Валерий Борисов
Децимация
На следующий день пошли к врачу. Но это был не последний врач в этот день. От второго врача Эльвира вышла взволнованной, с растерянным лицом. На вопросы Барда отвечала рассеянно и односложно, на что Бард обиделся. В городском совете было людно, не только в здании, но и вокруг него. Было много вооруженных людей. Стоял шум и гомон.
Бард и Эльвира вошли в здание совета. Долго искали Рудненко, но так его и не нашли. Эльвиру многие знали, на ходу с ней здоровались, задавали ничего не значащие вопросы, на которые она не всегда успевала отвечать, так как задававший их зачастую исчезал, не выслушав ответа. Наконец, добрались до кабинета Михайловича – председателя совета. В комнате было накурено, беспрерывно звонил телефон, и председатель постоянно кричал что-то в трубку. Наконец, оторвавшись от телефона, он бросил Эльвире:
– Привет. Наконец-то явилась.
– Да я болела, – стала оправдываться Эльвира.
– Знаю. Как сейчас себя чувствуешь?
– Уже хорошо.
– Тогда давай за работу. Не знаешь еще новости?
– Какой?
– Немцы взяли Николаев.
– Как?
– Вот так. Теперь через пару дней их надо ждать здесь.
Эльвира не успела ответить, как в комнату вбежал Рудненко, а с ним еще несколько человек. Не здороваясь, Рудненко прямо с порога прокричал Михайловичу:
– Николаев пал! Знаешь?!
– Знаю.
– У нас не хватает оружия! Нечем вооружать рабочих.
– А фронтовиков вооружили?
– Да. Им выдали винтовки. Но их не хватает.
– Надо попросить винтовки у морских экипажей, стоящих на ремонте.
Михайлович быстро написал записку и протянул ее Рудненко.
– Иди и от имени совета проси оружие у матросов.
Рудненко взял листок и кивнул Эльвиру и Барду:
– Идем!
На улице он сказал:
– Ты, наверное, Эльвира иди домой, а то вид у тебя еще болезненный. А твой муж пойдет со мной и включится в работу.
Эльвира попыталась возражать, но Бард поддержал Рудненко:
– Иди домой и жди меня, а завтра решим – включишься ты в работу или нет.
Эльвира по-особому, затаенно вздохнула и согласилась. Бард с Рудненко, взяв извозчика, помчались в порт.
Дома Эльвиру ждал неожиданный сюрприз. Родители были настроены на решительный разговор с дочерью. Первым начал Дувид, подталкиваемый взглядом жены:
– Эля, у нас с мамочкой к тебе серьезный разговор. Ты всегда росла послушной девочкой… ну, хотя бы до того времени, пока не связалась с этими… как их…
– Революционерами, – подсказала Ента.
– Нет… Не то… – замотал бородой Дувид.
– Большевиками, – подсказала Эльвира.
– Да, да! Именно с ними. Так вот, дочка, мы хотим, чтобы ты с ними разорвала и вернулась к нормальной жизни.
– Я что, живу ненормально?
– Нет, доченька… – Дувид замялся и снова посмотрел на Енту, словно ожидая от нее помощи, и мать стала говорить:
– Я думаю, Эля, что тебе надо жить, как положено женщине, будущей матери, – надо обрести семейный покой. У тебя есть муж, ты имеешь основу для нормальной жизни. Поэтому мы с папой долго думали и хочем, чтобы ты перестала мотаться по революционной жизни и стала вести добропорядочную жизнь, достойную замужней женщины.
– Я вас поняла. Вы хотите, чтобы я жила так же бесцветно, в страхе перед каждым днем, каждым неизвестным человеком, как живете вы? Я не желаю такой жизни! Вы знаете, что дает революция всем народам? Равенство, свободу, уважение к каждому, – она произнесла великие слова всех революций по слогам. – И это касается нас – евреев.
– Дочка, миленькая, – ласково ответил Дувид, – об этом может мечтать только великий Иегова, и только в его царстве можно получить все то, что ты говорила сейчас. На нашей земле этого не никогда не будет. Так говорит наш раввин, а он мудрый человек и ближе всех нас к Богу. А сейчас я только слышу – свобода, равенство… толку нет. Одумайся, Эльвира.
