Валерий Борисов
Децимация
22
Приглашенные на встречу с Николаем Харито начали приходить задолго до назначенного часа. Аркадий с интересом рассматривал присутствующих. Встреча устраивалась известными промышленниками Юга России, приглашалась творческая интеллигенция Харькова. Поэтому бросалось в глаза разностилье костюмов и причесок. Торговые и промышленные люди были, в основном, одеты в строгие черные смокинги при галстуках. Люди искусства отличались более свободным нравом, и определенной тенденции в одежде найти было сложно. Антон Гаврилович Гардинский оделся в новый чесучовый костюм с бабочкой – символом принадлежности к искусству людей, призванных обслуживать культурные и иные запросы людей высшего слоя. Лакеи заканчивали накрывать столики. Несмотря на то, что в городе было сложно с продовольствием, на столах была изысканная закуска: от осетриной икры и тушеных фазанов, до апельсинов и фиников. Столы были сдвинуты в два ряда, а в середине, в дальней стороне от эстрады, располагался стол, за который должен сесть известный гость и организаторы вечера. Он был расположен так, что его могли видеть все. Пока же все сидели на диванах у стен, разбившись на группки, и беседовали. Тема разговоров, несмотря на различие групп во взглядах, была одной – все вращалось вокруг положения в России. Председатель правления промышленников Юга России фон Дитмар говорил:
– То, что происходит сейчас с Россией – закономерный естественный процесс. Рано или поздно должен был вспыхнуть бунт. Посмотрите, господа, где вы на западе увидите сейчас абсолютную монархию? Нигде, кроме Азии. Можно было бы мирно реформировать Россию. Столыпин – вечная ему память – был действительно человек со стратегическими взглядами, – мог бы это сделать, но не успел. А его реформа спасла бы царизм, перевела бы его в русло конституционности. А потом никто этим не занимался, и большевики заполнили это пустое пространство.
Торговец Рындин, почесывая кудлатую бороду, произнес:
– Сейчас непонятно – что это за власть. Чего она хочет от России? Сейчас бы только работать, война заканчивается. Ан нет, зачем-то вяжут нас по рукам и ногам. Везде запрет. Сами ж большевики многого не сделают! Просто, нет у них таких людей. Неправильно они себя ведут. Царя убрали, землю отдали, войну проиграли. Что еще? – сокрушенно закончил Рындин.
– Да, большевики могут развалить Россию, – продолжил его мысль банкир Громов. – Но вы посмотрите – Центральная рада хочет отделить Украину. Воспользовалась смутным временем. А большевики молчат – у них есть программа по национальностям. А это плохо. В России, внутри, не следует городить границ. Вся она единый организм. А по-отдельности толку не будет. У меня банки по всей стране. Вот закончится война, возобновлю их работу и в Европе. Там понятно – границы, а у нас внутри не должно их быть.
Говорили другие, и была общей мысль, что с разрухой надо заканчивать. Если этого не смогут большевики, то надо браться за дело самим. Фон Дитмар, как старший по положению, как бы подытожил мнения своих собеседников.
– Сейчас надо воздействовать на большевистское правительство чем только можем. Но политическое давление толку не даст. Этого они не поймут. Надо воздействовать экономически. Предприятия и так уже стоят. Можно временно остановить их совсем. Конечно, это жестоко. Но вспомните, господа, два года назад мы готовы были на время военных действий работать без прибылей, ради победы нашего оружия. Обратились по этому поводу в правительство, объявили об этом в газетах. Но петербургские чиновники испугались, что им будет меньше доставаться от государственного пирога. Отклонили наше предложение – и получили революцию. Сейчас бы надо воздействовать не на самих большевиков, а на народ. Частично свернуть торговлю, и тогда в начале года народ сам скинет большевиков. Как говорят – голод не тетка. С Украиной дело несложное, закончится, – как вы выразились, – смута, и об автономии разговора не будет. Должен заметить, господа, что стремление присоединить Галицию, как и вся галицийская политика, было недальновидным. Эта политика усилила националистические элементы. Хотели получить территорию, а получили динамит; единственное, что надо будет сделать после войны – создать отдельное галицийское государство. Они почти тысячу лет были оторваны от нас. Вместо Австро-Венгрии будет три государства – Австрия, Венгрия и Галиция. А часть австрийского наследства передать Чехии и Польше. Большевики неправы, давая самоопределение окраинам. На этих, обозначенных границами территориях, обязательно возродится национализм и сепаратизм. В этом их глубокая ошибка, которую нам предстоит исправить. На нынешних киевских руководителей не надо обращать внимание. У нас другие задачи, и украинские промышленники нас поддерживают. Вот, как все вернется к привычному образу жизни – отправим политиков заниматься их привычным трудом: писать книги, играть на сцене, а не в жизни, преподавать, да еще скажем, как они должны это делать.
