкую руку для приветствия. Потом пригласил его сесть напротив себя, а сам сел на свое место. Разговор шел на немецком языке, который Грушевский хорошо знал – недаром он долгое время жил в Австро-Венгрии. За небольшим столиком у стены сидел еще один человек, в гражданском, и Гренер представил его:
– Герр председатель. Прошу вас познакомиться с известным в Германии публицистом – Колином Россом. Он побывал на всех фронтах, и его статьями и заметками зачитывается немецкий народ. Сейчас он готовит серию очерков по Украине. Если не будете возражать, герр председатель, то разрешите ему присутствовать при нашем разговоре. Я надеюсь, что услышанные из уст украинского руководителя мнения и оценки помогут ему написать объективные – как и всегда – статьи о положении на востоке.
Гренер почему-то не произнес на Украине, а подчеркнул – на востоке. Но на это Грушевский не обратил внимания, ему льстило, что его видение обстановки услышит известный немецкий журналист и донесет его до немецких читателей, что, несомненно, прибавит ему популярности в Европе. Но Гренер промолчал о самом главном – Колин Росс уже полгода, с осени семнадцатого, служил в военном отделении министерства иностранных дел и снабжал немецкую дипломатию своими, отличающимися от информации военных, сведениями. За это его военные не любили, но и боялись одновременно – разрешали ему пользоваться служебными материалами, присутствовать на отдельных оперативных совещаниях, что не допускалось в отношении других журналистов.
Колин Росс – полнеющий мужчина средних лет, встал и с доброжелательной улыбкой подал руку Грушевскому:
– Я не помешаю вашей беседе с начальником штаба. Мне бы хотелось узнать из ваших уст о положении на Украине. Редко выпадает возможность присутствовать при таких встречах, в которых участвует сам глава государства. Понимая, что вы неимоверно заняты государственными делами, я не отниму у вас ни минуты драгоценного времени, посижу в стороне и послушаю, а после, если разрешите, я задам вам несколько вопросов. Вы мне разрешите, герр председатель?
– Да-да, – поспешно согласился Грушевский. – Не только присутствуйте, но и включайтесь в наш разговор, задавайте вопросы. Я буду рад на них ответить.
Гренер повернулся на стуле к карте, которая находилась на стене за его спиной, раздвинул черные шторы, взял в руки указку и приготовился говорить. Его фигура сейчас выражала деловое отношение к беседе:
– Я вас проинформирую о положении на фронте. Вот, посмотрите – линия фронта, – он указкой с севера на юг стал проводить линию по карте. – Киев, Чернигов, сегодня наши передовые части вошли в Одессу.
– Как, неужели Одесса уже наша? – радостно всплеснул руками Грушевский. – Это так важно для Украины, так важно! Старинный запорожский город Гаджи-бей снова наш! Спасибо вам, герр генерал!
Росс при виде этой сцены что-то записал. Снисходительная улыбка тронула губы Гренера:
– Наступление успешно продолжается, – Гренер понял, что пора заканчивать военный обзор, потому что голова рады впал в радостно-созерцательное состояние от неожиданно свалившейся на него новой украинской победы, и уже неспособен воспринимать какую-то информацию. Но впереди предстоял серьезный разговор, который должен привести главу Украины в разумное чувство. – Нашим войскам потребуется еще месяца полтора, чтобы очистить Украину от противника.
– Большевиков, – поправил его Грушевский. – Московской армии. А раньше нельзя очистить от них Украину? – умоляюще спросил он.
Гренер снова едва заметно улыбнулся, удивляясь наивности гражданского профессора:
– Можно было бы. Но, к сожалению, от вашего правительства мы практически не получаем никакой помощи. Военная поддержка от вас мизерная. Гайдамацких частей едва хватает на то, чтобы дать возможность жителям освобожденных городов посмотреть на своих освободителей – и то на параде, потом мы их перебрасываем в другой освобожденный город для проведения очередного парада. А наши солдаты и офицеры вынуждены сами наводить необходимый для военного времени порядок. Ваши части показывают очень низкую военную выучку.
Грушевский понял, что период равноправной беседы закончился. Сейчас начнутся упреки в адрес украинского правительства, и ему их предстоит выслушивать. И он решил перехватить инициативу в разговоре.
– Уже на подходе части галицийских стрельцов, – заторопился он. – Австрийский император предоставил их нам для борьбы с большевизмом. Как только они пройдут переформирование, мы их сразу же отправим на фронт. Скоро они должны быть в Киеве.