– Папа! – со смехом ответила ему Эльвира. —Талмудские россказни не только не убеждают меня, а наоборот – мне хочется доказать вам, что человек сознательно может перестроить свою жизнь к лучшему. Большевики возглавили эту борьбу за человека, за его полное освобождение от предрассудков и темноты, которые прививались веками всякими священниками и раввинами.
Дувид как набожный человек обиделся на Эльвиру:
– Не говори так, доченька. Не говори так. Бог за надругательство над ним может мстить. Я хочу, чтобы ты просто жила достойной жизнью. Ты с Митей не зарегистрировала брак, это плохо. Но ничего не потеряно, это можно поправить. Хочешь – венчайся по-нашему, можешь в православной церкви или заключить брак в городской управе. Сделай, как хочешь, мы с матерью не будем возражать. Но чтобы вы жили по закону.
– Да, дочка, – со слезами на глазах подхватила Ента. – У нас есть немного денег. Давай справим свадьбу, чтобы все видели, и нам не было стыдно перед людьми, и чтобы они не говорили, что у нас дочь распутная и непутевая. Давай оформим твои отношения с Митей по закону.
Дувид согласно кивал седой головой. Эльвире вдруг стало жалко своих старых родителей. Они ничего ей плохого не сделали. Она сама сломала их веками сложившийся уклад жизни, принесла им страдания. И Эльвира ответила:
– Хорошо. Мы с Дмитрием заключим гражданский брак, но никакой церкви…
– Хорошо, хорошо, – затряс бородой Дувид. – Как хотите, но только по закону. Мы всех соседей пригласим на свадьбу, пусть смотрят на вас и знают о том, что наша дочь вышла замуж.
Рыхлая фигура Енты тоже затряслась в знак согласия с решением дочери.
– А когда объявим о свадьбе?
– В ближайшее время свадьбы не будет, – ответила Эльвира. – Позже. Немцы взяли Николаев… и скоро будут в Херсоне.
– Как? Уже? Так быстро? – удивленно вскинул брови вверх Дувид.
– Да. Идут они быстро. Поэтому договоримся так: как установится нормальное положение в городе, так сразу же сыграем не свадьбу, а проведем небольшую вечеринку.
– Пусть будет так, – поспешно согласился Дувид и снова подчеркнул: – Только по закону, – он помолчал и потом продолжил: – А позже я найду ему компаньона, и он организует свое дело, и будете хорошо и славно жить, у вас будут дети, у нас внуки… – Дувид мечтательно зажмурил глаза, видимо, такая перспектива устройства дальнейшей жизни дочери его удовлетворяла.
Видя его состояние эйфории, Эльвира снисходительно улыбнулась: «Как знать, что будет дальше?». Она согласилась на предложение родителей из-за жалости к ним, чтобы их успокоить и закончить этот неприятный для нее разговор.
Поздно вечером пришел Бард. Как всегда после чего-то необычного он был возбужден. Эльвира накормила его, ему хотелось поделиться впечатлениями сегодняшнего дня с женой, но в присутствии Енты он не решался этого сделать. Потом они пошли спать в отдельную комнатку на первом этаже, где через стенку располагалась лавка.
– Ты знаешь, Эля, – взволнованно говорил Бард, – все рабочие готовы дать отпор немцам. Крестьяне, которые приезжали в совет, также обещают помощь. Они дадут продукты. Немцы не возьмут Херсона! Не веришь?
– Верю. Но нас все равно мало, да и оружие не то, что у немцев. Тяжело будет.
– Ничего. Скоро должны подойти моряки. А они воевать умеют.
– Ложись спать, а то ты устал.
Но и лежа рядом с ней в постели, Бард не мог успокоиться и все рассказывал, где был сегодня и что там происходило. Наконец Эльвира прервала его излияния и тихим, затаенным голосом спросила:
– Митя! Хочешь я тебе что-то такое скажу, что у тебя голова закружится?