Но ошибался умнейший человек – Николай фон Дитмар, политиков не так легко сковырнуть в России с их укоренившегося места, и что вскоре придется ему быть министром в украинском правительстве гетмана Скоропадского. Никто из промышленников не верил, что большевики пришли надолго. Фон Дитмар закончил говорить и посмотрел на часы: скоро должен приехать Харито. Во время разговора о нем не вспоминали.
Музыкальная интеллигенция отдельной группой беседовала о своем. Гардинский рассуждал не о музыке, а о прошлом и будущем страны.
– Как бы ни говорили нынешние революционеры, но революцию все-таки подготовили мы, интеллигенция. Свободолюбивые идеи развивали наши великие умы. Они просто приучили весь наш народ к тому, что когда-нибудь революция будет. Вот она и произошла. Теперь, когда закончится переходной период революции, необходимо будет взяться за создание новой культуры. Да, да! – мило картавил он. – Именно новой. После революции мы не имеем права работать по-старому. Конечно, лучшее из старого надо взять. Высокое искусство должно быть понятно простому человеку. Хватит его кормить цирком, духовым оркестром, дешевыми пьесами… народ должен слушать высокую музыку Чайковского, Скрябина, других старых и будущих композиторов. Мы духовно обирали народ веками – пора вернуть взятое у него ранее.
Гардинский, внутренне довольный собой, удовлетворенно-покровительственно посмотрел на собеседников. Никто ему не возражал. Да и что возражать – все было предельно ясно, и почти вся творческая интеллигенция рассуждала так же.
– Я сочинил революционную пьесу, – горячо заговорил молодой, с длинными, давно немытыми волосами, слушатель консерватории. – Если вы, дорогой Антон Гаврилович, любезно соизволите прослушать ее и дать оценку, я вам буду всесердечно благодарен. Я думаю, именно такое произведение нужно революционному народу.
Гардинский благосклонно кивнул головой в знак согласия. Другой собеседник, также молодой многообещающий музыкант, сверля жгучим взглядом коллег, убежденно произнес:
– Я считаю, что надо широко открыть двери для народа в оперные и драматические театры. Давать для них бесплатные спектакли и концерты. Для тех, кто имеет деньги, следует давать спектакли по дорогим билетам. Этим будут компенсированы бесплатные представления. А то у народа нет настоящей культуры. Что они поют? Частушки да минорные песни… и то – когда бывают в стельку пьяными. Поэтому и воспитывать его надо бескорыстно, как я уже сказал – бесплатно.
Гардинский, который был центром беседы, снова согласно кивнул головой, но одновременно поднял руку немного вверх и качнул ею в знак несогласия.
– Вы, молодой человек, немного неправы. Как воспитывать народ, – я могу с вами согласиться, но то, что народ не имеет культуры, я с вами, нижайше извините, согласиться не могу. Я ведь как вас учил… – он сделал паузу, будто бы читал лекцию. – Культуру создает народ. Понятно? Наша же задача огранить этот алмаз и сделать его бриллиантом. Мы только совершенствуем то, что дает нам народ. В этом призвание настоящих художников и даже, не побоюсь громкого слова, долг перед народом. И вот сейчас наступило время вернуть этот долг народу, и мы его вернем.