Гренер снова снисходительно улыбнулся:
– Эти части уже переформированы, и мы направили их на харьковское направление. В Киев они не прибудут.
– Как!? Они должны принять присягу на верность Украине в столице! Меня что, военный министр дезинформировал?
– Нет. Это решение принято нами, но мы не успели уведомить об этом вас. Пусть галицийские стрельцы непосредственно сразятся с большевиками в их цитадели, увидят настоящую войну.
– Да, да. Нельзя, конечно, терять время в столь напряженный период… присягу примем у них позже. Вы правильно сделали.
Росс, внимательно слушая, делал записи в блокноте вечным пером. Гренер перешел к основному вопросу встречи:
– Герр председатель. Наши солдаты проливают кровь на фронте, немецкий народ в тылу старается сделать все возможное, чтобы одержала победу его армия. Он, – я имею в виду народ, – недоедает, недосыпает и ждет обещанной от Украины продовольственной помощи. Что вы на это скажите?
Это была самая сложная и больная проблема для украинского правительства. Каким образом взять хлеб у крестьян?
– Как мы договорились, все имущество военных складов переходит к вам. Как только мы наладим свой продовольственный аппарат, то сразу же произведем закупку продовольствия у крестьян.
Но этот ответ, судя по выражению лица, не удовлетворил Гренера.
– Нам продовольствие нужно сейчас. Надо кормить полумиллионную армию, находящуюся на Украине, отправить продукты в рейх. Неужели нельзя использовать уже ранее существующий аппарат: советы, продовольственные комитеты, земства и другое. Дайте им работу – и они восстановятся.
Грушевский уныло подумал: «Начался не разговор, а пытка».
– Вы не учитываете специфических особенностей Украины. Большинство советов настроены пророссийски, за большевиков. Земства – еще старая государственная власть. Они всегда выступали против украинства, и мы не можем восстанавливать враждебные нашей державе органы. Продовольственные комитеты не представляют собой былой силы. Их функции взяли на себя советы. Мы из принципиальных положений не можем использовать старый аппарат.
– Так и что же делать? – уже без улыбки спросил Гренер.
– Нам с вами надо вернуть то продовольствие, которое разворовали крестьяне с военных складов. Мы уже обратились к ним с призывом, чтобы они вернули награбленное.
Неожиданно задал вопрос до сих пор молчавший Росс:
– Насколько мне известно, награбленное досталось не беднякам, а зажиточным крестьянам. Вы надеетесь все это забрать у них обратно?
– Да. То, что взято ими – противозаконно, и должно вернуться государству и их владельцам. Основная часть возвращенного будет передана вам. Но вы должны помочь нам в возврате принадлежащего Украине имущества. Мы вас об этом просим.
– Имущество военных складов принадлежит России, а не Украине, а в условиях войны они являются нашей добычей. Это закон войны и вы, как историк, это знаете, – холодно отрезал Гренер, показывая всем видом, что не хочет говорить о складах – для него этот вопрос решенный. – Мне хочется узнать: что сделало ваше правительство, чтобы положить начало выполнению продовольственных обязательств?
Грушевского коробил бесцеремонный тон Гренера – самого могущественного ныне человека на Украине, с которым была знающая свое дело армия.
– Мы, вместо старого аппарата, организовываем на местах самоуправление, которое уже приступило к работе. Но необходимо время для его организационного укрепления, приобретения опыта…
– Вы настроите своими реквизициями ранее награбленного из складов… – вернулся к предыдущему разговору Росс, – так называемых у вас куркулей против себя. А они, судя по статистике, составляют у вас основную массу крестьянства. Я подчеркиваю – не бедняки, а именно зажиточная часть. А в украинском селе, всем известно, находится огромное количество оружия. Я сомневаюсь, что можно вернуть то, что раньше принадлежало государству. Оно так и останется у них.
– Может быть, – согласился Грушевский. – Существует опасность противостояния села законному правительству. Но вы упускаете важный момент. Село населено украинцами, в отличие от городов, и крестьяне несомненно отзовутся на наш призыв о сдаче излишков хлеба ради укрепления своей державы. Я уверен, в ближайшее время, по нашему призыву, хлеб из села пойдет.
Гренер и Росс недоуменно переглянулись. Они не могли понять рассуждений председателя Центральной рады.