– Говори, – Бард не мог отключиться от сегодняшних впечатлений.
– Ты еще не готов слушать. Остынь… – она глубоко вздохнула. – Ты знаешь, я была сегодня у врача? Так знаешь, что он мне сказал?.. – она заколебалась и потом шепотом, но решительно продолжила: – У меня, Митя, будет ребенок.
Потрясенный этим известием, Бард сначала молчал, а потом, почему-то тоже шепотом, ответил:
– Это хорошо. Хорошо!
Он сделал попытку обнять и поцеловать ее, но она отвела его руки сторону и отклонила голову.
– Я понимаю, что хорошо, но в такое время… как мне быть, что делать дальше? Я ведь выйду из строя на какое-то время… или вообще… и не смогу помогать товарищам по борьбе! Ты об этом задумывался?..
– Нет. Но я рад, что у нас будет ребенок. Понимаешь? А с остальным мы справимся.
– Спасибо тебе, Митя. Ты добр. Мы с тобой живем сейчас просто так, а надо заключить брак. Родители не против.
– Я всегда согласен. Я ж тебя люблю, моя родненькая! Ты просто не знаешь – как. Я так не любил ни мать свою, ни братьев, никого…
Его голос прерывался от волнующего известия, он обнял Эльвиру и поцеловал ее долгим и нежным поцелуем. Она мягко отстранилась от него:
– Я знала, что ты будешь рад этому. Но как все не вовремя… обидно!
– Ничего нет обидного. Мы поедем к моим родителям, и они будут рады тебя встретить.
– Нет. Туда мы не поедем. Видимо, придется нам пробиваться в Москву или еще куда-то, – там у нас есть родственники, – и начинать жить по-новому. Здесь нам оставаться нельзя – придется скрываться от немцев и гайдамаков. Они не пожалеют меня в любом состоянии, не говоря о тебе.
– Давай переберемся туда, – согласился Бард. – Но на меня надеются здесь, в Херсоне. Я сегодня это понял. Вот отгоним немцев и поедем.
– Все не так просто, Митя. Конечно, мы пока не покинем город. Будет нечестно его в такое время покинуть. А позже надо будет что-то решать серьезно.
– А теперь я прошу тебя: не участвуй в опасных делах. Береги себя и больше будь дома.
– Не смогу. Это будет подло по отношению к моим товарищам. Они об этом ничего не знают, пока по мне не заметно, что будет ребенок, я буду участвовать в агитационной работе и даже в боях, как на «Арсенале». Помнишь?
– Да. Но все равно – береги себя.
Теперь уже Эльвира, что случалось с ней нечасто, обняла и поцеловала Барда:
– Ты у меня добрый, хороший. А теперь спи.
Через три дня в город вошли немцы. Кратковременные, небольшие бои произошли на северных и западных окраинах Херсона, и красные отряды отступили в низ города, к Днепру, куда немцы и гайдамаки в первые дни решили не соваться. Сразу же по городу были расклеены заранее заготовленные афиши с приказом: немедленно сдать оружие, соблюдать порядок и полностью подчиняться новым властям. Но оккупанты, одновременно с призывами о лояльности, начали врываться в квартиры и дома и грабить херсонцев. Сопротивляющихся убивали на месте. И в первый же день в сердцах горожан вызрели гнев и ненависть к врагам, как немецким, так и галицийским. Город представлял как бы слоеный пирог, где действовали одновременно и красные, и захватчики – открытой линии фронта не было.
Отряд рабочих и солдат из пятнадцати человек под командованием Рудненко занимал позиции на Забалке, – там, где начинались рабочие кварталы. Ему был дан строгий приказ – в бой не вступать, чтобы не спровоцировать крупных военных действий, и дать возможность переформировать отряды для завтрашнего наступления. Но в случае наступления немцев дать им бой и не допустить их продвижения к Днепру, а также не позволить врагу совершить погромы рабочих и еврейских кварталов.
В этом отряде находились Эльвира и Бард. Она, несмотря на уговоры мужа, решила защищать родной город. В этот день немцы и гайдамаки, видимо, не ставили своей целью полностью захватить город, укреплялись в центре, совершали налеты на магазины и склады, одновременно грабили дома евреев, в том числе – расположенные в рабочих районах.