Молодежь, окружавшая его, согласно поддакивала своему мэтру, и продолжались бесконечные разговоры и споры об искусстве и его роли в народной жизни.
Женщины также разместились отдельными группами. В основном они знали друг друга, поэтому и разговоры были непринужденными и меньше, чем у мужчин, касались политики. Нынешний год выдался тревожным и, в отличие от прошлых лет, женщины виделись реже, и каждую вновь прибывшую встречали громкими восклицаниями, поцелуями, вздыханиями и влюбленными глазами. Ася Михайловна, в строгом вечернем бархатном платье сидела в окружении знакомых ей лиц. В отличие от мужа, она не была центром компании. Ее тщательно припудренное, – чтобы скрыть появившиеся морщинки, – лицо на фоне черного платья выделялось болезненной бледностью. Таня сидела в стороне от матери. Она была в белом платье, так как любила этот цвет. Кудрявые светло-русые волосы были перехвачены широким красным бантом, который контрастировал с платьем и придавал ей женскую загадочность. Она ждала популярного композитора с нетерпением, волнуясь перед предстоящим своим выступлением, которого, впрочем, могло и не быть. И это ее даже радовало, – петь ей уже не хотелось.
– Голубушка! – говорила одна из дам. – Что за жизнь? Никого не вижу, ни с кем не встречаюсь. Скоро уже будет два месяца, как Эйхельбаум пошил мне платье. А я его только сегодня впервые одела. Как это все понимать?
Послышались неодобрительные восклицания.
– Я думаю, что оно уже устарело. Время так быстро бежит. О, ужас! Так и жизнь скоро пройдет, и всех знакомых позабуду.
Она томно закатила глаза. Другая, полная дама, возмущенно рассказывала:
– А я третьего дня мимоходом зашла в магазин Кресберга. И Борис Исакович предложил мне купить кулон. А я к таким вещам неравнодушна. Только взялась за кошелек, – а Кресберг попросил деньги сразу же, – как ворвались какие-то солдаты, с ними городские голодранцы, и давай производить обыск. Борис Исакович спрашивает: «Что вы делаете, откуда вы?» А они кричат: «Совет приказал все ценности реквизировать в пользу голодных детей!» Забрали у меня и кулон, и деньги. Записали адрес и сказали, что скоро придут к нам и всю семью раздавят, как капиталистическую гидру. Что творится?! Ужас!
Ася Михайловна ответила:
– В пятом году я была у знакомых в Херсонской губернии. До сих пор помню, как крестьяне пришли к хозяину и потребовали, чтобы он отдал землю. Он отвечает, что земля его и он ее владелец, а крестьяне в ответ – вы, мол, на ней не работаете, а живете больше в городе, значит – она не ваша, а наша. Может быть, и рабочие считают, что все ценное в городе их, и они вправе его реквизировать. Вы бы им сказали, – мол, дарю я все это голодным детям, и они успокоились, не взяли бы ваш адрес.
Полная дама еще больше возмутилась:
– Я всегда в церквях одаривала деньгами нищих и давала иногда помногу! Пока всех старушек и калек не обойду, из церковной ограды не выйду. Но это я добровольно, от души делала. А здесь силой заставляют меня моими же деньгами кормить чьих-то детей. Уздечку для таких надо!
– А я видела Харито, – наконец произнесла одна из дам, словно вспомнив, зачем они пришли сюда. – Перед войной, в Киеве. Красавец. Все барышни мгновенно влюбились в него, когда он появился на сцене. А когда пел, то все плакали. Он удивительно чувствует девичью душу!
Все оживились. Разговоры об обыденной жизни отошли на второй план. Стали вспоминать, какое впечатление впервые произвели на них услышанные его романсы, как с платочком, мокрым от слез, они десятки раз слушали «Тени минувшего».
