Валерий Борисов
Децимация
Они вошли в дверь продуправы и прошли в приемную. Секретарь хотел их остановить, но Нахимский с каменным лицом отворил дверь, и они оказались в кабинете. За столом сидел председатель продовольственной управы – Осадчий, мужчина лет сорока пяти, худощавый, с резко выделяющимися вперед скулами и густыми бровями, нависшими над глубоко сидящими глазами. Вначале он начальнически-удивленно посмотрел на вошедших и хотел что-то сказать, но Нахимский опередил его:
– Мы из совета. По распоряжению Ворошилова. У нас чрезвычайные права. Разъясните, почему в городе перебои с хлебом?
Он жестко буравил черными глазами председателя. Тот снисходительным жестом руки пригласил их сесть:
– А что, совет не знает, почему в городе плохо с продуктами? – задал Осадчий встречный вопрос.
Но Нахимский молчал, уставившись на него тяжелым взглядом. Выдержав паузу, Осадчий начал говорить, поняв, что первым отвечать придется ему.
– Уважаемые товарищи, – издевательски обратился он к ним, – видите ли…
Но дальше он продолжать не смог. Нахимский его резко перебил:
– Если ты будешь объяснять так, я тебя здесь и прикончу, – сделав паузу, продолжил зловещим тихим голосом: – Если ты сейчас не объяснишь по-людски, чем ты здесь занимаешься, почему допустил голод, я тебя как контру отправлю в тюрьму… или порешу здесь… на месте. У меня чрезвычайные права. Понял?..
Сергей стал вынимать револьвер из кобуры. Это получилось как-то непроизвольно, как реакция на слова Нахимского. Кровь мутной жидкостью хлынула ему в голову. Он находился до сих пор под впечатлением разговора с Нахимским и произнес:
– Давай, рассказывай быстрей, как ты довел людей до такого состояния?
Все получилось настолько неожиданно, что даже Нахимский удивленно взглянул на Сергея и поощрительно улыбнулся ему. Осадчий сразу же испугался, впалые виски его повлажнели, трясущимися руками он одел очки и, взяв со стола бумаги, немного заикаясь, начал говорить. Спесь слетела с него мгновенно.
– Вот, товарищи, видите – поступление продуктов в город. Я ничего не хотел скрывать, и вы меня неправильно поняли. В октябре получено муки только пять с половиной тысяч пудов, а городу нужно восемь тысяч. Вы еще раз меня извините, я только хотел вам все объяснить… в ноябре, пока получили две тысячи пудов. Вот, смотрите, мы ничего не скрываем! – он угодливо поднес книгу с записями под глаза Нахимскому, враждебно взглянув на Сергея.
Они стали смотреть на листы, разграфленные на мелкие клеточки, с цифрами. Сергей ничего не мог понять в записях. Нахимский вроде смотрел понимающе, листая страницы.
– Так, это книга прихода продуктов, а где расхода?
Осадчий подал ему еще насколько более толстых книг. Нахимский не стал их смотреть, понимая, что для изучения их потребуется много времени. Осадчий, не раскрывая, положил их снова на свое место.
– Вот, товарищи, я вам честно показал и рассказал, как снабжается город. Не обессудьте, если что-то не так.
После показа книг председатель почувствовал себя уверенней и спокойней. Он понимал, что разобраться с бухгалтерскими данными этим товарищам из совета не под силу.
– Нет, ты еще не все сказал, – проговорил Нахимский, и от этих слов Осадчий снова сник. Было заметно, как ему неприятно, когда к нему обращались на «ты». – На какую мельницу отправляете зерно на помол?
У Осадчего забегали глаза в предчувствии неприятностей:
– К Раскину… – он выжидательно посмотрел на Нахимского. Но тот вел себя уверенно, будто бы всю жизнь занимался продовольственным делом и знал все его тонкости.
– Потом куда Раскин отправляет хлеб?
Осадчий стал перебегать глазами с Нахимского на Сергея, думая, что ответить, потом решился.
– У меня есть приказ Центральной рады из Киева, – он достал бумажку из папки. – Вот. Согласно распоряжения от седьмого ноября сего года, подписанного генеральным секретарем продовольственного дела Ковалевским, мы не подчиняемся Петрограду, а выполняем указы из Киева.
Сергей не выдержал:
– Так вы исполняете приказы контры в нашем городе, где давно установлена советская власть, и который не признает никакой рады?.. Ну и дает! – он обратился он к Нахимскому. – У нас власть советская, а он выполняет контрреволюционные указы.