– Понимаете, – еле сдерживая злость, ответил Гренер, – наши первые попытки приобрести хлеб у крестьян потерпели неудачу. Они отказываются его продавать, как и другое продовольствие, необходимое нашим солдатам, проливающим кровь за вас. Я не хочу сравнивать, что дороже – кровь или хлеб, но этот фактор вы должны учитывать в наших взаимоотношениях. Верные, по вашим словам, крестьяне прогоняют с оружием в руках заготовительные команды, не пускают их в имения помещиков. К нам в штаб об этих эксцессах поступают ежедневно десятки телеграмм.
– Да, я знаю… – пробормотал Грушевский. – Они поступают и нам.
– При заключении Брестского мира вы обещали нам благожелательное отношение к нам местного населения. Выходит, вы нас обманывали? Вы не контролируете положения на Украине! Теперь для нас, в связи с созданием Донецко-Криворожской республики со своим правительством, складывается новая ситуация. Что делать? Приостановить наступление? Идти на переговоры с тем правительством? Или идти дальше и завоевывать для вас новое государство?
Гренер уже явно игрался с Грушевским, и тот совсем сник, что всегда бывало с ним при встрече с более сильным человеком, особенно европейцем.
– Нет, – ответил он слабым голосом. – Это самозваная республика, ни в коем случае не приостанавливайте наступления. Донбасс – большевистский район, его надо хорошо почистить от большевизма. Продолжайте наступление.
– Конечно, – смягчившись, ответил Гренер, чувствовавший, что сейчас разговаривал с главой украинской державы резко. – Наступление будет продолжаться, но и вы оказывайте нам всевозможную помощь. Кстати, как вы хотите решить аграрный вопрос?
– Будет проведена социализация земли в интересах украинского крестьянства.
– А разве не оставите все так, как было до войны?
– Нет. К старому возврата не будет.
Гренер и Росс снова переглянулись, и последний задал вопрос:
– Мелкие хозяйства не дадут товарного хлеба, особенно сейчас, в условиях войны. На данном этапе, этой весной, не следует проводить аграрную реформу. Пусть старые владельцы имений проведут посев, соберут урожай, а осенью можно и подумать о проведении аграрных преобразований.
Собеседников Грушевского пугала мысль о том, что в результате земельных преобразований на Украине Германия может остаться без хлеба.
– Нет, – Грушевский отрицательно покачал головой. – Мы должны выполнить свое обещание, данное селянству.
– И когда вы хотите принять закон о социализации земли? – осторожно спросил Росс.
– Мы обнародуем свой закон как можно более раньше, – может, в первой половине апреля.
Гренер в очередной раз переглянулся с Россом и вкрадчиво спросил:
– В апреле у вас уже идет посев зерновых и других сельскохозяйственных культур. Вы, как знаток народа, это прекрасно знаете. Принять в такое время закон о земле, значит – сорвать посевные работы. Украина останется без хлеба, не говоря уже о нас. А нельзя ли этот закон принять после окончания военной кампании против большевиков? Нам бы не хотелось серьезных политических потрясений в период существования фронта. Вы понимаете, мы можем лишиться поддержки круга влиятельных лиц в Германии. Зачем мы тогда пришли вам на помощь? Может произойти раскол в лагере наших сторонников, а это будет не на пользу ни вам, ни нам.
Грушевский задумался. В словах Гренера был здравый смысли. Но, с другой стороны, раде в аграрном вопросе надо было идти следом за большевиками. Крестьяне руководствовались большевистским декретом о земле и брали ее себе. Надо было усилить влияние на село, – этим целям и служил закон о социализации земли. Но не учитывать мнение союзников Грушевский не мог.
– Мы не можем не принять этого закона, – мягко ответил он. – Это наш программный документ.
– Мы это понимаем, – так же мягко ответил Гренер. – Мы вас просим только отложить его принятие до окончания военных действий, до окончания посевных работ. Вы же понимаете – в стране военное положение, и любой, даже нужный, но поспешный шаг может ухудшить внутреннюю и внешнюю обстановку. Отложите принятие этого закона. Выполните нашу просьбу, – может, Гренеру хотелось сказать «приказ», но он подчеркнуто произнес слово «просьбу».
Грушевский сидел, уткнувшись глазами в стол. Потом поднял голову и ответил:
– Добре. Правительство пока не будет принимать этого закона, – он внимательно посмотрел на Гренера и добавил: – Хотя бы до тех пор, пока я являюсь председателем рады.