Таня внимательно слушала рассказы о Харито, о его похождениях в женском обществе, и в ней разгоралось любопытство. Теперь ей хотелось исполнить романс Аркадия в присутствии легендарного человека, к тому же революционера, побывавшего в далекой северной ссылке. Это необычный мужчина, это – герой! Как мало их на свете. Она встала и нашла Аркадия, который, как и многие слушатели консерватории, не имел билета в музыкальное общество на этот вечер. Поэтому они не могли сесть за столы, а располагались на пристенных диванах и банкетках. Таня подошла к Аркадию, который стоял у входных дверей с кучкой любопытных студентов. Она тронула его за локоть, и они отошли в сторону. Ей было стыдно, что Аркадий будет сидеть не за столом, а на плебейском месте, и, возможно, он голоден. И как ему смотреть на остальных, которые будут со смаком поедать фазанов… она уже извинялась перед ним за это. Но Аркадий был доволен тем, что его допустили присутствовать здесь – психология маленького человека, укоренившаяся в нем со времени приезда в большой город и попавшего в просвещенные круги.
– Аркадий, еще раз прошу простить, – она извиняюще взяла его за руку. – Просто не было свободных билетов. Все распространены по подписке.
– Что вы, Татьяна Антоновна, не надо извиняться. Мне и так здесь хорошо.
– Я тебя попрошу, сядь недалеко от нас. Наш столик впереди. Будь за моей спиной. Говорят, Харито необыкновенный человек и надо быть поближе к нему, чтобы слышать и видеть его.
– Я сяду сразу же за вами. Не беспокойтесь.
Он внимательно всматривался в нее: «Чего она так взволнована? Боится своего выступления?» Но до него не могла дойти мысль, что Таня ждала своего придуманного кумира, которому поклонялись многие, и она сейчас страстно хотела ощутить божественное чувство трепета перед мужчиной.
– Будь со мной рядом… прошу? – почти прошептала она и крепко сжала его руку своей холодной и подрагивающей ладонью.
Аркадий взглянул на ее побледневшее лицо, на котором родинки выделялись ярче обычного, придавая ей обезоруживающую прелесть, и мягко ответил:
– Буду.
В это время вошел Николай Харито. Это был брюнет выше среднего роста, волосы чуть ли не до плеч, смуглый цвет лица и необыкновенные на этом лице ярко-синие глаза выдавали в нем человека, в котором пульсировала кровь нескольких народов. Это было действительно так – он был сыном гречанки и русского. Фон Дитмар поспешил ему навстречу. Они дружески пожали руки, видно знали друг друга. Потом началось представление гостей присутствующим. С Гардинским Харито был знаком раньше и вежливо склонил перед профессором музыки голову, как ученик перед учителем. Харито, в свою очередь, представил прибывшую с ним солистку – Ксению Черкас. Все были довольны, что концерт начнется вовремя.
Потом все заняли места за столами согласно расписания, а Аркадий сел на диван у стены, поближе к Гардинским. Таня оглянулась, нашла его взглядом и почему-то виновато улыбнулась. Лакеи с подносами обнесли присутствующих на диванах, и Аркадий взял фужер с шампанским. После бодрого тоста, произнесенного фон Дитмаром, он увидел, как Харито одним глотком выпил рюмку коньяка, остальные присутствующие, за редким исключением, оставили свои рюмки недопитыми. В течение получаса тосты звучали неоднократно, и Харито все рюмки выпивал до дна. Потом все стали выжидательно смотреть на маэстро. Почувствовав это ожидание, Харито вытер руки о салфетку, подошел к роялю. Раздались негромкие аплодисменты. Для начала он взял несколько нот, провел рукой по всем клавишам и стал играть пьесу собственного сочинения. Закончив играть, он обратился к сидящим:
– Извините меня. Я несколько простыл. Сами знаете, какие сейчас условия. Поэтому мои творения… – он произнес эти слова с иронией, – сегодня исполнит несравненная Ксения Черкас. Я считаю, что она и Василий Шуйский являются лучшими исполнителями моих произведений.