Нахимский одобрительно кивнул Сергею, довольный своим учеником, но Осадчий, опережая их, стал говорить:
– Товарищи, вы поймите – не знаешь, какие приказы выполнять. Вот бы полюбовно договорились с Киевом…
Но, увидев направленный на него враждебный взгляд Нахимского, исправился:
– Я согласен – в Луганске власть советская, в Киеве украинская, на Дону калединская, и все командуют.
– Говоришь, полюбовно договориться… этого не будет! Мы раду, как продажную бабу, наденем на штык! Вот и вся любовь. А скоро будет везде наша власть. Понял?!
– Понял.
– А теперь скажи, куда отправлял муку Раскин?
– В распоряжение Румынского и Юго-Западного фронтов.
– Прямо туда?
– Нет, к посреднику, в заготовительную контору Гербеля, снабжающего фронты.
– Ясно, – подытожил Нахимский. – Гербель одного с вами цвета, и хлеб до солдат не доходил. Это ты знаешь?
– Не могу знать. Я исполнял приказ. А потом куда хлеб пошел – никто передо мной не отчитывался.
Сергей вмешался в разговор:
– Я зато знаю! Им интенданты торгуют в тылу с буржуями, сплавляют в частные пекарни и магазины. Ворочают деньжищами, а солдатам остаются крохи.
Осадчий кивнул:
– Может быть, и так, но это уже не мое дело. Я выполняю наряды по снабжению фронтов.
– А вот в магазине Редькина и Прагина всегда есть булки, калачи, пирожное… – продолжал Нахимский. – Вы им муку тоже продаете?
– Да, они покупают у нас из общих запасов. Но немного, – осторожно ответил Осадчий. – Им же надо торговать, не закрывать же магазины!
– Им надо торговать, а рабочий этой булки не может купить. Цены кусаются. Вот видишь, Сережа, не дает продуправа умереть буржую, по-всякому поддерживает его. Если бы им не давали муки, то и жителям хватило бы.
Осадчий стал возражать:
– Это не совсем так. Вот за этот год созданы в Луганске продовольственные комитеты патронного, гартмановского заводов и другие. Они стали сами себя снабжать хлебом, и они выхватывают из-под носа у нас зерно. Вы не верите? У нас мануфактуры для обмена мало, а у них есть железо, – делают крестьянский инвентарь и меняют. У них крестьянин берет товары, а у нас их нет. На деньги деревня плюет, не ценит их. Раньше в имениях можно было купить, а сейчас их пограбили крестьяне, а сами продавать не хотят. Поэтому совету надо продкомитеты все объединить и наладить общее дело, чтобы каждый не тянул на себя одеяло, точнее – хлеб.
– Вот так и сделаем, – ответил Нахимский. – А сейчас марш отсюда, контра недобитая и чтобы твоего духу здесь не было!
У Осадчего удивленно поднялись вверх брови, видимо, он не ожидал такой концовки разговора. Нахимский немного смягчился:
– Ладно, не сейчас. Сдашь все дела нашему товарищу, который ждет в приемной. Он проверит записи и решим попозже, что с тобой делать.
– Как же это! Я подчиняюсь Киеву! Я пошлю туда телеграмму!
– Посылай куда хочешь, но с сегодняшнего дня – за свой счет.
– Понимаешь, – удовлетворенно говорил Нахимский как человек, выполнивший задание, – скоро мы всех твоих дружков прижмем. Вот пройдем по складам, магазинам – все возьмем на учет. Кстати, у тебя нет родственников, которые торгуют хлебом?..
Осадчий утвердительно кивнул.
– Кто? Браиловский?
– Нет.
– Крапивников?
– Нет.
– Хаимов?
– Да… он мой тесть.
– Передай тестю, – благодушно сказал Нахимский, – что мы к нему явимся в первую очередь и тряхнем его амбары хорошенько. Видишь, Сережа, я как чувствовал, что у него кто-то из родни торгует хлебом. Эти люди всегда своего поставят на нужную им должность. Как товарищ примет все дела, явишься ко мне в совет, я с тобой еще поговорю о том, куда хлеб разбазарил. Мы пошли, а тебя жду.
Осадчий проводил их до двери, – видимо, зауважал силу, повторяя на ходу:
– Буду рад сдать это проклятое место. Буду рад.
Они вышли на улицу.
– Понял, Сережа, как надо делать революцию? Больше силы и твердости. Буржуи только ее уважают.