После полудня отряд Рудненко получил приказ скрытно передислоцироваться ближе к центру города. Там бойцы перекрыли улицу старыми деревянными ящиками, взятых из неподалеку находящегося магазина, а бойцы заняли позицию вдоль улицы – во дворах и хатах. Ближе к вечеру на улицу, которую контролировал их отряд, въехала открытая бричка, запряженная одной лошадью, в которой сидели несколько гайдамаков, остальные шли рядом. Они громко разговаривали, находясь в веселом состоянии. Их усатые рожи настороженно присматривались к окружающим домам. Гайдамаки ехали грабить. Видя приближающегося противника, Рудненко приказал:
– Огня не открывать. Я сейчас с ними поговорю.
Когда бричка остановилась в метрах десяти от жиденькой баррикады, Рудненко, сунув маузер в кобуру, резко вышел из ворот дома и остановился в метрах пяти от брички. От неожиданности гайдамаки открыли рты и стали хвататься за винтовки.
– Стоп! – закричал Рудненко. – Один выстрел и всех перекрошим с пулемета! Куда едете, панове?
Гайдамаки, не ожидавшие отпора со стороны красных почти возле центра города, где они укрепились, стали затравленно озираться вокруг, видя стволы винтовок, направленные на них из щелей заборов, и поняли, что дело разворачивается нешуточное.
– Куда ж вы, хлопцы, направляетесь? – снова насмешливо переспросил Рудненко, понимая, что инициатива сейчас в его руках.
Толстый гайдамак с багровым, мясистым лицом, – видимо, старший, – запинаясь, ответил:
– Да с жидками побалакать хотим. Рабочих не будем трогать.
– И для разговора бричку взяли?! – заорал вдруг Рудненко и, выхватив маузер, приказал: – Бросай оружие!
Бард не заметил, как вспорхнула со своего боевого места Эльвира и в несколько шагов оказалась у брички, размахивая наганом. Она крикнула старшему гайдамаку:
– К жидам в гости едешь!? А «Арсенал» помнишь?!
И выстрелила в гайдамака. Тот с раскрытым от удивления ртом осел и повалился на дно брички. Бард бежал следом за женой. Из дворов выскочили красногвардейцы и окружили гайдамаков. Видимо, хмель у воякив вышел, и они испуганно смотрели на рассвирепевшие лица рабочих и солдат, которые выхватывали у них из рук винтовки. У Барда настойчиво билась в голове мысль: «Зачем она это сделала? У нее ж будет ребенок. Ей нельзя убивать людей!»
Разоруженных гайдамаков затолкнули в один из дворов. Рудненко не знал, что с ними делать – или отвести в штаб, или расстрелять здесь же. Но судьбу гайдамаков решил разговор между ними. Один из гайдамаков дрожащим голосом спросил, обращаясь к Рудненко:
– Пан и панове, вы теж украинцы?
– Украинцы, – ответил Рудненко. – Только не паны, а товарищи. И мы не такие украинцы, как вы.
– А яки?
– Мы черноморские казаки, из запорожцев. А вы яки украинцы?
– Мы з Галиции.
– Значит, австрийские, – засмеялся один из рабочих,
– Так, так, – согласился гайдамак.
– А мы, значит, российские украинцы. Ха-ха!
– Мы, панове, первый раз так решили съездить к жидам. Вы нас простите? Мы больше не будем.
Но эти слова вызвали возмущение рабочих.
– Вы залили кровью нашу Украину, в каждом городе убиваете рабочих и их семьи! Теперь расплакались, прощения просят!
Рудненко после этих слов что-то шепнул одному из своих солдат. Тот взял винтовку наперевес и скомандовал гайдамакам:
– Руки назад! В колонну по одному – вперед!
Гайдамаки, с которых слез лоск победителей, удивленно загудели:
– Да мы зараз позовем немцев, они вас с пушек разнесут в дребезги. Только троньте нас!