Ксении Черкас было за тридцать, и голос у нее был не чистым, а немного надтреснутым. Но от этого романсы «Астры осенние», «Кончилось счастье» звучали более открыто, по-домашнему. Сделали перерыв в исполнении и снова сели за столы. Харито небрежно выпил несколько рюмок, которые шли уже без тостов, а услужливо подливались лакеями. Каждый хотел лично переговорить с композитором и поднять фужер «За здравие!». Потом от него стали просить собственного исполнения «Хризантем». Харито не заставил себя долго упрашивать. Он пел хрипловатым голосом, – видно, действительно был простужен, закрыв глаза, делая продолжительные, не присущие этому романсу паузы. Но его пение нравилось, оно шло из сердца. По окончании он нарочито устало опустил руки и отрешенно склонил голову над роялем, так, что длинные волосы упали на клавиши. Публика бурно зааплодировала.
Гардинский встал и подошел к роялю, за которым сидел Харито. Он что-то прошептал маэстро на ухо. Харито удивленно, но доброжелательно поднял вверх брови и закивал в знак согласия. Гардинский громко обратился к присутствующим:
– Милостивые господа! Прошу внимания! Мой ученик, многие его знают, – господин Артемов или, как пишут иногда в афишах – Арк. Арт, – подготовил специально для нашего вечера свой новый романс, – Гардинский, конечно, преувеличил, что романс подготовлен именно к этой встрече, и что он у него не первый. – Николай Харито благосклонно согласился его прослушать. А исполнит его тоже известная вам мадемуазель Костецкая, – он не назвал ее своей дочерью или по девичьей фамилии, но подчеркнул слово «мадемуазель». – Прошу вас, молодые талантливые люди! – высокопарно закончил Гардинский.
Аркадий видел, как порывисто вскочила Таня со своего места и торопливо взбежала на эстраду. Он пошел следом за ней. Харито встал из-за рояля и несколько снисходительно, склонив голову перед Таней, небрежно поцеловал ее руку, отчего она вся зарделась, а родинки на лице утонули в девичьем смущении. Потом Харито свысока кивнул Аркадию. Они вместе с Гардинским церемонно сошли с эстрады и заняли свои места. Гости за столом и сидящие вдоль стен постепенно замолкали.
Аркадий все-таки волновался, он сначала несколько раз крепко сжал пальцы в кулак, потом помял их в ладонях, сел и раскрыл ноты. Он мог исполнить романс без нот, но считал, что для солидности их стоит иметь под рукой. Таня встала рядом, опустив руки вниз, переплела пальцы между собой, – видимо, для того, чтобы не была заметна их дрожь. И только сейчас Аркадий понял, почему Таня одела белое платье – оно более всего подходило к теме романса. Музыка и исполнители должны сливаться во всем. Повернув к нему свое пунцовое лицо, она кивнула Аркадию, как профессиональный исполнитель.
Он тронул клавиши рояля, и потекли первые аккорды мелодии. У Тани был небольшой, но чистый, будто оранжевый, голос. Хорошая музыкальная подготовка позволяла ей, несмотря на волнение, скрашивать недостатки в исполнении. Она смотрела в зал и видела, как Харито напрягся и со всем вниманием стал вслушиваться в музыку, а глаза впились в исполнительницу. Она отвела от него взгляд и, выбрав одну точку – отца и мать, смотрела на них. Она видела, как папа, немного приподняв руку, стал аккуратно, чтобы не видели другие, дирижировать ее исполнением. «Он же наизусть не знает романса! – удивилась Таня. – Собьет меня!», и она перевела взгляд на мать, которая, волнуясь за дочь, немного покраснела. Исполняя третий куплет, снова взглянула на Харито. Он продолжал внимательно слушать ее, и на его лице не было снисходительности, как раньше. «Он на меня смотрит или слушает? – мелькало в голове Татьяны. – Если скажет, что романс Аркадия ему понравился, а мне, что я прекрасно исполнила, я буду его. Если нет – сразу же убегу отсюда. А если солжет? Я пойму, все пойму!» Аркадий взял заключительные аккорды. Публика, несколько опешившая от неожиданного романса, молчала. Харито быстро встал и громко захлопал в ладоши. За ним захлопали другие.