– Революции без силы не бывает, – весело, подражая Нахимскому, ответил Сергей. – На то и революция.
– Я пойду в совет, доложу Ворошилову, как мы решили эту проблему. А может, ты возьмешься за продовольственное дело? Все равно кого-то назначать… никто толком работать не умеет. Научишься!
– Нет, – смеясь, ответил Сергей. – Да и мне, знаешь, дали задание – установить пулеметный пост. Пойду сейчас на завод и отберу команду.
– Иди. Я слышал, у тебя не складываются отношения с Федоренко. На-ладь. Он парень злой, но преданный революции. Без разговоров пойдет туда, куда прикажешь. Возьми его на пост.
Они попрощались. На улице, несмотря на пасмурную погоду, было много людей. Очереди стояли у государственных лавок, где должны были выдавать хлеб. На Ярмарочной площади лениво-простуженно гудел базар. В нем уже не было той веселости, как несколько лет назад. Сергей остановился возле магазина, на вывеске которого было написано «Модно-мануфактурный магазин Грудинина К. Д. /Петербург/» и после некоторого колебания вошел в него. Ему вдруг захотелось сделать Полине какой-нибудь подарок. Долго и издалека присматривал товар и, выбрав цветастый шерстяной платок, купил, не торгуясь, за двенадцать рублей. «Зима ведь, – подумал он. – Подарок будет кстати». Потом – тоже на двенадцать рублей – взял ситца три метра, решив, что пацану будет рубашка, девчонке – платье.
7
На другой день, рано утром, Сергей вместе с шестью рабочими-красногвардейцами патронного завода вышел на окраину города. Пулемет привезли на телеге, и возница уехал. Решили установить пост возле последнего дома. Веревка служила шлагбаумом. Пропускать можно было всех, но только не казаков – таков приказ Ворошилова. Подозрительных арестовывать и отправлять в совет. Федоренко настаивал на том, чтобы установить пулемет прямо возле шлагбаума, выкопав небольшой окоп, но Сергей решил разместить его в сарае, метрах двадцати от шлагбаума. Федоренко был недоволен, считая, что пулемет для устрашения должен быть на самом видном месте. Но остальные поддержали Сергея. Было холодно, а в сарае можно было обогреться. Пулемет поставили на сколоченный сейчас же в сарае помост, в стенке выбили доску для обзора и стрельбы. Из сарая открывался хороший обзор местности вплоть до Острой Могилы – высокого кургана, насыпанного много веков назад то ли скифами, то ли еще каким-то кочевым народом. По пологому скату холма виднелись удаляющиеся соломенные крыши крестьянских хат. Из-за туч было пасмурно, небольшой мороз сковал грязь на дороге в скользящие бугры и полосы, в серо-желтой траве белел иней. Сергей, поеживаясь от холода, с удовлетворением вспоминал, как вчера Полина радовалась подарку, сразу накинула платок на плечи и долго гляделась в маленькое зеркальце. Детям решила немедленно сшить рубашку и платье, сказав, что рисунок очень красивый, и подойдет им полностью. Она хотела отнести материю к соседке, но Сергей не разрешил и, взяв детей – десятилетнего Романа и восьмилетнюю Нюрку – пошел к матери. У нее была швейная машинка, на которой она когда-то обшивала всю свою большую семью, а теперь шила в основном внукам. Мать сразу же согласилась пошить и, сняв мерку с детей, отправила их домой. А потом заговорила с Сергеем, посетовав, что он редко бывает в родительском доме. Сергей отшутился, мол, сейчас время такое, не до отдыха. Та осторожно спросила:
– Ну, а с Полиной думаешь одружиться?
– Пока не думал.
Мать помолчала, пожевала бледными губами и снова, как бы про себя, сказала:
– Ты ж молодой, красивый… уже и должность имеешь, мог бы найти и девчонку. Вон их зараз сколько. Мужиков-то поубивало, а девок – много. Мог бы и пошукать кого-нибудь.
Мать часто в семье говорила по-украински, и Сергей знал этот язык. Он давно ждал этого разговора, но, как всегда бывает, именно этот разговор застал его врасплох, поэтому, не зная, что ответить, сказал:
– Нет времени. Вот освобожусь и поженимся.
– Мужикам всегда некогда, – ворчливо проговорила мать. – Идете туда, что ближе лежит и легче достать. Где проще. Не пара она тебе, Сергунь.
– Почему?