– Не успеете, – и солдат взмахнул винтовкой. – Стройся! Пошли!
Гайдамаки затравленно поглядывали на красных:
– А куда?
– Хотели в штаб, но раз вы угрожаете, разберемся с вами сейчас.
Их окружили и повели через внутренний двор на другую улицу. Рудненко приказал Барду и еще нескольким красногвардейцам остаться здесь и наблюдать за улицей, сложить во дворе отобранные у гайдамаков винтовки, а сам пошел следом за арестованными. Через несколько минут послышались беспорядочные выстрелы.
– Что там творится? – спросил Бард Эльвиру.
– Расстреляли гайдамаков, чтобы не повадно им было ходить не только в еврейские кварталы, но и в наши города, – жестко ответила она и так крепко сжала губы, что они побелели.
Бард хотел сказать, что она неправильно поступила, застрелив гайдамака сама, – его бы и так расстреляли, но, увидев ее ожесточившееся лицо, решил не заводить пока этого разговора.
Вскоре пришел Рудненко, а с ним другие красногвардейцы. Пряча друг от друга глаза, будто они совершили недостойный проступок, стали занимать свои позиции.
– А вдруг немцы сейчас нагрянут? – спросил солдат, который приказывал гайдамакам строиться.
– Уже не придут, – ответил Рудненко. – Темнеет. А они не любят воевать ночью.
Когда совсем стемнело, к ним пришел отряд матросов. Позже подошли рабочие, которым отдали захваченные у гайдамаков винтовки. Матросы изредка прикладывались к горлышкам бутылок, которые были с ними, расспрашивали рабочих, как им удалось взять в плен гайдамаков, одобрительно похлопывали их по спинам и говорили:
– Так и надо с ними. Нечего ходить им в наши края.
К утру красные отряды выдвинулись к центру города и, когда весенний чистый рассвет забрезжил на востоке, началось наступление. Немцы и гайдамаки, непонимающие спросонья, что происходит, выскакивая на улицы, становились жертвами пуль и штыков разъяренных рабочих, солдат и матросов. Но уже через полчаса немцы пришли в себя и начали вести оборонительные бои по всем правилам военного искусства. Здания, которые были ключевыми в обороне, спешно укреплялись, солдаты окапывались, пулеметы занимали позиции с наибольшими секторами огня, пушки из полузакрытых позиций вели огонь по городу. Красных поддерживала только артиллерия двух миноносцев, стоящих на ремонте в доке. Вулканические плитки тротуаров и гранит улиц были скользкими от загустевшей крови. Но ярость наступавших была столь велика, что пулеметы и пушки не могли их остановить. Они мстили захватчикам за свой, впервые за всю его историю поруганный врагами, город.
К полудню немцы отступили к вокзалу и стали грузиться в вагоны. Гайдамаки отступали в пешем порядке, и к вечеру оказались в пятнадцати километрах от города. Победа херсонцев над иностранными пришельцами была полной.
Газета «Солдат и рабочий» восторженно писала о победе херсонцев: «Героическим ударом доблестные товарищи-фронтовики выбросили из ворот города наглую шайку немецких грабителей вместе с кучкой предателей Украины – наемников Украинской буржуазной рады, как выбрасывают из комнаты противную ядовитую гадину. Пять суток длился бой между храбрыми самоотверженными защитниками Родины и революции, с одной стороны, и бандой германских империалистов, с другой. Пять суток город испытывал все ужасы войны. Снаряды с визгом носились над городом, наводя панику на жителей; трещали пулеметы и ружья, унося десятки жертв с обеих сторон. И тяжело ухали пушки…
Необходимо воздать должное товарищам-фронтовикам и рабочим, живущим на Забалке, Сухарном и Военном форштадте, и преклониться перед их храбростью и безумной отвагой. Даже дети в этих районах – и те, не покладая рук, работали наравне со взрослыми: носили снаряды, пищу, перевязочные материалы и сами участвовали в боях.
А тем товарищам, которые защитили свободу от грубого насилия германских варваров и кровью начертали свои славные имена на страницах истории великой русской революции – вечная память.