Таня раскланялась, Аркадий, стоя, склонил голову. Харито подскочил к сцене и, взяв за руку уходящую Таню, остановил ее и уже с чувством не композитора, а мужчины, поцеловал ей руку. Прерывающимся от волнения голосом сказал:
– Это просто великолепно. Изумительно, мадемуазель… Костецкая!
Таня смущенно произнесла:
– А как сам романс? Вот и автор.
Харито взглянул на Аркадия:
– Прекрасно. Но это чистая романтическая классика, не современность.
«Не лжет, – подумала Таня. – Что делать? Я – его?!»
– Просто великолепно! – продолжал Харито. – У вас большое будущее впереди, мой юный композитор. Дерзайте далее.
Но больше он не смотрел на Аркадия, а все внимание направил на Таню. Они подошли к столику, и Харито крикнул лакею:
– Чистый бокал! – и снова поднес руку Тани к своим губам. – Давно не слышал такого романса. Сейчас все пишут приземленно, а это – возвышенно.
«Не лжет, – снова подумала Таня. – Раз говорит не об исполнении, а о романсе. Сегодня я буду с ним».
Гардинский удовлетворенно произнес:
– Николай Иванович, мон ше, это мой ученик.
– Вы всегда воспитываете таланты, мой учитель! – любезно ответил Харито. – А где же ваш ученик?
Аркадий был глубоко уязвлен, что на него обращали мало внимания и, когда услышал от Харито: «Идите к нам!», неторопливо подошел. Лакей наливал в бокалы шампанского, и Харито подал один Тане, другой – Аркадию.
– За прекрасную музыку, за юные таланты! – напыщенно провозгласил тост Харито, – он был уже пьян. – Пока в России есть такие дарования, наша музыка не оскудеет, – он взглянул на Гардинского. – А также такие талантливые учителя, как Антон Гаврилович. – Гардинский довольно улыбался. – За всех нас. И особо – за очаровательную исполнительницу! – он поклонился Тане и снова, в который раз, поцеловал руку.
Все выпили, и Харито, не обращая внимания на участников вечера, увлек Таню в угол залы. Аркадий, проводив их глазами, хотел уйти на свое место, но Ксения Черкас неожиданно обратилась к нему:
– Маэстро, – она обратилась к нему, как к известному музыканту, – вы не подарите мне свой романс? Я стану его первой профессиональной исполнительницей. Если вы пожелаете… – кокетливо добавила она.
Аркадий взглянул на ее накрашенное лицо и с удивлением обнаружил, что певица гораздо старше, чем казалась издали.
– Да, да! Подарю.
– Тогда пришлите мне ноты и партитуру… а может, вечером придете к нам в гости, в гостиницу…
Аркадий торопливо ответил:
– Мне вечером некогда, я занят в синематографе… вот, возьмите.
И он протянул ей папку с единственным экземпляром нот и, не попрощавшись, отошел в сторону. Он видел, как недалеко от эстрады, возле декоративной бочки с травяной пальмой, сидели Харито и Таня. Он держал ее руку в своих ладонях. Она, смущенно потупив глаза, слушала его. Но Аркадий видел, что она его не слышит, она уже мечтает о будущем. Он вышел из залы, взял одежду, по заснеженной улице пошел в синематограф, где ему предстояло иллюстрировать два последних сеанса фильма, которого он, к сожалению, сегодня не успел просмотреть, даже названия не знал. Но это его не беспокоило. Вдохновение приходило к нему с первыми кадрами, а пальцы сами извлекали из старенького пианино нужные мелодии.
Сидя под пальмой с Харито, Таня действительно невнимательно слушала его рассказ о жизни в Крыму, о ссылке на север и думала: «Вот со мной он… тот, по кому сходят с ума женщины. А я кто же? Тоже женщина», – и спросила его:
– Скажите, что вас навело на написание романса «Отцвели уж давно хризантемы в саду»?