– Дети у нее, зачем они холостому нужны… да и мало ты ее знаешь!
Мать не могла сказать сыну в глаза того, что знала про Полину. Но неожиданно вмешался отец:
– Мы вот с матерью думали и хотим тебе сказать так – или женись, или заканчивай спать у нее. А то от людей стыдно. Пришел солдат, революционер говорят… и тоже туда полез, непутевый. Быстрее решай.
Сергей обиделся на отца за такие слова и ответил:
– Сам решу, что делать. Не надо мне советовать.
Попрощавшись, он вышел из дома. В начинающих сумерках на улице играли дети Полины и его брата Петра. Играли дружно, и их звонкие голоса светлыми лучами пронизывали сумерки.
«У них нет таких проблем», – подумал Сергей и пошел к Полине. Ей он ничего не сказал о разговоре с родителями, но, видимо, Полина чувствовала своим бабьим нутром о неприятном для Сергее разговоре, и старалась во всем угодить, поливая ему на руки водой перед ужином, вытирая ему лицо и шею полотенцем, подавая постные щи, положила в тарелку лишний кусочек мяса, который предназначался ей, и с ласковой грустью смотрела на неожиданно свалившегося ей, перестарке, молодого мужика, привыкающего к простой неграмотной бабе…
Из воспоминаний его вывел голос Иваненко:
– Казаки!
Из-за холма по дороге поднимались верхом на конях с десяток казаков. До этого проходили крестьяне и жители города, недоуменно глядевшие на приготовления красногвардейцев. Федоренко заскочил в сарай и хрипло выдохнул прямо в лицо Сергея:
– Давай их подпустим поближе и шарахнем из пулемета.
Сергей вложил в пулемет патронную ленту и обратился к Иваненко, которого обучил пулеметной стрельбе:
– Если казаки полезут на рожон, дашь очередь вверх, над головами. А потом смотри по обстановке. Но вначале пуганешь. Понял?
– Понял, – хриплым от волнения голосом ответил Иваненко.
Федоренко суетливо хрипел:
– Ты что, хочешь их отпустить? Глупо делаешь. Это ж живая контрреволюция лезет на нас! Надо им врезать!
– Нельзя. Потому, что она живая!
Сергей потянул Федоренко за собой из сарая, чтобы он ничего не натворил. Тот неохотно пошел следом.
– Зря ты, Артемов, их близко подпускаешь. Потом не справимся, порубят они нас.
– Ты думаешь, они хотят с нами драться? Это им, как и нам, не нужно. Сначала выясним, что им нужно.
Федоренко недовольно сопел, изредка выбрасывая через рот невнятные ругательства. Они подошли к месту, где долбили в мерзлой земле ямы для столбов шлагбаума, и Сергей распорядился одному остаться, а двоим отойти метров на десять и внимательно наблюдать, как будут развиваться события и, если что-то будет разворачиваться неприятное, прийти на помощь.
Казаки медленно приближались, у всех за спиной были винтовки. Федоренко хрипло шептал:
– Нельзя этим сукиным детям близко давать подъезжать. Давай с пулемета! – и косился на Сергея огненно-черным глазом.
Чтобы сбить напряженность Федоренко, которая передавалось ему, Сергей спросил:
– Ты лучше скажи, где ты голос потерял? В церковном хоре или по пьянке?
– Смеешься! – зло бросил Федоренко. – Вот если бы ты двенадцать лет простоял в воде на Алчевском заводе, веничком бы брызгал на чугунные чушки и обратно вдыхал пар и гарь, то ты бы совсем без голоса остался! А ты толком еще и не работал! И ты по сравнению со мной – молокосос, только с пулемета научился стрелять!
– Заткнись! – успокаиваясь, ответил Сергей, и Федоренко послушно замолк.
Подъехали казаки и остановились перед веревочным шлагбаумом. Моложавый усатый урядник, поздоровавшись, спросил:
– Шо вы, робята, тут делаете?
– Сторожевой пост, – ответил Сергей.
– А на што?
Но тут резко вмешался Федоренко и с хриплой ненавистью в горле крикнул:
– Чтобы вас не пущатъ!
Урядник и сопровождавшие его казаки рассмеялись, видимо, они были в добром расположении духа.
– Так мы, ребята, едем не только в гости, а и трошки по делам. Надо в магазин братьев Экслер, по шорному делу. Да навестить знакомых.
Сергей дернул за рукав Федоренко, чтобы молчал, и ответил:
– Приказ совета. Казаков в город не пускать.