Херсон – маленький городок – сделал величественный, прекрасный жест протеста против насилия со стороны германских захватчиков и империалистов. Кто знает, быть может, искра, брошенная Херсоном, обнимет пожаром восстания всю Россию! Кто знает, быть может, этот жест будет навсегда запечатлен на страницах истории. Голодные и босые войска Советской Российской республики сумеют отстоять свою свободу, защитить завоевания революции и не дадут задушить ее германским грабителям – виновникам мировой войны. Разгневанный народ укажет им их место…»
Новороссия не считала себя частью Украины – это была часть великой России.
Когда, поздно вечером, Бард и Эльвира пришли в совет, там царило радостное возбуждение.
– Город наш! – закричал Бард Михайловичу.
– Да, наш! – эхом отозвался Михайлович и, увидев Эльвиру, обратился к ней: – А знаешь, какой ценой досталась нам победа? Более двухсот наших товарищей погибли сегодня. Более двухсот!
– Но врагов же больше полегло?! – снова крикнул Бард.
– Больше. Но жалко наших товарищей. Вечная им память. Эльвира, ты далеко не уходи, – снова обратился Михайлович к Эльвире. – Можешь нам потребоваться. Найди где-то место здесь, и ночуй с мужем.
Они остались в здании совета. Бард всю ночь сидел на стуле. Эльвира спала, положив голову на его колени и, когда Бард скидывал с себя дремоту, то ласково гладил ее волосы, чувствуя себя защитником не только родины, но и ее, а самое главное – кого-то другого, еще неизвестного ни им, ни миру.
Так началась семнадцатидневная жертвенно-величественная эпопея маленького южнорусского городка – Херсона, бросившего неравный вызов внешнему врагу Украины – Германии и Галиции.
46
Следующие дни город представлял собой радостно-растревоженный улей. Немцы с сичевиками несколько раз пытались атаковать город, но неудачно. В Херсон стекался народ со всего Причерноморья. Весть о победе разнеслась по всем новороссийским губерниям, и люди шли сюда, чтобы дать отпор захватчикам – мужчины и женщины, говорящие по-русски и по-украински, с оружием и без него, но с мыслью, что врага надо наконец-то остановить любой ценой, хоть цена эта будет – жизнь.
Разнеслась еще одна радостная весть – в Николаеве началось восстание против захватчиков – николаевские докеры и матросы Черноморского флота ведут упорные бои с врагом. Ликование охватило защитников Херсона – не допустим врага на Черное море! Идем на помощь николаевцам! А потом на Одессу! И южные губернии станут Новороссийской Республикой! Черное море и Северное Причерноморье наше, не зря за него наши предки проливали кровь, отвоевывали море у турок. И такое лихорадочно-радостное настроение херсонцев было доминирующим над реалиями военно-политической обстановки.
Эльвира работала в совете. Ее, как образованного человека, Михайлович попросил вести протоколы заседаний совета, а позже «комитета пяти», руководившего вооруженным восстанием.
Сегодня в зале собраний присутствовали деятели всех партий города, всех слоев общества. Обсуждался вопрос о дальнейших действиях против оккупантов. Михайлович открыл собрание. Он кратко рассказал о героизме херсонцев и провозгласил в конце:
– Да здравствует социалистическая революция!
Одна часть зала из рабочих, солдат и матросов, радостно вскинула руки вверх. Другая часть промолчала, нервно стиснув руки.
От меньшевиков и эсеров выступал общий представитель. Он также вначале приветствовал победу революционных сил в Херсоне и сказал:
– Несмотря на наши разногласия с большевиками по вопросам дальнейшего развития революции, мы едины в том, что враг у нас один – немецкий империализм и националистическая украинская рада. Наши сторонники участвовали в боях за освобождение Херсона. Сейчас мы полностью вливаемся в ряды защитников, разногласия с большевиками нами забыты! Да здравствует революция!
Председатель земельных комитетов Херсонской губернии заявил, что продовольствие они городу поставят, и пообещал направить всех желающих, особенно бывших фронтовиков, на помощь Херсону.