– О, это удивительная и неожиданная история. Никогда не писал до этого музыки. Слушаю оперу в Киеве, вдруг мне приносят открытку, а в ней написано приблизительно так: «Вы – самый красивый и интересный в этой толпе». Кто написал – до сих пор не знаю. Меня так взволновали эти слова, что я не смог спать несколько ночей. Все представлял – кто эта незнакомка, и за эти бессонные ночи написал «Хризантемы». Я и сейчас не могу представить ее образ, но кажется, что вы являетесь той незнакомкой – белоснежной, и как мечта – недостижимой. Я часто всматриваюсь в лица барышень, но еще не нашел свой хризантемный образ. Увы…
Харито наигранно-глубоко вздохнул. Они помолчали, и Харито предложил:
– Татьяна! Не желаете ли посетить сейчас театр? Там в главной роли Недашковская, она приехала с нами в поезде. Должно быть, изумительное зрелище. А потом мы пригласим ее в ресторан.
У Тани душа вспыхнула от этого, довольно бесцеремонного предложения, но, подавив в себе радостно-призывное чувство, ответила как-то по-деревянному:
– Я согласна быть с вами сегодня в театре.
– Тогда едем! – порывисто вскочил Харито.
Южная кровь играла в нем в предчувствии чего-то нового и необыкновенного.
Таня подошла к матери и что-то шепнула ей, та в ответ в знак согласия кивнула, прошептав дочери несколько слов. Харито, не попрощавшись с присутствующими, ушел вместе с Таней. Фон Дитмар видел уход Харито и Тани, и обратился к Гардинскому:
– Уважаемый Антон Гаврилович, видите, как ведет себя новоиспеченная интеллигенция, выросшая с низов, популярная сегодня… даже не сказал спасибо за расположение к нему, за стол…
– Не судите его строго, – благодушно ответил Гардинский, все еще довольный тем, что он приобщен к успеху романса своего ученика, – творческие натуры не приемлют узких рамок этикета, им требуется простор. Вот, когда я писал свою…
Но он не закончил свою фразу потому, что фон Дитмар ядовито произнес:
– Но композитор взял на простор и вашу дочь.
Гардинский растерянно взглянул на жену, – ухода дочери он не заметил. Ася Михайловна мгновенно отреагировала на его обиду:
– Таня попросила у меня разрешения посетить сегодня театр. Девочке полезно сменить обстановку и отвлечься от прошлого.
– А почему вы мне этого сразу не сказали?
Но жена не ответила, и он, растерянно моргнув глазами, обиженно отвернулся от нее. Он очень любил свою дочь и ему хотелось быть в курсе ее дел.
Таня вернулась домой только утром, чтобы к вечеру вновь ехать на концерт Харито. Но через три дня гастроли музыканта закончились, и она пришла, через день после этого, в комнату Аркадия. Тот лежал на диванчике.
– Здравствуйте, Аркадий, – обыденно и устало приветствовала его Таня. – Вы снова не приходите к нам. Почему?
Аркадий встал и предложил ей стул. Таня села. Он молча смотрел на нее. Но в его глазах не было укоризны, он просто не умел с определенным значением смотреть на других. Было заметно, что Таня смущена.
– Не было времени. Вечерами я занят. Надо зарабатывать деньги. А честно… просто не хочется.
– Вы на меня обижаетесь. Вижу, обижаетесь. Не обижайтесь?
– Нет. Вы в этом ошибаетесь. Я думаю.
– Сочиняете?
– Нет.
– Почему?
– Нет настроения.
Таня коснулась рукой его плеча.
– Оно у вас появится. Я уверена. Вы молоды… и хандра скоро пройдет, – потупив глаза, она говорила как и раньше – «вы». – Я говорила с Николаем Ивановичем Харито и Ксенией Черкас. Ваш романс будет напечатан в нотном издательстве Идзиковского в Киеве. А это уже огромный успех. Его будут исполнять лучшие певцы. Вы станете популярным. Я в это верю… а меня вы простите.
– Я вас ни в чем не виню, Татьяна Антоновна. Поэтому у вас нет повода извиняться передо мной.