– Надолго приказ?
– Пока обстановка не прояснится.
Но снова вмешался Федоренко:
– Покуда Каледина не скинем, вас не пропустим!
Федоренко била крупная дрожь от возбуждения при виде врага, каковым он считал казаков. В любую секунду он мог сорваться и натворить беды. Глаза его ненормально блестели, руки лихорадачно бегали по прикладу и цевью винтовки. Урядник миролюбиво сказал:
– Хватит, робя, спорить, пустите нас. Мы с донбасскими никогда не ссорились. А Каледин ссорится не с вами, а большевиками. Нам нечего с вами делить.
Но Федоренко хрипло закричал:
– Пошел вон, брат вонючий!
Казаки удивленно посмотрели на красногвардейцев и сразу же подтянулись в седлах, исчезла веселость и лица приобрели серьезное выражение, показывая, что они готовы ко всяким неожиданностям.
– Он шо, дурной? – с деланым удивлением спросил урядник.
– Я дурной?! Собаки бешенные! В пятом году как пороли нас в Алчевске! Забыли? Гады ползучие!.. Я тебе сделаю! – кричал Федоренко, взяв винтовку наизготовку и шагая к уряднику.
Тот смотрел на него уже с настоящим удивлением и ничего не предпринимал. Но между ним и Федоренко выдвинулся на коне, перекрывая путь к уряднику, молодой усатый, с торчащим из-под папахи кудрявым чубом, казачина. Все произошло мгновенно. Федоренко, пытаясь увернуться от коня, взмахнул винтовкой, и штык резанул по шее лошади. Та испуганно скакнула в сторону, и на шее выступила кровь. Урядник посерьезнел и, сузив от злости глаза, сказал:
– Назад, ребята. Позже разберемся.
Казаки начали разворачивать коней. Молодой казак, наклонившись вперед, рукой прикрывал рану лошади, из которой текла кровь, и успокаивал ее ласковыми поглаживаниями. Рана была пустяковая, но обидная для казака – не смог уберечь коня. Казаки развернулись и поехали назад. Неожиданно казак на раненной лошади выпрямился в седле, выхватил саблю, подскочил к растерянно стоявшему Федоренко и со всего плеча нанес удар по голове. Федоренко пытался защититься, подняв навстречу удару винтовку, но сделал это поздно и неумело. Острое лезвие сабли, тускло сверкнув в морозном воздухе, опустилось на его голову. Шапка слетела, раздался треск лопнувшего черепа, и мозги белой с оранжевым оттенком массой стали вываливаться наружу. Федоренко выпустил винтовку, пытался руками схватиться за голову, но они не поднялись выше груди, рухнул на землю и больше не шевелился. Казачина развернул лошадь и, на ходу засовывая саблю в ножны, начал догонять своих товарищей, которые, увидев происшедшее, резко прибавили в скорости, пустив лошадей рысью. Молодой, отстав от них метров на двадцать, догонял товарищей.
– Огонь! – закричал Сергей, но пулемет молчал. Двое красногвардейцев, стоявшие позади, стали стоя стрелять по казакам.
«Не попадут же! – мелькнула мысль у Сергея. – Стрелять не умеют, тем более стоя».
Он подбежал к лежащему Федоренко, поднял его винтовку и, встав на колено, стал прицеливаться в отставшего казака, который находился уже в метрах ста от него и, прильнув к шее лошади, догонял остальных. Спокойно, совместив мушку с прицелом, Сергей нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, и он увидел, как, дернувшись всем телом, казак повалился набок из седла, потом, выпустив поводья, упал головой вниз. Лошадь на полном скаку протянула его еще несколько метров по замерзшей земле, пока его нога не выпала со стремени, и казак не остался лежать лицом вниз к земле. Другие казаки остановились и хотели повернуть обратно, на помощь товарищу, но раздалась очередь из пулемета, и они поспешили скрыться за холмом. Сергей приказал двоим взять тело Федоренко и отнести в сарай. Эти двое осторожно, с брезгливостью хотели поднять убитого, но не успели – спешившиеся казаки начали стрелять по посту, и пришлось бежать в сарай. В сарае Сергей накинулся на Иваненко:
– Почему не стрелял, когда казаки зарубили Федоренко?!
– Пулемет что-то заклинило, – виновато оправдывался Иваненко.