В ответ на эти слова Михайлович встал и торжественно произнес:
– К нам, в Херсон, из соседней Таврической губернии прибыл крестьянский полк в тысячу человек во главе с товарищем Матвеевым. Спасибо нашим землякам за такую помощь! Давайте слово дадим товарищу Матвееву.
Зал бурно зааплодировал. Матвеев, грузный мужчина с окладистой бородой, встал и, комкая грубыми руками военную фуражку, глухим голосом стал ронять деревянные слова:
– Мы хотим вместе с вами бить этих… гадов… немцев и раду. Если их не рострощим вот здесь… они пойдут дальше… к нам. Таврия всегда была с Расеей… и мы все запорожцы… стояли на шляху врагов забором… мы раздавим всех басурман немецких и украинских… да здравствует революция! Земля все равно станет селянской!
Так неожиданно закончил Матвеев. Но ему бурно рукоплескали и кричали «ура»!
Потом слово попросил товарищ председатель херсонского дворянства Всеславский, мужчина лет пятидесяти, с холеным лицом. Встав перед залом, он развернул газету «Солдат и рабочий» и громко, с чувством стал читать: «Героическим ударом товарищи-фронтовики выбросили из ворот города наглую шайку немецких грабителей вместе с кучкой предателей Украины, наемников украинской буржуазии, как выбрасывают из комнаты противную ядовитую гадину».
Всеславский отложил газету и посмотрел в зал. Публика, вначале готовая принять его свистом, после услышанных газетных строк притихла и с вниманием слушала оратора. Всеславский понял, что он сумел заставить слушать себя, поломал лед недоверия толпы к дворянству, и продолжил:
– Я зачитал отрывок из вашей газеты, потому что хочу приветствовать доблестных защитников нашего родного города.
И снова в зале раздались крики «ура!».
– Настоящие патриоты России, несмотря на политические разногласия, должны объединиться перед лицом опасности отечеству. Я понимаю, как пишут газеты, – мы являемся классовыми врагами, а наш-то класс и хотят уничтожить. Но сейчас интересы родины должны быть выше классовых интересов, и все мы должны встать на ее защиту. Наше дворянское собрание решило поддержать патриотов отчизны и жертвует в фонд обороны города один миллион рублей, собранных по подписке.
Он повернулся к Михайловичу и протянул ему пакет, в котором лежали деньги. Поклонившись головой к залу, он сел на свое место.
Вначале зал, изумленный таким поступком своего классового врага, молчал, пока не раздался крик:
– Откупиться хотят за нашу пролитую кровь!
И зал, перед этим внимательно и уважительно слушавший выступления дворянина, возмущенно зашумел. Михайлович поднял руку, призывая всех к порядку.
– Давайте вначале поблагодарим наше дворянство за такой подарок. Нам деньги сейчас крайне необходимы. Но гражданин России Всеславский сказал не все. У дворян создан офицерский союз. Вот сейчас выступит представитель от союза – гражданин… он сам представится.
Встал офицер в форме, но не представился:
– Мы не знали о готовящемся восстании, а то бы приняли в нем самое активное участие. Мы готовы оказать не только консультативную помощь, но и лично возглавить соответствующие нашему рангу и званиям подразделения. Мы уже обсудили этот вопрос с гражданином председателем совета. Он дал на это согласие. Когда вопрос стоит о защите России, мы всегда вместе со своим народом. Сейчас именно такая ситуация – на нас идет внешний враг. Распрей у нас не должно быть, мы должны выступить, как в Отечественную войну против Наполеона, в одних рядах. Мы должны защитить наш город и показать им, что перед врагом мы едины.
Он сел, и зал с удовлетворением захлопал в ответ на его слова. Потом выступил командир интернационального отряда, заявивший, что немцы, чехи, австрийцы, сербы, греки, болгары и представители других народов его отряда – всех Эльвира не успела записать – готовы умереть за мировую революцию, и до последней капли крови будут защищать революционный Херсон.