– Ты меня, Аркадий, пойми… – перешла она на «ты». – Я не знаю, что мне делать. То ли в речку, то ли застрелиться. Кругом хаос, неопределенность, одиночество… что делать? Аркадий, пойми, я как птичка, попавшая в силок. Вы не ловили птиц? Нет… а мы в детстве, в имении дяди, занимались этим. Поймаешь одну птичку, привяжешь веревочку к ее ножке, посадишь на землю, а сверху сеть. Сами отойдем подальше и дергаем веревочку, птичка кричит, к ней летят другие, а мы опускаем сеть и ловим их. Но вот что интересно… эта птичка на веревочке больше двух дней не выдерживала. Умирала. А я представь – уже три года, как та птичка. Дергаюсь, во сне кричу, тоскую, а выхода не найду. Для меня недавнее событие, эти встречи – словно окошечко в глухой закрытой клетке. Не вини меня в этом. Я понимаю твои чувства, они для меня не секрет. Но в них больше жалости, чем понимания. А жалость страшнее, чем обида. И ты для меня, честно скажу, тоже отдушина в этой злой жизни. Я не могу сказать, что я к тебе испытываю такие же чувства, как ты ко мне. Но ты чистый, талантливый, стремящийся к высокому мальчик, и мне приятно быть тобой, вести разговоры, делиться заботами. Я же так, как с тобой, с родителями не говорю. Пойми меня правильно… я ведь старше тебя. Я боюсь любить военного, – после встреч со мной их ждет смерть; остаются мне гражданские… но они так серы и безлики, что их и видеть не хочется. И вот появилась яркая личность в нашем городе – и потянулась я к нему. Прости меня за это и не считай, что я тебя предала или сделала тебе что-то плохое. Я уверена, что после встречи со мной гражданские не погибнут, как военные на фронте.
Но ошибалась Татьяна. Через год, в Тихорецке, Николай Харито будет застрелен офицером. Ревность сыграла роковую роль.
Аркадий почувствовал, как во время исповеди Тани слезы наворачиваются на его глаза. По натуре чувствительный, он не позволял себе проявлять слабость на людях. Отвернувшись от Тани, старался вдавить слезы обратно в глаза. Потом повернулся к ней и впервые за все время их знакомства сам взял ее за руку.
– Татьяна Антоновна… Таня! Я люблю вас, вы знаете. Я люблю ваше горе и разделяю его. Но я понимаю, что мы далеки с вами по положению и происхождению. Пусть это будет так. Только не запрещайте мне любить вас.
Таня положила ладони рук на его голову и мягко поцеловала его в губы.
– Ты милый и такой искрений. Многим этого не хватает. Не обвиняй меня в происхождении. Революция отменила все звания и ранги. Смотри на меня, как на человека… и я, может быть, полюблю тебя. Вот закончится вся эта революция, война, наступит счастливая жизнь. Конечно, не прежняя. Мы не будем такими, как были… но так хочется быть счастливой и радостной!
– Да, уже не будет прежней жизни. Со вчерашнего дня в Харькове Советская власть. Знаете? А это значит, война будет продолжаться.
– Откуда у тебя такие упаднические мысли?
– От музыки… как сяду за инструмент, начну что-то подбирать, представлять будущее… а оно получается мрачным и ветреным.
– А ветреным почему?
– Не знаю. Чувство такое.
– Я все-таки верю, что все будет хорошо. Должна же когда-то закончиться эта проклятая волна! Не могут же люди жить так вечно. Неужели они так глупы и не жаждут нормальной, радостной жизни, а хотят только переживания и слез?! Я верю, что найдутся мудрые люди и прекратят войну и все безобразия. Должна быть такая уверенность, правда?.. Приходи к нам вечером, Аркадий. Папа и мама будут рады. Особенно отец – он до сих пор в восторге от нас с того вечера. Придете?
– Да.
– Аркадий, мы ж договорились на «ты»… и сама я не соблюдаю условия, а вы не можете перешагнуть через этот барьер. Давайте будем на «ты» везде и всегда. Договорились? Я не прощаюсь. Не злитесь на меня, мой юный рыцарь.