Сергей встал за пулемет, прицелился и очередью прошел по гребню холма. Казаки перестали стрелять, красные тоже. Наступило затишье, заставившее жителей близлежащих домов, непонимающих откуда и зачем идет стрельба, попрятаться в ожидании большого боя. Потом из-за холма появился белый флаг, привязанный к палке.
«Хотят забрать убитого», – подумал Сергей.
Оставив у пулемета Иваненко, Сергей вышел из сарая, не думая о последствиях, встал во весь рост и, сняв шапку, помахал ею. За холмом встал урядник и, не бросая флага, пошел к ним. Сергей подошел к трупу Федоренко и, наклонившись, взглянул в его бледно-жёлтое лицо. Оскалившийся рот, испуганные застекленевшие глаза, напряженное от страшной предсмертной боли лицо выражало ненависть и умиротворение одновременно. «Почему у него такая ненависть к казакам? – подумал Сергей. – Правильно говорил Нахимский, на все он был готов». Он на фронте неоднократно видел смерть, но эта смерть была неприятна, потому что это не фронт. Сергей поднял с земли шапку и прикрыл лицо Федоренко.
Подошел урядник. Он глубоко и прерывисто дышал от быстрой ходьбы:
– Убили Тишку, – произнес он. – Племяш мой…
Cергей молчал. Урядник в присутствии врага, видимо, не мог пустить слезу. Лицо его из моложавого стало каким-то смятым и одновременно невидящим.
– Ты убил?
– Я. А, может, ранил?
– Нет. Я посмотрел… сразу… насмерть… метко стреляешь!
Урядник внимательно посмотрел на Сергея, словно запоминая его. Потом спросил:
– Солдат? Где воевал?
– На Западном и Юго-Западном.
– Я тоже на Юго-Западном, – урядник задумчиво посмотрел на Сергея и продолжил: – Вместе воевали, друзьяками были. А счас – враги?
Сергей промолчал, ему было все неприятно, особенно воспоминание, что его раненного спасли вот эти донские казаки. Урядник словно сам себе сказал:
– Ведь русский русского убил. Што ж дали будет? – Его, видно, мучили какие-то серьезные размышления.
– Он тоже убил русского.
Урядник согласно кивнул:
– Оба горячие… глупые, а кровь одна – русская. Шо еще станется! Разреши забрать Тишку, – попросил он. Согласно старому казачьему обычаю тело убитого принадлежит врагу. Если убитого не смогли свои забрать в ходе боя, то его надо или выкупить, или мирно договориться о передаче тела. – Пусть ребята не стреляют. Отвезу хоть то, что осталось, сеструхе. Отдашь Тишку? – капли слез выкатились из глаз и спрятались в усах. – Кто знал, что так получится?
– Забирай, – коротко ответил Сергей.
Урядник повернулся в своим и замахал рукой, из-за холма вышли четверо и пошли к убитому казаку. Потом урядник повернулся к Сергею и внимательно посмотрел на него:
– Но тебя, солдат, я еще встречу… пожалеешь, шо меня узнал.
Он говорил об этом, как о само собой разумеющемся, не пытаясь немедленно свести счеты. В войне всему свое время. А сегодня время мести не наступило.
– Может и встретимся, – согласился Сергей. – Только не угрожай, – таких, как ты, я много видел… через прицел пулемета.
– Вижу. Опытен… дюже хорошо стреляешь. А шо мне дома говорить? – слеза снова скатилась по лицу и, не дождавшись ответа урядник сказал: – Ну, прощевай, до встречи… спасибо, шо отдал Тишку… без спору.
Казаки несли тело за бугор, урядник шел следом по дороге, ссутулившись, и Сергей ощутил к нему жалость – не сберег он мальца. И, чтобы скрыть эту слабость, распорядился:
– Хлопцы, ищите подводу, отвезем Федоренко.
Нахимский, узнав о смерти Федоренко, выругал Сергея, что не сберег красногвардейца, и сказал:
– Какой революционер был! В огонь, в воду – без раздумий. А как ненавидел буржуев! Таких немного… но революция не бывает без жертв.
Потом на фронтах гражданской войны пришлось Сергею убивать и русских, но сомнения его тогда уже не мучили. И всегда болезненным воспоминанием стоял перед его глазами этот бой, точнее – небольшая стычка, где он впервые убил русского. От назойливой памяти некуда деться, и вспоминался плачущий урядник, который с болью, идущей откуда-то изнутри, говорил: «Ведь русского убили… шо я сеструхе скажу».
Но с урядником они больше не встречались… по крайней мере, с глазу на глаз.