От немецких колонистов, которых много проживало на Юге России, выступал Бауэр:
– Я прошу не путать нас с теми немцами, которую идут сейчас сюда, – начал он. – Наш народ живет здесь больше ста лет, и всегда дружно с другими народами, как братья. Наши деды, отцы, сыны служили в российской армии и продолжают служить. Мы верно служили и служим России. Мы давно стали русскими людьми немецкой национальности. У нас даже партия так называется – «Русские люди немецкой национальности». Мы поддерживаем революционный Херсон, и в обороне города поможем продовольствием и материально.
Ему тоже хлопали, понимая моральную щекотливость его положения. Выступил представитель еврейской общины, который также приветствовал победу революционных сил, считая их главной опорой, которая способна защитить его народ от погромов.
Эльвира записывала, что успевала. Ей нравилось собрание, выступающее за объединение всех сил. Это же отметил и Михайлович в заключительном слове:
– Я хочу поблагодарить всех, кто оказал нам поддержку. Пусть она выражалась словами, деньгами, военной силой – спасибо всем! Если бы мы всегда так дружно действовали, то никакая сила, будь то немцы или националистическая рада, отдавшая народ на позор нашему общему врагу, не сломила бы нас.
Эти слова понравились всем без исключения, но, когда он стал говорить дальше, это вызвало кривые улыбки у дворянства, состоятельной части собрания:
– Сейчас к нам подходят все новые и новые силы. Мы не только можем отстоять свой город, но и окажем помощь Николаеву, а потом пойдем на Одессу и Киев, а там на Берлин, поднимем немецкий народ на революцию, а потом и всю Европу. Товарищи! Близка мировая революция, и воплотится в жизнь многовековая мечта угнетенных о полной свободе без буржуев…
При этих словах Всеславский и другие представители дворянства встали и пошли к выходу. Михайлович, увидев это, сказал им вслед:
– Уходите! – а потом к залу: – Вот видите, когда речь идет о России – они «за». Когда говорим по-классовому – мировая революция, нет угнетенным и эксплуататорам, – им не нравится. Только на коротком пути они попутчики. Но пусть пока будет так. А теперь, соблюдая революционную дисциплину, укрепляйте свои боевые ряды и готовьтесь в поход против мирового империализма. Да здравствует мировая революция!
Еще долго в ушах Эльвиры звучали крики «ура!» ликующих людей.
Но события на следующий день резко изменились. Из Николаева стали приходить сообщения, что немцы артиллерийским огнем уничтожили рабочие кварталы и установили контроль над городом. А потом стали прибывать в Херсон уцелевшие николаевские защитники – кто по суше, кто по морю. Усталые, израненные бойцы рассказывали о беспощадности немцев и гайдамаков к населению, о массовых расстрелах николаевцев. «Пригласили освободителей на Украину», – горько шутили они. Эти события охладили революционный пыл херсонских руководителей. Стало ясно, что о наступлении не может быть и речи. Надо было готовиться к серьезной обороне. В Херсон продолжали стекаться новые отряды для его защиты. Все были настроены на серьезные бои, на уничтожение. Прибыл из Крыма отряд моряков под командованием Мокроусова. Собирались значительные силы, но их было явно недостаточно не только для наступления, но и для обороны города. Но народ шел и записывался в красные отряды.
Возле здания совета круглыми сутками толпились люди. Селяне привозили хлеб и другое продовольствие и сдавали совету по твердой цене. Часть полученных денег отдавали революционной власти. Здесь же записывались в красногвардейские отряды. Приходили старики и дети. Некоторых пацанов Бард, который участвовал в формировании отрядов, отправлял домой, к родителям. Но они снова возвращались и просили записать их в красные отряды «для борьбы с врагом». Рядом, в городском саду, проводились военные занятия с вновь записавшимися. Немцы, покончив с Николаевом, сосредотачивали силы против Херсона, и кровопролитные бои были близки.
Был конец марта. Яркое по-весеннему, но еще не жгучее солнце прогревало чистый приморский воздух, вселяло жизненные силы в людей. В один из таких дней Бард, отводя новую команду на военное обучение в парк, увидел на улице Сергея Артемова в морском бушлате. От неожиданности у него перехватило дух, но Сергей уходил, и он закричал ему во весь голос:
